24.10.1935 8:01
Шанхай, Международный сеттльмент,
Нинбо-роад, детективное агентство Сыма ТаяО надменности и чванстве шанхайцев, считавших себя привилегированной кастой среди полумиллиардного китайского населения, ходили легенды, и, в отличие от многих других, этот стереотип действительно имел под собой основания — пускай уж и невозможно было в стремительно растущем мегаполисе найти шанхайца в четвёртом поколении, да и тех, у кого здесь родились хотя бы бабка с дедом, было днём с огнём не сыскать, но вот уж зато если ты сам родился в Шанхае, то и зазнайство ты впитывал в кровь вместе с шанхайским диалектом, на котором ты демонстративно разговаривал с другими уроженцами Шанхая на зависть понаехавшим провинциалам, тщетно силящимся разобрать пару слов.
Шанхайцы ходили, задрав нос перед всеми. Ты понаехал из провинции Цзянсу или Чжэцзян? Ты трамваев уже не боишься? А к светофорам привык? Из Бэйпина? И как там ваши загаженные верблюдами хутуны, дерьма всё ещё по колено или отчерпали? Из Маньчжурии? (в сторону) Что ж вас там японцы-то всех не перебили, а?.. Из Гуанчжоу? Бедняжка, здесь нет тараканов, придётся тебе привыкать есть что-нибудь другое. Из Сучжоу? У вас красивые каналы и девки: если бы убрать всё остальное, Шанхаю получился бы неплохой пригород. Из Ханчжоу? У вас красивое Западное озеро, а девки красивей в Сучжоу, так что из вас и пригорода не получится. Из Нанкина? Столичная штучка, думаешь? А ну-ка, сколько у вас в Нанкине небоскрёбов? Вот то-то же. Ты из провинции Сычуань??? Извини, у тебя точно нет блох?
И только два китайских города было, при упоминании которых шанхайцы смущённо прятали подальше свою спесь: Гонконг и Макао. Эти два города были населены такими же южными китайцами, как и в соседнем Гуанчжоу, вот только помимо кантонского, говорили все тамошние жители на английском или португальском, имели западные имена и, самое-то главное, ещё и подданство западных держав, надёжно защищавшее их везде, где бы они ни жили. А ещё гонконгские китайцы пили зелёный чай из европейских чашек и даже — о ужас и анафема для всех материковых китайцев! — понабрались от англичан привычки пить чёрный (красный) чай с молоком!
Разумеется, не стоит думать, что все гонконгцы жили как короли. Гонконг, как и Шанхай, был быстрорастущим (хоть и меньшим по размеру — хоть чем-то могли утешиться шанхайцы) городом, и далеко не одни лишь богатеи-тайпаны жили там: Виктория-харбор была переполнена грязными джонками, на которых в отсутствие крыши над головой ютились целые семьи, на Новых Территориях стояли диккенсовские потогонки, в которых с утра до ночи трудились тысячи рабочих, десятки тысяч людей, скученных в жарких и влажных трущобах района Сайинпунь, гибли от чумы и холеры, а лаоваи (или, по-кантонски, «гвайло») жили себе в отгороженном районе на Виктория-пик, куда китайцев начали пускать только пять лет назад (собак, надо думать, пускали и ранее).
Сыма Тай (Дэвид Сыма) родился и вырос в Гонконге. Он тоже был подданным Великобритании, прекрасно говорил на английском языке (куда лучше, чем на стандартном китайском, который, в отличие от кантонского, не был ему родным), а к тому же ещё был отпрыском одного из самых известных китайских родов и даже потомком древних китайских императоров и великого историка Сыма Цяня. Одним словом, Дэвид Сыма был непростым китайцем.
Между тем, Дэвид не был богачом — богатства автоматически не даёт ни британское подданство, ни даже двухтысячелетняя родословная: сколько их таких, Сыма, в Китае? Если бы каждый Сыма был богачом, то никому другому во всём Китае бы и гроша не досталось (а ведь есть ещё и потомки Конфуция, и Чжоу Дуньи, и прочих). Иными словами, гонконгские Сыма богатством не блистали, и Дэвид жил тоже скромно. Впрочем, богатства фамилия Сыма не могла дать, а вот
гуаньси, то есть связи — вещь важнейшую для любого китайца, хоть из заснеженного Харбина, хоть из экваториального Сингапура — давала, ведь сколько их таких, Сыма, в Китае?
Так и здесь: когда в 1920-м году молодой ещё Дэвид по своим обстоятельствам переехал в Шанхай, местные Сыма, конечно, помогли ему здесь устроиться, найти жильё, ссудили и деньгами под скромные проценты на первое время — и дело пошло! Не очень быстро, без особенных амбиций — но двигалось дело, приносило доход и давало уверенность в завтрашнем дне. Ну а то, что растёт не очень быстро — ему ли, человеку с двухтысячелетней родословной, куда-то спешить?
Сейчас, через пятнадцать лет, штат детективного агентства Сыма Тая всё ещё насчитывал пять человек, на троих больше, чем пятнадцать лет назад. Располагалось агентство на первом этаже дома по Нинбо-роад — не самой шикарной улицы, не самой дорогой, но зато в самом центре Сеттльмента.
Японский господин, у которого была назначена встреча с хозяином агентства, огляделся по сторонам, увидел в арке дома табличку «Детективное агентство Сыма Тая во дворе направо», прошёл через арку в тесный дворик, в котором заметил припаркованные «испано-сюизу» и новенький «форд», нашёл нужную обитую кожей дверь, нажал на кнопку звонка.
Дверь японскому господину открыл вертлявый и худенький паренёк девятнадцати лет с короткой стрижкой, татуированной головой дракона, выползающей по шее из-под высокого воротника шерстяного свитера и аж целыми шестью пальцами на каждой из таких же татуированных рук. Парня этого звали
Хуан Хуафань, и работал он у господина Сыма около года. Образования какого-то серьёзного у этого парня не было, из иностранных языков знал он один пиджин-инглиш, ни в чём особо не разбирался, зато был уличным парнем и знал кое-кого из банды Чжан Жэнькуя (которой, кстати, Дэвид отстёгивал ежемесячно кое-какие суммы), ну и, надо думать, работал и осведомителем для людей Чжана в агентстве Сыма. Вообще-то вещи, которыми агентство Сыма занималось, людей Чжана не сильно интересовали, а потому Сяохуан был безопасен, безобиден и полезен. Число «шесть» в китайской нумерологии означает коварство, и потому шестипалый Хуан Хуафань мнил себя прирождённым конспиратором и беспринципным злодеем, не являясь, однако, ни тем, ни другим — для конспиратора он был слишком простодушен, а для злодея — по-хулигански добродушен (ограбить человека можно, но потом ещё и избивать-то — зачем?) и честен. Наверное, благодаря своему последнему качеству Сяохуана и отправили из его банды присматривать за агентством Сыма. Роль шпиона коварному Сяохуану нравилась, и тот, разумеется, ни капли не подозревал, что начальнику давным-давно всё о нём известно.
— Господин Тяньчжун? — обратился Хуан к стоявшему на пороге Дзиро. — Добро пожаловать, добро пожаловать, — парень с поклоном отвёл в сторону тихо прошелестевший занавес из нанизанных на нити тонких красных палочек и поёжился, — прохладно-то сегодня как, а? Всё, осень пришла.
Дзиро вместе с Хуаном прошли по узкому тёмному коридору. Боковая дверь отворилась, и в коридор выглянула молодая миловидная круглолицая девушка с завитыми волосами в скромной блузке, брюках и накинутой на плечи шали. В руках она держала дымящийся чайник.
Девушку эту звали
Бу Хуэй, и с именем ей в жизни очень не повезло. Вообще-то звали её Пак Хей, потому что она была кореянкой, переехавшей с семьёй в Шанхай в одно время с Сыма, только было ей тогда десять лет, а ему двадцать. По-корейски Пак Хей звучит нормально, но вот по-китайски слова «бу хуэй» означают «не умею» — так её, разумеется, все с детства и звали, Неумеха. Девушка, конечно, пыталась избавиться от прозвища и даже взяла себе другое имя, распространённое и в Корее, и в Китае — Пак Мин Чу (Бу Миньчжу), но так никто её не звал, потому что Бу Миньчжу было скучным именем, а вот Бу Хуэй — забавным.
Как и подобает азиатке, Бу Хуэй, если и обижалась на прозвище (а Сыма видел, что обижалась, и ещё как!), то ни крика предпочитала не поднимать, ни дуться даже показательно не спешила, а вместо этого только скромно пожимала узкими плечиками, уже привыкла, дескать, и молча доказывала делом несостоятельность насмешек. Умела Бу Хуэй, конечно, не всё, но вот уж что умела, то умела хорошо — толстые телефонные и адресные справочники, которыми были заставлены шкафы в агентстве, она чуть ли не наизусть все знала, а уж если требовалось найти какую-нибудь заметку в газете десятилетней давности, то в библиотеку нужно было посылать именно её — и уж можно было быть уверенным, что без нужной заметки она оттуда не выйдет. Ровно с таким же старанием и обстоятельностью подходила Бу и к остальным заданиям — будь то стенографирование прослушиваемых телефонных переговоров (да-да, и таким иногда баловались Сыма и Ко., только тсссс, муниципальной полиции ни слова!) или заваривание чая для всей фирмы. И даже жениха Бу нашла так же обстоятельно, быстро и безошибочно, как номер в справочнике — ещё месяц назад никто ничего о нём не знал, а вот на прошлой неделе Бу объявила коллегам, что в следующем году выходит замуж за какого-то стоматолога. Вот так-то.
Бу Хуэй выполняла ещё и обязанности секретарши (держать отдельного сотрудника на этой должности было бы расточительно), и потому Дзиро сразу понял, что видит перед собой ту самую девушку, с которой говорил вчера по телефону. Увидев Дзиро, Бу Хуэй поклонилась и ушла вместе с чайником обратно в комнату, откуда вышла. Иногда она вела себя странновато, да.
Хуан, в очередной раз поклонившись, открыл перед Дзиро дверь, и японец вошёл в небольшую комнату с двумя узкими окнами. Под потолком комнаты висел сейчас не работающий вентилятор с длинными лопастями, вдоль стен стояли застеклённые шкафы, наполненные книгами, папками и справочниками, а на стене висела большая карта Шанхая, утыканная булавками с прикреплёнными к ним листочками. На другой стене, между выходящих во двор окон, висела доска, куда детективы прикрепляли какие-то газетные вырезки — сейчас они тут висели уже в несколько слоёв. Помимо этого, стены были покрыты и другими бумагами, картинками и фотографиями, так что обоев под ними уже и видно-то не было. Близ двери стояла вешалка, завешанная пальто и шляпами, а в середине комнаты, между тремя столами, также заваленными бумагами, стоял большой масляный электрообогреватель — действительно, с утра было прохладно.
За одним столом сидел русоволосый полноватый кареглазый европеец средних лет, одетый в полосатый пуловер с треугольным вырезом и в чёрные нарукавники. Увидев гостя, детектив встал из-за стола и поклонился. Дзиро безошибочно определил белоэмигранта — даже и не видя человека в лицо, а просто узнав, что в детективном агентстве со штатом пять человек работает лаовай, можно было не сомневаться в его национальности — ну правда, не британец же пойдёт работать в такое место?
Дзиро, в общем-то, был прав в своём предположении, но чуть-чуть всё-таки ошибся: русский был не совсем русским, а татарином по имени
Наиль Галимжанов. Казалось бы — зачем детективному агентству нанимать эмигранта? Но смысл был: во-первых, у Наиля были связи в русской колонии в Шанхае, во-вторых, он мог, не вызывая подозрений, шпионить за людьми в местах, где преобладали европейские лица (тюркские черты у него не были сильно выражены), да и боевой опыт мог пригодиться — как-никак Наиль отшагал вместе с белыми армиями всю Сибирь с запада на восток, а потом воевал в Китае наёмником ещё и в двадцатые, пока не получил тяжёлое ранение в 1924-м году (от ранения, кстати, эмигрант так до конца и не оправился и до сих пор прихрамывал). После этого Наиль и обосновался в Шанхае, работал тут сначала охранником, а затем семь лет назад нанялся в агентство Сыма. Дэвид сначала побаивался было, что Наиль окажется подвержен присущей русским эмигрантам меланхолии, которая могла бы сильно мешать работе, но, к счастью, ошибся: во-первых, Наиль почти не пил (хоть особо религиозен и не был), а во-вторых, то если даже о чём-то и тосковал, то виду не подавал, лишь один раз признавшись, что плохо быть единственным татарином на весь многомиллионный Шанхай: по-русски-то ещё тут есть с кем поговорить, а вот по-татарски, авызыңны сөгим, — разве что сам с собой. Ну или с уйгурами, но они его почти не понимают. С дочками своими, во всяком случае, Наиль по-татарски не говорил, видимо, не желая забивать детские головки ненужными знаниями — и без того говорят по-русски, по-китайски и по-английски немного, а татарский — кому он тут, в Шанхае, нужен?
За столом напротив сидел китаец — худой и высокий. Этот детектив с первого взгляда впечатление производил неприятное — на обтянутом смуглой кожей бритом черепе выделялись впалые сизоватые от бритья щёки и маленькие глубоко посаженные чёрные глазки под высоким и узким лбом. Этот был одет в приличный костюм-тройку с запонками и платочком, торчащим из кармана. Вперившись чёрными глазками в Дзиро, детектив привстал и поклонился, а затем сел назад и пристукнул пару раз суховатыми пальцами по столу.
Это был
Чай Чжиюань или, по-английски, Джеки Чай — заместитель Дэвида и самый первый из его сотрудников. Когда-то давно Чай работал грузчиком в Пудуне, пил дешёвое рисовое вино из блюдец в тамошних кабаках, бил другим грузчикам морды и носил обноски. Но молодому детективу из Гонконга, только что приехавшему в Шанхай, требовался помощник, и, так как за неимением средств жил Дэвид сначала именно в Пудуне (любому, видевшему вблизи Хак Нам (
ссылка, никакой Пудун не страшен), то и нанял Дэвид своего ровесника-грузчика, тем более что тот и работать был согласен за еду, выпивку и место в углу. Парень неожиданно оказался толковым — благодаря своей рабочей закалке выносливым как лошадь и таким же неприхотливым. Стоять под дождём двенадцать часов, ожидая появления неверного мужа у дома любовницы? Легко. Бродить за человеком целый день, не имея возможности зайти перекусить? Так в порту тоже целый день голодный ходишь туда-сюда, только ещё с кирпичами на спине. Плюс к тому, Чай Чжиюань знал новый для Дэвида город, а к тому же был ещё и умён. Так и вышло, что работал он на Сыма Тая вот уже пятнадцать лет и уходить никуда не собирался.
Конечно, за пятнадцать лет Чай изменился. Он полюбил комфорт и дорогие вещи — естественная метаморфоза для человека, первые двадцать лет жизни прожившего в глубокой нищете. На то, чтобы роскошествовать по-королевски, зарплаты Чая, конечно, не хватало, но на что хватало, на то он и тратил, а если не хватало, то занимал — после покупки своего нового форда Чай из долгов так и не вылезал, да и не стремился, похоже, занимая всё больше и больше на разные новые вещи. Не собирался Чай больше и выстаивать под дождём сутками — хватит, говорил, есть кому помоложе этим заниматься. Иногда ворчал и умничал, подвергая сомнению авторитет босса. Был подвержен запоям и загулам. Много у него недостатков было, чего уж там. Но пятнадцать лет опыта, да и не просто опыта, а совместной работы, перекрывали всё: если кому-то здесь и можно было верить безоговорочно, то это Чай Чжиюаню. Дэвиду никогда не приходилось приказывать подчинённому убить человека, но он знал, что прикажи он это Чаю — тот удивится, поворчит себе под нос, потребует прибавку к зарплате, конечно, а потом пойдёт и убьёт.
Дзиро перевёл взгляд на третий стол, стоящий напротив выхода. А это, конечно, сам начальник — средних лет аккуратно подстриженный круглолицый китаец в очках в тонкой металлической оправе.