Солнечные дни | ходы игроков | 2. Блики в объективах камер

[Лука]

Жарко.
Жарко и безветренно. Тяжелые шторы, которыми Кейденс закрыла окна в своей комнате, висят почти недвижно, лишь иногда колыхаясь, когда сочащийся через них воздух с улицы приносит запах горячего асфальта. Вы втроём — ты, Кейденс и Маниша — прячетесь в спасительной полутьме, и только тонкий луч света, проскользнувший в зазор между полотнами ткани, словно бесшумный вор, делит помещение пополам. Разрезая пространство комнаты почти ощутимо, он пересекает кровать, на которой вы сидите — ты в изголовье, поджав ноги и откинувшись на подушки, а девочки с краю, увлечённо уткнувшись в настенную видеопанель и сжав в руках джойстики. В ярком пучке света видна тонкая взвесь пыли, а Маниша, сама того не замечая, инстинктивно подается вперёд, когда нечаянно касается спиной этой неосязаемой, но горячей преграды.
Её спина так напряжена — Маниша слишком увлечена игрой, — что под смуглой кожей отчётливо проступает ряд позвонков, а бретельки короткого топика оставляют на лопатках заметные полосы.

Девчонки визжат.
— Камон! Ну сколько можно уже? — Маниша не выдерживает и падает на кровать, протягивая к тебе руки. — Не-ре-аль-но!
Она проиграла очередной бой. Луч света падает теперь ей на шею, что выглядит красиво и одновременно мистически иносказательно, как будто карой за проигрыш является отсечение головы.
Кейденс смеётся.
— Слабаки. Оба. Вам только друг с другом состязаться.
— Ну ты бы хоть поддалась! — не унимается Маниша. — Опять взяла самого мощного перса!
— Я пыталась. И дело не в бойце. Просто где я, а где ты! — всё так же со смехом Кейденс поднимается с кровати, ловко уворачиваясь от неуклюжего пинка подруги. — Пойду на кухню, пить хочу. Вам принести что-нибудь?

Она выходит, больше ничего не говоря, и только в дверях легко кивает в ответ на слова Маниши:
— Колы, конечно!

Какое-то время Маниша лежит на кровати, смешно изогнув шею. Она пытается заглянуть тебе в лицо, не меняя позы; лежа на спине, когда ты сидишь в изголовье на подушках, делать это не очень-то удобно.
Она тяжело дышит. Удивительно, как простая видеоигра в компании твоей сестры может вывести ее из равновесия — Маниша так легко заводится, — и ты знаешь наверняка, как быстро сейчас бьётся её сердце. Ты мог бы убедить себя, что видишь, как на её шее трепещет под кожей жилка, но это всего лишь обман: перечертивший эту шею солнечный луч такой яркий, что сложно сконцентрировать взгляд. Зато прекрасно видно, как Маниша тщетно пытается сдуть липнущие к лицу волосы, и как блестит от влаги ложбинка над её верхней губой.
С улицы слышен птичий щебет, где-то совсем рядом, над окном, и вплетающееся в него тихое, вкрадчивое жужжание.

— Еще раунд? — начинает Маниша, беззастенчиво перебивая отвлекающие звуки, как только джойстик в её руке касается твоего бедра.

Кейденс, кажется, не спешит возвращаться, наверняка уже успела залипнуть перед телевизором на кухне, а может вообще ушла в душ, забыв принести вам колы. И вы проводите наедине несколько минут, прежде чем консольный интерфейс притягивает ваше внимание всплывающим сообщением.

GioLocatti пишет:
«Серьёзно? Я должен писать тебе сюда? Ты куда опять телефон дела?
Я стою перед дверью уже минут десять. Еще немного, и буду камни в окно кидать.
Мы же договаривались. Это непрофессионально».

"Непрофессионально". Ну понятно, это Лоуренс. Самый профессиональный член киберспортивной команды Кейденс, который на арене может громить всех и вся, но для которого дверь становится непреодолимой преградой, если вдруг ему не ответят на телефонный звонок, как сейчас, только потому, что прикоснуться к звонку дверному ему мешают какие-то неведомые внутренние установки. С тем, что именно это — «непрофессионально», он, разумеется, никогда не согласится.
И то, что он сейчас находится перед вашей входной дверью, одновременно довольно обычно и вместе с тем нет. Вряд ли у них с Кейденс тренировки сегодня. С чего вдруг? Суббота же. Скорее всего они с сестрой — с его сестрой и твоей — что-нибудь придумали. Что-то такое, чем можно занять себя в скучные жаркие выходные.

- Напоминаю, - качаю головой, подбирая предложенный контроллер, - Что как человеку, родившемуся под двуглавой звездой, мне было предсказано властвовать над сетевой игрой в течение семидесяти семи зим. Сестра, действительно, сдерживает мою мощь - но и она становится стара и немощна (если что, я этого не говорил). Совсем скоро, в последней нашей битве - падет и она, и тебе не останется ничего, кроме как упасть на колени и прошептать: "Пал Вавилон великий, с его бесконечным днем". Поэтому, пожалуй, так и быть - сегодня я тебе поддамся.

Длинная речь, придуманная и произнесенная при помощи метода "первое, что придет в голову", служила обрамлением, приятным завершением фрагмента памяти, заполненного беззастенчивым и слегка, если взглянуть со стороны, жутковатым любованием Манишей. Сам я по натуре человек не то чтобы прямолинейный, а скорее изломанный: даже мои рисунки, мои чертежи - сплошь состоят из крошечных прямых росчерков, которые лишь будучи рассмотрены все вместе, обманывают глаз и создают иллюзию изгиба. Маниша - или, говоря сейчас откровенно, тело Маниши - была другой, была в этом смысле правдива. Подсвеченное сзади солнечным светом, ее тело будто разбивалось тонкими ореолами на облако гладких кривых - линий, которые я люблю, но неспособен на самом деле воспроизвести. Я бы назвал ее прекрасной - если бы не старался беречь это слово для случая, когда буду любоваться ею как человек, а не как... студент. Впрочем, раз слово уже в голове всплыло - пусть будет, на испытательном сроке. Прекрасно.

В последний раз скользнув взглядом по линии ее шеи - от яремной впадины до подбородка, я фыркнул. Это был знак: разговоры кончились, с этого момента говорят кулаки. И гранаты - мой любимый боец забрасывает ими арену в совершенно неприличных масштабах.

Думаю: если не перестану забывать о том, что за набором изгибов существует человек - возможно, по-настоящему назову ее прекрасной только в день расставания. И играю: не поддаюсь, по крайней мере не заметно; смеюсь и выдаю на-гора малосвязные речи поучительно-самоироничного содержания, как я умею. И тут - сообщение от Джи-Эля. Мы только разыгрались, казалось бы - а уже пора закругляться. Наверное. Я не тот парень, который вчитывается в личную переписку женщины без ее прямого и явного разрешения: нет, сэр.

- Эй, - привлекаю внимание Маниши, - Тут Джи-Эль что-то пишет.

Расчет простой: скажет, надо позвать сестру - сворачиваем удочки. Пожмет плечами (как по сути делаю я) - продолжим чемпионат Шотландии по воображаемому рукоприкладству, лига второго этажа. Извини, Лоуренс, но ты сам кузнец своего счастья.

[Марс]

В субботний полдень в одной из кухонь аккуратного двухэтажного дома по Маслин-стрит было оживлённо. По крайней мере большая часть семьи Флэтли уже собралась за обеденным столом. Появлялись на кухне члены семейства, как правило, по очереди — за исключением разве что Нормы, которая семейных собраний всегда старательно избегала, — и примерно в том же порядке, в каком принимали душ: сначала мистер Ирвин Флэтли, затем миссис Дженнис Флэтли, после юная мисс Анна Алисия Флэтли, а замыкал череду этих громких имён, конечно же, ты сам, то есть Марсик. Почти по старшинству.
Громких — иначе и не скажешь, потому что ещё за годы до рождения последнего из троих детей у немногочисленных соседей сложилось стойкое мнение, что семья Флэтли шумная и беспокойная. Это, разумеется, было правдой только отчасти — ох уж эти вечно преувеличивающие старики, чего только стоит пожилая миссис Барбл из соседнего подъезда, — и уж точно семейство Флэтли нельзя было назвать неблагонадёжным. Напротив, к Ирвину нередко обращались за помощью и по дому, и с дворово-социальными инициативами, на Дженнис, без сомнения, также всегда можно было положиться; про девочек, впрочем, лишний раз старались не упоминать: со старшей и так всё понятно, а из младшей не ясно ещё, что вырастет, — но зато Марс!..

— А Марсу ты уже и тарелку приготовила? Он ещё из душа не вышел! Ну понятно, чё! А как мне — так «Анна-достань» и «Анна-возьми», — возмущалась младшая, вытащив откуда-то из кармана джинсовых шорт маленький складной ножичек и хищно прицелившись им в лежащий на тарелке тонкий ломоть свинины, неказистый на вид и скрюченный, будто в судорогах. Может быть, в этот момент она представляла тебя, как знать.
— Ешь давай! — откликнулась мама, выкладывая рядом с приготовленной для тебя тарелкой салфетку и вилку поверх, предварительно заботливо на неё подышав и протерев. — И убери этот нож свой. Грязный. Вон, столовый есть. За столом-то вести себя умеешь?
— Умею, чё… — буркнула в ответ Энни, даже не думая менять своё орудие.
— Это всё здорово, — перебил их отец, — но я не понимаю, что это за мясо. Разве мы не «Ландерс» всегда брали? Неужели трудно взять то же мясо, что и всегда? Зачем вот эти эксперименты, Джен? Оно же выглядит как резина!
— Да почему резина-то? — возмутилась мама, осторожно поправляя в причёске саморазогревающиеся бигуди. Те поочередно включались и отключались, следуя своей странной внутренней установке, отчего мама иногда тихо пощёлкивала.
— А чё, нет? — Энни взяла свой кусок мяса руками и демонстративно потянула за края. Кусок потянулся, демонстрируя свою эластичность.
— Ну откуда мне было знать, а?
— Так «Ландерс», Джен, — Ирвин пристраивался к бекону ножом то так, то этак, но выходило неважно. — У них всегда хорошее мясо.
— Па, ты чё? «Ландерсов» уж месяца два как…

Из гостевой комнаты раздались тяжёлые шаги. Тяжёлые, как если бы по паркету кто-то прохаживался прямиком в грави-коньках.
— Так, я тебе, кажется, велел не ходить в этих штуках по дому, а? — отец скрипнул стулом, порываясь встать.
— Ах-ха… — раздался голос Нормы, коньки загудели, и их хозяйка пронеслась по прихожей к входной двери, щёлкнул замок — и через секунду мама, вытянув шею, уже наблюдала за кухонным окном стремительно удаляющуюся задницу дочери, виляющую серебристым значком на кармане неуютно коротких шорт вправо-влево.
— Хоть бы поела… — начала она.
— Да уж найдёт, где пожрать! — рявкнул вслед старшей дочери отец. Понимая, что та его уже не услышит, но всё равно для острастки громко.
— Хы-ы-ы…
— Анна, ну что смешного? — мама неуверенно покосилась на подвесной шкафчик с посудой, где легко нашлась бы пятая тарелка.
— Да не, ничё, — ответила младшая, затыкая очередной смешок плотно накрученной на вилку полоской своего суперэластичного бекона. Почему-то перепалки по поводу Нормы, особенно в отсутствие той (а именно так обычно и случалось), всегда её забавляли.

— Я не знаю, Джен, это на хрен даже невозможно нарезать нормально, — похоже было, что мистер Флэтли, раздосадованный ещё и сценой со старшей дочерью, в которой та, по его личным внутренним ощущениям, опять осталась победителем, окончательно сдался. Он поправил очки и осуждающе взглянул на жену.
— Ну не знала я! В следующий раз сам покупай!.. Салата положить?
— Да чё ты, па, — подсуетилась Энни, — нож просто возьми нормальный. На, держи мой.

Мама отчего-то посмотрела на обоих очень обиженно, как будто они сговорились и решили разыграть перед ней какой-то спектакль. А то и вовсе устроить бунт — и несомненно довести. Бекон им, видите ли, резиновый. Но если ещё и Марс откажется его есть — вот тогда, конечно, провал. Она тихо вздохнула и потянулась ложкой в салатницу. Крабовое мясо в той хотя бы было настоящим — из аквариумной рыбы.

Между тем нож в руке старшего Флэтли впервые достиг тарелки, уверенно царапнув остроконечную оранжевую шляпу герцога Веллингтона, нарисованную на её пластиковом дне.
— Ну во, а я чё говорила! — радостно заключила Энни. — Мама всё «столовые» да «столовые», а если они не режут!
— Хм, и правда, — подтвердил отец, насаживая на вилку аккуратно порезанные куски свинины, и по его оттопорщившимся усам можно было понять, что он довольно улыбнулся.
— Поточить-то некому, чё, — добавила младшая, и на это мистер Флэтли уже не нашёлся, что ответить.

Какое-то время он только молча жевал — сначала с довольным, затем с задумчивым, а после с совершенно растерянным видом, явно не зная, с чем сравнить то, что он сейчас ел. Лицо мамы приняло стоическое выражение, она готова была услышать любой вердикт и понести метафорическое наказание за то, что в поисках закуски на завтрак прошла всего квартал, а не три — вот перехать бы поближе к центру! — но ни того, ни другого не последовало. Может быть, Ирвин и без того не смог бы подобрать нужных слов, но прямо сейчас его отвлекла ёрзающая на стуле Энни.

— Слушай, а ты куда собралась-то? — он вилкой поочередно указал на висящую на стуле рубашку, видимо, когда-то принадлежавшую Марсу, а затем на рюкзак, брошенный в коридоре и видневшийся через дверной проём.
— Дела, чё… — загадочно сообщила дочь, закрываясь от его любопытного взгляда стаканом лимонада.
— Чё за дела-то?
— Ну хоть ты не начинай! — накинулась на него мама. — Ладно одна говорит как обезьяна, но ты-то куда?!
— Чё сразу обезьяна-то… — обиженно надулся отец, с прищуром наблюдая за мелкой, гогочущей и пускающей в лимонад пузыри.

— Ох, Марс, — облегчённо выдохнула мама, наконец увидев тебя в дверях. Легко можно было понять, что она уже сдавала позиции. — Садись сюда вот. У нас тут с тобой будет лагерь образованных людей. Оплот разума будет держать оборону. А у них там...
— Не-не, — запротестовал отец. — С Анной сядь. Поближе. Чтобы болталась на орбите твоей светлой головы.
— Чё светлой… — буркнула Энни, между тем послушно забрыкавшись на стуле. Тот запрыгал и затараторил ногами, уступая место с торца обеденного стола. А затем сестрёнка вдруг качнулась и потянулась к тебе, принюхиваясь. — Ты как-то странно… Ты чё? Это же… Это… А-ха-ха!.. Это же Нормин шампунь! Ха-ха-ха! Лава… Лаванд… ЛАВАНДОВЫЙ ВСПЛЕСК! А-ХА-ХА-ХА-ХА!

      Выросший на пороге темноволосый мальчик ответил ей долгим и сонным взглядом, явно не успевая соображать, на чьей орбите находится. А потом широко зевнул, прикрыв рот запястьем с деревянными браслетиками. Его заспанный вид подсказывал, что Марс встал над горизонтом совсем недавно и даже с позиций астрологии пребывает в субботнем доме. То есть там, где не принято просыпаться до вечера. Мокрые после душа волосы липли к его ушам, а вместо какой-нибудь классной одежды он до сих пор щеголял в мягком светло-сером комбинезоне из спортивного эластана.

      — Алло, у тебя ингалятор в порядке? — сипло и немного удивлённо пробормотал Марс. — Это твой же «Вересковый мёд» или как-то так. Доброе утро, мам. Доброе утро, пап. Доброе утро, сестра Анна.

      В чём плюс жизни на старых шотландских улочках? Они застроены малоэтажными прямоугольными домами из красного кирпича, которые возводили ещё в двадцатом веке по типовым проектам. На них практически всегда тихо, и даже медийные фасады небоскрёбов на пыльном северо-западном горизонте не портят картину вселенского уныния. Их небо всё ещё голубое. Даже несмотря на то, что местные магазины последнюю декаду ржавели опущенными шторами, Марсу было хорошо. Дом, когда-то предназначавшийся для нескольких маленьких семей, давно перепланировали. Полторы кухни, две ванных... и, самое большое счастье, по комнате для каждого из них. Он просто не ужился бы в одной спальне с Нормой. Повесился бы, наверное. Да и с Энни тоже. Наверное. Например, в прежние времена Марс Флэтли никогда не смог бы стоять под душем и в ужасе читать о целебных свойствах лавандовых шампуней: «... помогает устранить страх, угнетенное состояние, панику, бессонницу и депрессию. Запах лаванды гасит неконтролируемый гнев, подчиняет поведение разума. Способствует целомудрию и уменьшает сексуальную активность».

      Марс не имел понятия, что из перечисленного больше всего привлекло Норму, поэтому на всякий случай украл шампунь у другой сестры. Ему не очень хотелось, чтобы мыло подчиняло себе поведение разума.

      Потирая тёплую и ещё влажную щёку, он добрёл до места, выбранного со стратегической хитростью: не слишком далеко от мамы, но и не на освобождённом торце. Посередине. К сожалению, Марс даже в шестнадцать осознавал, что ему приходится служить медиатором в шумной, быстро склонной на громкие слова семье. На «оплоты разума» он давно не вёлся. Пусть его мама, милейшая в быту женщина, и не позволяла себе сквернословить, по умению хранить обиды она могла бы дать фору итальянской политике. Да и, в конце концов, кто-то ведь должен оставаться на её стороне.

      — О, — улыбнулся Марс, без всякой задней мысли показав на свинину. — А что это?

      Тем временем, на лестнице вновь послышались тяжёлый перестук и гудение. Иисус тоже спешил к завтраку, попутно зачищая пол выдвижным вакуумным шлангом.