Camelot Nowadays | ходы игроков | 1.2 - Sorrow in the rain

Замок Эшфордов
Четверг, 6:42 PM
Ива Ивейн

Одинокая лампа над главным входом освещает крыльцо, парковку и отгоняет к крепостным стенам осеннюю тьму. Раскрыв зонт, Ива решительно сбегает вниз по ступеням и ныряет навстречу косым струям дождя. Небо скрыто непроницаемой завесой грозовых туч, сквозь которую оказываются не в силах пробиться ни луна, ни вездесущие звезды.

Ивейн идёт по брусчатке вокруг фонтана, не замечая под ногами бурного потока стекающей куда-то вниз дождевой воды. Её вниманием целиком и полностью завладевает странная статуя – есть в ней что-то тревожное, жуткое и бесконечно иррациональное. Если долго вглядываться в закрывающую лицо ладонями деву из мрамора, то вдоль линии позвоночника начинает гулять из стороны в сторону морозный сквозняк. Всё вместе – верный признак потусторонней природы объекта, то есть явления, для Ивы, в некотором роде даже привычного.

И всё же, несмотря на привычность, нарастающая тревога не спешит уходить. Женщину не покидает смутное ощущение, что раньше статуя смотрела в другую сторону. Ивейн медленно приближается и касается ладонью холодного мрамора. Лишь затем, чтобы вздрогнуть от шёпота, который, минуя органы слуха, многоголосым сбивчивым хором раздаётся сразу в сознании. Шепот чужеродный, скрежещущий, на незнакомом женщине языке – он словно царапает чувствительное к потустороннему восприятие, но, как ни старается Ива, она не может разобрать ни единого слова.

Нахмурившись, Ивейн закрывает глаза, концентрируясь на источнике. Голоса умолкают. Открыв глаза, женщина видит только кромешную темноту. Дрожащими руками наощупь вытаскивает из сумочки телефон, зажигает фонарик. Луч света упирается в живую изгородь высотой почти что в два метра. Никакой статуи, никакой парковки, ни намека на замок. Луч фонаря нервно скачет, обшаривая окрестности – на небольшой площадке в квадрате изгороди обнаруживается только непримечательная скамейка и пустая урна. Единственная дорога ведёт из квадрата наружу – сделав несколько шагов по ней, женщина упирается в ещё одну зелёную стену, от которой в оппозитные стороны отходят длинные коридоры.

Уже понимая, что угодила в подобие декоративного садового лабиринта, Ивейн обшаривает оба прохода при помощи фонаря. Левый зияет провалами многочисленных ответвлений и, в конце концов, утопает в туманном мраке вдали. Второй проход убегает далеко вправо, но луч света примерно на половине спотыкается о выделяющийся светлый объект. В нескольких десятках ярдов от Ивы проход преграждает закрывающая лицо ладонями статуя.

Дождь усиливается, над лабиринтом прокатывается гулкое эхо отдаленного громового раската.

Ива застыла изваянием, не будучи в силах сделать шаг. Колени внезапно ослабли и задрожали.

– Где я? – срывающийся на шепот голос, заглушаемый барабанной дробью дождя по листьям.

Никого. Ничего. Никакого замка, будто и не было никогда. На подгибающихся ногах она подошла к мокрой скамейке и рухнула на неё. Фонарик телефона выхватывал из мрака. Зубы застучали, то ли от холода, то ли от страха.

– Где я, – растерянно проговорила снова. И закричала, разрывая тишину. – ГДЕ Я?!!!

И сама себе ответила:
– Здесь... – и это "здесь" было воплощением ужаса, сковывающего всё её тело.

Надо собраться и что-то предпринять. Нельзя же тут сидеть до утра. Или все-таки лучше... А если тут вовсе не настанет утро? Какого черта она не догадалась обменяться с телефонами с Анной? И тут же обругала себя дважды. За "черта" и за очевидную глупость. Анна в замке, замка нет. Куда ты позвонишь, идиотка? Звонок с обратной стороны, как в той песне Адель. Hello from the outside, Господи, дай мне силы вынести все это.

– Господи, дай мне силы, – повторила Ива дрожащим шепотом. – Дай мне разум, чтобы собраться. Помоги и укажи путь, – голос её стал громче. – Разгони тьму, что окружает меня, не оставь своей милостью и освети дорогу. Дай силу, молю, дай волю, пройти это испытание с честью, и не осрамить тебя в этой битве. Даже если мне суждено погибнуть на Пути, что ты уготовил мне, пусть это будет не глупая смерть. Дай силы мне принести пользу в этой битве, не зря же я тут! Не может быть, чтобы зря! Верю, укажешь мне истину! Верю, откроешь закрытые двери и проведешь через лабиринт страхов и сомнений! Поможешь отделить зерна от плевел!

Ива молилась истово, накладывая размашистые кресты в конце каждой фразы. Голос ее креп, набирал силу. Предсказательница не заметила, как сползла со скамьи и опустилась на колени, светом фонаря перекрестив всю площадку и прилегающие стены изгороди.

После же поднялась, включила на телефоне тихую медитацию и двинулась вперед.
Куда идти.
Куда.
Статуя – она зовет или загораживает проход?
Ива прислушалась к своим ощущениям. Образ статуи из видения не вызывал страха. Не может быть, чтобы в доме маркиза, хранителя, содержалось у всех на виду что-то опасное, да еще встречало у самого входа. Ведь дом... Ива уже подозревала, что это не простое имение. Она помнила, что некоторые исследователи полагали, что Камелот располагался в Уэльсе. Так почему бы и не здесь, на отшибе, забытый, но не разрушенный? И круглый стол в обеденной зале не на это ли намекает? Ива вспомнила взгляд, которым одарил ее старый слуга. Может ли быть, что он еще старше, чем кажется? Может ли быть, что этот его облик - лишь маска? Может ли быть, что он и есть настоящий маркиз, ушедший на покой годы или даже века назад, и притворяющийся престарелым слугой своих правнуков?

Ива медленно шла под холодным дождем, каждый шаг сопровождая крестным знамением. Направо. К статуе.

Луч фонаря скачет между зелёными стенами лабиринта. Мраморная статуя подрагивает неподвижным белесым пятном в темноте. Ивейн приближается. Слова молитвы повторяются в сознании эхом, и каждое слово придаёт немного решимости. Внутренний свет оттесняет издевательское непроницаемо-чёрное небо, помогает справиться с дыханием и совладать с ужасом. Статуя теперь ближе. Ива заглядывает в каждое ответвление по дороге, но видит лишь одинаковые зелёные коридоры. Ещё несколько шагов – и женщина, дрожа уже не столько от страха, сколько от холода, останавливается в нескольких ярдах от неподвижной мраморной статуи.

Отчего-то неподвижность статуи больше не кажется чем-то очевидным по умолчанию. Каждый вдох Ивейн сопровождается трепещущим ожиданием – словно что-то в мраморной деве должно вот-вот измениться: поза, положение ладоней, поворот головы. И от того, что, вопреки нарастающему ожиданию, ничего такого не происходит, беспочвенная тревога лишь нарастает. Возвращается шёпот. Сперва – неясным скрежетанием по ту сторону двери на заброшенных задворках сознания, но разрастается, продираясь сквозь лабиринты эмоций и памяти. Теперь Ива уверена, что статуя – не просто душа, заплутавшая на дорогах посмертия. Что-то совершенно другое. За годы практики женщина ещё ни разу не сталкивалась с чем-то хотя бы отдалённо похожим.

Капли дождя продолжают стекать по холодному мрамору. Раскат грома запоздало разносится по окрестностям, отставая от проявившей на мгновение мир в негативе ослепительной молнии. Перед глазами Ивейн проносятся лица знакомых – друзей, коллег со старой работы, сменявших друг друга сплошной вереницей ухажеров и незадавшихся мужей. Что-то перебирает образы в памяти, выискивая. Отметены за ненадобностью в сторону бледные фигурки родителей, один за другим отправляются в пучину небытия друзья и мужья. Без тени сомнения оно останавливается на бабушке.

Статуя по-прежнему неподвижна, но Ивейн вдруг с содроганием понимает, что меньше всего на свете хотела бы увидеть скрытое ладонями мраморное лицо.

Ива вспоминает бабушку. Последнее совместное прорицание, обманчивую игру теней на стене, предсказавшую эту самую минуту, этот момент. Женщину переполняет отчаяние. Она отчётливо понимает, что бабушку больше никогда не увидит. Бабушка совсем скоро умрет одна в пустой квартире в холодной постели, а сама Ивейн никогда не выберется из этого лабиринта. Никогда больше не увидит рассвет, не увидит ничего кроме этой сметающей мироздание бури, и этого топящего Уэльс в отчаянии безжалостного дождя.

По лицу Ивы, смешиваясь с дождевой водой, теперь тоже катятся слёзы.

Вся тоска, накопленная за тридцать с небольшим лет, струилась из глаз Ивы. Все обиды. Вся чужая боль, что была пропущена через себя. Тогда, давно, когда она еще не научилась закрываться. Никто не знал. Никто не видел, кроме Ба. Лишь только она одна понимала Иву. Как чужая боль бьёт по ней. Чужая боль и собственное бессилие что-либо изменить. А они шли и шли, эти люди. Несли свои беды. Свою потерянную любовь. Свои утраченные иллюзии. Разбитые мечты. Неслучившееся счастье. Неродившихся детей, пропавших любимых, ушедших близких. Они несли ей все, и отдавали ей свои страдания. А она брала их, брала себе, согревая их добрым словом, намеченной надеждой, призрачным будущим, замками из песка под искусственным солнцем. Она принимала себе их боль, делясь взамен теплом. А потом, когда чаша переполнялась, Иви запиралась в комнате, глухо зашторивая окна, и писала, не зажигая свет. Стихи, фразы, бессвязные обрывки, наброски, рисунки. Обычную мазню. А в особо плохие дни она просто начерно штриховала лист за листом, выцеживая бренди маленькими каплями. И только Ба могла к ней заходить в такие дни. И она делала это с такой легкостью, будто не было ничего более естественного, чем принести пудинг в темную комнату, усыпанную исчерканными листами бумаги. И вместе с пудингом старая леди несла с собой свет.

– Ба. Прощай, Ба. Всё кончено. Тебе не придется больше. Я останусь до скончания веков. Я больше никого не потревожу. Не окачу насмешкой, не разобью ничью семью. Не буду разочарованием родителей. Я не принесу никому ни бед, ни страданий. Не стану обузой и грузом на совести. Мир станет только лучше, если я заберу это все с собой, в этот дождливый сад, где слезы льются с неба.

Лица людей, одно за другим, вставали перед глазами предсказательницы. Их голоса, сливаясь в нестройный хор, перекликались и смешивались. И уходили, покидая её навсегда. Оставаясь лишь тенью воспоминаний, но унося с собой свою боль.

– Я всех их помню, Ба, ты представляешь? Господи, как я хотела их забыть! Зачем они преследуют меня, что им надо? Знаю, так должно было случиться. Ты помнишь, Ба? Мы видели это вместе, но не знали, как понять. Теперь я вижу это. Смотри, она плачет тут, и так горько, что я не могу удержать в себе слезы. Я отдам ей это. Все страдания, что выслушала за свою жизнь. Все беды всех тех людей, с которыми столкнула меня судьба, – Ива подняла к статуе залитое слезами лицо. – Ведь это тебе нужно, правда?

– ПРАВДА?! Этого тебе нужно? Отвечай! Смотри-ка, мне уже легче! – Ива с удивлением поняла, что это правда. Будто груз накопленных обид, чужих и своих, прорвался океаном слез. Сколько же это длилось? Телефон, будто откликаясь на ее мысли, переключился на следующий трек. И тихая грустная медитация сменилась рваным шаманским напевом.

– Или ты хочешь, чтобы я осталась тут вечно? – в женщине вдруг проснулся гнев от мысли, что она бросит Ба в одиночестве. Гнев и стыд. Как она могла хотя бы на миг допустить такое! – Осталась еще одной дурацкой статуей? А потом приманила бы к себе Анну? И девушку-кадета? И кого еще? И мы бы тут стояли и ревели, пока демоны не сожрут весь мир? Ах, как смешно! Отряд хранителей стоит и рыдает. Целый сад ревущих статуй, одна краше другой! Особенно хорош будет тот лысый здоровяк, пускающий слюни в кулак! – Ива и в самом деле фыркнула, представив эту дикую фигуру. – В обнимку с толстячком, горюющим над моим чемоданом, да? – это было ещё более глупая картина и удержаться от смеха было уже невозможно. – Ну, отвечай! Ты ведь живая внутри, как и я! Давай, посмеёмся вместе, что, слабо?

Статуя неподвижна, и, несмотря на требование, Ивейн, не собирается отвечать. В голове проскальзывает мысль, насколько нелепо эта картина может выглядеть с точки зрения стороннего наблюдателя, однако женщина не позволяет себе отвлекаться. Она прекрасно знает, что не лишилась рассудка. Это существо в обличии статуи не имеет ничего общего с произведением искусства из мрамора. Это что-то другое, несравнимо более сложное, древнее, устрашающее.

Ива кричит, и телефон, будто откликаясь на её мысли, переключается на следующей трек. Перед глазами женщины одна за другой проносятся жизни. Накопленные за годы практики истории, которые Ива с ненавистью запирала, будучи не в силах избавиться, в наиболее тёмных уголках памяти. Ивейн всегда знала – для того, чтобы они вернулись все в одночасье, стоит только позвать. Иногда они и вовсе возвращаются сами, без спроса.

И Ива позвала. Чувствуя, как статуя копается в её голове, она смеясь подсказывает ей правильный путь. Бабушка исчезает, слёзы по-прежнему катятся по щекам, в то время как существо впитывает чужие жизни одну за другой. Женщина смеётся сквозь слёзы, представляя рыдающего посреди мраморного леса лысого детектива.

И вдруг чувствует это. Нечеловеческую лютую злобу. Шелестящий шёпот возвращается, оглушая, мир прорезают спаянные росчерки множества молний. Когда ослепительная белизна отступает, Ива с содроганием понимает, что статуя изменилась. Теперь одна её рука указывает в грудь медиума обвиняющим перстом, в то время как вторая по-прежнему стыдливо закрывает лицо. Сквозь скрежет в голове женщина теперь не слышит ни собственный голос, ни музыку. И, тем не менее, отчётливо различает несколько проступивших на белоснежном мраморе трещин.

Ивейн пробирает. Завеса, которая прежде скрывала сущность статуи от её дара, спадает. Женщина чувствует нечто чужеродное и озлобленное внутри пустой марионетки из мрамора – нечто доисторическое, более древнее чем пророчество, Камелот и, возможно даже, само мироздание. Это существо не скорбит – оно питается скорбью. Ужасом, отчаянием, беспомощностью и болью. Ивейн явственно понимает, чего добивается статуя. Она пытается свести свою жертву с ума, запереть её в клетке собственного рассудка, запечатлеть в вечном зацикленном лимбе страдания. Оно хочет наслаждаться и пировать, не прилагая усилий. И оно преуспеет. Потому что преуспевало всегда.

Это существо древнее, чем время. Оно застыло напротив Ивы здесь и сейчас, сентябрьским вечером, на территории замка Эшфордов.
И это существо в ярости.

И тогда она увидела.

Осознание глупейшей ошибки бросило Иву в жар.

Предвидение не лжет, но трактовка - вот то, чем можно обмануться. И это письмо. Господи, конечно, такой ловкий трюк, и такой простой. Кому может прийти в голову, что у хранителя во дворе стоит воплощенное зло? Поворот калейдоскопа - и картина меняется. Дура, дура! Что стоило остановиться в городке и расспросить о хозяевах замка. Наверняка о них ходят зловещие слухи.

Мозг Ивы лихорадочно работал, а лицо профессиональной лгуньи держало улыбку. Пока мы смеемся - мы сильнее. Пока мы держим Бога в себе - нас ничто не сломает. Печаль не угодна Богу, ибо Аве, Мария - песнь радости. Посему возьму и удалю от себя печаль и не опечалю Духа Святого, обитающего во мне. Посему облекусь в веселье, имеющее всегда благодать пред Богом, и буду наслаждаться им. Поскольку веселье творит добро и презирает печаль.
Молитва-заклинание, и святой крест, и задорный блеск в глазах.

Сначала ты играешь роль, потом роль играет тебя. Если смеяться, веселье приходит и правит свой бал даже в царстве юдоли и скорби. Святые угодники, вы только посмотрите, как смешна эта статуя с облезающим мрамором - будто подвыпившая девица с размазанным макияжем, которая вышла из дамской комнаты, думая, что подмалевала губы, а сама увозюкала помадой пол-щеки.

– Милочка, да ты совсем расклеилась, – смеясь воскликнула Ива. – Погляди-ка на этот кошмар, что люди-то скажут! Вся штукатурка посыпалась, хоть маляров вызывай! Да вот сама посмотри, посмейся! Как клоунесса на арене!

Услужливая память подбросила образ Ша-У-Као с картины Тулуз-Лотрека, и Ива тут же нацепила его на статую. Получилась нелепейшая пышнотелая тетка в галифе и желтых перьях, с дурацкой прической, похожей на гусыню с желтым бантом. Хаха, да это и правда весело!

– Смотри, как смешно! – Ива сунула в протянутую руку статуи зеркальце с печатью Соломона на обороте.

Пусть она в него заглянет. Пусть пьет горе сама у себя. Идеально же - замкнутый цикл. Все сыты и довольны!

Но статуя не хочет смотреть. Или не может, потому что одна растопыренная ладонь по-прежнему закрывает утопающее в тени капюшона лицо. Листва живых изгородей, дрожа, трепещет под порывами осеннего ветра. Дождевая вода стекает по лицу, шее, зеркалу и смартфону, по безразличному к происходящему холодному мрамору.

Ива чувствует, что существо продолжает копаться в её голове. Не насытившись драмой, оно вытягивает приятные и дорогие воспоминания, стирает из памяти лица друзей и родных. Женщина уже не понимает – глаза то ли заливает холодная дождевая вода, то ли разъедают горячие слезы. Статуя методично забирает всё, что дорого Иве, всё, за что цепляется женщина. Шёпот на задворках сознания нарастает, становится оглушительным, почти что невыносимым – в этом многоголосом хоре тонет и исчезает безвозвратно струившаяся из слабого внешнего динамика музыка. Смех застревает в горле комком, становится надтреснутым, неестественным.

Ива ясно видит, как мраморную поверхность покрывают всё новые и новые трещины. Змеясь и петляя, они расходятся в разные стороны – статуя стареет на глазах и тускнеет. Не понятно, означает ли это, что Ива одерживает победу в странном противостоянии. Нарастает тревога, как будто трещины свидетельствуют о том, что разрушается только внешняя оболочка, которая из последних сил сдерживает рвущееся в наш мир существо.

Необходимо спасаться. Бежать. Прямо сейчас развернутся и мчаться прочь, не разбирая дороги. Прежде, чем статуя пошевелится снова. И, тем не менее, Ива остаётся на месте.

Новая вспышка на мгновение ослепляет. Моргнув, Ивейн открывает глаза и обнаруживает себя в совсем другом месте. Живая изгородь обрамляет по периметру вымощенную замшелой плиткой небольшую площадку. В центре площадки – знакомое бетонное кольцо дворового фонтана, посреди которого на месте статуи теперь стоит, озираясь, сама Ива по колено в воде.

Женщина различает статую во тьме впереди – она преграждается один из отходящих от площадки проходов. Смотрит налево – видит там ещё один проход, и ещё одну статую на несколько шагов ближе. Симметричные проходы обнаруживаются справа и позади – и каждый раз, когда взгляд выхватывает из темноты новую статую, та оказывается всё ближе и ближе. До определенного момента невозможно держать в поле зрения даже две мраморных фигуры одновременно – и, тем не менее, уже спустя считанные секунды они, перемещаясь только за полем зрения, зажимают Ивейн в кольце диаметром в всего лишь несколько метров.

Четыре статуи одновременно, все останавливаются у бортика бетонного бассейна фонтана. Они идентичны, вплоть до узора покрывающих потускневший от времени мрамор трещин. И каждая указывает обвиняющим перстом вытянутой вперёд руки на Ивейн.

"Я не убежала! Я держусь! Я справлюсь!" – Ива отчетливо зафиксировала эту мысль, вбила ее себе в голову серебряными буквами. Сотни психологических практики были к её услугам. Тысячи советов эзотериков всех мастей. Что-то да сработает. Плюс вера, большой, огромный плюс ВЕРА.

А ведь она не справляется со мной, вдруг осознала предсказательница. Если бы она могла - она пожрала бы меня уже давно. Но ей приходится швырять меня туда-сюда, окружать, маневрировать. Четыре больше, чем одна, и я должна испугаться. Но эти четыре то же, что одна, они одинаковы. Каждая в отдельности слабее.

Поняв это, Ива воспряла духом. Мне не смешно больше - чтож, тем лучше. Самый забавный клоун тот, который не смеется.
Фонтан будет моей сценой. Ареной цирка. Меня окружают огни, яркий блеск зеркал отразит вам обратно всё, что вы попытаетесь на меня наслать. Аплодисменты! Алле, оп! – и, едва шевеля губами, в беззвучно взмолилась: " (Господи, помоги и поддержи меня, аминь)"

– А, здравствуйте, почтеннейшая публика! – Ива осенила себя крестом и шутовски раскланялась во все стороны. Зеркальце всё ещё оставалось в руке, и она держала, его как Тесей свой щит. Так можно видеть всех четверых. – Правда же у нас весело, девочки? Только сегодня и только для вас! Юмористическая английская поэзия!

Ива не стояла на месте. Вертелась волчком, глядя и в зеркало, и поверх него. Патетические жесты, дурацкая клоунада– и глубокий бархатный голос, так нелепо сочетающийся с тем бредом, который она импровизировала на ходу. Шоу Make me laugh для избранных.

- Эшфорду посвящается!
Вот замок, который построил Лорд.

А это фонтан во дворе
Замка, который построил Лорд.

А это статУя, которая долго в фонтане гниёт
В замке, который построил Лорд.

А это протухшая маракуйя,
Которую часто кидают в статУю,
Которая долго в фонтане гниёт
В замке, который построил Лорд.

А это лакей, пожилой и весёлый,
Который таскает в подвал маракуйю,
Которую тухлой кидают в статУю,
Которая долго в фонтане гниёт,
В замке, который построил Лорд.

А вот мажордом, приболевший на голову,
Который влюбился в лакея весёлого,
Который таскает в подвал маракуйю,
Которую тухлой кидают в статУю,
Которая долго в фонтане гниёт
В замке, который построил Лорд.

А вот повариха, танцует чечёткою
С дворецким, слегка приболевшим на голову,
Который влюбился в лакея весёлого,
Который таскает в подвал маракуйю,
Которую тухлой кидают в статУю,
Которая долго в фонтане гниёт
В замке, который построил Лорд.

– Чечёткою! Потанцуем, красотки? Что вы как каменные, а ну давай, пляши! – И Ива, уже и так вертевшаяся, как уж на сковородке, начала лихо оттанцовывать под собственное "хоп! хоп! тум-чикитум-чикитум"

Молнии вспыхивают, проявляя в контрастном негативе окружающий мир. Тени пляшут, многократно искажаясь в тёмных дождевых лужах, в стекающих по мраморным телам рыдающих статуй потоках воды. Звонкий голос Ивы взлетает выше, разносится над закутками зелёного лабиринта, и сразу четыре зрителя наблюдают неподвижно за представлением. Ивейн осеняет – а ведь действительно, неподвижно. Статуи приближались рваными рывками за границей периферийного зрения, с каждым вдохом подбирались всё ближе только затем… Чтобы беспомощно остановиться у границы бассейна?

Ива чувствует, как невольно приподнимаются в победоносной улыбке уголки губ. Она продолжает декламировать более уверенно, громогласно. Она чувствует клокочущую за тонкими мраморными стенками первозданную злобу, и начинает осознавать, что эта злоба продиктована только абсолютным бессилием. Из какого бы времени и измерения не пришло существо, но здесь и сейчас, в реальности Ивы, оно проиграло. Может родившийся среди пляшущих теней плачущий лик всё же был наставлением, а не предостережением?

Последние строки импровизации срываются с губ, и Ива в очередной раз поворачивается навстречу одной из статуй, что грустила без внимания непростительно долго. В горле застревает рвавшийся уже было наружу смешок. Задорная улыбочка стекленеет, и, будто намертво прилипнув к лицу, становится всё более неестественной с каждым мигом. Новая молния озаряет окрестности сполохом, и в ослепительном свете Ивейн отчётливо различает мраморное лицо.



Теперь обе руки статуи в синхронном порыве тянутся к горлу Ивейн, но остаются совершенно неподвижными скрюченные в порыве злобы узловатые пальцы. В тени мраморного капюшона белеет оставшийся совсем без прикрытия оскаленный череп. Нет, это совсем не похоже на череп. Не похоже на лицо, не похоже даже на маску. Чем дольше Ивейн вглядывается в обсидианово-чёрные провалы глазниц, тем более жалкой, никчемной и не имеющейся морального права на сопротивление начинает ощущать себя в сравнении с ЭТИМ.

Оно древнее, чем время. Оно видело зарождение и падение цивилизаций, миров. На протяжении тысячелетий оно питалось человеческой скорбью, наслаждалось страданиями, которыми переполнены человеческие миры. Войны, эпидемии, революции, голод – оно всегда было там. Наблюдало, принимая наиболее подходящую для наблюдения форму. Через пустые глазницы статуи Ивейн видит, как существо десятилетиями стояло посреди фонтанов во внутренних двориках психлечебниц, питаясь страданиями запертых в клетках собственного рассудка людей. За всю бездну времени, за все случаи падений и взлётов, оно устрашилось только однажды.

Через пустые глазницы статуи Ивейн лицезреет совсем другую картину. Ночь, поле, и шагающих навстречу мраку людей. В их руках горят факелы и холодно сверкают мечи, мрачно переливается в зареве пожаров багрянцем броня. Но Ива смотрит на наступающих рыцарей глазами чудовища – и видит синие огни воли, что полыхают в груди. В обсидиановых озёрах глазниц Ивейн вдруг видит своё отражение – и полыхающие в её глазах те же самые ярко-синие огоньки.

Несколько секунд они смотрят один на другого. Человек и чудовище. Скорбь и наследница Камелота. В глазницах статуи Ивейн теперь видит исключительно своё отражение, и озаренные синим светом глаза на перепуганном до полусмерти бледном лице.

Потом изрезавшие потемневший мрамор трещины становятся глубже. Изламываясь и змеясь, они разрастаются, делаясь всё отчётливее, фактурнее, и совсем скоро становится очевидно, что статуе теперь не сможет помочь даже наиболее искусный многоопытный скульптор. Скрюченные пальцы, темнея, отваливаются один за другим, откалываются запястья, складки рясы, ломаются ступни. Дольше всех держится оскаленное в гримасе ужаса и злобы лицо, пока и оно, наконец-то, не начинает ссыпаться. Треугольным осколком в пустое нутро проваливается щека вместе с скулой, ассиметричным шестигранником выпадает глазница. Правый глаз до последнего взирает на Ивейн с укором и злобой, но, в конце концов, уступает.

Женщина остаётся под дождём в одиночестве – лишь мелкая мраморная крошка окружается бассейн фонтана светлым кольцом.

Дождь снова стал ощущаться реальным, мокрым и холодным, ледяные капли отвратительно шлепали по плечам и спине, но приятно освежали разгоряченные щеки.

Ива с некоторым усилием отвела взгляд от того места, где буквально только что находился мраморный глаз, источающий злобу и раздражение.
Кто бы мог подумать, что такое возможно – одинокий ненавидящий глаз. Любой скульптор отдал бы полжизни за такую ужасающую достоверность. Но и полжизни бы не хватило, Она забрала бы всю.

Прорицательница подняла лицо к небу и закрыла глаза, поймала пересохшими губами несколько холодных капель. Они показались сладкими, как нектар. Еще пара мгновений, очистить мысли, отпустить происшедшее.

Она никогда этого не забудет. Невозможно забыть. Нельзя забывать. Предавшие забвению – становятся пусты, как несбывшиеся мечты, осыпающиеся крыльями бабочек-однодневок, сгоревших на подлете к фонарю судьбы.

Предвидение не ошиблось, но как же было разгадать его? Пророчества не лгут, но трактовка - вот где кроются ложные тропки, ведущие в бездну ошибок. Вначале Ива ждала, что статуя – ключ и помощник. Потом подумала, что это было предостережением об опасности, не распознанным вовремя. Теперь же она решила, что это был Путь и Цель. Не ошиблась ли она снова?

Мокрыми ладонями Ива отерла лицо от стекающих струй, огляделась, словно впервые тут очутившись. Пора выбираться из этого фонтана.
Шаг, другой, со смешанным чувством переступить через кольцо мраморной крошки.

Туфли отвратительно чавкают, но вода в них уже согрелась от тепла живого тела, надо постараться не начерпать новой.

"А ведь мы справились, Ба!" – вдруг подумала она и повторила вслух:

- Мы справились!

И громче, почти в крик, чуть охрипшим голосом:

–Я вернусь к тебе,Ба! ты слышишь!

И, представив, как влетает в родные теплые объятия, как вдыхает запах печеньев с корицей, Ива улыбнулась, легко и светло.

Не могу не вернуться.

Ива переступает через бетонный бортик бассейна и выбирается из фонтана. Вода стекает по волосам и лицу, вода затекает за шиворот и хлюпает в обуви. Кажется, что левая щека продолжает тонуть в холодной воде, и как не старается Ива, это ощущение не проходит. Её радостный крик эхом разносится над живым лабиринтом и растворяется в новом раскате грома – Ивейн смотрит в небо. В сполохе молнии становится очевидно, что квадратную площадку не окружает ничто, кроме темнеющей в ночи живой изгороди. Вокруг нет ни деревьев, ни замка, ни неба – только чернота, которую время от времени пронзают возникающие из пустоты росчерки. Окружающего мира нет, его просто не существует – здесь не существует ничего кроме Ивы и созданных статуей декораций, которые начинают рассыпаться под собственным весом.

Осознание приходит неожиданно, резко. Осознание накатывает подобно опрокинутому на голову ушату воды. На самом деле Ивейн никуда не пропадала, не переносилась, не двигалась с места. Это место – лабиринт, безвыходная ловушка. Клетка, созданная статуей для того, чтобы навечно запереть Иву в её собственном подсознании.

На самом деле она, Ива Ивейн, до сих пор лежит в луже на парковке перед главным входом в имение Эшфордов, и смотрит в пустоту остекленевшими, лишёнными осмысленности глазами.

Для того, чтобы выбраться отсюда, достаточно просто увидеть реальность.
Достаточно вдохнуть полной грудью.

Достаточно просто открыть глаза.