Libera me: Redemptio | ходы игроков | I -- Dies irae, dies illa.

Огонь плясал на теле ведьмы. Переливы жидкого, голодного янтаря лизали чернеющую кожу, игриво вздували мыльные пузырьки волдырей. Огонь на плоти. Огонь в сердцах. Огонь в глазах. Левая рука горящей поднялась и указала на них. На него. И он горел рядом с ней. Он чувствовал этот жар. Он шёл волдырями и кричал. Кричал... Но не умер. Он ещё ни разу не умер. Он не умер, а она умрёт. Как умерли остальные. Как никогда, как ни за что не умирал он. Нет, он выживет. Опять. Он будет нести их предсмертный взгляд еще многие годы. Как все годы до этого. Его пощадят. Опять. Его, не их. И что, покарают богохульников небеса за прегрешения? Ниспошлют серу и пламя с небес на грешников, что удумали вершить Их волю? Нет! Никогда! Им послали многие, многие испытания, и они провалили каждое. И что? Мучает их совесть? Снедает изнутри огонь самобичевания? Нет! Его жжёт, его снедает, его сечёт рукотворная плеть. Не их. Тяжесть их грехов они не чувствуют, ведь всю её он легкомысленно взваливает на себя. Уж больно милосерден Флеминг Форбийский. Довольно с него.
– Тьмонеистовые... – Маска мешает рычать в сласть. Маска не даёт смотреть, не видя пепел и отсветы огня. Маска сдерживает. Маска душит. – Тьмонеистовые, божевольные, суемудрые туеса! Уверовали, что вершите волю Чуда?! Посчитали, что дело ваше правое?! И кто решил-то, ха!? Кто у нас нынче богослов?! – Трость едва не хрустит под пальцами лекаря, пока тот сверлит толпу укоряющим взглядом. Как хочется проломить череп-другой, поглядеть, есть там что кроме дуролейской жестокости. ​Пережать зубами сонную артерию, заставив мозг медленно задыхаться. Устроить внутреннее кровотечение, и смотреть как несчастный подонок захлёбывается своей же кровью. И милосердный не выдерживает. И бросается, словно дикий зверь. – Вот ты, дон Марчелло! Забыл уже поди, сколь злокозненно я вправил твоему сынку плечо?! Наверное тем я подло расшатывал духовные устои всего города, не иначе. Ну так хочешь, неси сюда! Я своё зло поправлю! Ах, дон Идальго! Не по моей ли вине батька твой бросил кровью кашлять?! Прошу простить мне это беспринципное преступление! Коль хочешь я верну всё в зад, лишь попроси! –
Лекарь не бьёт - только молвит. Уж он-то едь знает, что ребро или ссадина зарастают сами собой, но обида, стыдоба, раскаяние - ни в жизни. Уж он-то знает, что милосерден здесь был бы удар, но не слово. Да только вышло уже всё милосердие, словно редкое лекарство.
– Ха-я ведь помню, дон Альфредо, как привёл мне ты свою сестрицу - белее кости, и не многим оной толще. Белее вашей совести так точно! Ведь очевидно я подсунул тебе вместо лекарства яд, раз донья Маклина стоит сегодня с нами на этой самой площади! Не ты ли это там, дон Паруччо?! Как дочурка, ха?! Как болезная?! Как тот маленький комочек пота, соплей и веснушек, который ты принёс мне на руках, потому что сама она идти не могла?! –

Неспроста Паоло нашёл Ищущего Покаяния именно тогда - так думалось ему, когда он стоял перед кровожадной толпой, отбросив свой старый меч и вглядываясь в лезвие нового как в зеркало для своей души, с которой постепенно сползал туман беспамятства. Вот она - ещё одна ступень к покаянию. Просто перерезать очередную толпу недовольных простолюдинов, как он делал это огромное количество раз до этого... Пока весь орден не разбился об эти толпы как волны об скалу. Своё нынешнее отражение кающийся видел в лезвии меча, а на эту толпу смотрел как на себя в совсем недавнем прошлом со стороны. Забыться в кровопролитии, и поверить, что эта кровь смоет твои грехи - не может этот святой человек, который клеймит их грешниками, ошибаться.
Ошибался ли тот архиепископ, который отложился в памяти Паоло лишь размытым, но при этом таким чётким образом направляющей руки? Кающийся не знал, а никого из тех, кто мог бы знать, давно уже не было в живых. Что он точно знал - так это что сейчас он не мог позволить себе ошибиться, пытаясь исправить ошибки этих людей. Однако он отнюдь не был искусным оратором - годы службы среди таких же как он почти безмолвных Кающихся этому не способствовали. Всё что он умел - это сражаться... Так может, раз Чудо заставило его вновь мыслить, вновь осознавать всё произошедшее и его роль в этом, он на верном пути? Может в это ужасное время вместо того, чтобы истреблять грешных, нужно защитить праведных?

    Иногда Либертас бывала честна перед собой. "Ведьма" ей никто. То, что творится на площади – проявление идиотизма, глупости и столетий паразитирования Церкви. Ничтожные, мелкие людишки вызывали тщеславное ощущение собственной правоты и еще больше укрепляли в собственной вере. Что-то толпе пытались втолковать де Лопез и Флеминг. Либертас лишь смотрела на Эльвиру. Она могла быть на её месте. Но её спасло Чудо – падение этого проклятого и отвратительного мирка. Гадалку не спас никто. Она выцепила взглядом паренька. "Он возомнил себя инквизитором? Он оболгал нас? Он оболгал МЕНЯ!?", – возмущение и ярость вспыхнули с новой силой.
– Они сделали свой выбор, – дитя Греха двинулось вперед. Шарф спал, открыв горожанам отвратительную пасть еретички. Резко прорезались устрашающие когти. – Они совершили убийство беззащитного, посчитав её порождением Греха.
– Каждый сам решает, как он должен жить, – голос крепчал. Либертас не пыталась донести что-то до людей или переубедить их. Она просто выпускала наружу Гнев. – И если вы мешаете жить кому-то, то вам воздастся по делам вашим.
– Агнец умер, надеясь на своих учеников, – оставалось всего несколько метров. – Они его предали и заставили жить по своим законам. Вы же лишь отвратительные и недостойные существования черви, которые снова хотят заставить жить других по мерзким заветам прогнившей Церкви.
    У девушки не было разумных мыслей. Где-то глубоко внутри она знала, что два глупца-компаньона не простят ей убийство. Где-то глубоко внутри она знала, что бросаться против толпы самоубийство. Где-то глубоко она знала, что она всего лишь чудовище в людской оболочке. Где-то глубоко снаружи. Глаза вспыхнули. Больше она не может сдерживать бурю из ненависти, собственной правоты и бессильной обиды на весь окружающий мир с горьким и кислым привкусом тщетности всех её действий. Либертас резко ускорилась, чтобы устроить бойню и бессмысленно сгинуть.

Если герои сражаются, то могут выбирать - бить в полную силу или пытаться обезвреживать своих противников. Удары в полную силу будут смертельны для погромщиков, каждый из которых имеет лишь 2/6 здоровья относительно наших героев и вооружены вилами, серпами, молотками и топорами. Всего среди них семеро активных бойцов, из которых сейчас попытается атаковать трое - они мешают друг другу, путаясь под ногами у собратьев.

№1 попытается пронзить вилами Диего, №3 - ударить серпом Либертас, №5 - зарубить топором Грешницу. Каждая успешная атака подобного рода нанесет 3/6 урона Грешнице, Милосердному или Диего, 2/6 Кающемуся или 1/6 Ревнительнице. - не работает благодаря убедительным выступлениям Каталины и Флеминга

ВСЕ: испытывают Искушение Гневом, Унынием или Гордыней (на свой выбор и в зависимости от отыгрыша: в большей ли степени поведение горожан разозлило героя, навело на мысли о неисправимости и бессмысленности человеческого существования или же о собственной разумности на фоне этого тупого скота). Гнев увеличит наносимый персонажем урон от прямой атаки, Гордыня будет ранить тех, кто будет пытаться атаковать их, а Уныние снизит силу атаки того, кто атаковал или был атакован носителем этого греха. Но можно и отринуть Искушение, полагаясь на дарованную Чудом силу и знания.

– Вода? Вода вернется? – загудели голоса на площади и шёпоты в переулках за спинами странников. Кажется, среди всех слов Ревнительницы именно это было самым "доходчивым" для озверевших от жажды и страха людей. Но не только, потому что и другие слова ледяным душем проливаются по разгоряченным головам погромщиков. Её громкий и полный праведного гнева голос осаживает толпу, заставляя её медлить.

А хлесткие, полный яда и презрения слова Милосердного и вовсе макают фанатиков в выгребную яму ничтожества. Испепеляя собравшихся взглядом, Флеминг видит, как утыкаются в землю пристыженные взгляды, как опускаются угрожающе воздетые руки с топорами и вилами. И пусть уже поздно спасать невинную жертву этого мракобесия, он принёс истину в это царство тупости и животной злобы. Еще больше подкрепляя слова Милосердного, за его плечом встает угрожающая, как Ангел Гнева на священных иконах, фигура Кающегося с огромным мечом, от одного взгляда на который у простолюдинов пересыхает горло - таким людей можно косить как колосья пшеницы...

– Не... не слушайте чужаков! – побледнел Леандро, явно страшась того, что ситуация может повернуться против него слишком быстро и фатально. – Они искушают вас!
– Заткнись, щенок! – рявкнул на него Диего, в самом деле заставив замолкнуть. – Радуйся, что эти люди не прошли сквозь вас, как нож сквозь масло!

Но... искушение Гневом сейчас сильно, как никогда. Особенно для того, кто уже осознал себя как Дитя Гнева.

Руки Либертас дрожали - но не от страха, а от рвущегося изнутри гнева, от бешенной ярости, которая звала, требовала, алкала лишь одного: пустить им кровь, растерзать на клочки виновных! Воздать им, как они того заслужили! И начавшая было роптать и сомневаться толпа, раскрыв рты, стала свидетелем ужасающей трансформации девушки в нечто... кошмарное.

Когти на пальцах Либертас стали каким-то жутким подобием лезвий величиной с хороший кинжал, так что уже никакие перчатки бы не смогли их спрятать. Предплечья вытянулись и взбугрились скрученными мышцами, как и нижняя пара конечностей, рот ненормально широко оскалился, явив длинные, похожие на акульи зубы, а среди рыжих волос пробились обагренные кровью шипы - теперь Грешница уже едва ли смогла бы скрыть свои "маленькие секреты", став устрашающей пародией на смесь человека, богомола, пантеру и Агнец знает кого ещё, жаждущей крови и боли.

– Демон! – сорвавшимся голосом проблеял один из толпы, а затем истошно завижжал: – ДЕМОН! ДЕМОН!

Леандро было торжествующе поднял палец, чтобы уличить чужаков в служении злу, да так и замер, увидев, как одним могучим взмахом когтей Либертас буквально разорвала на куски попавшегося ей на пути человека, так что стоявших поблизости залило фонтаном крови и забросало потрохами пополам с обрубками тела.

– Агнец спаси нас... – одновременно упавшими голосами прошептали донна Канделария и Диего, видя это.

И теперь визг и панический крик охватил уже всю площадь, а острое железо в дрожащих руках вновь было выставлено в сторону преображенной Грешницы и боя уже было не избежать.

Когда на площади вдруг развернулась кровавая баня из-за неуправляемой Либертас, Катарина ощутила... нет, не гнев. Какую-то глубокую и бессильную тоску, из-за которой пальцы едва не отпустили рукоять меча. Доколе? Доколе Чудо будет испытывать их на прочность? Сколько ещё предстоит сражаться и убивать, чтобы Божественное где-то там, вверху, наконец кивнуло головой и изрекло, что люди заплатили сполна? Ревнительница заглянула вглубь себя и поняла, что уже не может относиться к Чуду так, как раньше.

Но всё же.. всё же вера её ещё была жива, и она требовала что-то предпринять, чтобы остановить творящееся кровопролитие. Воздев очи к небу, и вновь не найдя ответа, воительница опустила взгляд опять на "бренную землю". На монстра, которым обернулась Либертас, несмотря на все её предостережения. Тяжко вздохнув – словно сожалея о том, какая судьба настигла рыжую (не могла же она и вправду сожалеть о душе .этой проклятой? Не могла же?), дева подняла повыше щит и двинулась в толпу. Она знала одно: что бы ни послужило причиной превращения Либертас, теперь она не остановится, пока не перебьёт всех в Таранто. И даже после того, что они сделали – Рвнительница считала что это слишко высокая цена.

— Все прочь! Держитесь подальше и сохраняйте строй! — крикнула она жителям Таранто. — Паоло! Окажем этой безумной последнюю милость! Ad majorem Miraculum gloriam!

Вина. Поддался слабости, потерял бдительность, размяк, впустил смуту в своё сердце. Думая, что увидел путь к покаянию, оступился с него...
Гнев. Проклятая тварь! Слабовольный идиот! Нужно было прикончить её ещё тогда! Её кровь должна пропитать землю до черноты!
Страх. Однако чем он тогда будет лучше неё? Должен ли быть? Неужто действия важнее помыслов и внутренней чистоты? Неужто это и есть покаяние?
Эти и многие другие чувства раздирали Паоло - ничтожно мало, чтобы человеческий глаз мог заметить этот период замешательства, и слишком долго, чтобы когда-либо забыть это. Едва на иссушённом древе вновь пробились первые зелёные ростки, их вновь поразила порча, и вновь была выжжена очищающим пламенем. Оно ещё не очистилось. Ему ещё нельзя позволить разрастись. Они же... В них Паоло продолжал видеть себя прежнего. Они отчаялись куда сильнее, чем он тогда, и были обмануты, он же запятнал свою душу тьмой, а свои руки - кровью по собственной кощунственной воле. Раз он заслужил шанс на покаяние - неужто недостойны они? Даже если так, это - не та смерть, которую они заслужили. Тяжёлое, сухое дыхание выражало миру такую же сухую решимость, толкавшую кающегося в направлении грешницы, и даже капавшая с пронзённых шипами ладоней кровь не могла её смочить. Ad majorem Miraculum gloriam.

– ЛЕАНДРО! – неистово проревела Либертас. Едва ли она действительно осознавала все свои действия и едва ли могла сейчас понимать чужие слова. Но свою главную цель она помнил. – ТЫ НЕДОСТОИН ЖИТЬ!
    Гнев заглушил даже боль: боль от трансформации тела, хруст которого отчетливо был слышен даже в начавшемся хаосе. Колени выгнулись назад, по лицу прошли трещины, местами отпала кожа. Она стала чуть выше и на человека похожа лишь весьма и весьма отдаленно. Если не приглядывать ночью в бредущую в тумане фигуру. Саму еретичку эти мысли не волновали – как и остатки крестьянина, его кровь и потроха, замаравшие её новую форму. Они сами выбрали свой путь. Как и её бывшие компаньоны, которые сквозь багровую пелену еще можно было распознать.
– ИДИТЕ ВОН! – разумеется, фанатики воспользовались случаем. Еретичка... Не была равнодушна к их смерти, в отличии от крестьян, но направленный гневом разум не сдерживался и лишь где-то на краю остатки разума заставляли бить самую защищенную цель.

Закрывшиеся чёрной вуалью глаза впились в обезумевшую грешницу радужками без зрачков. В их невидимом за чернотой линз янтаре отразились залитые кровью стены форбийского лазарета.
– Ярохвостая... – Тихо прорычал медик, со скрипом стискивая зубы. В нормальных обстоятельствах его заинтересовало бы необычное ощущение треугольности этих самых зубов, однако сейчас лекаря больше заботила безумица, рвущая его пациентов на куски.
– Костёр! – Потребовал он от паникующей толпы, охаживая тварь которую когда-то звали Либертас клювастой тростью, будто боевой киркой. Взявшийся из ниоткуда мышечный тонус, отродясь не виданный адептом тонкого интеллектуального искусства также укрылся от пытливого ума за толстой пеленой адреналина - жидкого, текущего по жилам воплощения ярости милосердного на весь свет.
– На костёр полоумную! Сожгите сегодня хоть кого-то по настоящему виновного! – Раздвоенный язык выплёвывал каждое слово будто язвительное проклятие всем живым и мёртвым, словно требование жестокого владыки нерадивым слугам.
– Иль не вы взялись нынче чинить божий суд аки инквизиторы-ведьмоловы!? –

№2 попытается ткнуть вилами Либертас. №5 - зарубить топором Диего. №7 - резануть серпом Флеминга.

"...Dies irae, dies illa, dies tribulationis et angustiae, dies calamitatis et miseriæ, dies tenebrarum et caliginis, dies nebulae et turbinis, dies tubae et clangoris super civitates munitas et super angulos excelsos.

...День гнева — день сей, день скорби и тесноты, день опустошения и разорения, день тьмы и мрака, день облака и мглы, день трубы и бранного крика против укрепленных городов и высоких башен..."

И настал этот день для маленького Таранто, который казался последним бастионом порядка среди нахлынувшей на Санкторум тьмы и безумия. Выкрики горожан слились в один беспорядочный гвалт, в который добавились ноты истерического визга, когда изменившаяся Либертас выпрямилась над толпой, возвышаясь над ней на вытянувшихся конечностях, словно кошмарный сон наяву. Она наступала на людей, заставляя их пятиться в ужасе. Какой-то отчаянный ткнул Либертас вилами в бок, но тут же с причитаниями шарахнулся прочь, споткнувшись и уползая на корточках, боясь мести.

Старый солдат Диего, беззвучно шепча молитвы, остекленевшим взором высматривал среди мечущихся на площади фигур донну Канделарию в ее черном платье - и, улучив момент, ринулся на её спасение, крепко сжимая древко копья и стараясь превозмочь боль в своей старой ране. Оттолкнул одного, другого - и рухнул на мостовую, обливаясь кровью, потому что один из погромщиков с перекошенным от страха лицом рубанул его наотмашь топором. Но солдат вновь поднялся, тяжело опираясь на древко - а его обидчик тут же лишился головы от косящего взмаха руки Либертас и безголовое тело покатилось по мостовой, очистив Алатристе дорогу.

Тяжелая трость Флеминга, укрепленная яростью Милосердного, наконец-то позволившего себе это чувство, обрушилась на бедро монстра, а меч Ревнительницы полоснул по запястью, отбивая в сторону когти - но этого было ещё недостаточно, в то время как один небрежный взмах руки Грешницы мог бы освежевать почти любого из ее противников, исключая только закованных в доспехи Паоло и Каталину.

Но на месте следующей жертвы Грешницы встал Непрощённый - и он двигался в её сторону так, словно жаждал принять любую ярость и боль, которую она только сможет ему дать в своем новом обличье. Хлещущий удар когтей, раздирающих сталь доспеха и плоть! Но Кающийся лишь отшатнулся, чтобы затем с заставляющим вздуться жилы и мускулы ужасным усилием обрушить на Грешницу "Cupidus Luella", "Жаждущий Искупления", и рассечь её надвое одним беспощадным, как меч палача, ударом.



Настоящее море крови выплеснулось из зияющей раны, забрызгав горячим потоком толпу и заставив её закрыть лица - а когда дрожащие ладони отнялись от перепачканных бледных лиц, возле разрубленной пополам Грешницы возвышался лишь Непрощённый, который и сам едва держался на ногах. Серпы, топоры и вилы один за другим со звяканьем падали на окровавленные камни мостовой из трясущихся рук, а люди опускались на колени перед страшным мечом и теми, кто стоял за ним.

Раздался звук удара, сдавленный стон и громкая брань знакомым нашим героям хриплым голосом:

– Щ-ЩЕНОК! – истекающий кровью Диего возвышался над валяющимся на земле Леандро, приставив копье к его горлу. – Одно слово донны - и ты отправишься на суд Чуда.

Трактирщик и остальные больше не удерживали Канделарию, но та сидела неподвижно на мостовой, будто сломанная кукла. Из-под её темной вуали не доносилось ни слова, ни шепота - и судьба её пасынка так и застыла в неопределенности. Костёр, на котором нашла свою смерть Эльвира, уже отгорел и теперь источал лишь дым, слабеющий с каждой минутой.

– Вода вернулась, донна! – раздался дрожащий голос какой-то женщины со стороны городских переулков. – Колодцы наполняет вода!...

Но Канделария продолжала сидеть неподвижно на осыпанной пеплом земле, а наступившая тишина становилась всё более и более давящей.

– Словно стервятники... – зло прошептала Либертас, на чьем лице застыла искаженная улыбка. Смерть оказалась болезненной но не ужасающей. И даже привычный гнев медленно рассасывался, поддерживая остатки жизнь в наполовину разрубленном теле. Она перевела взгляд диких злых глаз на пленного Леандра. – Убейте эту!.. Кха-кха... ТВАРЬ! Это мерзкое... Порождение церкви.
– Вы... – свистя разрубленным легким, Либертас с трудом попыталась посмотреть на своих убийц-компаньонов. Наверняка они даже не попытаются лицемерно отвернуть взгляд... Злые, кислые мысли вытеснила цель. – Когда вы... Прибудете к Древу... Тот... Кто станет Агнцем... Должен будет принять решение самостоятельно... Не руководствуясь... Чужим долгом... И чувством вины... Раз я... Не смогу...
– Грех не что-то... Плохое... Пока вы следуете... Своей воле... – сложно сказать, что испытывала Либертас. Ярость от "предательства" (пусть она и знала, что она никто этой троице), обида от того, что ей не удастся достигнуть цели, облегчение от того, что эта ноша на чужих плечах и наивная надежда, что два фанатика поймут её слова. Если новый Агнец будет ведом чувством вины или бессмысленным и насквозь прогнившим долгом... Новый мир станет еще хуже старого. А в доктора и его жертву она просто не верила. – Либертас из Кампелье... Требует от вас... Следовать собственной воле...

– Ерпыль лободырный!.. – Плюнул лекарь фанатику с серпом, прижимая раненную грудь одной рукой и открывая саквояж другой - работы у него будет вдоволь. – Я не стану притворяться беспристрастным судьёй в данном вопросе... – Заметил Флеминг перевязывая собственные раны, чтобы иметь возможность обработать чужие прежде, чем кровь окончательно покинет его организм. Ощущение тугих повязок и прижигающей смеси остудили форбийца достаточно, чтобы вернуть ему привычную манеру речи и заставить поразмыслить над случившимся с позиции отличающейся от таковой раненой вороны.
– Однако моей настоятельной рекомендацией является жёсткое наказание для участников сего безобразного погрома. Смертная казнь была бы актом черезмерным, но минимальные санкции попросту необходимы. – Убедившись что не собирается умирать прямо здесь и сейчас, милосердный поспешил к Диего, не удосуживаясь даже закрыть чемодан, лишь придерживая его, чтобы медикаменты не вываливались.
– Освободив источник от существа, препятствовавшего корректному протечению вод, мы с компаньонами пришли к выводу о необходимости формирования гарнизона, оберегающего тот драгоценный водоём. Сим я выношу на обсуждение создание таковой сторожевой службы из числа проявивших себя не с лучшей стороны в рамках сего прискорбного инцидента. – Следующим во Флеминговом списке был покаянный Паоло. Лекарств способных помочь с его ранами оставалось не много, однако милосердный постарался выжать из них всё, что требовалось для выживания его пациентов.
– Раз уж они сами так стремятся натворить праведных подвигов. Пристанище найдут в часовне, а провиант им раз в уговоренный срок могут носить родные и милосердные из сограждан. –

Каталина с каменной отрешенностью созерцала происходившее на площади: в какой-то момент восприятие мечницы попросту решило отключиться, чтобы под грузом скорби, злости, обиды и ярости не превратить Ревнительницу в палача, карающего всех без разбора. Когда дева наконец пришла в себя, всё было уже кончено, и, к её удивлению, на ней не было даже царапины. Удивительно, но Либертас почему-то предпочла атаковать не её, а Паоло, вместо того чтобы закрыть их спор, предпочла атаковать Кающегося.
— Глупая, самонадеянная девчонка, — пробормотала Лопез, опуская меч в ножны. Несмотря на кровавую баню, которую устроила обращенная грешница, всё произошедшее Ревнительницей воспринималось скорее как человеческая трагедия: страх породил ненависть, ненависть породила чудовище.

— Я думаю, вы правы, брат Флеминг, — кивнула Ревнительница Флемингу. — Хотя я думаю несколько наоборот, смерть – слишком лёгкое искупление для этих людей... пусть отныне они живут столько, сколько понадобится им для искупления этого страшного греха. Не важно, кто отправится на защиту, а кто останется здесь – все эти люди теперь должны будут работать во искупление своей вины. Денно и нощно, денно... и нощно.

Присказка сопровождалась выразительным взглядом в сторону Леандро. Такого смутьяна возможно было опасно оставлять в живых... но Лопез одернула себя: здесь была тонкая грань между рациональностью и острым желанием кого-нибудь всё же умертвить.
— Диего, позаботьтесь о донне Канделарии, — крикнула она солдату, а затем обернулась к жителям Таранто. — Принесите воды, соберите убитых, и да, не забудьте и дитя греха тоже. Может она и еретичка, но теперь ей отвечать не перед нами, а перед Чудом. Нам же стоит относиться с уважением ко всякому мертвому. Похороните убитых, а завтра я соберу отряд, который будет защищать Источник. Ну, пошевеливайтесь!

Ещё один натужный выдох вырвался из груди Паоло в аккомпанемент лязгу металла и хрусту костей, когда он нашёл в себе силы окончательно сдавить голову грешницы своим сабатоном. С грохотом Cupidus взвалился на плечо, обдав изрезанную как капусту кирасу горячим потоком нечистой крови, практически сразу смешавшейся с его собственной. Она наконец была мертва. Последнее усилие поставило жирную, кровавую точку в этой истории. Кающийся взвалил на плечи истекавший нечистой кровью Cupidus - всё было конечно.
Оглядев толпу, не способную выдавить из себя и слова, Паоло отшатнулся и несколькими неровными шагами добрался до стены ближайшего дома, где и рухнул на землю, запрокинув колпак на выступ в стене. Натянулись и силились расслабиться вновь рассечённые когтями еретички мышцы, бешено билось сердце, так и норовя буквально вылететь из груди, а жар чёрной крови и леденящий душу ужас, видневшийся в широко распахнутых глазах жителей Таранто - всё это было... Прекрасно. Сидевший в обнимку со своим мечом Паоло был подлинно счастлив, хотя ни один из окружавших его людей, испытай он хоть десятую долю того же, что и он, не смог бы сказать такого о себе. Он не сдался. Перешагнул через ещё одно препятствие на своём пути к искуплению. Горел ещё ярче, очищаясь от греха, и ничто в мире не имело для него сейчас большего значения.

Прислонившись к стене (и оставив на ней окровавленный след), Непрощённый сполз на мостовую и погрузился в благостный океан осознания исполненного долга и искупленной - пусть хоть на какую-то крошечную крупицу, - вины. Он уже не замечал, как корпит над его ранами Милосердный и как беззвучно шепчут благодарственные молитвы женщины и старики, покинувшие укрытия в своих домах и преклонившие колени, чтобы засвидетельствовать почтение своим спасителям. Обугленное тело Эльвиры уже кто-то освободил от веревок и бережно снял со столба, укрыв белой тканью. Изуродованные яростью Грешницы тела горожан и её собственное искаженное и изрубленное тело унесли прочь, чтобы подготовить к погребению. О разыгравшейся на городской площади теперь напоминали только тлеющие угли костра и кровавые пятна, медленно исчезающие под хлопьями пепла.

Диего же, наскоро перевязанный Доктором, помог подняться донне Канделарии. Вернее, она поднялась сама, лишь из вежливости и благодарности приняв руку старого солдата. Её взгляд под опущенной вуалью казался темнее обычного, а в хрупкой старческой фигурке поблескивало что-то зловещее и стальное.

– Благодарю, Диего. – тихо сказала она и солдат смутился, отступая в сторону. После чего пожилая номинальная властительница Таранто безмолвно прошествовала мимо склонивших головы бунтовщиков и бледного как смерть Леандро к Ревнительнице и остальным спасителям города. Её походка была чуть пошатывающейся, но целеустремленной, словно женщина наконец обрела опору внутри себя и приняла какое-то решение.

– Благодарю вас за ваши лишения и жертвы. – она поклонилась в сторону выжившей троицы и чуть задержала взгляд на останках Либертас, но тут же отвела его в сторону. – Теперь и я вижу, с чем вам пришлось столкнуться там, у Источника. А вы сами видите, до чего довёл Грех людей здесь...

– Я испытываю вину из-за того, что не сумела сдержать это безумие, не сумела воспитать своего пасынка должным образом, сделав из него праведного человека, а не испорченное дитя. Я и все эти люди... мы виноваты перед теми, кто проливал за них свою кровь, кто рисковал своими жизнями и рассудком, пытаясь вернуть дар Святой нашим землям - воду. – в голосе Канделарии слышались скорбь и горечь. – Я чувствую себя... бесполезной развалиной, которая давно живёт прошлым и не способна вести людей в будущее. Возможно, пришло время что-то изменить и... объявить достойного человека новым Хранителем Таранто. И я не знаю никого, кто справился бы с этим лучше, чем отважный дон Алатристе.

– Донна Канде... лария, не нужно! – запротестовал изумленный солдат, но та покачала головой.

– Ты доказал, что достоин этого. И ты справишься, я уверена в этом. Что касается решения почтенных Милосердного и Ревнительницы в отношении бунтовщиков... – Канделария на сей раз даже не удостоила жалких мятежников взглядом. – ...Я думаю что это мудрое решение и наименьшее из тех зол, что мы можем выбрать сейчас в этот темный день. Пусть это будет моей последней волей на месте Хранительницы этого города.

Она вполоборота повернулась к притихшим бунтовщикам и своему пасынку, который замер, ожидая слов мачехи.

– Вы навсегда оставите этот город и станете стражами и узниками Источника. Это слишком почетный долг для таких негодяев, как вы, но те, кто имел полное право лишить вас жизни, оказались к вам беспримерно великодушными, как сам Агнец бывает великодушен к заблудшим. Больше мы с вами не свидимся. Молитесь за свои души и искупайте свои грехи.

С этими словами донна Канделария медленно побрела в сторону своего дома, оставив Диего руководить горожанами и приводить город в порядок.

В эту минуту Ревнительница почувствовала, что кто-то пристально смотрит ей в спину . Это оказалась Лаура - та самая девчонка, которая называла чудовищного человекобыка Матео другом! Значит она всё-таки добралась до Таранто! И, к сожалению, стала свидетем этой ужасной сцены... Но несмотря на явное потрясение, девочка выглядела озабоченной каким-то важным вопросом или просьбой к Ревнительнице, словно ловила удобный момент, чтобы к ней обратиться, но всё не решалась.

– Эта красивая дама в белом... Она просила вам передать... Очень просила... – сбивчиво начала Лаура, стеснительно опуская взгляд, в то время как Каталина силилась понять, о ком идет речь. Все женщины, что были на площади, были одеты в бурое, серое или черное. Все, кроме...

Ревнительницу обожгло осознанием - кроме Эльвиры, укрытой простыней, похожей на саван. Она обратила взгляд на несчастную жертву "охоты на ведьм" - та лежала неподвижно на своем месте. Лаура назвала её красивой? Может быть раньше она и была такой, но теперь не взглянешь, не вздрогнув...

– Просила передать... – собралась с духом Лаура. – ...Что Правосудие обретет утраченную Силу, если будет не слепым, а зрячим... Кажется так. Надеюсь, я ничего не перепутала. А! И еще она приглашала вас к себе в гости, да! Кажется всё. Спасибо, мне пора!

И девочка поспешила прочь, явно переволновавшись от всех событий этого дня. День же, заполненный множеством дел, незаметно прошёл и сменился ночью, которая уже не была такой непроглядной и безнадежной, как прежде, ведь теперь город вернул себе драгоценную воду - а значит и надежда на выживание вновь появилась у каждого его обитателя.

Кочнув головой в знак согласия со словами доньи, лекарь подошёл к кадавру чудовища, с которым он проделал этот долгий путь. Его манил не только научный интерес - теперь, когда горький смог чёрного костра был лишь мрачной тенью в поднебесье, а кровь перестала стучать тревожным маршем в висках, лекарь не мог не заметить... Перемен. Перемен в том, как ощущается бытие. Как течёт из пореза кровь. Как сжимают трость с саквояжем длани и как стучат по кладке стопы. Как бряцают зубы за толщей маски. Он стал другим. Он стал похож на неё. На них.
– Дон Диего, как у нового хранителя Таранто я официально запрашиваю с вашей стороны разрешение на исследование останков этого существа. Изучение позволит выявить слабости и помочь защититься от подобных ему. – Глаза видят больше, чем должны. Уши приникли к скальпу, словно в вечном напряжении. Чуть свистит дыхание - нос словно вдавлен жестоким хуком глубже в голову, словно хрящь в нём изъят или разъеден, откушен.
– Дон... Брат кающийся. – Ощущение остроты собственных зубов непривычно раздвоенному языку, а сам он непривычен чуть вытянувшейся челюсти. Пальцы кажутся чужими, сжимая белоснежную ладонь, загадочным образом нетронутую при убийстве бывшей владелицы.
– Мне очевидна поспешность подобных предложений, и всё же я смею предложить вам новый поход. Не вскоре, разумеется, однако рано или поздно мне понадобится совершить паломничество в один из близких монастырей за новыми медикаментами. В опасности путешествий по нынешним дорогам вы имели честь убедиться сами, а потому сим вам предложено послужить попутчиком и стражем в этом теоретическом путешествии. – Чуть шелестит кожа под плотными одеждами, царапаясь еле проступающими чешуйками и немногими перьями. Скрывать. Всё придётся скрывать. Не то, чтобы это что-то новое - и раньше считанные единицы видели Флеминга Форбийского без маски и тугих лекарских одежд. Теперь же число им будет нуль. Его это вполне устроит.

Тревожно начинался этот день, ужасно прошёл и странно заканчивался. Уж кого Каталина точно не ожидала увидеть рядом с собой, так это Лауру., передающую ей... послание от мёртвой гадалки? Странно, но ведь они с ней даже не общались, вроде бы... Но ещё непонятнее было то, что девчушка ей передала. "Не слепым, а зрячим"? Но она вроде бы и не собиралась себе выкалывать глаза! Или же она как-то связана с сарабандой, которую ниспослала ей святая Долорес?

В общем, вопросов было больше, чем ответов – и Каталина так задумалась, что упустила момент, как Лаура растворилась в толпе! Эх, она ведь явно понимала больше, чем сказала! Раздумывая над этим посланием, Ревнительница молча удалилась с площади, погруженная в свои мысли. Даже то, что произошло между Канделарией и Диего, уже не так трогало воительницу. Погруженная в свои мысли, девушка покинула площадь, не проронив более ни слова. Свои стопы она направила, разумеется, к дому Эльвиры. Может быть, там найдётся хоть какая-то подсказка.