* * *
Старый мир погиб.
Я чувствую это. Хожу по Межнине и вдыхаю оставшийся от него пепел. Прощупываю его пульс и не слышу ударов. Чувствую, как в моем горле стоит ком, но как ни сглатываю, ни могу даже тронуть его с места. Необходимость смирения со всем этим вызывает у меня отчаяние. И даже не необходимость, а понимание того, что оно, это смирение, однажды настанет. Я уйду в землю. Уйду и ничего не оставлю тем, кто придет за мной следом. Я — все тот же оставшийся от мира пепел. Только чуть посвежее, что для самого мира, в общем-то, не играет роли.
Живи я до Первого исхода, точно не мог бы пожелать такого. Мой отец был ребенком, когда та эпоха подошла к концу. Он рассказывал мне, что от начала отсчета времен она разменивала тысячи лет. А теперь я даже не знаю, для чего может пригодиться считать до тысячи. Мне кажется, человек жил избыточно долго. И как старик, который со временем начинает чудить и выкидывать глупости, тоже выкинул очередную. Не знаю, правда это или нет, но ни от одного из ответов мне не становится легче. Или это были глупые обстоятельства — тогда жаль потерянного, или это было сознательное саморазрушение — тогда пугает грядущее.
Но я не позволяю себе думать, что эпоха человека должна закончиться вот так.
Во всяком случае, у меня есть знания, позволяющие так думать. Думать и на чем-то основываться.
Старый мир повесился на той же веревке, которую долгие тысячелетия вил сам. Прогресс. Технологии и стали тем бичом, который в итоге человек и обратил против человека. Мир, созданный их же руками, развратил их. Заставил уверовать в собственное всемогущество. Тогдашние вожаки владели необозримыми землями, а их банды по численности переваливали за все население Межнины. Технари могли получить доступ к знаниям всего человечества. Гуру находили последователей на другом конце мира. Та эпоха полнилась чудесами, но я живу после Первого исхода. И не понаслышке знаю, насколько часто чудеса показывают обратную сторону.
Я не могу исправить то, что случилось. Но мне по силам сделать из случившегося правильные выводы. И прийти к решениям, за которые мир простит моих потомков. Не меня. Я сам уже ни на что не надеюсь. Мир уже отчетливо показал, куда может привести стремление к прогрессу. Первый исход унес жизни многих. Второй, если позволить ему случиться, унесет оставшиеся.
Меня искренне радует то, что я не один в этих своих взглядах. Община, в которой я вырос — люди, среди которых я возмужал и обрел мудрость; люди, которых я люблю и которыми дорожу — разделила их, когда я стал гуру. Когда я донес до нее суть вещей. То, что нам должно сделать — должно и нужно, если мы хотим, чтобы мир пошел на поправку — это заглушить эхо событий, совершенных до Первого исхода.
Хотя бы на Межнине.
То, с чего мы начнем — это с материальных вещей. Именно их окружение определяет сознание человека. От них Межнину надлежит избавить, если мы все еще хотим увидеть для нее какое-то будущее. Человеку нужно не так много для жизни, и это нужное ему вполне способна дать природа. Уголь, а не биотопливо. Дерево, а не бетон. Кремень, а не сталь, Начнем жить в согласии с миром — мир примет это согласие. Такова суть явлений. Именно эта суть и позволила Первому исходу случиться.
А что будет дальше — покажет время.
* * *
— Вихрь молчит, Первое имя. Последние два солнца ничего не увидеть.
Соня. Только для нее я Отто. Но вместе с тем я же и Первое имя. И она это знает.
Отто я только тогда, когда мы остаемся за закрытыми дверьми. Там, где по нам не скользят чужие взгляды, где чужой слух не ловит наш шепот. Там, где не дозволено быть даже свету солнца. Когда же вокруг нас те, кого мы ведем, я для нее Первое имя, а она для меня — Второе. Как и для всех прочих.
Моя Соня.
— Быть такого не может. Смотрите лучше.
Я груб, но она знает, что это лишь игра. Второй исход готовит поход на Межнину. Не далее как позавчера мы стали искать в вихре знаки, указавшие бы нам на грядущее — но когда не увидели в ничего, насторожились. За теми же закрытыми дверьми мы с Соней пришли к тому, что это дурной знак, однако исходу ни о чем не сказали. Нечего волновать людей почем зря.
— Может, ты сам взглянешь? — спрашивает она. — Неофиты могут чего-то не увидеть, но… На то они неофиты. Просто открыть разум сейчас вряд ли достаточно.
Она редко такое предлагает. Боится. После того, как я погрузился слишком глубоко и провалился за грань, Соня сама не своя. Спит плохо, и я знаю, из-за чего. Ей так и не удалось узнать от меня, что я там увидел.
Там был Второй исход. Воочию. Я увидел мир, обращенный в огромный ледник. Увидел злое светило, лижущее бескрайнюю снежную гладь. Узрел траву и цветы, растущие сквозь снежную толщу, но за всю жизнь так и не застающие не единого лучика света. Чудовищ с белыми шкурами, незримыми на фоне бескрайних снегов. И его, этот конец мира — черные воды мертвых океанов, рушащие материки. Вытачивающие и вымывающие куски пород размером с острова.
Человека я тоже видел.
Не видел бы я лучше этого человека.
— Готовь неофитов к погружению. Выбери кого поспособнее.
— Отобрать для тебя лучших? — спрашивает она. Спрашивает не деловито, как должна, а обеспокоенно. Достаточно обеспокоенно, чтобы я услышал иное.
Боишься снова сорваться?
Нет, Соня. Не боюсь. Но лучше не срываться без нужды.
— Да. Иди.