Верность/Смерть | ходы игроков | Это было начало конца

Пролог.
В капкане.

Бог жесток. Иногда он заставляет вас жить.
Стивен Кинг

Стены этого города всегда были живыми. Хищно выжидая, охотясь, всматриваясь. Стоит только замешкаться. Прислушаться. И паника захлестывает. Поднимает волну тошноты.
Их не возводили, а выращивали, как умелых хищников. Хищников без сомнений. Они проглатывают внутрь себя наши эмоции. Наши переживания. Оставляют взамен липкое чувство пустоты. Тишина, разворачивающая свое чрево гигантским бутоном.
Каждый угол, каждая полость – все враждебно. Мир безликой войны и беззвучных слов. Мир, который не умеет быть человеческим. Тут все противоречит нашим понятиям. Все сочится неподвластной нам логикой. И каждый вдох в этом аттракционе сулит лишь большее погружение в болото. Бетонное, стальное, непроницаемое болото.
Эти стены ждут.

Тут у всех одинаковые жилища. Потолок давит на голову. Узкие дверные проемы, в которых постоянно нужно нагибаться. Дыра в полу – унитаз. Стальное, ледяное корыто у одной стены с обычным черным шлангом – «ванная». Маленький клочок серой простыни на полу – кровать. Вот и все. Ни столов, ни тумбочек. Ни шкафов. Ничего.
Нам не выдают моющих средств. Сажа и копоть Верности глубоко пропитала нашу кожу. Въелась в каждую пору острой колючкой. Этот город поймал нас в свои трупные сети. И медленно пережевывает, разлагая. Город, на чьих улицах не стесняясь властвует смерть.
Безысходность проглотила все мысли. Оставила только монотонную глухую боль. Безысходность и какое-то нереальное чувство нереальности. Словно.. как бы это описать? Как сказать о том, о чем мы боимся говорить?
Я помню свои первые ночи в этом новом мире. В эпохе разрушения и хаоса. Я отдыхал от ужасов, что прятались за стенами. И не думал, что когда-нибудь так сильно захочу вырваться отсюда. Все лучше. Даже смерть. Но стены держат. Они держат крепко, эти чертовы стены. От них нет спасения и нет выхода.
- Я выберусь отсюда, слышите? Слышите вы?! Я выберусь. Я смогу. Вы не поймали меня. Ваши когти ослабли. Ваши глаза ослепли. Я найду путь. Я не собираюсь подыхать тут. Передайте своим долбанным творцам – я выберусь.
Злой, свистящий шепот в насмешливый потолок помогает не растерять остатки человеческого самообладания. Я долго думал, как же обмануть систему Верности. Как выбраться отсюда. Да, не надо смотреть на меня как на дебила. Именно выбраться. Нет ничего хуже медленного перегнивания. Медленного переваривания тебя в чужом желудке. А, впрочем, кому я это говорю. Не испытав – не поймешь. Не оценишь. Не узнаешь.
Я выберусь. Лучше смерть там. Под ядерным солнцем и огненным дымом. В обнимку со своими кошмарами. Но хоть делая что-то. Хоть что-нибудь.

Громкий гудок возвестил начало второй смены. Я поднялся с вонючей простыни и пошатнулся от ударившей в голову крови. Неловко припал к стене и тут же шарахнулся в сторону, шипя на нее, как дикий зверь. Ненавижу эти стены. Они только и ждут момента сожрать тебя.
Сняв штаны, залез в стальной таз. Ноги обожгло льдом. Включил маленький, ржавый тумблер и из шланга послушно полилась сероватая жижа, считающаяся водой. Она текла по плечам, заходя в каждую пору. Прямо в водосток. А я стоял и думал уже в который раз за эти пять лет, что где-то под городом должны быть канализационные шахты.
Выключив воду, я вылез и натянул майку прямо на мокрое тело. Втащил распухшие, красочно украшенные мозолями ноги в ботинки. Хотелось есть. Но это нормальное состояние для Верности. Есть хочется всегда, а дрянь в тюбиках дает лишь не подохнуть раньше времени.
Выйдя из соты, я захлопнул дверь. Лампочка у пропускной пластины загорелась тусклым рубиновым глазом. Замерев, я стоял и смотрел на нее. Острый, алый шип входил в зрачки. В мозг. Вонзался с чавканьем.
- Все тут хочет свести тебя с ума, - тихо пробормотал я лампочке и двинулся к лифту.
Дождавшись пока открылись двери, я окинул взглядом людей, притаившихся внутри. Все знакомы, значит, еще никто не умер из тех, с кем я работаю. Тогда это был кто-то со второго завода. Вчера я слышал, как глухо стукали шаги роботов, вынося тело.
Я аккуратно стал прямо в центр лифта, избегая прикасаться к стенам. Сзади меня стояла девушка, уставившись прямо в пол. В ее глазах блуждали огоньки. Такие появляются, когда человек доходит до психического предела. Все становится неважно, и от тела остается оболочка. Без этой хрени, что душой называют.
Дорога до завода заполнена движущейся массой. В одинаковой одежде. С одинаковой обреченностью. Мы как мясо втекаем в мясорубку завода Вэво под механическим взглядом роботов.
Пройдя несколько крытых мостов, я подошел к лифту, ведущему в подземную часть. Створки открылись, жадно чмокнув. Внутри оказалось всего три человека. Два паренька и девушка. Слегка опоздавшие, как и я. Я по привычке стал в центр и тупо уставился вперед. Лифт тихо скользил в глубины придуманного человеком ада. А я думал о том, что следующую порцию прошлого получу только через два месяца.

Это был тот день, когда привычный ход вещей рушится. Толи злобная судьба спотыкается и теряет тебя из виду, толи она вправду бывает не глуха к нашим молитвам. К тем молитвам неверующих, которые в самый предпоследний миг прорывают загрубевшее сознание и вытекают из тебя хриплым криком.

Жуткий скрежет, будто обшивку лифта вспарывает какой-то излишне пронырливый монстр, заставил каждого из нас четверых вздрогнуть. Такого не было за все пять лет моего существования в Верности. Ход заведенного порядка н-и-к-о-г-д-а не нарушали случайности. И что-то внутри проснулось, скидывая пять лет наваждения. Один маленький глоток сбоя системы, чтобы понять – это та самая возможность.
Лифт замер, и зеленоватые лампочки у потолка мигнули. Раз. Другой. И тьма. Густая, объемная тьма. Тишина заполнила наш маленький мирок. Я сначала не понял, что меня так беспокоит, пока не осознал – гул завода.
- Завод заглох, – сказал я вслух на русском, удивленно вглядываясь в клубы мглы. Какой-то нехорошей мглы. Такая обычно приходит детям в кошмарах. Такая приходит к душевнобольным, когда они расцарапывают себе глаза.
Сглотнув, я достал фонарик из кармана и нажал на резиновую кнопку. Тусклый свет отразился в стальных стенах. Зеленой дымкой повис под потолком. Я оглянулся на своих спутников, внимательно изучая их лица. Я так давно не говорил с кем-то живым. Так давно.
Открыл рот, чтобы задать вопрос, и... закрыл. Тяжело идти на контакт после стольких лет. Тяжело вливаться в пусть маленькое, но стадо. Может плюнуть и молча попытаться выбраться самому? Я не знаю кто они. Может тот, с безумно-вращающимися глазами, убийца. Может, в нормальной жизни он насиловал детей. А может тот другой, с шутовским колпаком в руках, каннибал? А девушка... девушка симпатичная. Странно, как хорошо сохранилась ее красота в этой выгребной яме. Странно, что в ее осанке, позе, угадывается грация кошки. Но я не доверяю женщинам. Ни молодым, ни старым. Они коварны. Их яд входит глубоко под кожу и вырезает свое имя на сердце. Да, у меня была жена. Теперь я вспомнил.
Глубоко вздохнув, я отчеканил на ломанном английском:
- Кто знает, что делать в такой ситуации? Будем ждать пока починят лифт?

- Святое дерьмо! – выругался я, когда застрял наш лифт. Это было очень некстати – каждая секунда была на счету, а такая задержка могла стоить слишком многого для бедной Люси.
Дело было в том, что мой брат Джейми уже ждал меня наверху с найденной им отличной ногой для Люси. Люси была лучшей актрисой моего театра, примадонной, и я как руководитель труппы не мог так просто оставить ее без целой конечности… Как она, черт подери, станет играть с одной ногой?!
- Наверное, перебои с электричеством. Сейчас включат. Западная Европа, мать ее… Понастроили ветряных электростанций, а теперь удивляются, почему в штиль энергии нет! Идиоты!
Согласен, мне никогда не удавалось хорошо сдерживать свои эмоции. Особенно когда я и не пытался. Пошарив в кармане своих импровизированных бриджей, я обнаружил там фонарик среди многочисленных предметов (еще был ножик).
Бриджи я носил потому, что нам не выдали носков…

Тусклый свет моего фонарика присоединился к тусклому свету какого-то старика из Восточной Европы, судя по говору. И тут я увидел то, что спасло мое настроение от окончательной гибели.
Девушка. Брюнетка, кареглазая и… не такая обвисшая и увядшая, как большинство дам, что здесь жили. Красотка – такую нельзя было упускать.
- Миледи, - неожиданно (даже для самого себя) вежливым и деликатным тоном обратился я к ней. Словно некий сэр из такой-то династии. – Раз уж судьба нам отвела несколько минут вынужденного знакомства, то позвольте мне представиться Вам: Лэнс Коэн, - я отвесил изящный, насколько позволяло пространство лифта, поклон, взмахнув шляпой и бряцнув всеми пятью бубенцами. – Я – хозяин театра драмы и комедии, единственного, а потому лучшего театра на всю Верность. И поскольку судьба несомненно протянула свою алчную ручку в сторону нашего с Вами лифта, я осмелюсь Вас пригласить на наше выступление, которое состоится, о удача, именно сегодня. Мы сыграем пьесу «Лед и пламень таинственного цеха №6», написанную малоизвестным, но весьма талантливым автором Лэнсом Коэном. Начало через полчаса после окончания рабочего дня, в цехе №6. Обязательно приходите – в главной роли блистательная Люси Скрэйнджбабер, чьи переживания не оставят Вас равнодушной…
«Особенно если она будет без ноги, ага», - ехидно добавил я про себя и благодушно улыбнулся.
Чертов лифт все никак не хотел трогаться дальше.

Этот день определенно отличался от предшествующих ему. Скорее всего, и от последующих тоже - если, конечно, это и в самом деле всего лишь случайная неполадка. Раймунд подавил рвущийся наружу смешок, короткий и совсем не веселый. В Верности веселья мало. Случайная неполадка, разумеется. Первая за все то время, что он жил здесь... И, насколько было известно мужчине, единственная во всем городе. Пять лет без происшествий - мечта любого правительства. Размеренная, спокойная жизнь для гиё. Стабильность, цикличность, смертельная тоска.
Услужливый демон внутри тут же начал рисовать картины возможных происшествий. От в принципе безобидных, вроде обрыва линии, идущей к их Соте или клине подъемного механизма - и до сулящих скорую смерть. Отказ центрального генератора, например. Мгновенное обесточивание всего купола, открытие ворот наружу... Раймунд в который раз задался вопросом, почему великие и ужасные Творцы, при всей своей мудрости и прочем, за пять лет так и не удосужились задуматься о резервных системах. Впрочем, может и задумались - но исключительно для себя, например. Можно подумать, они так просто скажут о подобном. А так - пока что есть более важные дела, подождите, реактор надежен. Окей.

Четверо людей в темноте. Он видел их уже не раз, ездил в этом же лифте, изредка вглядывался в их лица. Уставшие глаза, ничего не выражающие черты лица. Несмотря на внешние различия, они были похожи, как близнецы. Сам Раймунд, девушка, оставшиеся двое мужчин - все они были достаточно сильны, чтобы попасть внутрь, достаточно сильны, чтобы работать и не умереть в процессе... И, судя по тому, что они все еще здесь - недостаточно сильны для того, чтобы выбраться из этого кошмара. А судя по поведению парня с колпаком - кто-то оказался еще недостаточно силен для того, чтобы сохранить рассудок. Ведь в самом деле, не могли же они тогда пустить сюда такого.
Он видел их, да, но никогда не слышал от них ни единого слова. До сегодняшнего дня. Как же немного, оказывается, необходимо, чтобы людей наконец прорвало. Сперва один поинтересовался, что же теперь делать, потом второй начал нести какую-то чушь. Совсем парень крышей поехал... Раймунд посочувствовал бы ему, но, как оказалось, он напрочь забыл, как это делается.

Зато он хотя бы знал, что можно сделать в подобной ситуации.

- Leuchten, bitte, - собственный голос показался непривычно чужим. Как давно он разговаривал с кем-то помимо этой проклятой маски? Раймунд уже и не помнил. Возможно даже еще до того, как попал внутрь? Или нет? В этой череде однообразных дней нетрудно забыть подобное.
- Хм. Простите. Подсветите, пожалуйста, - мужчина повторно показал рукой на люк в потолке, - Я электрик, у меня есть ключи. Возможно, получится что-то исправить.

Да, Раймунд все еще надеялся, что случившееся - всего лишь случайность, что можно быстро с ней разобраться и ехать дальше. И хоть сам он предполагал, что все может оказаться далеко не так просто, другим он этого предпочел пока что не говорить. Мало ли что можно от них ожидать, если задуматься...

Мутноватая вода предлагала весьма относительное очищение, но за пять лет все уже давно привыкли к тому, что никто никогда не выглядел достаточно чистым. Серость въедающимися слоями обволакивала не только людей, но и все вокруг - казалось, красок становилось все меньше и меньше, будто бледноватый искусственный свет выжигал их, оставляя мир бесцветным. И не черно-белым даже, а серо-серым. Никто и не заботился об этом, впрочем. Бродя одними и теми же улицами и коридорами каждый день, видя одних и тех же людей рядом с собой у конвейера, на сборке, в других местах завода, у соседних комнат в огромном общежитии, девушка не перекидывалась с ними и парой слов - она была почти уверена, что они все - как и она сама - почти превратились в зомби. Они тоже становились одинаковыми и серыми, с пылью в волосах, с грязью под обломанными ногтями, в невзрачной одежде. Не те, которые в башне - о, нет, там были и краски, и настоящая еда, и относительные, зато не виртуальные радости, и деньги... И это было невыносимо мерзко. Не вспоминать. Еще раз взглянув в зеркало, Эвелин в очередной раз спросила себя, зачем оно ей было нужно. Не для кого ведь прихорашиваться, а почистить зубы, облачиться в бесформенные брюки и свитер, накинуть через плечо старую сумку и провести расческой по волосам она вполне могла и на ощупь. Смысл?
Движения были заучены до автоматизма. Длинный коридор, направо, лифт вниз, из двери два квартала по прямой до завода, проходная, где безликий автомат считал ее код с пластиковой карты... KPR19827 - вот и все ее имя. Пластиковый прямоугольник 5 на 8 см с крохотным чипом - самая большая ценность человека в этом мире. Карточка открывала дверь в общежитии, служила идентификационным документом для любого робота-проверяющего, по карточке выдавались тюбики с питательной смесью (назвать это едой было бы слишком большим допущением), на нее же начислялись проценты, за которые можно было ухватить крохотный кусок виртуальной реальности. Эвелин не делала этого ни разу, и у нее накопилось уже немало "средств", но что-то удерживало ее от этой сомнительной радости. Она не видела лиц людей во время процедуры, но ей более чем хватило того, что она видела их достаточно после. Ну уж нет.
Рутинная цепочка автоматических действий вдруг нарушилась застрявшим лифтом. Девушку встряхнуло - не столько от внезапно остановившегося лифта, сколько от неожиданности, которые здесь не случались - не могли случиться в принципе. Но вот, тем не менее, пожалуйста.
Кто-то зажег фонарик. Типичное лицо, возможно, она где-то и видела этого мужчину. Вот этого точно видела, у него еще запястья тонкие, а пальцы длинные, как у музыканта - Эвелин редко смотрела людям в лица, избегая контакта глаз, но какие-то детали все равно бросались в глаза. А вот этот шут откуда? Он что, с ней разговаривает? Точно, с ней. Господи, еще и разглядывает так, словно съесть готов глазами. А манеры-то, манеры! Ах, театр, ну конечно же, кто бы сомневался! А то уже закрадывалось сомнение в адекватности данного персонажа.
Странно, но о здешнем театре Эвелин не знала, не подозревала даже, что он может тут быть. К чему театр таким, как она? Таким, как они?
Вдруг, словно цунами, волной боли обрушились на нее воспоминания. Неудивительно, что она подсознательно ограждала себя от всего, что связано со сценой - уж слишком многое она значила для нее самой. С видимым трудом оттеснив нахлынувшие разом образы обратно в запыленные уголки памяти, она попыталась превратить гримасу боли, исказившую ее лицо, в пусть вымученную, но улыбку. Не хватало ей еще ненужных вопросов или лицемерного сочувствия.
- Эвелин, - отозвалась она, как-то хрипло и сухо. Когда она вообще говорила последний раз вслух? Вообще-то ее интересовал не владелец театра, ее взгляд почти мгновенно приковался к люку над головой. Люку, который вел в темноту, в шахту, в неизвестность и... куда дальше? Впервые с момента появления в Верности Эвелин всерьез задумалась о том, чтобы сбежать. Наверное, мысли о дезертирстве посещали каждого оказавшегося здесь в той или иной степени, рано или поздно, недаром выходы охранялись так тщательно. Впрочем, откуда она знает, как тщательно они охраняются? Она была у выхода всего дважды - когда ее приняли и когда через пару недель, осознав, что все любимое и все любимые остались снаружи. И было это пять лет назад. Пять долгих унылых лет... Может, сбежать все же можно? И кто-нибудь получит право на ребенка...
Темная дыра люка завораживала, манила, в мышцах уже начинало просыпаться полузабытое предвкушение силы, пространства, полета... Ей стоит только подпрыгнуть, подтянуться - и она там... Это же так легко!
Эвелин одернула себя. Роботы не позволят. Скорее всего, скоро все починят. Вон, электрик даже имеется.
А взгляд все равно невольно тянется вверх...

Игры в ложь. Театральная пьеса, разыгрываемая на протяжении всего существования человечества. Так неинтересно. Без лицемерия, без цинизма. Без обесцвеченной истины, скрытой за сотней масок.
Раньше, я играл так часто, что устал. Устал смотреть в лица и искать качества, которых там нет. Устал слушать улыбки и видеть грязь. А сейчас... я устал от тишины. За пять лет, господи, как я устал от тишины.
Мне тошно от того, что я поверил в тебя. Столько лет ты был для меня лишь идолом, придуманным человеком. Жестоким, безликим, с нашей глупой детской моралью. Ты был для меня посмешищем. Что изменилось? Эта тишина довела меня до краха. Падения в собственных глазах. Я вижу тебя в этих стенах. Я вижу тебя в отражениях зеркальных дорог. Я вижу твои глаза, нанизанные на шпили. Твой искореженный ухмылкой рот, задымленный трубами. Я вижу тебя в безликих Прототипах. В чудовищах, созданных человеком. Ведь ты такой же как они. Сотворенный нами во имя погибели. Во имя искупления своих грехов. Когда не знаешь куда идти – дорога придумается. Когда не знаешь во что верить – боги придут. И потом не жалуйся на их жестокость. Не жалуйся на смерть, стоящую за тобой и благоухающую твоими поражениями. Нет, во всем виноват только ты. В своих ошибках. В своем желании жить.
Ты видишь меня, а я вижу тебя. И эта игра начала свой старт. Обмани меня, боже. Обмани меня, попробуй. А я найду способ выиграть. Обещаю тебе. Разобьюсь, выпотрошу себе мозги, но найду.

В свете фонарика лица казались неживыми. Усталость, отупление, зомбирование. Кто из них мой пропускной билет? А кто из них цепь, что держит меня? Я обопрусь на первых и уничтожу вторых. Но не останусь тут. Не могу больше.
Бросив взгляд на электрика, я посветил на крышку люка и подставил ему руки, кивнув головой. Слова еще были слишком непривычны, проще общаться жестами.
Он воспользовался возможностью и полез открывать. Странно, но его тяжести я практически не ощущал. Годы работы сделали из меня самого робота. Это только на пользу.
Подняв голову, я внимательно смотрел, как ковыряется в ржавом замке случайный попутчик. Мой случайный билет. Я знал, что створки лифта открыть практически невозможно. И все равно за ними глухая стена. А там вверху – там должны быть какие-то кабеля. Или тросы. А может даже повезет на лестницу.
Раздался щелчок. Крышка люка тяжело отвалилась наверх. Зияющая тьма заглянула в маленькую, стальную коробочку, хищно скалясь.
Время действовать, да?
Резко схватив электрика за ноги, я швырнул его на пол и, не дожидаясь, когда он придет в себя, оттолкнулся от него, уцепившись за край люка. Подтянулся, закинул ноги наверх. Адский холод тут же проник сквозь кофту. Ничего. Посветив фонариком, я нашел то, что нужно было. Лестница. Один ее конец уходил вниз, а другой вверх. Выбор не так велик.
Уже было направившись к ним, я остановился.
Дрянная человечность. Сколько раз ты подводила меня к плахе. Сколько еще раз ты собираешься манипулировать мной? Почему нельзя просто откинуть эту чертову мораль и запихнуть совесть кому-нибудь в жопу?
Вернувшись к люку, я свесил голову вниз, разглядывая лица попутчиков.
- Эй, электрик, жив там? Я...
Какие слова подобрать? Я разучился на русском говорить за последние годы, что уж до английского. А так хотелось бы хоть с кем-то перекинуться парой слов.
- Я устал, слышите? – В голосе скользнули оправдывающиеся нотки. – Не знаю как вы, а я чертовски устал. Я не хочу тут гнить. Не хочу быть рабом. Не хочу прожить жизнь, от которой мозги вытекают в водосток. Да черт возьми! Что с вами?!
Я сорвался на хриплый полукрик. На кого я кричал тогда? На этих людей, волей случая ставших рядом со мной в тот день? Или на себя? Который еще сомневался. Еще думал о том, что лучше догнить в этой яме.
- Вам нравится такая жизнь, а? Нравится быть ковриком для кого-то? Тупым куском мяса. Эй, девочка, думаешь до тебя не доберутся? Станешь когда-нибудь свиноматкой. Будешь рожать детей без будущего, которые сгниют в этой помойке. Будешь смотреть, как они гибнут. Не видя того, что видели мы.
Я перевел свет фонарика на двоих мужчин:
- А вы? Хотите сдохнуть под заводом? Чтобы ваши тела потом волокли роботы за пределы Верности? Чтобы выкинули как собак? Парень, там за стенами разыгрывается настоящая пьеса. Целый театр. Там столько аттракционов, что тебе и не снилось. А ты? Эле-ектрик, мать твою. Мы все сошли с ума. И останемся тут, пока нас не сожрут.
Выдохнув, я несколько успокоился. Я сказал все, что должен был. Все, чтобы отрезать себе дороги отступления. Нет, нельзя отступать.
- Я не знаю что там, за стенами Верностью. Не знаю. Но тот ад не может длиться вечно. А если и длится, то лучше там. Я убедился в этом за последние пять лет существования. Лучше там, люди. Верите? А не верите, ваше долбанное право. Никого тащить не стану. Но я пойду. Я сейчас пойду и попробую воспользоваться этой возможностью, чтобы сбежать. Может я не один такой в нашем маленьком сумасшедшем таборе, а?
Я протянул руку вниз. Не знаю, зачем я это тогда сделал. Ведь одному выжить было бы проще. Но мне так хотелось... так хотелось, чтобы хоть один из них думал как я. Хотелось разрушить это вековечное одиночество. И я ждал. Тянул руку и ждал.

Аттракционы. Театр. Огромный жуткий мир, полный голодных тварей, готовых тебя сожрать.
О да, черт возьми! О да!
Я почувствовал это – забытое, старое дуновение ветра свободы. Ветра приключений и путешествий. Когда идешь вперед и только вперед, а не потом назад… Как же я затосковал по такому! Как я мог бы отказаться от него?..
Я хотел вырваться отсюда, вдохнуть полной грудью, ощутить своей кожей горячее дыхание какого-нибудь верплондока, что через мгновение проглотит меня целиком. Хотелось крови, хотелось смерти. Хотелось снова ощутить себя в фильме, а не в очередной психушке…
И я поддался этому ветру, жуткими порывами затягивавшему меня наверх.
- Дьявол, ты прав! – воскликнул я. – Ты не один здесь псих!
Распрямив плечи, разогнув спину, глядя старику прямо в глаза уверенно и отважно, я надел свой колпак, бряцнув всеми пятью бубенцами. Момент настал.
Я постарался передать всю решительность и мужество героя какого-нибудь боевика:
- Как любил говорить мой худрук: «Пора менять декорации».
Затем, сделав быстрый шаг для разгона, я, копируя деда, оттолкнулся ногой от немца, лежавшего на полу, и подпрыгнул к люку. Наши со стариком ладони встретились. Второй рукой я ухватился за край, а мужик одним сильным движением вытянул меня наверх…

Пара мгновений, и я уже в бегах.
Здесь пахло пылью и тьмой, сюда никто не заходил. Безлюдно – очень редкое качество для Верности. Мне уже начинала нравиться наша авантюра.
- Я полезу первым. У вас не хватит жизней, - самоотверженно бросил я, вновь доставая из кармана импровизированных бриджей свой фонарик. – Вытащи пока остальных.
Зажав фонарик в зубах, я ухватился за ступеньки лестницы и начал свой подъем. Признаться честно, я ожидал встретить там, наверху, в технических помещениях какого-нибудь робота и благополучно умереть в потоках пламени и свинца, но такая перспектива была гораздо круче унылой жизни здесь. Действительно пора было менять декорации…
В голову пришла мелодия из одного приключенческого фильма, которую я и принялся весело мурчать, карабкаясь по лестнице.

- Scheisskerl... - пробормотал, поднимаясь с пола. Безумный русский старик. И не менее безумный, не-очень-русский не-совсем старик. Слетевшие с катушек настолько, чтобы полезть в шахту лифта искать новую жизнь. Бежать за стены Верности, как же. С концентратами, выданными на пару дней и фляжкой еды? С перочинным ножичком и этим подобием фонаря? Удачи господа, вперед, ворота открыты. Я не знаю, что там за стенами, но собираюсь узнать. Если действительно встал главный источник питания - то это дивный шанс для того, что находится там, узнать, что находится здесь.

Ворота открыты, господа.

Простая, в общем-то, мысль весьма сильно напугала и озадачила Раймунда. Завод стоит - не слышно привычного гула, сопровождающего нашу жизнь в последние пять лет. Да, только теперь он осознал, что беспокоило его последние несколько минут - тишина. Мертвая, тяжелая. Мужчина уже начинал подозревать, что такое творится везде. Весь город - как большое кладбище, а их лифт - одна из братских могил. Четыре существа, еще шевелящихся, но уже мертвых - и ни таблички с именами, ни креста над ними. Лишь идентификационные карточки, по которым, возможно, кто-нибудь когда-нибудь сможет узнать, что здесь нашли последний приют четверо уставших, замученных людей, которым не повезло выжить тогда, когда остальные умерли.

Да ты, никак, решил остаться тут навсегда?

- Нет! - Раймунд неожиданно громко и пронзительно закричал. Нет. Нет. Она снова говорит. Она столько молчала, но она снова говорит. Это все тишина, это все из-за нее. Нужен гул завода. Нужны голоса. Люди. Что-нибудь. Что угодно, лишь бы она замолчала. Что если все уйдут? Он останется в лифте с ней. Навсегда. Нет-нет-нет, только не это. Теперь Раймунд с радостью бы повторил маневр старика, уронил бы на пол девчонку, которая не спешила наверх, выскочил бы сам из этой проклятой железной коробки. Но она уже продолжала шептать, говоря, что из подобной затеи ничего не выйдет. Что он не умеет держать себя в руках. Что он, Раймунд, не может толком сделать ничего. все как обычно. Тишина разбудила демона.
- Хм. Простите, - упавшим голосом продолжил он, - Надо... Надо идти. Бежать. Мадемуазель? - подал руку девушке, готовый помочь ей забраться, - В их словах, помимо безумия, есть зерно разума.

К сожалению

Из открытого электриком люка потянуло холодом и каким-то едковатым запахом. Лишь на миг, просто чуть сильнее: здесь все было им пропитано. Так пахнут роботы, так пахнут станки со сложной электроникой – разгоряченный пластик, кислотный привкус микросхем, оттенок прижженной изоляции, металл, резина и полимеры... Так пахнет даже мутная вода из шланга в бетонной дыре, которую язык не поворачивается назвать домом... Но сейчас в этот запах примешался еще и давно забытый привкус ветра вентиляционных шахт и подземных станций, сдобренного креозотом... Он скорее чудился Эвелин, чем по-настоящему ощущался, но там, наверху, в этой непроглядной тьме, ей виделся призрак движения, цели, пути, а в нескольких километрах отсюда, за воротами купола – жизни. Или смерти – все равно, лишь бы на свободе. Она уже готова была обменять все эти пять лет бессмысленного существования на пять отчаянных секунд жизни. И она видела то же желание в глазах ее случайных собратьев по надежде, в которые, наконец, осмелилась взглянуть. Они все сумасшедшие. Все. Психи. Идиоты. Такие же, как она сама. А это значит – шанс есть. Мизерный, конечно, но не воспользоваться им сейчас сродни медленному самоубийству в этой автоматизированной тюрьме. Осталось самое сложное - научиться им хоть капельку доверять...
Первым не выдержал русский, свалив электрика и воспользовавшись им, как ступенькой. Но не сбежал один, нет, - вернулся. Кричит вот теперь. Да нервы у всех ни к черту, только тронь.
Она уже знала, что не останется, и уговаривать было не надо, но он продолжал кричать. Обращенные к ней слова мужчины заставили волну ненависти подняться в душе Эвелин, злыми слезами заблестеть в уголках глаз. Ей хотелось кричать, но она лишь до боли сжала зубы и впилась ногтями в ладони, зажатые в кулаки. Он словно видел ее насквозь и знал, куда больнее бить. А впрочем, разве не была вся здешняя жизнь отвратительно предсказуема, желания скудны, а люди примитивны? И ведь их сделала такими система, она ведь помнила еще, какими они все были, только попав за защитные стены Верности... Она с самого начала пообещала себе, что никогда не отдаст им то последнее, что они не смогли забрать годами иссушающего своей бессмысленностью существования. Именно поэтому она панически боялась кому-то понравиться, и еще больше – чтобы кто-то понравился ей… Она не даст использовать себя для производства новых рабов. И уж тем более новых "правителей".
Конечно, она хотела детей. Когда-то, до всего этого. И в первые месяцы, когда еще теплилась надежда, а бессонница лечилась неистовой мастурбацией, а не исступленными тренировками, она все еще слепо верила, что когда-нибудь они снова будут вместе, и снова будут краски, и счастье, и планы, и нежная страсть, и когда-нибудь – дети… Их мальчика звали бы Домиником, а Девочку – Мишель. У них были бы его неповторимые глаза и ее улыбка. Да, она когда-то хотела детей. Но ДЕТЕЙ, черт возьми, а не рабов. Не гиё! Как же она ненавидела это слово! Ненавидела вдвойне, потому что оно было бесстыдно созвучно с Его именем, которое когда-то было для нее столь многим. Гийом. Guillaume, je t'aime. Je t'aimerai toujours, malgré tout.*
Боль можно заглушить только действием. Один взгляд наверх, один на оставшегося в лифте мужчину. Мотнув головой на предложение электрика: мол, спасибо, я сама, она присела и отпущенной пружиной взлетела вверх, легко подтянувшись на краю люка, и уже через пару секунд стояла наверху, оглядываясь и дожидаясь последнего спутника. Душа пребывала в полнейшем смятении, разум только пытался обрести ясность, но тело уже ликовало - мышцы, наконец, ощутили радость действия. Хотелось бежать, прыгать, вцепиться в ближайший трос и подниматься по нему – пусть чертову сотню метров, если это будет хоть одним крохотным шажком на пути к свободе…

Постепенно каждый из нас становился чуточку более сумасшедшим, чем был до этого. Давящая тишина вкупе с гноящимся мраком создавала квартет. Целый спектакль страхов и теней. Когда-то я считал что мгла однородна. Я ошибался. В ней есть что-то. Что-то, что человеческий глаз не видит, но чувствуют другие наши органы чувств, еще не открытые наукой. Это знание на грани абсурда. Но такое же неоспоримое и реальное.
Ты не один тут. Нет, нет. Не один. В твою спину дышит кто-то. Кто-то знает о твоих мыслях. Кто-то слушает твое дыхание, попадая в унисон. Сардонически улыбаясь. Заглядывая в слепые глаза. Шаг за шагом приближаясь. Падая в тебя. Растворяясь в тебе. Замещая. Никто и не заметит. Что выйдя из этой темноты ты стал чуточку другим. Всего на несколько отличий. Добавилось несколько штрихов. Никто не узнает. Что ты – это больше не ты.


Я с удивлением проводил взглядом шута, так и не успев остановить его. Ну и ладно. Пусть идет. Если с ним что-то случится – мы успеем заметить. Злые мысли, да? Но они мне никто. Эти люди. Они никто мне. Так я себя убеждал. Давил в себе человеческие мотивы. Давил альтруизм и еще что-то.. как они называли это? Мораль. Знаете, я ненавижу мораль.
Еще больше меня удивила девушка, которая одним гибким движением вспрыгнула на крышу лифта. Это было что-то гипнотическое и неуловимое. И я вспомнил какие-то моменты прошлого. Странного.Я сидел в рядах и смотрел как под освещенным софитами куполом ныряют в воздухе люди. Люди, которые не похожи на нас. Будто вылепленные из другого материала. Люди с крыльями. Казалось, что только ненавистная крыша сдерживает их свободу. Только эти качели и ленты привязывают их к нашему миру. И если их разорвать – они обретут свободу. Они взмоют вверх. Без преград. Без границ. Без оков. В стальную синь, расплавленную рыжим солнцем. В мир без нас. Без нашего эгоизма. И крылья, которые веками томились под лохмотьями одежды разорвут небеса, распластавшись по ветряным потокам.
Эта девушка двигалась так же как они. Как те странные, летающие люди в цирке из моего детства. Такого далекого детства…
Я проводил ее задумчивым взглядом, но ничего не сказал. Сейчас не время для прошлых наивных порывов. Не время для тех волшебных чудес. В этом грязном мире нет чудес. Есть карнавал смерти и разложения.
Я мрачно протянул руку немцу, помогая ему взобраться. Хлопнул по плечу, еще раз извиняясь. И кивнул на лестницу.
- Надо двигаться за нашим шутом.
Признаться он придавал некоего шарма нашей ситуации. Больший псих чем все мы. Беззаботный и по-детски счастливый.
Я пропустил девушку за ним, попросив чтобы она сильно не упорствовала. И кивнул немцу:
- Электрик, давай за ней. Я пойду последним. Чтобы…
Я мрачно ухмыльнулся. Откуда во мне эти благородные порывы, черт возьми? Гребанная мораль. Ненавижу ее. Она въелась в мою кожу. Она вонзилась в кости. Смешалась с кровью. Она острыми иглами вошла в мою жизнь и не хочет из нее удаляться.
- Чтобы подстраховать, - еще более мрачно закончил я.

Подъем длился бесконечно долго. Мы взбирались в темноте, ибо светить фонариками было неудобно, не говоря о том, что их свет нам мог понадобиться на неопределенное количество времени.
Лифт остался далеко внизу. Во всяком случае я так думал. Руки и ноги стали тяжелеть, а перекладины вдруг показались острыми, натирая мозоли. Впрочем, Верность научила многому, в том числе терпеть боль.
Этим миром в шахте владела тишина. Тут она царствовала расправив свои костлявые, голодные руки. И нарушать ее покой словами мы не смели. Каждый из нас сегодня принял решение. Решение расстаться с пятью годами жизни. Похоронить их в кисельной тьме. Чтобы умереть в борьбе за свободу. Ну не смешно ли, товарищи? Такие пафосные знамена под которыми скрыт животный страх и рабская неувязочка.
Скоро подъем кончится – уговаривал я себя. Не может же он быть вечным. Должен быть выход на один из огромных этажей завода.
Но не успел я как следует себя в этом убедить, как величественное царство тишины с дребезгом разбилось.
Снизу донесся скрежет. И либо он был действительно офигенно громкий, либо мне так показалось из-за долго подъема в молчании. Словно кто-то мял металл, играясь. Раскурочивал его. Разрывал.
Я замер на мгновение и почувствовал как замерли мои спутники – лестница перестала шататься. Нечто внизу тоже замолкло.
Уцепившись одной рукой за лестницу, второй я начал доставать из кармана фонарик, почему-то шепотом объясняя свои догадки:
- Может лифт сорвался с тросов?
Однако вскоре звук повторился. И мне показалось, что он стал ближе. Наконец-то достав чертовый фонарик я посветил им вниз шахты.
Буквально одно мгновение. Я помню это чувство. Я бежал по горящим улицам города. Я видел как падают люди. Я слышал их крики. Я бежал в каком-то состоянии шока. Никем не замеченный скользил, спасая свою жалкую жизнь. Пока на меня не обратили внимания. Шесть стеклянных глаз. Водянисто белых. Казалось, что в них клубится туман.
- Быстрее, - срывающимся, охрипшим шепотом просвистел я. Тут же выключил фонарик, засунул его в карман и прокричал куда громче:
- Быстрее, вашу мать!
Я помнил это чувство. Кажется что ты бежишь на последнем дыхании. Что сил не осталось. И натыкаешься на этот белесый взгляд. Вопросительно-хищный. Любопытный. И бешеный прилив адреналина позволяет тебе еще побороться за свою жизнь.

Русский что-то злобно шипел внизу. Все трое отчаянно быстро-быстро перебирали руками по неудобной для бега вертикальной лестнице, пытаясь, кажется, взлететь до самой крыши…
Нечто крушило сталь еще ниже, но гораздо громче, чем этот шепот, чем сбивчивое дыхание узников Верности. Враз не стало лифта, и тогда я заглянул вниз, чтобы увидеть эти глаза. Огромная масса ненависти и злобы, я прекрасно знал, что это такое. Только в тот день зло сконцентрировалось в монстре гораздо меньших размеров…

- Я пойду, Лэнс. Хватит уже. Хватит…
- Хватит? – и слезы. - Не хочешь дружить, Джим? Не хочешь – не надо, брат…
И чавканье. С хрустом, с воплем моего брата. И кровь, что текла по асфальту Лондона…

О да, мне тоже было кого вспомнить и о ком помрачнеть лицом. Здесь все теряли близких. Каждый.
Я сурово смотрел вниз, светя этим жалким фонариком, зажатым в зубах, в пустую тьму шахты лифта. А эти трое ползли мне навстречу. Я смотрел и слышал его хриплые слова – «Хватит уже, хватит…», но я смотрел и знал, что это не повторится. Я не отпущу его так просто. И пускай хоть та тварь из самой Англии сюда припрется – я ей его не отдам. Это мой брат.

Взглядом попытавшись просчитать этажи, я понял, что уже промахнулся. Надо было спускаться обратно – и я начал спускаться.
Очень скоро мой ботинок коснулся цепких пальцев леди, и я тут же отдернул ногу, словно пытаясь извиниться за подобную грубость. Я хотел произнести «Леди, прошу прощения, но мой путь лежит в другую сторону», но из-за фонарика вышло немного иначе:
- 'Ady, 'y a'olo-ies, 'ut I'm 'oinn ano-er 'ay.
Как бы там ни было, изобразив некий акробатический этюд, я подвинулся и позволил даме пройти наверх, после чего продолжил спуск к нужным мне дверям…
Ножика должно было хватить. Вряд ли кто станет их блокировать намертво. Даже если я промахнулся, должны были быть лестницы… В любом случае, я так просто оставлять его здесь не собирался.

Эвелин потеряла счет холодным металлическим перекладинам, которых на миг касались ее руки и ноги - только лишь затем, чтобы переброситься на следующие. Некоторое время она вовсе не чувствовала усталости - щедрая доза адреналина в крови и бесконечные изматывающие тренировки помогали ей в этом. Но спустя несколько минут - ей казалось, что они преодолели уже достаточно этажей, чтобы выбраться на поверхность - даже она начала уставать, но не сбавляла темпа, лишь начала внимательнее всматриваться в темноту за лестницей в поисках дверей. Было бы неплохо выбраться на какой-нибудь этаж и хоть посмотреть, где они... Конус света мелькал чуть выше, в зубах шута, и лишь мерное дыхание, становившееся с каждым метром все тяжелее, нарушало тишину. До тех самых пор, пока ее резко и ужасающе громко не нарушил звук, куда менее приятный. Он доносился снизу, из глубины шахты, где на уже довольно приличном расстоянии должен был остаться лифт. И можно было только надеяться на то, что этот звук был механическим. Но мимолетный взгляд, брошенный вниз вслед за русским, вспышкой фонарика осветившим то, что карабкалось сейчас по шахте, словно раскурочивая ее, лишил девушку и этой надежды. Упавший лифт им ничем не грозил, заработавший и поднимавшийся - тоже, достаточно вжаться в лестницу или прыгнуть на крышу, но это... Даже доли секунды зрелища аморфного железистого тела и словно бы плавающих по нему любопытных и жадных глаз хватило, чтобы девушка с удвоенной силой начала карабкаться вверх, прочь от этих глаз, которые напоминали все то, что было оставлено в далеком прошлом, от чего они спрятались тогда в Верности и к чему сейчас хотели вернуться - чтобы хотя бы умереть на свободе. Только теперь Эвелин до конца осознала, что шансов умереть, еще не выбравшись за стены Верности, у них не меньше, чем за ее пределами. И это было разочаровывающе досадно. И тем обиднее было, когда Лэнс вдруг остановился и полез обратно, больно наступив ей на пальцы. Она чуть не вскрикнула, но сдержалась и лишь сдавленно зашипела, отдернув пальцы и поднимаясь мимо этого идиота, которому какого-то черта понадобилось ниже. Лепечет еще что-то непонятное. В другую сторону ему? Да катись! Или мы уже прошли нулевой уровень? Как он мог об этом узнать?
- Мы прошли нулевой уровень? - уточнила она на всякий случай, разминая придавленные пальцы (вроде не сломаны, и на том спасибо) и доставая из сумки свой собственный старый фонарик, который пять лет провалялся там среди прочих вещей, взятых с собой еще тогда, когда она понятия не имела, куда идет, но стремилась сюда почти остервенело. Оставалось только надеяться, что батарейки не сели и не потекли за эти годы. Пришлось остановиться, чтобы надеть фонарик на голову. Удобно. Спасибо тебе, Гийом, что ты посоветовал взять именно налобный и светодиодный - древняя конструкция, зато и руки свободны, и батареек хватает на несколько дней работы. Гийом... Как же мне тебя не хватает...
Откуда снова предательская влага в глазах? Не столько той боли в пальцах, не столько усталости в членах, да и тварь еще не жрет тебя заживо. Не думай о нем, как о живом. Беги, пока есть возможность. И Эвелин снова лезет вверх, стараясь не смотреть вниз, лишь убедившись, что русский и электрик следуют за ней (не хотелось все же оставаться совсем одной) и еще более внимательно всматриваясь в стены в поисках двери на этаж...

- Mein Gott... Они уже здесь, - в душе Раймунда как будто что-то упало. Значит, все действительно настолько плохо. Но как эти твари смогли настолько быстро пробраться внутрь? Неужели после стольких лет они до сих пор бродили где-то рядом с городом? Неужели они настолько умны и любопытны, чтобы сразу же полезть в ворота? Как, черт бы их побрал, вот эта зверушка нашла нас так быстро?

А может быть, она пришла вовсе не снаружи?

Задумавшись над тем, откуда взялся этот пришелец из ночных кошмаров, мужчина, тем не менее, продолжал лезть наверх. Ему вовсе не хотелось узнать, что произойдет, если загадочный обладатель этих глаз настигнет их. А вот кто-то наверху, похоже, так не считал. Ненормальный ирландец, разумеется. Какой-то другой путь нашел. Ну, формально он прав. Можно спуститься вниз, миновать монстра и уйти тем путем, которым оно пришло. Вот только было у этого плана одно слабое место - надо было не попасться по дороге.

- Куда ж ты прешь, идиот?! - не то, чтобы его было жалко. Не то, чтобы Раймунд хотел тащить с собой ненормального, от которого можно было в любой момент ожидать какой угодно глупости. И, конечно, ни о каких глупостях вроде "Вместе начали этот путь, вместе пройдем его до конца" и "Своих не бросаем" не могло быть и речи. Просто... Просто его можно будет использовать как разменную монету, например. Да, именно так. Оставить какому-нибудь другому существу. Отвлекающий маневр. Пожертвовать одним, чтобы спаслись трое.

Разумеется, друг мой, разумеется. Именно так. А совесть не замучает?

Не замучает. Тут, в этих стенах, каждый сам за себя. И все они лишь прикидываются, что вместе, потому что это выгодно. Не так страшно. Потому что есть тот, кто, сдохнув сегодня, позволит тебе сдохнуть завтра.
Поравнялся с шизиком, за шиворот его ухватил. В глаза эти дурные уставился, чуть поморщившись из-за фонарика, зажатого у того в зубах.
- Нет другого пути. Нету. Только наверх, только вместе со всеми.
Отпустил. Дальше полез. Насильно тащить с собой, вести долгие разговоры - не вариант сейчас. Будет у него просветление - поймет. Не будет - жалко. Немного. Но он же попытался, в конце концов. И совесть будет чиста.

Страх. Все что нужно человеку, чтобы выжить. В давлении страха есть нечто исключительно прекрасное. Волшебное. Чарующее. Когда мир вокруг умирает для тебя одного – ты становишься его главным звеном. Именно в эти несколько мгновений – ты начало и конец. Ты пропасть, заполненная вселенной.
Страх делает нас сильнее. Пока мы верим в него.

Когда шут пролазил мимо меня, я схватил его за горло. Так крепко, что тот даже вскрикнуть не мог. У меня появилось почти осязаемое желание сломать ему шею и кинуть твари внизу. Сумасшедший. Недостойный. Он будет обузой со своими резкими рывками и необъяснимой логикой. Он будет мешать.

«Ты выиграешь нам время. Ты станешь добычей, а мы уйдем. Уйдем, не оглядываясь. Мы выкроим из этой жизни твое имя. Не вспомним о тебе никогда. В темноте, ночью. Мы не будем думать о твоей смерти. Мы будем думать о своей жизни. Твоя жертва будет напрасна. Безумна, как и ты сам. Ты сгниешь здесь. Останешься грудой костей перевариваться в чреве этого чудовища. А мы уйдем. Совесть? Мораль? Мы забыли о ней. Она не нужна. Она так мешает. Прочитай в моих глазах правду. Ты умрешь здесь.»


Я смотрел на него несколько драгоценных секунд. И голос в голове не давал мне покоя. Каков соблазн. Никто не посмеет корить меня.
Я сжал его горло чуть сильнее.
- Ты умрешь, - прошептал я едва слышно. Да, да. Это правильно. Твоим страданиями придет конец. Зачем же еще ты пошел с нами? Чтобы купить своей кровью нашу надежду. Мою надежду.
Тварь внизу издала пронзительный хрип. Что-то забулькало в ней и радостно заклокотало. Она нас учуяла. И сейчас начнется охота.
Я стиснул зубы.

«Толя, никогда не забывай о том кто ты. Ты в первую очередь человек. Знаешь что это значит?»

Знаю, пропади ты пропадом. И пусть ты уже сдох, но я бы хотел чтобы ты был на месте этого чудика. Чтобы показать тебе, что такое человек. Это зверь, отец. Зверь, которым движет алчность и страх.
- Ты умрешь там внизу, псих.
Я отпустил его горло и стремительно полез за остальными. Все еще так крепки цепи, что сковали зверя внутри меня.

Тварь ринулась за нами. Ее огромное желейное тело наполняло шахту лифта. Я ощущал ее сзади. Так близко. Еще несколько минут и нам конец. Где же эта гребаная дверь?!

Мой отец, еще в далекой моей юности, когда я в первый раз подебоширил после доброй бутылки «Джемисона», сказал мне одну очень мудрую вещь:
- Лэнс, если два человека подряд скажут, что ты пьян и тебе пора пойти спать - это значит, что ты действительно пьян и тебе пора пойти спать.
И эта фраза глубоко засела в моей голове. И потому сейчас, когда мне два человека подряд сказали, что не стоит лезть вниз, я всерьез задумался… Особенно после того, как второй чуть не сломал мне кадык.

Во тьме шахты, тем временем, сверкая тремя парами или, скорее, двумя троицами глаз, ко мне ползла эта жуть. Мой фонарик уже отчетливо выделял очертания ее жирной мерзкой туши, склизким способом забиравшейся все выше...
Ж-жиирной… м-меееерзкой…
И тогда я осознал, несмотря на все мое желание прыгнуть вниз и проскочить мимо нее, что там мне не выжить. Совсем не выжить. Даже если мне удастся мой трюк, то внизу найдется кто-нибудь еще, такой же ж-жирный и м-м…

А Джеймс?..
А как же Джеймс?
А Джеймс был моим шизоидом. Его не существовало. Вряд ли твари бы его заметили – его видел только я, если верить доктору Хендриксон. Значит, мне следовало выживать, ведь из нас двоих я был гораздо уязвимее… И эта м-мееерзкая, ж-жуууткая и ж-жиирная тварь могла легко меня сожрать.
Мерзко, жутко и… сожрать.
- Fuck! – испугался вдруг я, выронив изо рта фонарик, и тут же обернулся обратно, наверх. Надо было торопиться изо всех сил.
– Джеймс! Встретимся наверху! Тут эта тварь, она меня сожрет!!! – прокричал я напоследок брату, надеясь, что он меня услышит… И рванул.
Ступеньки начали мелькать перед глазами, я дергал всеми конечностями, пытаясь, наверное, взлететь, а не взобраться. Я вспомнил все свои навыки, все способности, и актерские, наверное, тоже. Я забыл дышать, я забыл оглядываться, я забыл, что никогда подобного не делал, - но я летел по этой чертовой лестнице с такой скоростью, с которой мог.
Потому что я не сейчас хотел умирать. Только не в пасти этой жирной мерзкой суки – я хотел найти кого-то посимпатичнее. Только не эту тварь.
- F-fuck! - орал я. – Быстрее!!! Быстрее, мать вашу!!! Она сейчас нас догонит!!! Живее!!!

И в последний момент, когда силы и воля уже были на исходе, неизвестно зачем и почему, я мельком оглянулся назад, чтобы, наверное, увидеть свой конец. Очередной свой конец. И, черт подери, мне было страшно...

Эвелин больше не смотрела вниз. И так из-за этого идиота вышла заминка, которая могла стоить им всем жизни. Ей достаточно было секунды, чтобы увидеть, насколько приблизилась жуткая тварь, и прикинуть, что еще пара минут - и они станут ее добычей. Если бы еще этот Лэнс, которому вдруг приспичило вниз - читай "на тот свет" - сумел на время ее насытить или хотя бы отвлечь, у них появился бы дополнительный шанс. Шанс... на что? На еще несколько минут безумной гонки?

Девушка тут же поразилась, насколько легко она только что отдала жизнь симпатичного, в общем-то, парня, который ничего плохого ей не сделал (придавленные пальцы не в счет - ерунда) на съедение мерзкому слизняку размером с грузовик - пусть только в мыслях, только теоретически, но все же. И еще больше поразилась, осознав, что она сотни таких Лэнсов отдаст, лишь бы выбраться отсюда. Эгоизм? Бессердечие? Душевная скупость? Нет. Не была Эвелин ни бессердечной эгоисткой, ни уж тем более неспособным чувствовать роботом. Это просто страх. Он липкими своими лапами обвил душу и уже вгоняет острые зубы безжалостности в сердце. Страх оголяет все наши низменные инстинкты, и давайте будем честными, если уж пошла игра не на жизнь, а на смерть, то именно он почти безраздельно вступает в свои права. Говорят, что последней умирает надежда. Спорно, ой спорно. Мне кажется, что страх живет еще некоторое время после того, как эта милая дама изволит почить в пучине безысходности. И именно страх, этот обнаженный инстинкт самосохранения, взрывается порой в груди вторым дыханием и заставляет делать невозможное. И иногда им можно попытаться оправдать даже подлость. Или безразличие - как сейчас.

Ей было почти стыдно. Мужчины вон пытаются его остановить, теряя время, рискуя собой. А она просто пропустила - иди мол, умирай, мне не жалко. Жалко ли ей? Стыдно ли ей? Было бы, может быть, будь у нее хоть одно лишнее мгновение для размышлений. Но она чуть было не пропустила малозаметный прямоугольник двери рядом с лестницей, а когда все же заметила в последний момент, все ее мысли мигом переключились на новую цель. Она опережала электрика на несколько ступеней, но силы в руках и ногах становилось все меньше и меньше. Что, если дверь заблокирована? Большинство дверей здесь были металлическими, а системы блокировки - надежными, дюйма на два уходившими стальными прутьями в армированный бетон. И тем не менее, она не думала ни секунды, отлепившись от металла лестницы и весь свой вес вкладывая в попытку сдвинуть дверь хоть на миллиметр. Она не поддавалась, и тогда она изо всех сил попыталась выбить ее ногами, потеряв еще пару драгоценных секунд. Гулкий удар и легкая дрожь лестницы, которой вторил жуткий скрип снизу, уже, казалось, так близко - вот и все, чего она добилась. Снова вернувшись на лестницу, она с надеждой посмотрела на догнавших ее мужчин, указывая на темную преграду двери и выдохнув одно лишь только слово:

- Выход.

Она поднялась еще на пару перекладин выше, освещая фонариком стену и давая возможность электрику и подоспевшему русскому убедиться в том, что дверь в ней есть, ее нужно просто открыть. Ее грела надежда на то, что массы и грубой силы у мужчин все же больше. И хотя даже до "Верности", где ее единственным занятием по вечерам было истязание тела безжалостными упражнениями, она могла потягаться с многими на руках или в подтягивании, ей хотелось верить, что они справятся. Ну же, ребята!!!

А тварь тем временем поднималась все выше. Пока люди задерживались на всякие глупости, вроде "образумить этого идиота", пока замирали на мгновение, пытаясь разглядеть, насколько далеко преследователь - она ползла. А не оглядываться, не пытаться образумить хоть и не вполне разумного, но человека хотя бы парой слов, было нельзя. Страх, сострадание - типично человеческие черты. Зверь не будет оборачиваться во время бегства. Не будет пытаться защитить такое же существо, как он, но случайно встреченное.
Они все же еще оставались людьми.
И, хоть это и означало, что пять лет в стенах верности не лишили их человеческих черт полностью, но в данный момент это означало и другое - что гонку со смертью они пока что проигрывают. И проиграют, если не случится нечто из ряда вон выходящее.

- Выход! - голос девчонки сверху. Раймунд даже нашел время удивиться, пытаясь понять, почему она говорит о выходе, если уже проползла мимо него. Узкий пролом в стене, по которому человек может разве что проползти - это, хоть и не лучший, но выход, верно. Но стоило лишь поднять голову, чтоб убедиться, что она говорит о другом. О лифтовой двери, которая уже совсем близко.
Получив новую информацию, мысли понеслись на очередной виток. Какой выход лучше? В один можно быстро свалить, но по нему далеко не уползем - эта бесформенная тварь получит еще большее преимущество в скорости. На второй - лифтовую дверь - придется потратить некоторое время, но там есть возможность либо закрыть, либо быстро бежать от монстра. Думай, Раймунд.
А можно, не говоря девчонке ни слова, забиться в щель и надеяться, что тварь отвлечется на нее. А эти двое пусть сами думают, чего хотят.

- Старик! Давай быстрее! - рывок наверх, пальцы в щель. Рычаг бы, но где тут его найдешь? И остается лишь тянуть изо всех сил, надеясь, что следующий за ним мужчина поймет, что от него хотят.

Все смешалось. Мысли в голове. Чувства. Желание жить и жажда смерти. Усталость. Адреналин. Воздуха резко не хватало. Легкие горели.
Я отвык. За последние пять лет. Я просто отвык. От этого бешеного ритма сердца. От стучащего в ушах пульса. От дрожи в руках.
Страх подкрался, обхватив голову стальными тисками. Страх шептал в ухо, что мы доживаем последние несколько секунд. Страх просил обернуться назад, всматриваясь в жидкие глаза смерти.

- Выход.

Одно простое слово вернуло меня к жизни. Чувство обреченности отступило чуть назад. Стало за спиной, готовое накинуться в любое мгновение. Я не собирался давать ему такое мгновение.

Я резко кинулся наверх. Споткнулся, ударив ногу о ступень. Не заметил боли. Поравнялся с немцем. На свою рожу посмотри, черт бы тебя побрал. За пять лет в Верности кто угодно стариком станет. В сумрачной мгле я не сразу понял что тот делает. Тянет что-то. Дверь! Закрыта, мать ее! Задавив желание посмотреть вниз на чудовище, я всунул пальцы в щель рядом с электриком. Потянул.
Эти секунды длились бесконечно. Только звук наших ошалевших сердец. Только скрип двери, поддающейся с таким трудом. Только хлипкое чавканье Шофренезии внизу, расправляющей свои отростки. И не уходящее чувство подвоха. Вот-вот и сзади схватит монстр. Вонзится своими гнилыми зубами в кости. Раздавит своими челюстями.

Господи, помоги.

Зарычав, я приложил больше силы. Дверь поддалась. Раскрыла свое чрево ровно настолько, чтоб можно было протиснуться туда.
Что было дальше? Я смутно помню.
Мы ломанулись внутрь, сминая друг друга в кашу. Ни о каких уступках не могло быть и речи. Страх обуздал разум.
Помню рычание обманутой твари. Ее попытки втиснуть свое тело в створки двери. Ее вытягивающиеся лапы, покрытые сизо-лиловыми пузырями. Ее жадные глаза. Помню стоны девчонки. Хриплое дыхание немца и даже сумасшедшее хихиканье шута. Мы успели. И это самое главное.
Мы успели и развалились в длинном коридоре у обратной от лифта стены, до которой не могли дотянуться аморфные щупальца монстра.

- Охренеть!!! – со смехом воскликнул я, когда у нас появилась возможность отдышаться. Эмоции лились через край – смесь ужаса, перекрываемые ошеломлением и восторгом, которые, конечно, выразить одним матюгом не получалось – нужно было много матюгов. Гуляя по два-три шага, постоянно сгибаясь от усталости и оглядываясь на огромные отростки массы, я вставлял эти матюги между судорожными вдохами:
- Огромная!.. Жирная!.. Хрень!.. Почти!.. Достала, мать ее!.. Еле успели!.. Охренеть!.. Прям… как в фильмах –… еще бы чуть-чуть!.. Она прямо за мной была!.. Я ее чувствовал, вы представляете?!.. Кошмар, блин… Я хренею… Чуть было не усрался!.. А она прям глазами смотрит!.. И ползет!.. А я в последний момент!.. А тут эти щупальца еще – я по коридору!.. За вами… Гребаный… Черт… Мать… Нога… Сдохнуть можно, как болит…
Закончил я отнюдь не восторженно, почувствовав острую боль в лодыжке. Поморщился, согнулся, схватился за нее. Потянул. Плохо, не вовремя совсем…
- Дерьмо собачье, как я так умудрился?.. – стараясь не наступать на больную ногу, я сел у стены, осматривая мрак коридора, и искоса поглядывая на монстра. Монстр издавал жуткие звуки, не похожие даже на вой или скуление – какой-то… скрип? Одновременно тонкий и тяжелый звук, пронизывающий до костей. Мерзкая, жирная тварь.
Я ощерился улыбкой сквозь боль. В глазах почему-то уже давно стояли слезы. Я честно не знал, зачем и почему.

- И все-таки круто мы от нее сбежали, да?.. В последний момент прям… Хоть мемуары пиши, ахах…
Немного истерично, сдавленно и тихо посмеялся – как-то неловко было, учитывая не очень-то веселый настрой остальных. Параллельно я расшнуровывал ботинок, чтобы получить доступ к больной лодыжке… Болела грудь, как будто я пытался каждый раз вдохнуть в итак уже переполненные легкие. Руки тряслись от перенапряжения, да и вообще я сам весь трясся… И слезы. Трясся, плакал и смеялся. Психопат чертов.

Смотрел на нее и улыбался. Не достанет нас уже, тварь.

Холодный шершавый бетон. Пол. Стена. Из груди вырывается короткий беззвучный нервный смех, переходящий в стон, голова откидывается назад, словно в желании слиться с армированной твердью, которая не пустит, - НЕ ПУСТИТ!!! - уже дальше не пустит тварь.

Жива.

Тьма. Фонарик в безумной давке сполз на шею и выключился (хорошо, если не сломался), попутчики тоже либо выключили, либо выронили свои, но звуки наполняли ее объемом и образами. Все еще судорожное, шумное дыхание мужчин, шорох одежды по бетону и разочарованный, злобно-тоскливый скрежет голодной твари, от длинных щупалец которой все они отползли в дальний угол.

Все.

Живы.

Глубокий вдох дался с огромным трудом, но нужно приводить в порядок тело и нервы. С дрожащими руками и на ватных ногах далеко не уйдешь. Но вроде не сломано ничего, ушиблась немного, но это ерунда. А шут вон заходился материться и причитать, и Эвелин с трудом сдерживалась, чтобы не начать смеяться и плакать вместе с ним от переполнявших ее эмоций. Ведь не верилось уже ни во что, когда мучительно медленно, как в замедленной съемке, глаза чудовища приближались, гипнотизируя, предвкушая и даже, казалось, злорадствуя. И ни черта не проносится перед глазами ни былая жизнь, ни картины предстоящей смерти. Не верьте фильмам. Только пустота и парализующий страх.

Но когда, вдруг сбросив оцепенение, она увидела, что дверь начинает поддаваться мужчинам, то, собрав последние остатки сил, дотянулась до двери, свесившись вниз, одними ногами держась за лестницу и рискуя в любой момент сорваться прямо в наплывающую снизу слизь, вцепилась не разгибавшимися пальцами в холодный металл и добавила еще несколько отчаянных Ньютонов. Когда же дверь отошла от стены достаточно, чтобы пропустить хоть одно тело, она оттолкнулась одновременно руками и ногами и буквально швырнула себя в образовавшуюся щель, прямо поверх головы электрика, рефлекторно кувыркнувшись и приземлившись почти удачно. Чувствовала, что задела кого-то в полете, но там уже неясно было, кого, все четверо разом ринулись внутрь. Простите, если кого ударила, ребята. Но это только сейчас возвращается способность мыслить здраво, а тогда и вы бы меня затоптали, будь я снизу, а не сверху...

Медленно, ужасно медленно возвращается чувствительность в члены, онемение сменяется болью. Это ничего, это правильная боль, перенапряженные мышцы только сильнее станут, пальцы она сейчас разработает, это просто спазм. Но следом за кратким периодом эйфории в проясняющееся сознание проникла тень сомнения, постепенно перераставшая в страх. Эта тьма. Расслабившись от мысли о том, что они спасены, они совершенно не подумали о том, что может ждать их в коридоре!

Дрожащие руки нащупывают кнопку включения фонарика. "Ну же, родной, включайся!"

Русский все понял. Даже девчонка, кажется, поняла и, в меру своих сил, поучаствовала в открывании дверей. Все вместе, дружно. Ха-ха. И так же дружно все ломанулись в щель сразу же, как только она приоткрылась достаточно широко. Даже шут. Даже он сам, еще недавно думавший о совершенно другом. Молодцы, ребята, что сказать.
Мужчина поднялся с пола и оглядел коридор. Трех людей, приходящих в себя после бегства из лифтовой шахты. Щупальца, торчащие из двери. А потом неожиданно даже для самого себя подскочил к одному из них, самому торчащему и одинокому, и изо всех сил припечатал его к полу тяжелым ботинком. И еще раз. И еще. И плюнул сверху.
- Жри, сука.
И улыбнулся. Злобно так, радуясь чужой неудаче. Черт, как же давно он, оказывается, этого не делал. А надо-то было всего лишь сбежать от этого куска ожившего дерьма. Еще бы его приложить чем... Да и не такое уж оно и аморфное, оказывается.

Можно было и попытаться сбежать в ту щель. Точно так же не пролезло бы. Меньший риск даже, пожалуй.

Можно было. Но он этого не сделал и результат его вполне устроил. По крайней мере, все живы. И даже невредимы. Почти.
- Замолкни, клоун. Сейчас найдем тебе палку какую-нибудь, - а то еще на вопли твои приползет еще какая-нибудь дрянь. Впрочем, от того, чтобы ляпнуть последнее, Раймунд удержался.
- Если это... Существо здесь, то стоит ожидать и других. Да. На улицах, скорее всего, их будет еще... - радость от того, что они не достались на обед монстру из шахты, постепенно спадала и немец начинал сомневаться в своих словах. Оглянулся на русского, как на одного из более-менее соображающих. Ища поддержки.
- Эмм... Ведь так?

Некоторое время я просто лежал, привалившись к холодной стене. Краем уха слушал истерику шута. Вслушивался в шумное дыхание попутчиков. И вспоминал.

Как бежал, спотыкаясь и падая, размазывая злые слезы. Не видя ничего. Не помня о гордости, которую давно втоптали. И не мог кричать. Горло сдавило. Легкие захлебывались.
Мне так хотелось кричать.
Я бросил их. Бросил. Не смог спасти. Почему? Потому что струсил! Потому что в моей жалкой гнилой душонке не было ебаной силы!
Не было силы умереть рядом с ними. Остаться там. Закрыть ей уши, зарывшись пальцами в шелковые волосы. Прижать к себе. Шептать в ухо, заглушая рычание тварей, что все будет хорошо. И наш ребенок родится. Обязательно.
Извинения? Кому они нужны теперь? Я успел увидеть ее испуганные глаза. Как она прижимала руки к вздувшемуся животу. Звала меня. А потом кричала. Так громко кричала, когда нашего малыша выдирали из нее. Выдирали… выдирали…

Я смотрел как извиваются в темноте блеклые щупальца этой твари. И было внутри желание. Было. Встать. Подойти к ней. Раскрыть руки. И остаться в ее объятиях навсегда.
Вина.
В ее глазах.
Навсегда останется тут.
Прямо под сердцем.
Навсегда.

Я резко встал. Подошел к девчонке и присел рядом. Взял из ее рук фонарик, который никак не хотел включаться. Покрутил. Тряхнул и ударил об стену. Тряхнул еще раз. И неуверенный слабый свет разрезал тьму лезвием.
Как их клыки разрывали ее тело.

Меня передернуло.
- Держи, - тихо сказал я француженке, протягивая фонарик. Приблизился. Схватил рукой за плечо. Эти глаза… прости меня… я совсем не хотел. Я не хотел бросать вас…
- Прости меня, - прошептал я девчонке, опустив голову. Сжал плечо еще сильнее. – Прости меня… я не хотел.. я.. я правда не хотел..
Мне понадобилось еще несколько секунд, чтобы прийти в себя. Резко отстранившись, я отпрыгнул от нее, как от какого-нибудь монстра и уже нормальным голосом пробормотал:
- Извини.
И поспешил отойти подальше.
Эти воспоминания. Не нужно их вытаскивать наружу. Пусть там и остаются, в самой глубине. Я искуплю вашу боль.
- Не знаю, - ответил я немцу. – Но если пробралась одна, значит будут еще. Обязательно. Значит за стенами этой долбанутой Верности они еще есть. И черт с ними. Я все равно выберусь отсюда. Я…
Меня прервал тихий стон, раздавшийся с другого конца коридора.

С каждой секундой тьма, казалось, все больше сгущалась, становилась вязкой и тягучей, переливалась тугими волнами шорохов, полнилась страхами. Темнота должна обострять восприятие, но эта почему-то давила на Эвелин, обволакивала ватной недо-тишиной, которую только уплотняли редеющие звуки, словно бы баюкала в такт успокаивающимся ударам крови в висках: расслабься, отдохни, усни, перестань быть настороже, отдаваться моим тварям лучше во сне...

Нет, черт возьми!

Еще не до конца отошедшие, дрожащие пальцы не сразу нащупали кнопку включения, но фонарик никак не хотел работать, несмотря на все уговоры Эвелин. Наверное, что-то она все же сказала вслух, потому что в темноте вдруг услышала - или даже почувствовала скорее - пару уверенных шагов, и чьи-то руки коснулись ее пальцев. Первым инстинктивным желанием из-за взведенных до предела нервов было вскочить, чтобы бежать или защищаться, но девушка быстро поняла, что это может быть только один из мужчин, и потому безропотно позволила ему взять в руки непослушный инструмент и привести его в действие.

Робкий луч вырвался на свободу, смело борясь с неизмеримо превосходящей его по силам тьмой и вырывая из ее лап то кусок стены, то чей-то силуэт, то глубину коридора, до конца которого так и не смог достать. Осветил склонившееся над девушкой хмурое лицо. Русский. Черт, парень, я ведь даже не знаю, как тебя зовут и русский ли ты на самом деле...

Он вдруг резко схватил ее за плечо, сдавил почти до боли, посмотрел прямо в глаза странным, страшным в отраженном свете, нездешним взглядом. И извинился. С хриплой болью и безнадежной мольбой. За что-то страшное и непоправимое. Возглас возмущения застрял где-то на полпути и так и остался невысказанным, широко раскрытые глаза девушки приковались к лицу мужчины, который, казалось, сходил или уже сошел с ума. Какие демоны терзают твою душу? Куда смотрели твои глаза, когда ты говорил мне эти слова? И мне ли они были предназначены?

Она молчала. Просто смотрела и наблюдала, как постепенно в его взгляд возвращается осмысленное выражение. Долгие, бередящие душу несколько секунд. Ее руки по-прежнему слегка дрожали, и неверный свет, отражаясь от стен, лишь отдельными штрихами обозначал его лицо, но наделял немигающие глаза безумным, пугающим блеском.

Эвелин вздрогнула.

Очнулся. Отпустил. Отстранился. Снова извинился - нормально уже, просто. Отошел - словно стыдно ему. Не стоит стыдиться, парень - нечего. То, что я видела в твоих глазах, отчасти наверняка живет в каждом из нас. И уж во мне так точно.

Стон заставил девушку вздрогнуть еще раз. Он был так не похож на скрежет склизкой твари и так похож на обычный человеческий стон, полный боли. Эвелин тут же направила фонарик в ту сторону, но его мощности не хватало, слабый луч терялся к темноте.

- Там кто-то есть, - почему-то шепотом сказала она.

Кончился завод. Интересно, конечно, тварь безответную пинать, зная, что не дотянется она до тебя, но... Все. Не гонится ничего за ними пока что. Не дрожат створки лифтовых дверей, готовые открыться и впустить монстра в коридор. Исчез стимул, что толкал немца вверх и вперед. Тот, что заставлял думать, а не позволял покорно идти вслед за большинством.
Луч фонаря мазнул по стенам. Пусто. Хоть нет никого, кроме их четверых, и то плюс. Все лучше, чем еще одну найти. Такую, с щупальцами, да.

Хорошо говорили, мистер Штерн. Откроем вместе эти проклятые двери! Найдем палку для того, кому не очень повезло при попытка ломануться из шахты лифта. Тьфу, герой нашелся. Всем помогай, на себя забивай. Что уж там. Вон, и в конце коридора тоже кто-то стонет. Может быть, туда пойти? Там и цеха заодно, можно попытаться этому инвалиду уже-не-только-умственному найти что-то наподобие костыля. Давай, Раймунд, пойдем! Ты же сам мечтал о переменах - вот они! Сделай шаг им навстречу.

- Нет, - шепот в полумраке, - Нет-нет-нет.

Она не достанет его. Она не будет указывать ему, что делать! Пусть решает кто угодно. Кто угодно! Не он. Пусть стоны в темноте. Пусть монстры, пожирающие людей. Пусть Верность катится к чертовой матери. Но думать он будет только за себя. И только если не найдется того, кто сделает это за него. Ведь можно сказать, что в какой-то степени инфернальные создания, желающие тебя сожрать, "думают за тебя". Они как будто говорят бежать - и ты бежишь. Но их нет. Нет нужды срочно подрываться с места и нестись во весь опор куда-то. Нужды проверять, что за стон. Кто там есть. И все остальное.

Взгляд на русского. Он это заварил. Пусть и решает теперь. Пусть, черт его побери, скажет, что им делать теперь.

- Все равно, подозреваю, в той стороне пока что меньше тварей, чем... - махнул рукой в сторону выхода на улицу.

Дьявол, что же я несу?

Я зацепился за этот стон, как крыса за канатный трос. Туда. Туда мыслями. Выжить. Понять. Убежать. И не вспоминать. Та память… черт с ней. Не хочу.
Крепко сжал кулак. И сосредоточился на стоне. Стон, да. Человек. Который помирает под клыками очередной твари. И обязательно потянет наши гнилые тушки за собой. Умирать в одиночестве – так… одиноко.
«Все равно, подозреваю, в той стороне пока что меньше тварей…»
Посмотрел на немца, как на очередного монстра. Новым взглядом. Любопытным. Самоубийца? Завуалированный мазохист? Или у нас тут белый рыцарь в доспехах?
- Ты… - Сглотнул почти вырвавшиеся слова. Почему в компании этих людей мне не хотелось быть чудовищем? – Ты прав. Пожалуй. Идем.
Я не спрашивал у него – хочет он со мной или нет. Как-то даже в голову не пришло. И ответа не ждал. Почему-то тогда это все было само собой разумеющееся. Визжащая тварь, застрявшая в двери. Дрожащий луч фонарика в руках у девчонки. Стон вдалеке, к которому мы пойдем вдвоем. Это все нормально. Правильно. Неправильно только вот там, глубоко внутри. Где ее улыбающееся, окровавленное лицо смотрит на меня с презрением и надеждой.
Дьявол.
- Ты, - наклонился над девочкой в очередной раз. Увидел испуг в ее глазах и смягчился слегка. – Останься тут. Тут, - обернулся на тварь, - сравнительно безопасно. Шут все равно ходить не может. Немец ему палку найдет, раз обещал. Заодно посмотрим кому там нужна помощь. Если…
Я замолк, сглотнув комок. Это перед смертью, когда уже одной ногой в вонючей пасти с клыками, можно думать что все неважно. Что и жить-то не хотелось. И сделал все как надо. А сейчас. В сравнительной тишине и покое, вдруг вспомнилось, что жить хочется. Очень. Именно поэтому следующие слова дались мне со зверским усилием:
- Если мы через час не вернемся – уходите. Не за нами. А просто уходите. Куда-нибудь…
Кивнул немцу и побрел вперед, но остановился на границе того света, что выливал из себя фонарик.
- Меня зовут Анатоль, - сказал я непонятно кому. И пошел дальше.