"1943" | ходы игроков | [РККА] Идет война народная...

Общее.

Конево, 0629.

За плечами осталась пыльная дорога и солнце, которое уже начинало припекать. Погода стояла ясная и весьма теплая для августа, так что лишь ночь и утро дарили прохладу.
Однако каждый идущий в колонне осознавал, что очень и очень скоро станет жарко; то, что называли "вероятным противником" на деле обязательно станет "определенным противником", так как небольшой поселок являлся лакомым кусочком в силу своего выгодного расположения. Можно было даже не сомневаться в том, что немцы придут; под вопросом было только одно - когда они придут. Быть может, уже сейчас за ними наблюдает солдат через бинокль, расположившись на чердаке дома. А может, эсэсовцы только сейчас соизволили продрать глаза и отправится на захват городка.

В любом случае, каждый из строя сейчас не мог быть уверен в личной безопасности, а тесный маршевый порядок лишь нервировал. Меж тем, те же мехводы вольготно ехали, откинув люки, и порой перекидывались шутками с пехотой. Они были опытными солдатами, и уже довольно измотанные войной, чтобы смотреть на опасность сквозь пальцы, фаталистически относясь к своей судьбе.
Командир "вашей" Тэшки, Морозов, высунулся из люка и взял на вооружение бинокль. Уставившись куда-то вдаль улицы, он жевал губы, а потом, хмыкнув, опустил "оружие" и обратился к Хабибулину:
- Ну, либо я ослеп, либо фашистов действительно не видать, - опустив голову, он что-то сказал одному из членов экипажа.

Вид городка был безрадостным: стены зданий были покрыты червоточинами от попаданий в них пуль, где-то красовались темные пятна от огня и взрывов, а иногда и попадались давно засохшие и выгоревшие пятна крови. Неширокие дороги хвастались своей разбитостью и источали клубы пыли, но сейчас броня двигалась медленно, и в целом было терпимо; говорили, что здесь, вроде бы, всё еще кто-то жил, но никто не спешил встречать войска, и казалось, будто Конево просто вымерло. Тишина полная, если не считать мерного звука работающих двигателей да стука собственных сапог.

... а коли лук доходе! О це справа з клубнями виривати, розумiєшь, нє? Це ж клубнi на наступний посiв йдуть, а молоденький та зелененький лучок, такий смачний, такий пахучий, його и на салат роблять i на весiлля молодятам до коней цепля. Тодi й конь якбись сльози ллє на щастя! Ох, якби ж не вiйна полював б я i надалi на фрукти овочi з сапою. А тут на немця полюю з рушницею, разумiєшь, нє, яка хохма? А нiмцi, кажу, теж люди! Крест даю, пiдстрелив одного зi штуками на плечах. Це як воно... свастика або як назва... не запам'ятав... от пiдiйшов до нього i ти диви! Кров як кров, обличчя як обличча. Тiльке зле яке малость... Зирк на iншого - то хлопець молодесенький! Та у руцi фотокартку трима... Глянув - а там дiвка в пальто! Одраз зкумекав - молода його... - Временем доказано, что рот у Сашка закрывается только во сне. Да и то ненадолго. Идёт он вот, оружие на плечо забросил и отчаянно жестикулирует. То байки какие-то о деревенской жизни травит, то о посеве скором. Вот уж кого не гнетёт тишина и кто невольно старается (невольно потому, что не о том думает) подбодрить народец. И вот кто совершенно не смотрим по сторонам и не заткнётся, пока не цикнуть. Видно, у себя был бо-ольшой любитель поговорить! А "мови" никакой кроме украинской не признаёт. Хотя, наверно, и русский понимает, но не заставишь ведь, ох не заставишь речь родную на импортную променять!

-Товарищи бойцы. Ухо в остро! Крейцман, Добродько, Жданов- проверитьь коровник, заходите через ворота; держите, посматривайте на юг шибко. - Хабибулин указал рукой в сторону ворот коровника. - Руденко, Ахметшина - прикрываете их в случае чего, однако. Якут огляделся по сторонам, уставился на коровник. Высокий.
- Командир, подсади ка меня вон-туда. Может сверху большефашистов увижу. - он рукой показал как было бы удовно совершить маневр. -Прижатый, помоги забраться. Аделин - смотри за колонной. Пропустим их вперед, нечё толпиться. Отойдя в сторону, чтобы пропустить танкистов, Сафрон ещё раз обратился к отряду- Держим дистанцию - пять шагов, не меньше. Смотрим в оба. Держимся ближе к сданиям. Услышали что в доме, где точно нет наших - гранату туда. Потом - зачистить. В случае огневого контакта - рассредотачиваемся и подавляем противника огнем. Санинструктор, под пули не лезь, поняла? Ну, с Богом!
Аккуратно поднявшись на крушу, Сафрон распластался по ней, потом достал бинокль и стараясь как можно ниже поднимая голову рассматривать деревеньку, начиная с верхних этажей, затем перекрестки. Ну, держитесь, серые!

Антон Юрьевич никогда не любил "окопную жизнь". Он всегда был городским человеком, ну, или хотя бы - сельским, на более-менее обжитом уровне. Также он не любил машины, танки, самолеты и прочее.
Но сейчас ему было достаточно комфортно - фактически городские условия, неплохая огневая поддержка...
Когда командир скомандовал осмотреть коровник, Крейцман еле заметно поморщился - как никак, он же не какой-то там рядовой, он человек высокого ранга, и прочая, и прочая... - но ничего против предпринимать не стал.
- Соколики, за мной, - скомандовал замполит, перехватывая поудобней оружие, - Жданов, заходи вперед, Добродько, держись рядом. Без причины не палите.

Тяжёлая сумка била по правому бедру, спина под скаткой плащ-палатки противно взмокла, подсумники и фляга оттягивали пояс, ноги сопрели в сапогах, которые Миля не снимала уже второй день. Держа карабин наперевес, Миля двигалась за рядовым Добродько, стараясь не отстать.

Последние сумасшедшие десять дней совершенно вымотали Милю; наступление, которого все так ждали, сидя в резерве, обернулось переполненными БМП*, работой с утра и до следующего утра, нехваткой медикаментов, смертью подруги Лиды - как спокойно об этом думается, уже привыкла, отметила Миля, а ещё утомительными марш-бросками вслед за наступающим батальоном по пыльным дорогам с остовами фашисткой техники (но и тридцатьчетвёрок тоже, и неизвестно, чего больше) по сторонам , а ещё атаками, конечно.

За десять дней Милю уже третий раз бросали в бой, два раза в пехотную атаку, а теперь вот прикрепили к штурмовой группе. Миля не возражала: способность иметь личное мнение и вообще что-то чувствовать, казалось, уже исчезла, и только иногда из глубины прорезалось детское щемящее чувсто жалости к себе: ну за что они меня так мучают?

Это чувство нужно было давить, и Миля его давила простым и не терпящим возражений "Значит, так надо". Вот и сейчас - раз надо держать ухо востро и глядеть по сторонам, значит надо.

Пройдя мимо домика и заглянув в его окна и дверь, Миля присела на одно колено у его угла и, держа карабин наготове, принялась наблюдать за коровником и прилегающими строениями.

*БМП - батальонный медицинский пункт, а вовсе не то, что вы подумали.

- Буде зроблено, товарищ командир, - на несколько секунд Сашко прекратил словоизлияние, перекинул винтовку из-за спины на грудь и взял в обе руки. Кивнул, в знак понимания и засеменил, обходя танк стороной. Чуть погодя продолжил вполголоса, уже сам к себе обращаясь, - так ось чому ми стрiляємось? Невже мир не влаштовує... шо ж це за життя? Бах-бах, пожерти та вiдбiй... ехмо...

Коля войну не любил. Шумно сильно. Грязно. Спокойствия никакого. Кровь везде в чрезмерных количествах. Товарищам руки отрывает.
Нет, Коле война не нравилась. Он вообще, как известно, по "образованию" плотник. Ему бы себе домик деревянный построить. Рабочий стол большой заделать. Инструментов накупить. И пилить сколько душеньке угодно.

Но судьба распорядилась иначе. Потому Коля здесь. Потому Коля держит в могучих руках пулемёт и всячески напрягает свои добрые глаза в направлении неприятеля. Потому Коля всячески скрывает время от времени саму собой появляющуюся на лице глупую улыбочку.
Впрочем, последняя на лице Добродько с каждым днём появляется всё реже и реже.

"Хороший у нас командир. Даром, что узкоглазый. Я всегда думал, они маленькие и потому глупенькие. А они, оказывается, о какие! Ди-и-ковинка. Такой основательный. Взял, собрал. С ним спокойно. Все имеют свою роль. Своё место. Прям как при коммунизме! Всё ради страны. Ради армии. Ради Сталина. Да. Хороший у нас командир. Мордой только не вышел..."

Размышляя таким образом, Николай направлялся в коровник, аккуратно придерживая пулемёт и пропуская вперёд Крейцмана и Жданова.

"Так точно," - подумал Максим.
- Так точно, - сказал Максим. Нельзя сказать, что он думал и говорил одно и то же, но определенно на войне нет места для фантазии и импровизации. Вернее, есть, но не более одного раза. И все равно придумать что-то более оригинальное (и притом полезное), чем грудью на амбразуру или пузом на гранату, пожалуй, невозможно. А все остальное - не более чем везение.
Он поднял к груди винтовку, оторвался от гудящего, чуть ли не по-матерински теплого бока Т-34 и направился к коровнику, чуть пригнувшись и глядя по сторонам. Спешить не следует, ну уж нет. Максим подошел к дверям коровника. Вот забавно, пока на войну не попал, коров только на картинках видел. А в первый же месяц сразу целую кучу, притом, помнится, мертвых. Он и так коров считал чем-то глупым и бесполезным (молоко терпеть не мог), а тех, дохлых так вообще возненавидел. И еще ту бабку, которая над телом своей буренки ревела пуще чем иные над своими мертвыми детьми...
Но сейчас все эти мысли существовали даже не на втором, на седьмом-восьмом слое его сознания. Важнее всего была винтовка в руках, успокаивающее тепло деревянного приклада у плеча. И немец, возможно, уже где-то засевший, окопавшийся, дующий чашку за чашкой горячий немецкий кофей, готовый, развалившись в кожаном готическом кресле, жать на гашетку безотказного немецкого пулемета.

Мы идем. Урчат танки, топают люди - мы идем. Пыльная дорога, церквушка, и оружие не может дождаться своего часа - а мы идем. Невесело, невесело все время идти и воевать на уничтожение - но мы ведь идем.
Командир раздал приказы. Командир занятнейший. Писать не умеет, а дело свое знает. Редкое сочетание, надо сказать.
- Есть!
Усталость можно унять. Ефим отошел от громады танка, и встал у стены дома. Наблюдать - так наблюдать. А они неудержимо движутся вперед, медленно но будто бы неостановимо. Будто бы. Но все равно - мы идем.