Черви, впередЪ! | ходы игроков | На север

 
DungeonMaster лисса
14.05.2012 21:17
  =  
…Лисица побежала в обход по степи, решив, что выйдет к железной дороге в таком месте, где не ходят поезда…
Поезда в этих краях шли с востока на запад и с запада на восток…
А по сторонам от железной дороги в этих краях лежали великие пустынные пространства — Серединные земли желтых степей.
В этих краях любые расстояния измерялись применительно к железной дороге, как от Гринвичского меридиана…
А поезда шли с востока на запад и с запада на восток…

Ч. Айтматов. И дольше века длится день

---------------

…А когда сил уже не осталось совсем, крылатый человек упал на землю и разбился насмерть. Вот был он, вот нет его. Грустная судьба. Никто не плакал над бездыханным телом, не приносил цветы на могилку, не жалел, не скучал и не вспоминал даже, - разве что ветер поскулил немного обиженным псом да солнышко погладило золотистым лучом бездыханную тушку. Вообще. Этот необычным был, Этот боролся до конца. Рвался куда-то, сражался, бессмысленно напрягая измученные мышцы свои, стремился улететь. Потом сдался, конечно, потом не выдержал, обмяк, надежду потерял, веру, отчаялся видимо - понесся стремительно навстречу земле, как и полагалось ему, стае его и всем родным его. Навстречу смерти своей понесся, оглашая окрестности горестным криком. Не рассчитал, правда, немного. Треснулся о рекламный щит сначала с громким хрустом, ломая собственные кости, потом уже сверзился прямиком на автостоянку, оскалившуюся гнилыми остовами изломанных, невидимым великаном закрученных в штопор, бесхозных автомобилей.

Кости не выдержали, ржавое хищное железо проткнуло живое тело без сожаления, кровавой шрапнелью брызнули внутренности. Большие широкие крылья остались, однако, целыми – разноцветные перья блестели на солнце, фиолетовые, зеленые, синие да красные капли. Волшебные мазки, сюрреалистические узоры. Таинственно мерцали, привлекая взгляды к себе. Прекрасные перья! Чудесные крылья! Озорной ветер подхватил и понес желтый пух по шоссе, котенком шаловливым подкидывая импровизированный мяч. Ветер не умел грустить долго, поломал пернатого, убил нечаянно, вздохнул печально, выдохнул да и новой игрушкой тут же увлекся. Позабыв о прошлом. Умный ветер.


Чуть ближе детки подошли, озябнув порядком. Странный мир, серый мир. Труднее всего было привыкнуть к новому солнцу – звезде красивой такой, сияющей такой, ярко-ярко рыжей и большой очень, раздувшейся мандарином перезревшим. Словно. Звезде прекрасной, звезде холодной, бездушной нынче и пустой.
Мертвое тело Крылатого совсем не страшным было вблизи - на изуродованном лице даже подобие блаженства застыло. У Них всегда так – крови много, а умирают, едва коснувшись земли. Умирают с улыбками на морщинистых своих физиономиях, между прочим. Вот и этот помер, изломанная рука ощерилась белоснежной костью, деформированная кисть походила на уродливую птичью лапку, украшенную неправдоподобно длинным указательным пальцем с загнутым тонким когтем.
Попугай. И, наверное, из последних, слишком уж много тел валялось в округе. Сходили они с ума потихоньку, вымирали пугающе быстро, наверное, скоро совсем не останется. Есть ли у них разум, нет ли? Остается загадкой, Попугаев и раньше редко встречали, кометами в небе проносившихся счастливых созданий. Теперь видели только мертвыми. Говорили что они младшие братья ангелов, говорили, что они тупые совсем, безмозглые и глупые создания, сродни голубям площадным. Разное всякое болтали, в общем. Но все равно жалко их было, радиация, ветер моровой сводили уродцев с ума, так похожих на людей отчего-то. Мозги у них выгорали, теряли направление свое крылатые люди, и убивали в конце концов себя. Девушка на плакате, рекламирующая губную помаду, опечалилась даже, кровавая клякса на месте столкновения расцветила потускневшую прическу алой розой. Но девушка все равно была печальна, прохладна была и грустила. Да и чего веселиться ей, спрашивается, красавице сказочной с фиолетовыми глазами? Помада есть, и личико прекрасное такое, бледное очень, щедро припудренное - а город мертв уже, остается только улыбаться театрально, до конца играя свою роль. Предлагать дешевую косметику.

Ветер снова вздохнул, потеребил кончики драгоценных перьев. Холодный бездушный вихрь. А ведь перышки, по слухам, удачу приносят! Только торопиться нужно. Поезд отправляется ровно в 10, последний поезд. Автомат. Уедет с Синей платформы и никого ждать не будет, - автоматы, они такие, никого не ждут - ровно в десять ноль-ноль отправится поезд в свое последнее путешествие, прокладывая верный курс к безопасному убежищу, а для этого надо еще до вокзала добраться. Отсюда шпили видны. Вон они, серебряные купола, обманчиво близкие на расстоянии. Но это вранье, мираж и иллюзия, топать добрых полчаса. А Малой совсем скуксился. Малой хнычет и растирает сопли по лицу, громко сморкаясь, снова зовет маму. Злость берет и жалость одновременно. Малой ноет по привычке:
- Маму, маму хотю! Потему мамы нет, потему…
Малой. Малыш около трех лет, закутанный в шаль для тепла и заплаканный очень младший брат.
Куксится, хлюпает мокрым носом, чихает, - кажется простыл.
Время 9. 22 АМ
Отредактировано 16.05.2012 в 01:38
1

Никаполь Raziel_van_Drake
14.05.2012 22:49
  =  
Спешить бы надо, бежать даже. Поезд – тупая скрипучая железная гусеница – ждать не умеет. Расписание глупое, правила какие-то, на бумажках выгоревших намалёванные. И билеты эти, без которых нельзя ехать. И Малой тут ещё сопли пускает. Сказать бы, что вон там мама, за кромкой горизонта ждёт, в убежище, на перроне подземном дни и ночи коротает, когда поезд приползёт, и мы к ней в объятья кинемся. А потом – подмышку ухватить и бежать к вокзалу. Успеем?

Надо бы… а я всё стою и смотрю, как умирает крылатый человек. Глупый совсем он, как и всякая птица, что по доброй воле ещё на своих птичьих воздушных кораблях не уплыла в другую галактику. Ветер не любит таких глупых. Он как Малой, когда ему игрушка какая-нибудь не нравится. Сразу хватает, комкает жестокой рукой и бросает оземь. А потом вдруг замирает в слезливом гневе – и выть начинает над разбитой фигуркой. Жалко ему становится. Глупый Малой. Глупый ветер. И глупая птица. Умерла так нелепо, напоровшись на железки. Лицо человеческое, почему то счастливое. Рад умереть? А зачем жил тогда? Зачем сражался, небо крыльями месил и радугу шлейфом, как от кометы, рисовал? Зачем остался на пустоши, что искал? Оперенье красивое, переливается и с ветром играет, что погубил птицу, беспечно. Перья какие… помню, как три таких птицы сразу тремя обручами радуги небо увенчали и рыжее солнце сквозь них, как сквозь хрустальные арки, светило, бликами холодными играло. А теперь ветер их растащит. Хорошо хоть, шакальим детям ничего не достанется – только плоть на ржавых клыках. Слижут кровь, царапая языки о зазубрины, обсосут кости – да и успокоятся, ну, может, подерутся ещё. А перья эти куда унесёт? Ветер – он жадный, он как Малой. Ноет тут под боком…

Тут я придумал. И, пока ещё горит фитилёк в голове, рванул к стоянке, поближе к крылатому. За меч на поясе взялся на всякий случай. Вдруг кто среди железных скелетов притаился. Озираясь осторожно, перешёл на быстрый шаг.

Совсем нестрашный он оказался вблизи. Ну, мёртвый. Улыбается же вон, значит, нестрашно это – умирать. Я встал совсем рядом, нагнулся к широкому парусу крыла, протянул руку. И забрал три пера. Красное – себе. Голубое – сестре. И зелёное – обормоту нашему.

Вернулся обратно. Вручил перья со словами:

- Так, вот они – наши билеты на поезд. Без них автомат не пустит. И к маме не вернёмся так. Понял, Малой? Держись за перо, не потеряй. И ты, Каро, тоже держись. Совсем чуть-чуть идти осталось. Видите вокзал вон там? А поезд ждать не будет, хоть у нас и билеты есть. Давайте. Мама там.

И махнул рукой, сжимающей крепко алый лепесток, куда-то на север.

Успеем.
Отредактировано 21.05.2012 в 22:42
2

DungeonMaster лисса
20.05.2012 20:10
  =  
Красное перо, голубое перо и зеленое тоже, словно осколки радуги дождливой по весне, словно волшебные кружева узоров, в калейдоскопе таинственном – будто небо, земля и листва тихонечко вздыхающая на деревьях. В руках у Никополя. Сейчас.
Огонь, вода, земля, - три стихии - три волшебных возможности, которые однажды пригодиться могут, очень-очень. Спасти в нужный момент, нежданной помощью обернуться. Вдруг.Теплые перья на ощупь и мягкие.

Красное. Будто кровь бегущая по венам, огонь, живительный солнечный свет, пламя костра на закате и война, страшная алая война без начала и конца, где люди убивают друг друга без жалости совсем и раскаяния, калечат. Красное это пламя, красное это сила. Надежда опора и защита, красный цвет ярости. Красный вкус победы, радости, торжества.
Голубое, - в цвет неба и воды, беззащитное, непорочное, как заплаканные глаза Малого, скучающего по дому очень-очень. Воды глоток в жаркой пустыне, неожиданное спасение вдруг.
Красивое зеленое перо, переливается загадочно в оранжевых лучах больного солнца. Приглядись чуть ближе, сиреневые разводы увидишь и синие и лазоревые мазки, нежностью своей напоминающие о морских волнах, вздыхающих томно, в свете платинового шара Первого Месяца. Собирает в себя, помогает, исцеляет. Напоминает. Не дает забыть…

…Когда искристые звезды угасают, ночные мотыльки во мраке затерянные, ночь отдает свои слезы траве и листьям, уходит за горизонт, уползает фиолетовым покрывалом грустная такая. Первый Месяц порой выходит на небо. В самый холодный час, когда сверкает бриллиантами, жемчугами и холодным серебром сладковатая роса, укрывающая туманами и каплями этот сонный мир. Первый месяц царит во вселенной, защищает эту темную землю, плывущую одиноко во мраке космической бездны, беззащитную совсем планету. Первый Месяц, оберегает.
Вторая Луна, - та грязная совсем, та, убогая совсем и очень мерзкая на вид – похожа на прыщавую физиономию скорее, поганкой зеленой, огрызком яблока гнилого, неторопливо разлагается себе на небе. Ее каждую ночь можно наблюдать, злорадные хороводы вокруг страдающей земли выписывающую, косматую недобрую старуху. Паршивая она на вид – чахоточно желтая, грязная такая, физиономия оскалом зубастой улыбки перечеркнута. Загноившаяся луна.
Первый Месяц другой, робкий драгоценный, лишь по утру его видно, да и то ненадолго. Застенчивый очень господин. Осень его время. Вот и сейчас, когда примораживает хорошенько, когда сошла погода с ума и на юге разразили зимние бури, воющие голодными злобными шакалами. Когда деревья облетают день за днем, рыдая изумрудными своими листьями, горят небоскребы, умирают города, холодными руинами застыв на горизонте. Нет-нет да и привидится спросонья острый, иллюзорный немного серп в небе. Первого месяца. Бросит серебристую тень свою на землю, и покажется будто спит мир в этот момент. Будто, не мертв совсем, очарован всего-лишь, чьим-то злобным, темным колдовством.

Напоминает…

Малой вздохнул, глядя широко раскрытыми глазами на зеленое перышко в твердом своем кулачке.
Потом на Попугая бездыханного поглядел, снова на перо. Брови поднял, в землю взглядом уперся задумавшись о чем-то своем. Насупился ребенок. Потом произнес:
- Крылатик умер! А где его мама, Никки? Тавай его ошивлю! Кте его мама? Мама скутяет, вот! Мама ждет своего крылатиика томой, пусть крылатик летит к маме! Томой! Пусть мы его ошивим! Никки! Посссааалуйста?!
Начал клянчить.

Отредактировано 20.05.2012 в 23:59
3

Никаполь Raziel_van_Drake
22.05.2012 10:54
  =  
Замер я, просьбой Малого сражённый, на месте. «Крылатик умер»… Посмотрел на осколок кровавой зари в руке, невесомый, трепещущий на ветру, греющий кожу. На изломанную ударом о землю птицу, уже совсем остывшую и окостеневшую. На сестру с братом. На кусочки неба в их руках.

Обидно стало, что вот так легко я частицу волшебства украл, стыдно. А тут ещё Малой… ну как мёртвого вернуть можно, как? Почему-то чувство во мне забурлило одно, которого раньше не знал – горькое такое, едкое… что не нужна птице вторая жизнь. Как и не нужна будет третья, четвертая… Что всё равно, воспрянув вверх, расправив крылья, поймав на них перламутровую пыльцу, что со звёзд ночью осыпается, он упадёт вновь. И вновь. И вновь. Просто потому что нет иного пути у него – только один вдох навстречу небу, только один взмах. И только одна смерть. И жизнь, значит, тоже одна.

Злое это чувство, злее шакалов-людоедов, в груди запекло, заныло, скрести когтями изнутри начало. И в глазах защипало. Отвернулся, скорее кулаком колючие слёзы содрав с лица, чтоб никто заметить не успел.

Как мёртвого можно воскресить? Одним ли только желанием? Мол, хочу – и всё? Не бывает так. А если и бывает, то только в глупых сказках. Не люблю сказки. Там врут. Всё не так на самом деле, совсем не так. Больно стало дышать. Почему? Почему так? Вопросы тело полосуют, горячие шрамы оставляя. А задать их – некому. Оттого ещё больнее.

Мне нечего сказать Малому, нечем помочь мёртвой птице. Но я должен повернуться к своим и что-то сказать. И как-то помочь.

Но я только беру их за руки и увожу прочь от этого места. Теряем время. Поезд уйдёт.
Отредактировано 22.05.2012 в 11:01
4

Каролина Xin
24.05.2012 17:17
  =  
Девочка стояла и, задрав голову, смотрела вверх. На радужную точку, летящую в бледном небе, купающуюся в ослепительно-холодном свете. Шаровая радуга. Если есть шаровая молния, то почему бы не быть и радуге? Девочка стояла, открыв рот от удивления и восторга и из соображений удобства тоже. Время от времени она смыкала пересохшие губки и сухо сглатывала, а потом продолжала смотреть удивлённо и жадно, словно стараясь на всю жизнь запомнить удивительное зрелище.

Летит что-то разноцветное по небу, искрится, переливается. А хорошо бы так же вот… И она тянется лбом к небу, откидывает волосы, треплющиеся на ветру, с лица, обтирает мордашку мягкой ладошкой. Фу, в рот лезут.
Девочка отвлеклась на мгновение, чтобы заправить прядь волос за ухо, и только теперь заметила, что братья уже ушли далеко вперёд.

- Эй! Эй-эй!

Она побежала за мальчиками, пытаясь одновременно смотреть и на них, и на небо. А как только догнала, поняла, что вверху что-то поменялось. Не летела больше эта точка вдоль неба, а опускалась всё ниже и ниже. Да и точкой она не была больше, а птичкой с большими разноцветными крыльями. Вот здорово! Девочка чуть было не захлопала в ладоши.

Но это была и не птица. И не летела она вниз, а падала. Падать больно, девочка это знала. А с неба упасть, поди, не то, что со стула. «Нет! Нет! – хотела сказать девочка, - Лети! Что ты, махай крылышками!» Крикнуть хотела громко, мол, глупый ты, махай, больно падать будет…

Не успела. Вздрогнула только от разнёсшегося по миру хруста ломающегося тела и зажала ладошками рот, округлила широко враз заблестевшие слезами глаза. Застыла вместе с братьями, постигая величие смерти. Постигая, но не умея постигнуть. Никто этот человек-птица для неё. Жалко его, но не оставит его смерть страдания в детской душе. Потому что никто он. Не друг, не брат, не питомец даже, к которому привыкнуть успеваешь за несколько лет. Но сейчас девочке было жалко человека-птицу, красоты его жаль. Жалела она, что теперь останется он лежать здесь, проткнутый весь, и не сможет больше летать, радоваться не сможет, и они на него больше никогда не посмотрят.

А если помочь ему встать? Снять с железок… Полетит он тогда? Ведь плохо ему так лежать, плохо не вставать с места…

Слёзки вытекли на щёки, побежали вниз крупные, блестящие.

- Никки! Подожди, Никки! – захлёбываясь, крикнула Каролина, порываясь бежать следом за старшим, помочь ему, утешить мёртвого, но и Малого оставить одного она не могла. Осталась с ним всё-таки, обняла за плечики.

А крылатый улыбался. Не сразу Каролина это разглядела. А как разглядела, удивилась очень, нахмурилась. Значит, не страшно ему будет лежать здесь всегда? Ведь если улыбаются – хорошо, значит. Может быть, удобно ему. Может быть, когда-нибудь он согреется на солнышке.

И тогда девочка тоже улыбнулась, и вытерла кулаком мокрое лицо, прижимая другой рукой к себе братишку, не плачь, мол. Утёрла ему сопли, как могла, кончиком шали. И Никки уже вернулся. Осторожно взяла Каролина голубое пёрышко из его рук, рассмотрела внимательно разноцветные искорки, бегающие по голубым волокнам. Каждая крохотная искра была похожа на большого крылатого, когда он ещё точкой летел по голубому небу и сам сверкал, и переливался радугой.

- Спасибо, - сказала девочка старшему, подняв на него глаза. – Спасибо! – звонко крикнула она, обернувшись к человеку-птице, и помахав ему голубым пёрышком.

А братишка снова о маме начал… Плохо без мамы, даже плакать снова хочется. А вдруг человек-птица когда-нибудь и правда по маме скучать начнёт, совсем, как они сейчас? И мама его – по нему, а он встать не может… Но сумеют разве они оживить его сами? Это папа с мамой смогут, они ведь умные, они всегда знают, что делать нужно.

- Мы маму с папой найдём и тогда вернёмся сюда, приведём их, правда, Никки? Тогда крылатика поднимем, Малой, вот тогда точно оживим его! Ты ещё маленький совсем, ты не сможешь ещё, а папа и мама помогут, они всё на свете умеют!

Девочка засмеялась счастливо, вдохновлённая надеждой, но заметила, что старший не просто молчит, что больно ему отчего-то. Притихла она сразу, посмотрела на брата, не умея его понять, но желая разделить его печаль. Если что-то тяжёлое вместе нести, если тяжесть пополам поделить, то легче станет. Это Каролина тоже уже знала. Не знала только, как забрать у Никки половину его страданий. Это ведь не пакет с покупками, не ведро с водой. Поэтому девочка просто вложила свою ручку в ладонь брата, сжимая другой пёрышко-билетик, чтобы идти вперёд, к папе и маме.
Отредактировано 24.05.2012 в 17:40
5

DungeonMaster лисса
25.05.2012 20:59
  =  
Шаг, еще шаг и еще один, вертится под ногами земля, вокзал все ближе. Взявшись за руки двигаются вперед дети, не слишком быстро, но и не медленно. Малой со своими санками, шагает упрямо, никому не отдает, - надул губки пухлые сердито, и переваливается чуть впереди, обижается кажется до сих пор. Мальчонка. Веревочку не отпускает. Алюминиевые полозья скрипят, жалуются на жизнь свою, негодуют, остановиться просят, сопротивляются - асфальт пошел, неудобно здесь ехать. Санки переворачиваются, Малой продолжает тащить.
Прямая дорога острым клинком вытягивается к горизонту, это, Проспект Всех Светлых. В оранжевых лучах морозного солнца, одинокого и грустного светила такого, кажется невольно, будто кровью щедро умыто шоссе. Искрится ледком ранним будто алмазами.
Статуи вождей улыбаются по обочинам, дарят свою благодать никчемным смертным, Большие Отцы. Пафосные статуи. Немножечко жалкие. Вытягивают руки в приветствии, машут городу, которого нынче нет, привлекают внимание к себе из-за всех сил, желают отчаянно, до боли желают, величие свое доказать. Каменные истуканы. Кричат безмолвно, утверждают как будто, шепчут: «Ух смертные, смотрите смертные, какие мы, хорошие мы, гордые мы! Смотрите, завидуйте и мечтайте о нашей доле»
Большой проспект. Здесь никаких реклам, машин никаких и домов тоже, - здесь только мертвые кипарисы, свист ветра навязчивого, и высокие монументы вытягиваются по стойке "смирно", холодные, как голубое небо над головой. Мертвые тарелки фонтанов, позолота облезшая, разбитые фонари и пожелтевшие листовки, мерзнут на земле.

Статуи. Притягивают внимание к себе.
Какие-то упали уже, какие-то разбились на тысячу осколков мраморных, не выдержали этот страшный груз войны на своих плечах. Снегом укрыты будто саваном, ветер им колыбельную песню поет. Спите сладко! Мертвые короли, диктаторы и полководцы, они пали, руины жалкие на фоне жалких руин, сломались будто деревья и позабыты. Другие стоят упрямо, вытянувшись к небу в полный рост, автоматы держат, мечи и жезлы ритуальные свои, завещают чего-то там, брови хмурят сурово в показном воодушевлении. Отцы города.
«Бей северян!» - Призывает каменный бородач, приоткрыв рот.
Дети хорошо его видят, да и помнят пожалуй тоже, ведь этот из последних, - "Отче-Какой-то-там- Имени-Богов-Пре-Пославленный. " Трещина красуется на безжизненном лице, превращает физиономию вытянутую в уродливый, волчий оскал. Страшен этот человек, граната каменная в его руке страшна и мертвые глаза, глядящие из вышины на детей. Внимательные, безумием пораженные глаза.
Бронзовый барельеф украшает постамент, демонстрирует нехитрую картинку такую - Абиссинские Псы лижут ноги угодливо, Попугаи, возлагают на голову победителю отважному, символический венец; матери и жены склоняются, о благословлении просят, протягивают своих младенцев. Сыновья, будущие солдаты, отдают честь… И над всем этим солнце палит. Яркое большое, злое, прямо как настоящее совсем! Разбрасывает гибельные лучи, выжигает землю заставляя гореть по живому неприятельские города. Такая вот мечта, увековеченная в бронзе.

«Бей проклятых язычников! Мертвый северянин, хороший северянин» – припомнился ролик деткам, показывали его когда-то жутко давно по телевизору. Этот самый человек там был, борода его была и слюни летевшие в камеру. Еще самолеты присутствовали, самые настоящие, самолеты-то! Не какие-нибудь там шары надувные, аэростаты и дирижабли, а самые что ни на есть летучие истребители, похожие обликом своим хищным на акул. Проносились гордо в небе, распугивали мелкие облачка. Еще солдат присутствовал, героический такой и красивый мужчина в парадной форме, запомнилась это форма Никаполю, очень сильно. Ух, какая форма, медали какие! Ах! Еще пальцы запомнились, аккуратные такие, хранящиеся бережно в резной коробочке на счастье. Солдат ими очень хвастался, гордился очень, демонстрируя на камеру улыбку свою сияющую и коробочку с пальцами, которые он отрезал у своих убитых врагов...

Плохое это слово, враг, нехорошее совсем, горькое. Ветер снова взвизгнул, потревожил мертвые тела, в обилие по обочинам лежащие.
Враждебный ветер.
Груды ветоши, не страшные издалека совсем. «Все Светлые» страшнее. А тел так много, что уже кажутся продолжением местного ландшафта просто, как мертвые попугаи скажем, или разрушенные здания. Они не умерли, они спят, укрыты снегом и тихо дремлют в ожидании весны. Приходят мысли глупые в голову отчего-то.
Малой вдруг взвизгнул тонко, дернув сестренку за рукав, онемел испуганно, к санкам прильнул. Одно из тел пошевелилось вдруг, вытянуло свою облезлую руку с клочьями сероватой кожи отмершей, принялось что-то шептать, противным хриплым голосом. Ворочая безвольно распухшим языком.
- Помогите мне…- Послылашось.
Время 9.35 АМ
Отредактировано 26.05.2012 в 00:52
6

Никаполь Raziel_van_Drake
11.06.2012 01:06
  =  
Мёртвые люди. Могучие каменные монстры-великаны. Те самые Светлые, огромные мёртвые бородатые дядьки, кто на земле лежит, расколотый на куски, с вырванными руками, ногами, а голова его щерится потресканными клыками в кривой пасти, кто на постаментах ещё стоит, гордо и сурово смотрит сверху вниз. Я оглядываю их, и жестоких, представляю, как они сейчас сходят на землю, хватают своё оружие, собираются по кускам, прилаживают головы, что уже плюются приказами, на место и идут продолжать войну, которую когда-то начали.

Войну. А как она началась? С того ли момента, как один из этих гигантов что-то кричал из телевизора, размахивая лапищами? Каро тогда совсем мелкой была, как Мелкий сейчас. Хм. Глуповато звучит, но такой примерно и была. И пряталась от этого жуткого дядьки всякий раз, когда его рожа показывалась на экране и звала убивать северян. А я не боялся, там ведь дальше самолёты показывали. Не летали они, а как будто резали небо. Как бритвы. Сесть бы в такой, да и улететь. Ну и младших с собой взять, конечно. Может быть, одну из птиц нагоним и радуги её коснёмся. А потом… потом и воевать можно. И в форме, как тот солдат красоваться, и медалями наполированными до блеска хвалиться, и даже свою собственную коробочку с трофеями собрать.

А пока – мы идём дальше. Проспект Всех Светлых – так эта дорога называется, широкая и блестящая на солнце. И ветер за нами ползёт, куда ж без него нам. Привык кусать плащ мой и трепать Каро за волосы. Ну и пусть себе дальше дурачится. Какой же он враг нам? Досаждает иногда, но идти не мешает. Да даже если бы и мешал. Думаете, остановились бы?

Кучки какого-то грязного тряпья у дороги. Поначалу подумалось: ну, свалил их кто-то сюда к ногам Светлых, ну и что такого? Потом, как поближе подошли, понял. Мёртвые люди. Мертвее тех, каменных. Сырые серые трупики, как будто дворник листья опавшие сгрёб. Руки видны. Головы. Лица. Не как та птица. Не улыбаются. Значит, умирать – всё-таки страшно?

Один из мёртвых сгнившую руку протянул и помощи попросил. Малой испугался. Я сразу младшим дорогу заступил, впереди встав. Меч наготове. Мёртвых я не боюсь. Смотрю в пустые глаза мертвеца и говорю ему:

- Ты мёртв.

И не поймёшь: то ли спросил, то ли нет. Сам не знаю.

- Если мёртв – умирай. Если жив – мы дадим тебе воды и уйдём.

Наверное, всё правильно сказал. Так справедливо будет. Хоть и воды мало осталось.
Отредактировано 18.06.2012 в 18:28
7

Каролина Xin
18.06.2012 17:08
  =  
Стол был накрыт белой скатертью, и на нём в красивых чашках стояла еда, остывшая, но пахнущая ещё ужасно вкусно. И Каролина съела бы ещё пару ложек салата или кусок индейки, но в туго набитый животик ничего уже не лезло. Поэтому девочка просто сидела на диване, на высокой подушке, сложив локти на стол, – пока никто не видит – и смотрела сквозь недопитый кем-то бокал вина на яркое солнце, заглядывающее в окно празднично украшенной гостиной. В соседней комнате громко говорили и смеялись – там Малой, которому только-только исполнилось два года, с маминой помощью разворачивал подарки.

Вино жило своей жизнью. Оно, во-первых, кисло пахло, и Каролина решила, что никогда в жизни не будет пить эту гадость. Во-вторых, от стенок фужера на тонкой фигурной ножке то и дело отлеплялись редкие пузырьки и поднимались вверх то прямо, то по странной траектории. Вино искрилось и дышало в лучах солнца…

- Все подарки откроют без тебя, - сказал Каролине невидимый кто-то, и она, ужаснувшись, сорвалась с места, опрокинула бокал неловким движением руки, но даже не заметила этого впопыхах. Прибежала в соседнюю комнату, кинулась сразу к матери, чтобы быть поближе к красивым сверткам, которых осталось уже очень мало, получила ласкающее прикосновение тонко пахнущей духами руки. На одном из пальцев ало блеснул вправленный в золото рубин.


На какое-то время Каро перестала понимать, что перед ней: дорога, залитая солнцем, или бокал с вином. А может быть, мамин перстень, сквозь который смотрят они все втроём. Но ледок похрустывал под ногами, и санки Малого противно скрипели на асфальте – дорога, значит. И непривычное солнце, искажающее своим светом всё вокруг.

Каро остановилась, чтобы поправить перевернувшиеся салазки. На негодующий взгляд Малого скорчила смешную рожицу и отошла от санок. Сама не любила, когда лезли в её дела. Тем более, когда была не в настроении, как младший сейчас.

Проспект всех Светлых. Конечно, Каро не знала, что он так называется. Но как бы он не назывался, здесь было бы всё так же пустынно и страшно. И маленький человечек неизменно становился бы всё меньше и меньше с каждой минутой под взглядами Светлых и боялся бы быть раздавленным мраморной ногой, если бы бессмертные великаны вздумали вдруг размять свои каменные мышцы. Так ведь и давили когда-то целые страны, целые кучи жалких букашек… Когда-то. Теперь же, наверное, можно даже подойти к подножию любого из них, потрогать, плюнуть – и ничего не случится. Да вот только даже поверженные, эти истуканы внушали страх – строго смотрел снизу вверх впечатанный в асфальт глаз в сетке резких морщин – кусок лица упавшей статуи. Как на провинившегося смотрел, словно в угол хотел отправить.

А вот и этот, ненавистный. Стоит, как и все тут, ревёт опять что-то, только уже беззвучно. Кричал когда-то страшные слова с экрана: "бейте", "убивайте", "смерть", "враги". Розовощёкий был тогда, с ужасным красным ртом и огромными зубищами. Блестел своими жуткими глазами. Каролине думала когда-то, что страшнее чудовища не бывает. Она не понимала, зачем нужно убивать каких-то северян, которых она и в глаза-то никогда не видела, которые ей лично ничего плохого не сделали. Девочке казалось только, что если она задержится на секунду у экрана, то этот страшный вылезет оттуда и сожрёт её своим красным, обросшим волосами ртом.

И вот, стоит теперь, белый, как мел, и ничегошеньки сделать не может. Каролина захотела подбежать к статуе, пнуть её посильнее, испачкать чем-нибудь – отомстить за все свои страхи. И бросилась уж было бежать, но отпрянула назад хватая за руку Малого, кинулась с криком за спину Никаполя.

Не заметила тел, замёрзших у ног Светлых, не ждала подвоха от этих бесформенных груд.

Страшно, страшно. Вдруг выпрыгнет, схватит… Помощи просит… и всё равно страшно. Никки сильный, он защитит, он смелый. У него меч.

Страшно. И любопытно всё же, ой как любопытно…

Крепко ухватившись за плащ старшего, Каро выглянула из-за плеча брата, ища глазами того, кто просил помочь.
8

DungeonMaster лисса
23.06.2012 22:38
  =  
- Помошите мне, - еще разок повторил человек для верности, бледные губы свои бесцветным языком облизывая. – И я вам помогу тоша. Я ведь кем был? Знама кем! Был я…

Замолчал, сухонькие пальцы свои разглядывая. Страшный вблизи, серый вблизи, вот ни капельки не живой, в общем, человек. Глаза, тусклой синевой отливают, безжизненные волосы паклей слиплись. Обрывки одежды полуистлевшей, кривые желтые зубья во рту шатаются, страшная рана в груди, осколками стекла, битые ребра виднеются. Там где сердцу положено быть, душе обретаться – сплошная гниль теперь, корка крови запекшейся. Темнеет
Глаза хуже всего, липкие, бессмысленные. Один куда-то вбок косит, заглядывая Никаполю за плечо, второй напротив, в землю уставился. Мертвые глаза и пустые, словно два колодца бездонных, черноту отражают.
- …Шот не вспомнить никак. Токма умирать не хошу. Зачем умирать! У меня дело есть, дочку мне спасти нада! Ащтрой швать. Ащтра, она какая? Она пугливая мышка, она боится всего. Болешнь у нее мудреная, боитща она посторонних. Сильно боится. А я обещал…
Выдохнул призрак, пошевелился, подняться пытаясь. Достал что-то из кармана, задумавшись крепко. Дрожащей рукой детям медальончик протянул, в виде крылатого человека. Украшеньице затейливое показал.
- Ангелов мышка любила. Кто о чем, Ащтра про ангелов пищит. Воображение у малыхи было, во! Ребятенка помешалась на них. Такая девчушка вот, распрекрасная совсем, только болезная больно, мышка моя… – вздрогнул, горлом своим гнилым кашляющий звук издал, словно всхлипнуть попытался - А теперище што? Теперича одна совсем, ждет папку своего. Где ше он пропал, почему не идет? Думает наверное… Ей ше нельзя одной, темноты страшно боится, у Ащтры болезнь мудреная, я ш говорю. На вокзал не поспел. Тревогу объявили, потом сказали што лошная она, что глупость сплошная, а не тревога. Небо чистое. Врага не обнаружено. Ну я и того…торопился я больно. А оно этого вдруг...
Руки в сторону развел, взрыв изображая. Пакет целлофановый достал серый, бережно какой-то мусор внутри перекладывая.
- Яблощек для Ащтры везу. Бешеные деньги нынще, последние говорят, деревья почти не цветут больше. Вон оно как! А вы меня с собой возьмите. Я веть о щем толкую? Я веть о том говорю, что раньше ничего не помнил, ничего не мог. Чистая правда, божками всеми сразу клянусь! Раньше мертвый был и тихий, и мыслей не было, только Ащтру все звал безмолвно. Черная тоска сердце грыщла, мамки нет, папки нет рядышком…Как она там, мышка моя, без отца да мамки обретаться будет. А встать не мог, даже подумать об этом не мог…Теперища сила во мне, память вернулась. Только вдруг уйдете вы, и я снова того…не шмогу встать больше, обезножу наново. Тот-Который-Второй, он шкашал мне. Увидишь детей, иди ш ними. Помогай им. Охраняй. На вокзале-то не ладно нынче, чего-то поселилось там…нехорошее очень, вот и помоги им. Так мне, Второй велел. Я што? Я помогу. Пригляжу, подстрахую если надо мелкотню. Только рад буду, нам вышившим, вместе дершаться надо…Это верно, это правда, если вместе, так мошет и сдюжим беду, верно?

Сморщенное яблоко Каролине протянул, плесенью черной тронутое обильно и несъедобное уже давным-давно. Голову почесал, клок волос собсвенных высохших, ненароком вырвав. Впрочем, и не заметил даже, все на яблочко глядел, в улыбке расплывшись.
- Пошледний урошай коворят, пошледние яблочки. Вот они какие, красивые да ладные. Кушай девошка, хрусти на шдоровьитце.
Отредактировано 27.06.2012 в 18:44
9

Добавить сообщение

Нельзя добавлять сообщения в неактивной игре.