Ночной экспрессЪ | ходы игроков | - ...Шесс

Шесему шагнул на перрон, прямиком в объятия льдистого утра и подвывающего тоскливой собакой, холодного ветра.
На станции, было ещё более гадко, чем в поезде. Грязно - желтый вокзал, ржавые столбы фонарей и мелкий, колючий снег, неустанно опадающий с неба на заплёванную платформу. Щипало кожу, саднило глаза, и настроение само собой, медленно но верно опускалось к нулевому значению, заставляя музыканта едко материться себе под нос и раздражёнными шагами, мерить платформу.
Какого хера спрашивается, он вообще залез на этот поезд?...Тоска. Махровая, чёрно белая, фиолетовая, зелёная, безысходная, пробитая шпалами, вытянутая рельсами, холодная и дребезжащая, как шестичасовая электричка ,
" Тьмутаракань-Москва "
Грязный, наполненный снежным сумраком мир. Утро, какого там часа? Без разницы. От нечего делать, попытался разглядеть фигуры толкущиеся возле поезда, секунд через десять это бессмысленное занятие надоело, отвлёкся, ныряя за пачкой сигарет. Мимо Шеса тем временем, сосредоточенно отстукивая тростью, проследовал достопамятный сосед. Айзенхайм. Чудик иллюзионист, поспешил скрыться в чахоточно рыжем здании, протухшего вокзала.
Ветер взъерошил волосы на голове, группа расплывчатых ребяток исчезла, в туманной дали, снежной круговерти. Суетливый старик-проводник, утирая красную физиономию, поспешно удалился куда-то в сторону. Непруха. Невезение. И ещё целая куча, разномастных «не»…частицы, приставки...

Дёрганный свет от ближайшего фонаря, гаснет, снова зажигается, смаргивает, нервно и достаточно неприятно для глаза. Дурацкий свет, плохой, рассенно-оранжевый с лёгким розоватым оттенком. Вспыхнул. Погас, снова вспыхнул. Обманывает тусклый фонарь сетчатку, беспощадно за нос водит, раздражает, обещает тепло, а вместо этого холод только крепчает и мелкие снежинки, острыми осколками стеклянными, в кожу впиваются, без устали, в воздухе отплясывая. От едкого света жёлтого, только морознее кажется становится, мерзопакостнее и темнее.

Вернулся проводник с птичьим именем. Понурившийся, расстроенный, поглядел на Шеса с ненавистью, а потом вдруг подошёл ни с того, ни с сего, утирая взмокший лоб платочком и доставая часы из кармана, обратился:
- Ну как вам Господин мой хороший, наше маленькое путешествие? Начала уже удача Вам сопутствовать?

Издевается.

Так всегда бывает, когда уходит эйфория приходит аппатия. В данном случае она носила привкус депрессии, которой за последнее время ухитрился изрядно приесться. Или вообще всё изрядно приелось? Хотя вроде бы именно за новым и сменой обстановки Шесему и сел в уходящий поезд, может быть просто эта "новость" ещё не успела осознаться?
Новая попутчица, успела куда-то исчезнуть, причём так тихо, что сам музыкант этого даже не отфиксировал.
"Пора становится более внимательным..."

Сигарета зажжённая из новой пачки дымила в воздух. Холодок забирался под одежду.
- Ну как вам Господин мой хороший, наше маленькое путешествие? Начала уже удача Вам сопутствовать?
Шес кинул на проводника изучающий взгляд.
- Смотря что именно вы имеете ввиду под словом "удача".
Ещё одна затяжка.
Он не искал разговора, но в то же время и не имел ничего против. Отвратительное состояние.

Смотря что именно вы имеете ввиду под словом "удача".

- Для меня удача, господин мой хороший, до утра хотя бы дожить, а если в добром здравии при этом, то уже можно и Творцу всемогущему поклоны отдавать, с судьбой бокалом вина искристого чокаясь. – Покачал головой Ворон, вынимая серебряную фляжку драгоценную и делая спасительный глоток огненной жидкости.
Выпил. Крякнул довольно. Платочком ароматическим занюхал. Окружающая вселенная застывшая, снежными слезами плачущая и в рыданиях фонарей электрических содрогающаяся, сделась более приветливее, помахала проводнику рукой, звёздочками далёкими улыбаясь. Отсалютовала лесами шотландскими, фьёрдами туманными и замками французскими, угретыми в лучах солнышка раскалённого оранжевого, приветливого иноземного пропахшего виноградниками и хлебными полями, к горизонту тянущимися золотом ручьёв плодородных. Ветрами мельниц поприветствовала и дальними склонами пологими, изумрудных трав пахучей свежестью, поманила.
Крякнул проводник довольно, парню подмигнул приветливо и …фляжка скрылась под пиджаком, Шесу угощение предложено не было. Впрочем…
В руке Ворона появилась пара мятных конфет и пожелтевший батончик шоколада, с элегантной вязью логотипа N. Батончик Ворон взял себе, а конфеты, крошечными каплями зелёными на перчатке белоснежной покоящейся, любезно предложил Шесему.
- Не хотите ли господин мой хороший, отведать? От всего сердца и Компании нашей предлагаю – Расхохотался, мрачно хмыкнув – Хотя от лица Компании теперь наверное не стоит предлагать, впрочем, до появления ликвидаторов возможно доживём.

- Дааа уж -Упёрся взглядом серых глаз мерцающих, в плотный туман морозный, искрящийся льдинками острыми, силясь будущее собственное прозреть, - Вам есть что терять в этой жизни, разлюбезный мой? Потому как если есть…тогда плохо…весьма и весьма…

Шесему хмыкнул, выдыхая плотный дым, пополам с тёплым паром.
- Тогда я безмерно удачливый, сукин сын.
Удача.. удача... Странное слово, ведь всё равно либо она есть, либо её нет. Зачем рассуждать о ней? Тем более сейчас, когда ничего страшного не происходит, да и по определению не может - поезд, станция, муторный переезд. Хотя может быть к лучшему, если что-нибудь и произойдёт это взбодрит, заставит почувствовать себя живым. А не подмерзающим телом на станции.
"И где же тот странный товарищ со смешным псевдонимом? Кажется он обещал игру... Время уже к пяти утра, в двенадцать заканчивается пари. Такими темпами я просто лягу спать и продрыхну до необходимого срока. Жалость."
От угощения Шес отказался.
- Я не люблю сладкое. И чем же вы так напортачили, что к вам ликвидаторы едут?
Железнодорожная фирма под угрозой ликвидации... Ну этого стоило ожидать, не могли же билеты на такой шикарный поезд стоить такие деньги. Ну хотя бы покатаемся последний раз.
Вам есть что терять в этой жизни, разлюбезный мой?
Музыкант последний раз затянулся сигаретой и потушил её о ближайшую вертикальную поверхность, не особенно заморачиваясь, что именно это было.
- Не знаю, - вполне себе честно ответил молодой человек, пожимая плечами. - Я зарёкся говорить, что мне не чего терять, поскольку эта фраза на мой взгляд имеет некое, почти мистическое значение. Как только мы осознаём её смысл судьба подкидывает нам ситуацию, в которой вполне наглядно доказывает, что мы не правы. Сильно не правы.

- Я, молодой человек, не занимаюсь бумагомарательством, и «партчить», гхм…- Ворон сглотнул, перекатывая казалось бы, незнакомое слово на языке – Не в моих правилах. Однако некто сверху, решил, что господин Ворон слишком много на себя взял. Непозволительно много, хотя…

Снова достал флягу, прикладываясь ненадолго к горлышку. Выдохнул сердито, предлагая наконец-таки Шессу угоститься:
- Пятнадцатилетний Виски молодой человек, душа Шотландии пламенная, сердце лесов потерянных! Полагаю вы не откажетесь от такого угощения? Ведь в любой другой ситуации, я бы…

Протянул парню флягу, вздыхая.

- А ведь вся моя вина состоит в том, что я забочусь о пассажирах а также достойном сервисе в пути, и о ваших жизнях, чего уж греха таить. Вы кажетесь достаточно умным, Господин мой хороший, для того чтобы суметь понять, что наше путешествие, обладает рядом весьма необычных достоинств. Едва ли ещё на свете существует второй такой поезд, который…как бы это лучше выразиться…предлагает вам столь занятный спектр развлечений. За всё однако, полагается платить. В нашем случае, эта оплата риск. Вы защищены удачей, обладаете гибким умом, на первый взгляд конечно, хм...а это значит, я не зря трачу на вас своё время время. Я проводник, и не буду ходить вокруг да около, смею предложить Вам собственные услуги в качестве телохранителя, защитника и помощника в этом пути.

Вытянул руку, указывая в туманную, пронизанную холодом студенистым даль.
- Увы, это уже не безопасное место привычной Вам реальности тихой, не та уютная станция, где вы сможете сойти и добраться до города, на попутной машине. Этот туман...он обманчив, и дальше, смею вас заверить, будет только хуже. Однако, я хочу защитить вас и сопровождать, вплоть до нашего прибытия в город Москву, где в хорошем настроении и отличном здравии, вы покинете наш состав, отравляясь навстречу собственной судьбе. Я даже предлагаю вам убедиться в правдивости моих слов, и пройти на вокзал. Ведь едва ли такой смышленый юноша как вы, поверит в байки старого проводника. Наверняка, мои слова кажутся вам легковесной чепухой, досужими сплетнями..., ну что ж, давайте проверим…
Кивнул головой, в сторону тёплого, охристо-жёлтого здания вокзала. Янтарные окна, золото лета на стенах, покатая крыша, оранжевая черепица. Обитель спокойствия, уютная гавань, среди тумана стылого, созвездий снежинок мерцающих, затерявшаяся. Манит к себе, зовёт…

Виски действительно оказался прекрасным, обжигающим и бодрящим на морозе. Тёплый огонёк прокатился по языку, задев нёбо и ухнул куда-то вниз, разливаясь от туда теплом по всему телу.
Ворон распинался, как соловей, Шес даже не кивал в ответ. Мама в детстве, хорошо научила непоседливого и непослушного мальчика не слушать, то что ему говорят люди до того самого заветного слова "но". Здесь оно тоже было сказано, но немного по своему.
- ...Я проводник, и не буду ходить вокруг да около, смею предложить Вам собственные услуги в качестве телохранителя, защитника и помощника в этом пути...
- Услуги... - повторил молодой человек, по привычке пробуя слово на вкус. - Достойные услуги, а исходя из ваших слов, других вы и не представляете, требуют достойной оплаты.
Пауза. Отданная обратно фляжка.
- И что же вам так приглянулась в моём скромном лице, абсолютно точно не имеющего на данный момент ничего выдающего для вас?
Ещё одна пауза, теперь же Шесему позволил себе улыбку.
- Или всё-таки имеющего? М?

На предложение прогуляться музыкант отреагировал без особого ажиотажа. Иногда его ум вёл себя излишне гибко, считая, что имея возможность подстраховаться, даже в вещах, о которых он до сих пор не имел понятия, нужно это делать. В особенности, когда тебе не обходится это излишне дорого.
- Почему же, уважаемый. Я вам вполне верю, почему бы и нет. Но пройтись и впрямь можно.
Мужчина искоса взглянул на вокзал, запустив пятерню в тёмные волосы.
- Мне скорее интересно, что именно вы хотите показать.

Ворон кивнул, одобрительно на парня поглядел – смекалистый малый, хо-ро-Шо!
Забрал фляжку, воротник повыше поднял, на руки озябшие дохнул. Радужное облако пара рассенного, мерцает в пространстве, к небу возносится. Снежинки падают, лениво мокрый мрамор ступенек гладят. Блеск фонарей, свет, сиреневыми конусами на асфальт ложится, алыми пятаками. Облизывает. Разгулялась матушка зима, разгулялась! Беспокойный запах железа, тишина пушистая, в свете прожекторов, льдом рыдающих. Перемешивается.... Проводник улыбнулся, кивнул Шессу, осенил себя крестным знамением и пошел к зданию вокзала, тяжело согнувшись.
Бросается в глаза надпись, на сырой штукатурке послание горит, мелком алым накарябанное поспешно – «мир мертв, и все мы в нем мертвы, странники несчастливые» Местная проза, растеклись слезами куцые буквы. Бельма глаз словно. Дверь с тяжелым скрипом отворилась, кошкой мяукнула, жалуясь на жизнь, вскрикнула. И…

Тени встрепенулись, резкий свет по глазам ударил, рассыпаясь на сетчатке обилием пятен цветных. Впрочем, показалось. Выщербленные стены зеленые, дорожный покой, и нет здесь ярких лучей. Спит несколько пассажиров тусклых, свесив головы на грудь. Бабушка как водится с тяжелыми баулами, внучка её, какие-то парни. Все спят. И тихо, как в гробу. И зелено, как будто на той полянке, где трава мертва давным давным давно, а брошенный завтрак гниет, на съедение муравьям брошенный, плесенью покрывается обильной, поганками бледными и Бог знает чем ещё. На ум приходит слова зараза, чавкающая болезнь, паразиты, вырывающиеся из утробы, прогрызающие путь сквозь живое мясо деятельно…А впрочем проза, какие ещё паразиты?
Громкоговоритель фыркнул, чихнул стариком. Успокоился. Проводник побелевший дернулся как от удара, возле входа застыл, каменным изваянием. Странный. А чего здесь бяться? Киоск сникерсами зазывает, какая-то открытка даже пришпилена- «рады видеть вас, в нашем городе!» На стекле. И выцветший пейзаж, то ли березки, то ли река, протухшая…Газета желтая, «…Экспресс» - надпись «…По делу маньяка из Прихвино… возбуждено уголовное дело…на стр. 2..»
А люди спят, жиденькая толпа - развалившись на сидениях, зеленые лица, безвольно обвисшие руки. Скукожились. И не интересуют их маньяки, Прихвино или даже сам Экспресс. Тени ласковые, забившись под сидения, дремлют. И вообще, хорошо здесь, мирно, тихо, ложись да спи, покойником на столе обеденном...Прямоугольное окошко в дальнем конце зала, оком желтым сверкает. Справочная.
- Табло…- прошептал седой проводник – Вокзал есть, а табло нет…Кончились…

Забранная фляжка, ещё один глоток, как будто "для храбрости". Крестное знамение следом. Всё от мелких движений проводника, до бегающих, иногда, глаз, говорило о серьёзности Ворона. По крайней мере он верил, в то что говорил. ...либо излишне талантливо играл. Шес пошёл за мужчиной, ему и впрямь было интересно, что именно он может или просто хочет ему показать. А главное - зачем?
Надпись. Выдержано деканская и неожиданно правильная. До знаков препинания. И спешная. Плохо.

На вокзале царило замершее время. Как в сказке про спящую красавицу. Уколола ожидающих пассажиров веретеном рассердившаяся фея Карабосс, может слово доброго они ей не сказали, а может и плошкой с едой не угостили. Только не смягчила приговор последняя фея, некому было заступится за провинившихся людей. А у ведьмы с возрастом чувство юмора чернее некуда - вот и не спят они, и не умерли, так и застряли на перешейке. От того и кожа зелёная, и позы скукожившееся. И принц не придёт. Он и в сказке то только к принцессе по глупости шёл, остальные случайно подвернулись.
Кхекнувший динамик. Дёрнувшейся проводник.
- Табло… Вокзал есть, а табло нет…Кончились…
Всё это походило на декорации к фильму, или розыгрыш. Только от чего-то Шесему казалось, что Ворон прав. Вернее так удобнее, так проще воспринимать окружающее, если придётся принимать решение. А если нет.... не много-то он и проиграет.
- Как думаете, можно взять газету?
Прикасаться к людям у музыканта не было никакого желания, возможно из-за ощущения болезни. А вот газета его заинтересовала, но происходящего здесь он до конца не понимал, поэтому решил, на всякий случай уточнить у человека, который показал ему это "чудо".

Плескался под ногами рассеянный сумрак, Владимира Ильича мозаикой выложенный портрет на стене, лукаво подмигивал. Желтыми яблоками гнили лампы круглые под потолком, отбрасывая на пол, переспевшие тени свои студенисто зеленые. Растрескавшаяся плитка, наплывами неровными мерцала, головную боль, переливами жгуче малахитовыми, вызывая. До тошноты…Тишина звонкая в этом пустом здании царила, глядела на Шесса бельмом глаза закатившегося, незрячего высохшего, мертвого давным-давно. Ленин улыбался приторно, лысиной поблескивая, советский зомби, а люди спали, неестественно скрючившись. Тихий час. Какой-то посапывающий дядька пускал пузыри изо рта, - нитка слюны блестела по подбородку стекая, челюсть безвольно обвисла, обнажив гнилой частокол желтых зубов нечищеных.
Вялое эхо встрепенулось, что-то звякнуло в глубине здания, скрипнуло легонечко, там где надпись «Милиция» возле окошечка информационного. Тишину легкий звон потревожил. Эхо зашипело удавом рассерженным, протянуло: «Тщщщщщщщ!» Несуществующий палец указательный к губам приложив, заботливой воспитательницей словно.

Ярилась зима тем временем, снежинками плакала, сморкаясь в фиолетово-серый платок ночи. Но это снаружи. В том мире, нарисованном на кальке неумелой детской рукой, которого уже не существовало. А. Внутри здания духота лишь властвовала, теплой ватой, глотку неторопливо забивала сонной дремой. Что-то капнуло с потолка, обляпав музыканта. Голубовато-мутная капля, старческой катарактой растеклась на плече. Ворон боязливо отстранился, зажимая нос платочком шелковым.
- Я думаю, Господин Мой, нам нужно уходить отсюда. Немедленно думаю, как можно скорее…Если Этот дуралей в ловушку угодил, так и пусть подыхает к дьяволу здесь. Берите газету, если желаете, но я туда не пойду. Вон ваш друг…нешто, фокусник наш Айзенхайм достопочтенный? О Боже пресвятой…
…
Встрепенулись тени, дверь входная скрипнула, легкий порыв зимнего ветерка принес порцию снежинок истаявших грязной лужицей на полу, тоскливо. Проводник удалился. Свет моргнул. Погас. Р-раз. Снова загорелся, ещё зеленее. Что-то заметил там Шесс, а может показалось ему, миражем обманчивым, на мгновение, негативом…
…Люди спят. Вдыхают и выдыхают мерно. Слово «жопа» на одной из скамеек выцарапано, бросается в глаза...А вблизи, тела опутывает мерцающая паутина как будто, – согбенные позы, одутловатые лица, однообразно похожие, невольно вызывающие ассоциации с этим липким словосочетанием «Синдром Дауна» …а между тем что-то определенно покрывало их с ног до головы тончайшими волосками. Серебристо-серыми. Некая растительность, плесень, тонкими усиками в рот, в нос забиралась, в уголки глаз смеженных. Пульсировала, жирно содрогалась …Но нет. Моргнешь, и люди как люди, расслабленны, спят, может даже видят сны какие-то. И не существует здесь плесени. Не существует паука. И табло тоже отсутствует. И жизни нет, одна пародия… Как на египетских фресках, где кособокие человечки в профиль стоят: поросят приносят фараону, пшеницу жнут, богам дары возлагают. Старательно изображают в могиле одинокой, подобие существования земного, картинками полуистершимися.

…Что-то там шелохнулось, в пустой коробке здания, как будто щенок несмело тявкнул. Звук встрепенулся да и пошел гулять по вокзалу. А киоск рядом совсем. И Газета здесь же. Всего лишь пару шагов – туда, обратно. И окошечко угольком тлеет. А Ворона нет, сметливый сукин сын, и неизвестно когда паровоз отчалит…

Ворон исчез. Струхнул и растворился в окружающей ненормальности, как будто и не было совсем, как будто не показывать он сюда приводил молодого музыканта, а заманивать в самое сердце местной трясины.
"Первые с коробля уходят крысы... Будем считать, что в нашем случае это вороны." - хмыкнул про себя Шесему.
Он пригляделся. Не соврал проводник, и впрямь среди уснувших тел был всё тот же фокусник, который уже изрядно успел напортачить за время знакомства. От чего-то Шес даже не удевился, когда расспознал знакомую бородку и костюм, только матюгнулся. Закономерно.
Судя по всему, а если быть точнее то всё по тому же Ворону, "корабль" уже начал тонуть, поэтому действовать нужно было быстро. Первым делом парень обмотал, выуденной из кармана банданой лицо. Если это действительно был газ (а иначе зачем проводнику утыкаться в плоточек) должно было помочь на некоторое время. Затем Шес глубоко вздохнул и ринулся в центр вокзала с чётким намерением забрать из этого сонного царства две вещи - газету и непутёвого фокусника.

Всего лишь шаг один делает Шесс и глупое ощущение вдруг возникает, будто пол идет под наклон. В бездну устремляясь, соскальзывает неторопливо вокзал в персональный ад текуче зеленый, плиткой кафельной выложенный усердно. Там нет огня, дьявола нет, грешников в кипящем масле корчащихся, кавалькад, но зло обитает в потемках салатовых, таращится, неторопливо жертву свою поглощая заживо. Зелеными соплями тени под ногами замерли, зелеными силуэтами черти затаились. Силуэтами. Зыбкая реальность, как песочный замок ядовито рыжий, рассыпается осколками. Бастионы, форты, купола, стены крепостные, защитные валы, галереи сумрачные – но все это только видимость, беззащитный песок. Темный незнакомец увел ребенка в неизвестность, дворец слизывает тяжкая волна, изумрудно горькая, со стоном, уничтожает иллюзорный городок. Запах моря, запах мертвечины. Колышется бредом…

Большие круглые часы, как выпученный глаз воспаленный, ржавчины коростой циферблат покрыт, пальцев обрубками, толстые стрелки на часах замерли. Шесс замечает. Три штуки, все как положено, только вот одинаковые они, слишком одинаковые раскорячились веером. И хихикают…словно. Злобненько. Попробуй угадай, какая именно принадлежит минутам, а какая часам. Подделка. Кроссовки «Аедас». Неумелая глупая фальшь – желаете бриллиант? Возьмите, стекляшку шприца разбитого, с капелькой крови на конце – «ВИЧ положителен.» Час дня или двенадцать ночи силятся показать,…хрен поймешь...
Карамелька круглой лампы, подмигивает Шессу тягучей зубной болью. Снова недолгая темнота обжигает сумерками зимними, снова свет прогоркший, клетку фойе жаркого заливает трупными пятнами. Раз-два. Что-то иказилось. Кто-то пробежал, кто-то спрятался, изменил свое местоположение, предложив Шессему включиться в эту нелепую игру. Разбитое стекло грустно хныкает, плачет обиженно. Ода вандализму, парень трофей выхватыет, думать о законе будет потом. Газета в руке, кричит женщина на обложке, обрубком языка бессмысленно в воздухе ворочая. Но нет. Просто женщина, черно белая фотография. Заголовок повествует о маньяке, о пропавших людях, о ритуалах сатанинских в близлежащем березовом лесу, убитая горем мать чья-то рыдает в платочек, сквозь пальцы ободранные, алыми слезами на желтой бумаге 12.07.97
К фокуснику бросается, дергает на себя, неподвижное тело падает со скамейки и на пол!
В дребезги!…каплями крови, кишков червями сизыми, ошметками плоти содрогающейся, выбитыми зубами, ребрами треснувшими, коронкой зуба отлетевшего….. Но нет. Тело валяется на полу, придавив Шесса тяжестью своей неподвижной. Весь в паутине парень, в чем-то мокром, дрянью голубоватой с головы до ног вымазан, хорошо хоть бандану натянул. Волосы, руки и…Айзенхайм. Бледное лицо опухшее, раскрытый безвольно рот, язык фиолетово серый исдохшей губкой во рту, вывалился. Неправдоподобно тяжелое тело… Мертв волшебник. Безнадежно мертв, не дышит. Труп. Теперь видно это совсем. Смеются лампы, мерцают неуверенно. Игра. Игра. Игра. Всего лишь игра воображения...Что-то приближается, нечто, газета в руке, четырехугольника сонного грязный аквариум. Ссыхается вокзал, проваливается в ад. Как на заголовке в газете «Ад в Подмосковье! Десятки людей найдены….» За окнами зима. А здесь пекло, каплями пота на лбу, закипает, паутинками мерцающими.…Тащить фокусника на улицу? Здесь бросить? Убедиться что мертв…а вдруг жив…вопреки всему...Но испачкан, осквернен, в дерьмо вляпался Айзенхайм...и Шесс с ним заодно.

- Твоюмать... - глухо и зло буркнул Шесему, когда степень говнеца в которое он вляпался стала предельно ясна.
Куда уж предельнее - на руках тело, газета за пазухой об ритуальных убийствах и пространство, которое играет злую шутку. Сейчас музыканту отчётливей чем когда либо в жизни казалось, что он потихоньку сходит с ума. Даже когда он несколько месяцев сидел отшельником с сигаретами, гитарой и разговаривал с котом не шло ни в какое сравнение - тогда он игрался в депрессию и ему нравилось чувствовать себя таким. Здесь от него ничего не зависело. Здесь он судорожно цеплялся за осколки привычного.
Ничем рациональным ситуацию объяснить было не возможно. Неужели и правда, то, что он в своё время посчитал бредом да ересью, существует на самом деле? Но если так...

Потом. Всё потом! Думать потом, цепочки строить потом, мозгом упражняться и мировоззрение корректировать. Что бы это ни было от сюда надо ещё выбраться.
Тело тяжёлое, грузом мёртвым, выглядит, как жертва отравления да ещё и не первой свежести. Шес лишний раз проклял себя за альтруизм и систематическое желание помогать ближним. Вот и надо было лезть за фокусником, а? Предупредили же.
Но проверить нужно было. Необходимо. Как там говорилось? Лучше корить себя за то, что сделал, чем за то чего не совершил? А если корить уже будет не кому?
Дурак ты Шес. Как был дураком, так и остался. ...И шутки у тебя дурацкие.

В зеленой луже флуоресцентной, душном болоте дня искусственного, барахтался Шесс пытаясь ловушку свою покинуть. Отчаянной мухой в паутине. Бился. Мохнатого паука тень ощущая. Обжигающую. Пол шел под наклон, стремился радостно в чью-то слюнявую пасть. Прямиком в ад. Экспрессом! Плиточками советскими, пассажирами спящими, портретом вождя грязным, скамеечками деревянными, киоском гнилым. Катился в задницу вокзал. Смеялся сухо побелевшими «Сникерсами» на витрине, теми самыми батончиками из дерьма, обещающими латексный рай с одного укуса этой коричневой массы зло пародирующей слово шоколад. Горьким стебом. А вокзал прямиком в пекло, такой вот пункт назначения - вместе с надписью «жопа» на деревянной седушке, в конце-концов, и пластиковой бутылкой Пепси, той самой, изваянием застывшей у мусорки – напиток давно уже испарился, его часть, пригодная для людей во всяком случае – нынче в бутылке колыхалось нечто бурое, сгустками крови на Шесса глядящее. Хи-хи, призывало таблеточкой ЛСД, глотни Шесс! Песенки лучше будут…

А парень подобно скалолазу, лез к своему выходу, лучезарной двери, за которой свобода скрывалась. Зима. Поезд. Свежий. Воздух. Кислород. Там! Эверестом!!! Где-то наверху в потемках, а Шесс внизу. Пространство кривлялось, издеваясь над музыкантом, бредовой галлюцинацией. Конопляной, ультрахимической такой. Передозом смачненьким, попахивающим гальюном и чередой унитазов грязных, когда известный рок-идол погибает на горшке. Захлебываясь блевотиной оду выводит, кишки отхаркивая – Секс, Наркотики и Рок-н-Ролл!
Но пол определенно шел под наклон, детской горкой. Кроваво ржавой, с тупым гвоздем на конце. Острым… из темноты заместо песочка на финише, неторопливо наползал жар. Мягкое, нежное, обволакивающее пламя, желающее поджарить музыканта заживо неторопливо и до корочки. Пропечь. Разбивались снежинки за окнами, со звоном кажется истеричным. Равнодушно глядели кресты рам. Огонь облизывал ботинки, окна скалились крестами, навевая кладбищенские грезы. Жирные тени, скукожились выгорающей плотью. Горели ботинки, и стопы в них волдырями покрывающиеся, томились запеканкой…пассажиры, и неподъёмный труп Айзенхайма, решивший разложиться в кисель…Прямиком у Шесса на глазах, под пальцами, пытающимися пульс отыскать. Липкая кожа нитками клея потянулась. Как в мультике глупом. Обломанный ноготь, алая трещинка под корень, паутина, едкая дрянь в глазах. Болью. Все вместе. Осколками. Кружилось. Долго, может быть вечность, или ещё дольше. Под конец, грязно зеленое щупальце перегнившего пламени, обвив лодыжку, попыталось дернуть с силой парня, назад, водворив в пасть, заботливо. Но Шессу удалось открыть дверь и…Пахнуло зимой, холод щеки тронул. Мягенько. Снежинка приземлилась на нос, одинокая странница – нежным облаком хрусталя. Поцеловала. Газета, каким-то образом, оказалась у парня в зубах, грязная бандана на шее платком. Влажным. Ноги болели, предупреждая о возможных ожогах. Ногти поломанные, сукровицей мучительной пульсировали. Боль. И что-то ещё…похуже. Голубоватая слизь на волосах, гнилое дыхание затаившейся заразы, вгрызающейся неторопливо, в плоть музыканта. Там. Что-то приобрел. Сквозь мутное окно, люди сидели как ни в чем не бывало, даже Айзенхайм. Что-то потерял, определенно…

Далекий локомотив, огласил хриплым гудком ночь. Алкаш. Поезд тронулся робко, собираясь отчалить, послать эту станцию куда подальше и смыться. Кремовый замок вокзала, добрый, обманчивый, взгрустнул, башенками своими нахохлившись. Заботливый проводник Ворон оставил дверь открытой, но не спустился чтобы помочь. Хитрожопая зараза…а может просто, мудрый человек.

Приманка. Простая, банальная, но от того не менее действенная. Всё очень просто - ты приходишь, отвергая интуитивные и никак логически не обоснованные выводы, по щекам хлопаешь, разбудить пытаешься ... А он распадается. Липкой и опасной слизью, включая за собой остальные ловушки. Как всё-таки просто. И от того не менее действенно. Приглашает зарррраза... Как будто выпить, как в той песне.
Я разливаю боль без угрозы,
Выпей со мной до дна.
Что ж ты боишься "кровь" или "слёзы"
Это лишь сорт вина.

Полыхал огонь. Убираться от сюда, убираться как можно дальше и уже почти не важно куда. Просто подальше от этого богом проклятого места. Через смеющейся огонь, мерзкого цвета, через тени, через боль, которая по настоящему ударит потом. Сейчас выбраться. Не захлебнуться и не отчаяться. Слишком дорого будет стоить слабость.
Дёрнулся. Дверь, с натугой, но открылась и пламя не утянуло. Да ты везунчик Шес. Холод улицы, как дар старых богов, ударил в лицо и поезд, начинающий отходить.
Губы стиснул. Последний рывок, в поезде есть многое, что тебе сейчас необходимо. Начиная от аптечки и заканчивая ответами.
Получится Шесему, получится. Не для того ты с вокзала газету крал.

Слезились глаза. Бордовой кувалдой боль в голове отбивала, ритмом сердца. Свет преломлялся, путаясь в мокрых ресницах, реальность ускользала щепотью песка желтого меж пальцев. Осыпаясь на этом мрачном полустанке, разбиваясь, каплями крови чужой…Реальность-то! Красными кляксами на снегу, безжалостно умирала. И иллюзии, жаркие, потные, бредовые, октябрьской простудой царапали воспаленное горло... И отяжелевший череп, наполненный мраком вокзала, и раздробленные мысли....и чугунные веки слипающиеся. Подробностями…

Расписание электричек, объявление о сдаче квартиры, пропавшая собака. Черно-белое фото. Жирный, блестящий бок лакировано-синего Экспресса, наклонная буква «N» в завитушках, и хихикающие черти с вилами, выводят кровью тягучей, послание нехитрое. Краснозадые засранцы:
«Шесс, вот здесь ты и сдохнешь!» Автоматная очередь колючего снега, царапает замерзшие щеки острым льдом, черти смеются, покосившийся рекламный щит бросается в глаза - на фоне триколора Смерть с косой приветствует парня – Добро пожаловать в Ад, всем странникам этого мира!
…Вот Шесс бежит по перрону заиндевевшему, - земля вертится, дрожит упругим мячом под ногами, ступни взрываются жаром, но отчего-то пока ещё не больно. Что-то хлюпает в ботинках, сочный гнойный пузырь лопается, брызгами сукровицы. Ноет левый бок, предупреждающе так, ласково. Но оглушенный шоком молодой организм, ещё держится. Только восприятие вот....Все происходит слишком быстро – как будто утомившийся зритель этого кино, решил придать ускорение событиям. И Шесс не поспевает упорно, он на платформе созерцатель одинокий, а поезда крылатые бегут, бегут куда-то вдаль, убегают к горизонту.
Седовласый Ворон подает парню руку, даже не руку, а чешуйчатую клешню – втаскивает на борт за шкирку, и становится очевидно вдруг что это вовсе не старик, но всего-лишь чудище улыбчивое, сказочный тролль, заманивший парня в ловушку.
- Господин мой, вы испачкались!

Жирный тролль рогатый, тянет музыканта за собой – чешется голова, Шесс проводит рассеяно по мокрым волосам, и прядь остается в руке. Грязная, испачканная голубоватой слизью прядка темных волос, падает на пушистый ковер. В глаза бросаются подробности. Лампы хрустальные, тяжкой медью набрякшие, буйство красного, бордового, карминового, вишневого, алого цвета – забавно, изнутри проход поезда похож на пасть, вонючую слюнявую глотку. Сейчас это очевидно, в тусклых сумерках. Света нет. Лампы зажигаются только там, где Ворон идет, и гаснут следом. Отворяется купе. Проводник швыряет небрежно парня в душевую – вот он сервис, холодная вода льет на голову смывая липкую дрянь, проводник удаляется. Некоторое время, печальные секунды с тихим шелестом уходят в слив, завиваясь воронкой. Реальности нет, наверное так чувствует себя коматозник – он не может пошевелиться, медленно стареет, ощущая как года протачивают ветхое тело. Гниет. Но все ещё жив.
А в туалете пахнет гарью и трупами, и запах импортной отдушки вызывает тошноту. Сирень. А Шесса рвет желчью, и несуществующие деревья шумят фиолетовыми кронами над головой, только пахнут цветы разлагающейся плотью. Ведь что-то очень плохое подхватил музыкант. Там. Сыпью зловещей на щеках, температурой соленой на губах, дрожью. Хотя вода из душа давно уже теплая хлещет.

- Господин мой! Господиииин… – Ворон протягивает сухие полотенца, наваждение прошло, и перед Шессом снова угодливый джентльмен, невесть как в студеную Россию из викторианской эпохи попавший. Красивый даже. Гордый такой, седовласый, мерцающий, как благородное вино, постаревший. От него пахнет лосьоном и чистотой. Он протягивает сухую одежду, но в глазах что-то очень колючее прячется. И омерзение сквозит. Старик брезгует Шесса, а руки покоятся в белых перчатках, трусливо.
- Господин, у нас нет времени! Мы должны заключить договор, как можно скорее, пока вы ещё в силах мне ответить - проводник протягивает Шессу кинжал, костяной рукоятью вперед – Вы согласны? Вы больны Господин мой, а я поставил на вас…Боже мой, какая ирония ведь! Мне нужно ваше согласие, и тогда я сумею быть может помочь. Примете мою помощь? Время уходит. Ваше время и мое. Мы опаздываем. Доверьтесь мне! Нужно будет пустить кровь кое-кому, в обмен на вашу собственную жизнь…Я надеюсь, мы сумеем обойтись без грошового благородства, старого Голливуда? Да или нет, требуется четкий ответ! И никаких моральных дилемм, присущих женщинам, гротескных рыданий и фальшивого театра: О Богиии, я так не могу! Хотите жить, или умереть?...Ваша смерть…она не будет легкой знаете ли. Испачкались! Я знаю где достать лекарство. Знаю как вам добраться до Москвы, в добром здравии и покинуть навсегда этот поезд. Мы покинем его вместе, и если повезет, весьма богатыми людьми, у вас может уже все и есть для счастья, а старику не помешает чуть-чуть.... Если вы со мной, хороший господин, берите кинжал. Контракт вы уже подписали, ваша душа (рассмеялся гаденько)…ну что ей еще может грозить…?

События - крутятся, вертятся, как под кислотой. Поезд не поезд, проводник не проводник. С клешнёй, улыбается.
"- Господин мой, вы испачкались!"
Испачкался... Измазался, вляпался, рухнул. Как котёнок слепой в ведро, по самую макушку. Только выплыл. А может и соседский ребёнок утопить не дал. Котёнку всё равно - котёнок не видит, котёнок только пищит от страха.
Коридор. Длинный, странный, лампы мигают и прядь волос в руках оставшаяся. Как после химиотерапии или некроза, или ещё какой дряни. Что ж ты подхватил, дуралей несчастный?? Лучше б сифилис, хоть процесс получения был бы приятным.
Плывёт коридор, качается, меняется, как в детских страшилках. Здесь вообще, всё как в сюрреалистическом кошмаре, если бы не наплывающая дурнота и боль, можно было бы посчитать, что спишь. Только вот страшно по настоящему.

Зашвырнули в душ. Хотя скорее подтолкнули, ведь идти сам уже не мог. Прям так в одежде перепачканной, только газету и успел выплюнуть - как никак трофей, почти оправдание безрассудному поступку.
Вода. Холодная, очищающая, грязь смывает. Правда только снаружи, что может смыть внутри уже и не ясно. Тошнит. До желчи и дрожи, выворачивает наизнанку. Желчью и памятью.
"Тебе больно?"
Голосок этот мерзкий в голове только и бьётся. Тонкий, ещё детский, двоюродной сестры. И смешок отвратительный перед фразой. Эта дрянь всегда так спрашивала, когда Шеса плющило после всего чего угодно или он приползал залечиваться после очередной драки. Приходила, смотрела ехидными глазками - знала, что сейчас не поднимется, да и вообще руки на неё не подымит, смотрела, убрав ладошки за спину, потом хихикала многозначительно и спрашивала...
"Тебе больно?"
Молчи Шесему, молчи. Не отвечай - хуже будет.
Ещё трясёт и запах этот мерзкий, от которого хочется вывернуть желудок на изнанку. Не анатомички даже, не трупный с формалином, после которого часа два в душе мыться надо, чего-то более страшного и мерзкого.
Заразы. Как в чумных городах, когда сгораешь за несколько суток и выхода нет. Только люди обезумевшие от близости смерти, горя и боли. И безысходности.
Не тошнит уже. Не чем. Просто закашливаешься, судорожно глотая воздух. Хочется свернуться клубочком и не просыпаться. В кармане сигареты. Вымокли.
"Тебе больно?"
Вот д-рьмо!

- Господин мой! Господиииин…
Отпустило. Вроде. Немного. Хоть уже галлюцинации не мучают - вода взяла своё, вернув восприятие реальности. Хотя с учётом увиденного на станции спорный вопрос, что уже реально, а что не очень.
Перчатки. Предусмотрительно, с-ка. Брезгует с заражённым разговаривать, вдруг в скорости ручки потянет и мозги подозрительно затребует.
Слова. Много слов, а разум всё вычленяет по кусочкам.
Вы больны Господин мой, а я поставил на вас…
Мне нужно ваше согласие, и тогда я сумею быть может помочь.
Время уходит.
Да или нет, требуется четкий ответ!
Ваша смерть…она не будет легкой знаете ли.
Контракт вы уже подписали, ваша душа…ну что ей еще может грозить…?
Контракт? Да... Боже, как же это было давно. Вроде даже он уже почти выиграл. Осталось только продержаться часов до 12 дня. Хотя... с учётом всего скорее хотя бы просто выжить.

Шес сглотнул. Горький, мерзкий комок упал куда-то в глубоко в истерзанный желудок. Тонкие пальцы музыканта, не так давно ещё аккуратные и ухоженные сомкнулись на рукояти. Решение принялось быстро и без терзаний. Совсем. Хватит играть в спасение мира, наигрался уже с фокусником. С живым и с мёртвым.
- Дело не в Голливуде, - слова давались странно и, как будто не своим голосом. - Если именно пустить кровь... проблем не будет, а если хотите устранять... Не делал не разу, могу запнуться.
Убивать Шесу ещё не приходилось. До больнице доводить это да, а вот так что бы направленно и насовсем... Чёрт его знает как будет.
А потом он задал вопрос, который мучил его всю дорогу от вокзала, очень надеясь, что всё же голос-то он свой сможет контролировать. Что бы не звучало так же истерично как у монашки в борделе.
- Что это?

Мир взорвался болью, тягучей, черной, дурной. Сверлящей такой мукой. Рукоять кинжала вспыхнула огнем казалось, отвратительный запах собственной плоти поджаривающейся неторопливо, ощутил Шесс. Сладковатый душок гнилой кости воздух наполнил, аромат вкусного бифштекса преющего себе над огнем.
И все замечательно было, только боли в этой вселенной слишком уж много скопилось, бифштексов кровавых и проводников пернатых, несущих хриплым голосом всякую чушь. Каркающих. Тошнотой в животе кишки выворачивающих...

В какой-то момент, мозг просто не выдержал и сознание погасло. Тривиально так, буднично даже. Последнее что увидел Шесс, балансируя на краю беспамятства, так это кровавый отпечаток козла на ладони, расползающееся ожогом клеймо. Шесть рогов, вертикальные щели зрачков, острый язык свисающий из пасти, латинские буквы навеки въевшиеся в мясо, - Шесс постареет, кожа пожелтеет пергаментом, трещинами изъязвится. А буквы останутся с ним навсегда. Заморским нарицанием.
alfahzar
И шестирогий козел бородатый.

- Повелитель болезней то есть - Прошептал Ворон довольно – Ваша страховка и моя.
Зубастая улыбка, желтые клыки, одухотворенно прекрасный демон, на Шесса злорадно поглядел. Старая кожа проводника клочьями сползала, под ноги дерьмом и прахом осыпалась, разлагался старик, менялся, превращался.
Через миг остался…Кто? Шесс не запомнил, сознание он потерял много раньше, клацнув зубами, соскользнул во мрак. Но поэтическое лицо, молодое и надменное в памяти осталось. Рога и острые зубы. А еще ботинок, пинающий Шесса в живот брезгливо, как облезлую полудохлую псину которая встала на пути. Лакированный аккуратный ботинок...