'BB'| Die with your boots on: The Law of the Gun | ходы игроков | N50. =ЗАВЕРШЕНА= Перестрелка на пыльной улице одного маленького городка, название которого ни о чем вам не скажет (Алонзо Беннингтон против Никки. Финал)

      Годы прошли. Укатились, словно скрипучие почтовые дилижансы, улетели, будто облака пыли, поднятые стадами длиннорогих коров, умчались, как вереница индейских воинов. Да и индейских воинов уже не осталось — под Вундед-Ни их долгая борьба за свободу завершилась бессмертием для единиц и смертью для большинства. Длиннорогих коров больше не гнали с юга на север лихие ковбои, а последние дилижансы доживали свой век, вытесняемые поездами, и уже маячил на горизонте автомобиль, будущий хозяин дорог.
      Эпоха Дикого Запада подходила к концу. Еще где-то кто-то грабил банки, но самые знаменитые и отчаянные налетчики уже вышли из тюрьмы и, став бизнесменами, адвокатами или просто унылыми старикашками, вовсю корпели над мемуарами. Ганфайтеры спали в своих одиноких могилах или тихо доживали свой век, как Матео Мораза. По ту сторону границы вовсю гужбанил еще молодой, но уже подающий надежды революционер Панчо Вилья, а по эту страсти улеглись. Кончилось золото в приисках, а на те, где оно еще оставалось, наложили лапу большие компании. Гост-тауны заносило песком. Солнце маленьких гордых людей с большими револьверами закатилось, когда Восток дошел до Западного побережья. Дикий Запад на глазах превращался в обычное аграрное захолустье.
      Но для кого-то судьба еще запоздало дописывала финальный акт трагедии под названием жизнь. И этих людей было двое.

      Судьба Алонзо сложилась ровно — в Октавио признали разыскиваемого преступника, и негра оправдали. Цветной убил цветного — о чем и кому тут жалеть?
      Выполнив наказ общинников, Беннингтон вернулся к своей земле и работал на ней упорно и прилежно.

      Но его жизнь так и не стала безмятежной. Домик, который построили и в котором все вместе жили те самые ребята, уехавшие в Энтлоуп-Крик мыть золото, однажды сгорел вместе с обитателями.

      Никто, само собой, не упрекал Алонзо, но сам-то он знал, что поступи он тогда иначе, положив сумку с деньгами и спокойно дав мексиканцу ее забрать, тем самым он спас бы соплеменников. Пусть его и перестали бы уважать, трагедии бы не случилось. Люди бы не погибли.

      Судьба Никки сложилась не так трагично — в тот день, встав с больничной койки, она выпила виски, вытерла губы тыльной стороной ладони за неимением платка или салфетки да и пошла по жизни дальше, прихрамывая на левую ногу. Ничего особенно с ней с тех пор не случалось. Что ей было делать? Она играла там и тут, обычно выигрывая по чуть-чуть и изредка проигрывая помногу.
Она хитрила там, где за это не грозила виселица. Она прятала от мужчин свои шрамы, но их пугала жажда огня, которую не смог тогда утолить мрачный негр, расстрелявший ее из винчестера в пух и прах, а потом ни с того ни с сего вложивший спичку ей в руку. У нее получалось привлекать мужчин, но не получалось удерживать — они убегали. А может, ей не слишком-то и хотелось.
      Годы шли. И все меньше оставалось огня и тепла, и все больше скучной, унылой повседневности.

      И однажды она встала утром с кровати и почувствовала необъяснимую тоску. Ту самую, от которой пыталась убежать, бросив мужа и детей.
      Весь день напролет кое-как переломавшись, к вечеру, когда лучи закатного солнца ненадолго превратили уродливое в прекрасное, она пошла в магазин, смутно догадываясь, что именно собирается купить.


      Люди смотрели на нее с опаской, сторонились, будто чувствуя медленно разгорающийся жар.


      Хозяин отмерил ей ведерко керосина, отсчитал сдачу и не получив ответа на вопрос, зачем ей столько горючего, лишь хмыкнул на прощанье.

      Она взяла ведро и вышла на улицу.

А Алонзо, щурясь на закат, тоже вышел из дому, гонимый смутным предчувствием. Он почистил и смазал свою теперь уже старую винтовку, ту самую, которая так выручила его в салоне парохода "Кэннон Болл", на заднем дворе конюшни, на улице в Хэй-Сити, в коридоре отеля... и Бог знает сколько еще раз, где и при каких обстоятельствах.
      Он пошел по городку, а на него оборачивались люди, гадая, зачем старый негр тащит в своих клешневатых лапах потертый карабин. Неужто продавать решил? Да кому же?



      И неподалеку от магазина они встретились. Не столкнулись лицом к лицу, а именно встретились, сразу узнав друг друга.
      ♫ ссылка
      Запах керосина. Винчестер в руках. Ладонь на рукояти револьвера.
      Забытое чувство. Забытая ненависть. Забытое желание убить по первому подозрению. Забытый страх перед негром, который не падал, ловя пули. Забытый огонь, разливающийся по венам. Забытый зуд в указательном пальце. Забытое чувство, когда нельзя отступать, потому что если выхватишь револьвер, то можешь как выжить, так и умереть, но если отступишься, то это попросту будешь уже не ты.
      Забытая ухмылка смерти. Не просто смерти. Самой достойной смерти из всех — смерти в собственных сапогах. Умереть стоя или победить. Желание, возникшее, когда люди только-только научились стоять.





      Забытые призраки напомнили о себе.

      Запад притих в ожидании последней дуэли.

Никки боролась как могла. Меняла мужчин, красила волосы, тратила все выигрыши на чудодейственные крема и мази. Вот только ничего не помогало. Она безнадежно проигрывала проклятому и безжалостному времени. Оно беспощадно хлестало женщину своим хлыстом, оставляя шрамы морщин и седых волос. Ее кости ныли от холода, а глаза словно присыпало пеплом. В порывах плохого настроения женщина ругала то поганого черномазого, который пожалел на нее один несчастный патрон .44-40, то доктора, который выковырял из нее ту кучу свинца. Никки теперь понимала свою старую тетушку, которая все твердила о старых добрых временах, когда выпивка была слаще, а мужчины горячее. И это было страшно.
Когда Никки встретила недалеко от магазина старого знакомца, на нее снизошло странное спокойствие. Уверенность в правильности происходящего, и в том, что все наконец-то кончится. Так или иначе.

Она спокойно поставило ведро рядом с собой и достала новомодную зажигалку. Изящная, то тяжелая конструкция, была выполнена в виде небольшой серебряной вазы, украшенной гравировкой и золотой насечкой. Механизм сверху нужно было приводить в действие правой рукой, удерживая зажигалку в левой. Совсем как курок при «веерной» стрельбе из револьвера одинарного действия. Весила зажигалка тоже примерно как "кольт".

Никки демонстративно щелкнула рычажком, и устройство выбросило вверх большой и ровный огонь. Второе движение правой руки женщины перекрыло колпачком доступ кислорода, и пламя исчезло.
Щелчок. Огонь горит.
Щелчок. Погас.
И опять.
И снова.
Все это Никки проделала молча, а потом ее губы дрогнули:
- Вчера я выиграла банк с «рукой мертвеца». Проверим, старик?
Последнее слово она произнесла с неимоверным удовольствием.

Алонзо трудился как привык, разменивая день за днём на орошённую потом землю своего поля. Он не сразу понял, что привычка, это не только вторая натура, но иногда и убийца первой.

После войны, после освобождения от рабства, после начала новой жизни - принявший фамилию Беннингтон свежеиспечённый чернокожий фермер думал, что вот оно, свершилось царство небесное, надо лишь верить и трудиться, но превыше всего - хранить верность тому, что сделало тебя таким, каким ты дошёл до счастливой главы своей истории. И Алонзо хранил свой весёлый характер, свою надежду на лучшее и свой страх к незнакомцам... пускай на тех уже и не было формы солдат Союза.

Он жил через годы, тяжёлые и полегче, и не замечал, как кренится всё куда-то к обочине. Как от весёлого остроумия и светлых ожиданий от будущего остаются лишь бледные тени. Как после них остаётся один лишь страх, уже усмирённый и побеждённый, осознанный и забытый, но по-прежнему хранимый в глубине души, будто не фермером честным, а сторожом диковиной тюрьмы.

Привычка к упорству и верности убила весёлую и светлую натуру Алонзо, доведя его до одиночества, главным союзником которого страх перед незнакомцами и стал.

Незнакомцы несли перемены. Так северяне покончили со старой фермой рабовладельцев Беннингтонов, так Гарри Роджерс явился в разгар неистовства Куклукс клана, так Уильям Кодди совпал моментом появления с памятной кражей, так Октавио Рамирез ознаменовал собой начало маленькой золотой лихорадки, отнявшей у Алонзо его последних знакомых.

Была лишь одна встреча, затронувшая какие-то иные струнки в душе Алонзо Беннингтона. Незнакомка с парохода Кэннонболл не привнесла в его жизнь никаких перемен, но напомнила о трагедии родом из прошлого. И, удивительное дело, не смотря на всколыхнувшуюся боль утраты друга, Алонзо почувствовал и тепло памяти. Он помнил Фредди, их взаимные подшучивания и совместные дела, и воспоминания эти оказались настолько свежи, что фермер ввязался ради них в перестрелку, а после её окончания ещё долго улыбался, греясь лучам вышедшего из-за туч забвения солнца. Это было почти так же славно, как встретить самого Фреда Бойла живым и невредимым, а ведь подумал почему-то фермер, сойдя тогда на берег, что, может быть, и это возможно...

Вновь увидев перед собой ту самую незнакомку, Алонзо улыбнулся впервые спустя много лет - даже губа треснула, и он с удовольствием, как в детстве, её облизнул.

Женщина на вид почти не изменилась, как будто знала не только секреты мастерства точной стрельбы, но и тайные приёмы против самого времени. Даже ведро с керосином у неё было вроде бы того же цвета, что и её же канистра многолетней давности. Только зажигалка была новомодной и совсем ей не шла. Алонзо выслушал предложение красотки и указал на послушный огонёк в её руках.

- В ногу со временем, хех? Надеешься выиграть и у самой эпохи? Уйти самым красивым и модным стрелком Запада?

И он тихо и хрипло рассмеялся, потешно качая головой и тряся чуть обвисшими полями своей старой чёрной шляпы.

- Не выйдет, дорогуша. Мы все давно уже проиграли. Жаль мы не встретились тридцатью годами раньше. Жаль, я не родился белым, или ты чёрной. Я бы пригласил тебя на кекуок и угостил бы джином... ха-ха, и ты бы всё равно послала меня ко всем чертям, ведь я дрянной танцор, а напиваюсь в стельку так быстро, что едва успеваю поздороваться с барменом. Я же всю жизнь прокопался в земле, ты спалила бы и мою тесную лачугу посреди бела дня, ха-х..!

Он осёкся, вдруг поняв, что его сейчас пристрелят как назойливого сумасшедшего. И что это всё ещё будет лучшим по сравнению с пыльной кроватью концом. Можно, однако, закончить всё ещё лучше, вновь почувствовать себя молодым, свободным от кокона страха, не упрямо весёлым от надуманной шутки, а безмятежным, просто снова живым.

Алонзо моргнул и прищурился, вглядываясь в никакой не светящийся, а совсем обычный силуэт противника. Показалось - солнце же в закате.

- Прости, дорогая. Ты права. Эта игра стоит того. Проверим.

      Случайные прохожие, видя, какой оборот принимает дело, постарались убраться с улицы. Однако они продолжали следить за происходящим из-за углов и из окон.

Никки было легко и весело:
- Жили долго и счастливо и умерли в один день! - подхватила она безумную речь негра.
Вот только огонь, он плясал в душе и надо было дать ему дорогу наружу. Женщина резко ударила по ведру с керосином и кинула в выплеснувшуюся жидкость горящую зажигалку. Пламя рвануло вверх, а Никки кинула руку к поясу.
- Огонь! - крикнула она.

И Алонзо снова улыбнулся, услышав близкий его сердцу ответ. За всю жизнь ему не свезло найти вторую половину, а этой леди, имени которой он так и не узнал, он не задумываясь отдал бы и свою-первую. Когда не остаётся ни одной половины, это тоже хорошо, как хорош потенциал пустого ведра по сравнению с застоявшейся водой наполненного.

Ведро-то она и толкнула, разлив заигравший бликами закатного солнца керосин.

Алонзо любовался всколыхнувшимися языками пламени одновременно с прицеливанием - он уже догадался про зажигалку и знал, что сейчас будет, а винтовка не мешала ему, наоборот, выступала своеобразной рамой для картины живого огня. Когда ещё он такое увидит? Когда ещё испытает такой прилив сил? Спасибо тебе, старая знакомая, убийца, оказавшаяся последним понимающим человеком на всём Старом, дряхлеющем и умирающем Западе.

Палец вдавил спусковой крючок без колебаний.

      Зажигалка упала посреди стремительно впитывающийся в уличную пыль лужи, пламя наперегонки с катящимся ведром скользнуло над темным пятном и заплясало в легком, притягивающем взгляд танце.
      Алонзо успел первым, но красотка, что стояла напротив него и не торопилась. Вернее, она рванулась, выхватив сразу два пистолета — крохотный дерринджер в пальцах левой руки и большой кольт-миротворец в пальцах правой — но потом словно замерла. Словно еще думала, стрелять или не стрелять, как могло бы показаться человеку, наблюдавшему за поединком со стороны.
      Но только не Алонзо.
      В тот раз, в салоне парохода он стоял слишком далеко, а дым был слишком густым, чтобы рассмотреть ее глаза. В этот раз он видел в них азарт, дикий азарт последней схватки, и не сомневался — она выстрелит.
      Винчестер рявкнул уверенно, промазать с такой дистанции негр просто не мог. Но пуля всего лишь чиркнула Никки по щеке, оставив короткую красную полосу. Резко, как будто ей дали пощечину. Один дюйм влево — и ей бы разворотило челюсть. Два дюйма влево и вверх — вышибло бы мозги. Но пуля сделала только кровавый росчерк на бледной коже, все эти годы упрямо отказывавшейся от загара. Словно подпись человека, который не умеет писать, зато отлично умеет стрелять.
      Было больно, но не так, как обычно, не так, как много лет назад, когда Никки стреляла в людей так же беззаботно, как бросала фишку на середину стола, повышая ставку, а они стреляли в нее в ответ. В этот раз было больно, но как будто болело не у нее.
      И Никки начала поднимать свои стволы.
      Негр двинул скобой винчестера. Словно завороженная, женщина не могла оторвать взгляд от гильзы, кувырком летящей прямо в пылающую керосиновую лужу. Негр вернул скобу на место, а ее пистолеты все поднимались, поднимались, становясь вровень с землей и будто нащупывая Алонзо.
      Негр взял ее на мушку, и в этот миг она выстрелила.
      Маленькая пулька кольнула чернокожего стрелка где-то в районе плеча, и он едва вздрогнул. Но вторая пуля, сорок пятого калибра, ударила его ровно посередине груди. И вот тогда Алонзо и правда почувствовал себя пустым ведром. Весь воздух вышибло. Он открыл рот, силясь вздохнуть, но не смог.
      Никки смотрела, как дуло винчестера подрагивает, глядя прямо ей в лоб. Ее противнику оставалось только надавить на спуск. Одно маленькое движение мозолистого пальца — и все, конец, все все равно.
      Но он так и не нажал.
      Негр тяжело повалился на спину и с хрипом выдохнул капли крови, разлетевшиеся по земле. Его шляпа упала с головы, его винтовка лежала рядом, его пальцы впились в землю. Но он не мог больше оттолкнуться от нее и встать. Алонзо Беннингтон умирал.
      А Никки все стояла, держа в руках два взведенных пистолета, стволы которых постепенно перестали дымиться.
      А керосин уже догорал. И закат тоже догорал.

      Она победила.

Никки специально тянула с выстрелом, так как считала, что задолжала негру с прошлого раза. Но, поймав по касательной кусок свинца, выпалила в ответ. Она для себя давно решила, что такая игра должа быть честной.
Потом долго стояла на месте. Никак не могла поверить, что все кончилось так быстро. Когда Никки прыгающей, резкой, танцующей походкой подошла к телу и закрыла старику глаза, внутри словно что-то оборвалось. Она сама переговорила с маршалом и оплатила похороны. Радости от победы не было, как и горя, женщина чувствовала себя странно и не хотела об этом думать. Никки снова прошла по краю, и ад ее не принял. Она напилась вечером, а когда проспалас,ь купила билет на восток, в сторону больших городов.

Говорят, что последний раз ее видели уже в новом веке. 7 февраля 1904 года Никки шла по деловой улице Балтимора и курила сигарету. Потом газетчики писали о том, что полторы тысячи зданий выгорели дотла, и еще тысяча серьезно пострадала. А уж сумма убытков в сто сорок миллионов была на каждом развороте.