Gaudium magnum nuntio vobis | ходы игроков |

Фридрих
Мечи бьют о щиты. Deus Vult. Кажется, будто чёрные кресты стучат, словно ваши сердца. Deus Vult. Ты готов, как никогда прежде: весь путь позади усеян телами сарацинов и лишь стены Ершалаима остановили - нет, ненадолго задержали - тебя. Deus Vult. Твои братья-рыцари смотрят на тебя, следуют твоему примеру - ты первый среди равных, командор. Deus Vult. Ради этого дня ты был рождён, воспитан и обучен. Deus Vult! Рука крепка, меч - остёр, щит - надёжен. Deus Vult! Ты убил многих. Deus Vult!

Но твой отец замолвит за тебя словечко на небесах. Deus Vult! Deus Vult!

DEUS VULT!!!

Эленор
Перед боем Мадонна поцеловала тебя в чело, назвала своей ласточкой. Ты - та, кто принесёшь оливковую ветвь этому миру, утопив его в крови, как того требуют ангелы. Их голоса, некогда слышимые далёким шёпотом, превратились в нескончаемый, невыносимый небесный хор. Они поют так громко, что небеса алеют, а перед глазами встаёт золотая, искристая пелена. Ты чувствуешь, как за твоей спиной раскрываются крылья, когда ты призываешь союзников в атаку, тебя окутывает серебряное свечение. Твой голос - их голос, их песнь - твой гнев, кровь сарацинов - вино, что утолит жажду прекрасных существ.

Михаил смотрит на тебя со слезами счастья. Ты тоже плачешь - насколько он прекрасен в этот миг! Этот момент стоил тысячи жизней, что унёс твой клинок - и всех, что ещё унесёт.

Натаниэль
Ещё вчера тебя сторонились. Сегодня - смотрят во все глаза. Глупые, они думали, что отправились в ад. Ты же носишь адские муки с собой. Вот и сейчас, замерев в благоговении перед воротами Иерусалима, отравленный ядом нечистого, умирающий, медленно, мучительно, от хвори, насланной им, ты ощущаешь каждым членом своим смерть, жар, зуд нестерпимый. Но душа твоя устремляется вслед за взглядом в небеса, подпираемые великими стенами Священного Города. Там, на родине, ты не ведал, что он существует - лишь верил, беззаветно и искренне. И вот сейчас ты видишь город, описанный в Святом Писании и понимаешь, что если он существует, то и всё прочее - правда.

Ты давно не веришь в прощение Его. Но всё равно каешься за грехи прошлого, что нельзя искупить. Он не простит тебя - но твоя последняя жертва будет знаком высшей верности. Ты - блудный сын своего Бога, пришёл понести заслуженное наказание, лишь бы только получить шанс сказать Ему о своей любви - любви глупого, проклятого тела идеального убийцы, чья последняя надежда лишь на то, что ужасная хворь не запятнала твою бессмертную душу.

Анна
Ты никогда не видела столько людей: даже до того, как тебя отдали в монастырь. Но нет той робости, что могла бы ты ожидать от себя, лишь твёрдое намерение выполнить свой долг, возложенный Всевышним. Всю дорогу ты заботилась о раненых и увечных, тех, кто присоединился к Походу не будучи ни воином, ни рыцарем, ни храмовником. За долгие месяцы дороги ты стала для них матерью - и сейчас они стоят подле тебя, готовые защитить от изогнутого клинка, страшных клыков и ядовитых когтей сарацинов. Ты молилась за них - ты знаешь каждого по имени. Ты помнишь, как зовут их детей и пращуров.

Ты знаешь, ради кого несёшь сегодня свой крест.

Общее
Три тысячи сарацинов бегут на вас с диким рёвом чудовищ. Вы видите, как горят их глаза, алчущие крови, как скалятся из-под шеломов их пасти. Они страшатся вас, но Салаха ад-Дина они страшатся больше, а он дал приказ уничтожить требушеты, что уже заряжают камни. Вы же понимаете, что нет иного пути, кроме как брать штурмом стены. Вы неминуемо схлестнётесь...

Сейчас.

Колокола звенят. Они звенят равно в церквях родного Неаполя, на запятнаных одеждах, в разуме идущего в бой мертвеца. В их голосах слышится голос небес. Он требует. Он жаждет.
- Взгляни! -
Рычит мертвец, бросаясь в бой. Он стремится сблизиться с сарацинами насколько может - коль их не настигнет топор, так догонит хворь.
- Взгляни как имея могильный камень я вершу твою волю, Господи! -
Топор с жадным чавканием прогрызает свой путь сквозь доспех и плоть. Кажется они кричат, моля о пощаде на своем наречье. Но лазарит не слышит мольбы - в ушах гремит панихидой звон колоколов.
- Прими! Прими мою жертву, ибо я отправляюсь в мир под шестью футами, Господи! -
Под туникой кровоточат язвы и разливается гной. Но мертвецу не престало печься о своём здоровьи. Пусть кровь смешается со зловонной жижей - это тело не станет ему противно более, чем уже есть.
- Прости! Прости своему блуднуму сыну прегрешения, что сам он простить не в силах, Господи! -
Удары стучат по доспехам. Кажется его ранили, но боли нет. Есть лишь покаяние. Есть лишь смерть, что вышагивает с крестоносцем шаг в шаг.
- Ответь! Ответь, средь бесов ли мне каяться всю вечность, или пить вино со святыми, Господи?! -
Но небеса не отвечают. Лишь требуют больше крови, больше покаяния, больше смерти. И Натаниэль даст небесам то, чего они желают!

Крики боли и ярости, лязг металла, шум крови в ушах все это сливалось в одно, в одну общую песню, песню битвы...Блок щитом, разворот, удар и вот кровь очередного неверного окрасила клинок. Его крик переходящий в бульканье и вот на его месте очередной неверный. Удар, удар, щит, и вот со стены летит стрела, закрыться щитом, укол, и вот клинок погружается в незащищенное бедро сарацина и тот с криком падает. Резкое движение меча и вот очередной противник пал...
Сегодня пред Фридрихом много врагов, больше чем когда либо, но ветеран сотен битв не испытывает страха, он уже давно победил его. Это была одна из первых его побед. А сегодня Фридрих делает то, ради чего и пришел в этот мир, карает врагов Господа, карает волков, что смущает стадо Его. А если он падет сегодня...То это хороший день чтобы умереть...
и вновь пред Фридрихом очередный визжащий от страха враг, размахивая топориком, он напоролся на мечи его братьев и отпихнув его мощным пинком он наис косок рубанул следующего, с силой нанес удар щитом и раскрошил лицо другого, а после насадил на меч третьего. Смотря в его глаза полные боли и отчаянья, Фридрих равнодушно крутанул клинком и вытащил его. Во круг него образовалось пустое пространство и рыцарь громким басом прокричал:
- Не отсупать братья! Сегодня мы впишем свои имена в истории! Сражайтесь и умирайте с честью, как истинные воины Христовы! Ярость и вера вот наше истинное оружие! Впереди враг, а позади нас Бог. Сражайтесь и умирайте, но позор падет на того кто сделает хоть шаг назад!

Стены Ершалаима сияют, озаренные небесным светом, но скоро засияют они еще ярче, когда истинный Бог вернется. Ершалаим – город где жил сын Божий, где пролилась Его кровь ради людей не может быть осквернен.
Небесная благодать изливается на воинов Света – это Великая Мать дарит свое благословение тем, кто идет во Славу сына Ее. Свет отражается от металла доспехов, раскаленный воздух дрожит, искажая несущееся воинство неверных - словно бесы пляшут под стенами Святого города. Только бесы – последняя линия обороны, но бесы – ничто, перед Волей Его!
Анна сморгнула выступившие на глазах слезы, подняла голову к выбеленному жарой небу, впитывая благодать. Она чувствовала ее каждой клеточкой измученного походом тела, каждой черточкой поющей души. Они – божье воинство и Бог с ними!
Монахиня, в запыленном сарацинскими песками и пеплом платье обвела взглядом стоящих рядом с ней воинов – белые плащи посерели, алые кресты на них выцвели, но все равно, каждый, кто был здесь сиял внутренним светом веры. Бог сохранил жизни самых достойных. Иных, проверил Волей своей в крепости Веры – вот, Уильям, крепко сжимает меч, щурясь единственным, грозно горящим, глазом. Другую сторону его лица избороздил ужасный шрам, лишивший его глаза. Он поворачивается к Анне и улыбается, прижимая к груди кулак в латной перчатке. Вот Жерар, морщась от боли в незажившей руке, сжав челюсти, всматривается в приближающуюся волну сарацин. Роберт, Гийом, Гуго… Она знает их всех и тех, кто приходил излечить тело и тех, кто приходил за излечением мятущейся души. И помнит тех, кому не посчастливилось быть сейчас здесь, но все они умерли с именем Бога на устах и смотрят сейчас с небес, питая душами своими ангелов небесных.
Волна сарацин приближается с каждым ударом сердца. Но, словно морская волна, украшенная грязной шапкой пены, она разобьется о скальный утес истинной Веры.
apud Deum, et amoris in corde me...
Анна крепко сжала в руках испытанную в боях палицу и все громче, перекрывая грохот …
- Exorcizamus te, omnis immundus spiritus, omnis satanica potestas, omnis incursio infernalis adversarii, omnis legio, omnis congregatio et secta diabolica, in nomine et virtute Domini Nostri Jesu…

Ангелы пели о стенах Белого Города у колыбели Элеаноры. Ангелы нашептывали ей о Белом Городе среди выжженной пустыни во время ее детских игр. Ангелы пели о нем в день, когда игле и кудели она предпочла меч. Их тихая пестнь сейчас звучала громогласным гимном, а перед ней лежал он, Белый Город.
Город, чьи стены падут и чьи белые камни окрасятся алым. Алое на белом - подобно плащам Госпитальеров. И крыльям ангелов.

- Angele Dei*, - потрескавшиеся от жары губы шепчут молитву, - qui custos es mei**.
Элеанора повторяет одну и ту же молитву раз за разом, будто и не учила ее кормилица десяткам других.
Она повторяла эту молитву, когда впервые поставила ногу в стремя своего коня, отправляясь в поход. Она повторяла ее во время долгих переходов через пустыню. И она произносит эти слова, призывающие в помощь ангелов хранителей, когда бесновая толпа сарацинов, гонимая страхом и яростью и жаждой крови, но больше всего страхом, бросается на них в отчаянной попытке пусть телами своими, но преградить им дорогу к Бело-золотому Граду Господа.

- Me, tibi commissum pietate superna! - слова молитвы криком вырываются из пересохшего горла, - Просвещай и храни, направляй и веди!

- Ангелы господни направят наши клинки! - Не по-девичьи сильная рука вырывает меч из ножен и поднимает его вверх, указывает им на врага. Элеанора, подавая пример воинам, первая бросается в схватку, и увлекает их за собой. Уж если дева не боится принять бой, годится ли мужам трусить?!
Она помнит о требушетах, оставшихся за спиной, о тех требушетах, до залпа которых они любой ценой должны сдержать натиск саллах ад-диновых псов. Но важнее сейчас алая кровь, которая должна литься на белые камни и золотой песок под песнь ангелов.

Натаниэль
Из всей тысячи тебе попались самые грозные. Вокруг падали враги и соратники, а ты всё бился со своим соперником.

Первый носил шлем с султаном. Ханджар в его руках плясал так, что, казалось, разрезал сам воздух, и свист его откусывал твою плоть - раз за разом, обжигая холодными поцелуями стали. Ты не чувствовал боли: попросту больше не мог, но чувствовал, как алое железо, вытекая, уносит с собой силы, столь нужные для боя. Твой топор застрял в его черепе - и лишь ты смог, оттолкнув бездыханное тело, освободить оружие, как появился второй.

Второй сходу огрел тебя посеребренной палицей: шелом чудом защитил голову. Враг был силён, высок и статен, удары его - сильны, быстры и многочисленны. Рука, что держала щит, опускалась сама собой, звеня, словно церковный колокол. Ты знал, что этот сарацин - не ровня никому из твоих товарищей. Ты убил его не топором, а чувством долга.

Как вдруг твоё тело пронзила метко пущенная из лука. Пока ты приблизился к стрелку, в тебя попали ещё две. Сарацин не знал, что тебя это не остановит. И упал, сражённый твоей рукой...

А ты оказался сбит с ног ударом копья. Ощутив всю тяжесть доспеха, ты поднялся на ноги, чтобы увидеть, как всадник в кольчуге, кольца которой соединялись золотыми заклёпками - отличительным знаком великого воина - уже разворачивает свою лошадь, чтобы закончить свою сокрушительную атаку. Твой первый удар убил беззащитное животное. Пришла пора сарацина лежать на земле. Золото обагрилось кровью...

Фридрих

Чёртова дюжина сарацин пала от твоей руки. Совпадение ли то или знак Божий? Твой духовник мог бы ответить, пожалуй, но он уже лежит на сырой земле, обращённый взором в Небеса, что приняли его в свои чертоги.

А внутри тебя какая-то странная пустота... Отсутствие тревоги. Ты исполнял своё предназначение, ты делал то, ради чего тебя обучали с тех самых пор, как ты оказался способен взять в руки деревянный меч. Словно мясник на бойне, ты не ведёшь войну - ты просто выполняешь свою работу, работу, возложенную на тебя Спасителем рода человеческого. Трудную, грязную, полную самоотречения и испытаний работу, но... Такую привычную.

Как и сотни тысяч раз до этого на тренировках и в бою ты вскидываешь щит, делаешь выпад мечом, шаг назад. И снова. И снова. И снова. И снова. И снова. И снова. И снова. И снова. И снова. И снова. И снова.

И снова....

Ты даже не замечаешь, как падают братья-рыцари. Как вонзаются в тебя стрелы. Просто продолжаешь - опять и опять.

Анна

Время собирать камни прошло, настало время собирать камни. Мать-настоятельница всегда хвалила твоё усердие, отмечая его во всём. Как раньше ты выпалывала мотыгой сорняки в монастырском саду, так мерно и тщательно ты вскидывала сейчас палицу. Разве что звук, как веточки ломаются: "хрусть", "треськ". И люди падают.

Нет, не люди. Бесы. Ты видишь их горящие адским пламенем глаза, их острые зубы, их хищные черты, раскосые морды. Они тянутся к тебе, стараются убить или хотя бы ранить. У некоторых... получается. Люди не бывают такими... ужасными.

И они падают, снова и снова, по одному на каждое слово молитвы, которую ты знаешь наизусть и готова повторять часами и днями.

Ты насчитала семьдесят два беса...

Элеанора

Твоё воинство - ЕГО воинство - устремляется вперёд, несокрушимой стеной. Некоторые падают, на их места встают другие. Но ты не видишь этого, ты впереди их всех, рассекаешь вражью тысячу, как лебедь, по волнам плывущая.

Ты видишь, как вгрызаются в великие стены Ершалаима камни, пущенные с требушетов. Уже образуются проломы - ещё немного, и вы пойдёте на штурм. И ты пойдёшь на штурм. Ангелы не умолкают. Они требуют крови. Они требуют плоти. Они жаждут победы.

Они радостно кричат, лишь только жизнь покидает очередного сарацина, сражённого твоим клинком. И с каждым разом - всё громче. Уже восемь десятков минуло, голоса ангелов всё громче, нестерпимее. Ты слышишь, как они наполняют тебя силой, заменяют твои силы.

Ещё! ЕЩЁ! ЕЩЁ!!!

ТОГО ХОЧЕТ БОГ!!!

Общее
Со стен города, словно чернила, стекают две тени. Вы без труда узнаёте их - ассасины! Они непредсказуемы и опасны, они скользят сквозь поле брани, словно не обращая внимания на битву - но, тем не менее, оставляя за собой кровавый след и предсмертные стоны. Вы видите, как осторожно они огибают вас, героев Господних, направляясь прямиком к требушетам...

Они терзают его плоть. Они проливают его кровь. И он платит тем же. Их настигает смерть, но не его. Он еще не пролил достаточно крови и слёз - Господь не дарует ему милосердный удар мизерикордом. Вот показались бесовские прихвостни - гашишины - мастера смерти. Быть может от их рук встретит желанную кончину лазарит?
- Убей! Убей меня дланью вражьей, Господи! Прекрати страдания адские на смертной земле! -
Его горло предало крестоносца, и вместо грозного рева испустило скорбный хрип умирающего. Небеса лишь посмеялись над жалкой мольбой грешного рыцаря. Нет, он не умрёт сколько бы не просил, ибо его грехи как кандалы приковали его душу к гниющей плоти.

Ее воинство - ЕГО воинство. Ее силы - ЕГО силы. Она сама - ЕГО клинок. Меч господен, несущий гнев и волю ЕГО.

Нестерпимая, громкая, прекрасная песнь ангелов ведет Элеанор, дает ей силы, и вторит ангельскому гимну упругая песнь ее клинка, рассекающего и пустынный ветер, и железо, и горячую плоть.
А направляет ее и указывает ей десница Господня.
- Me, tibi commissum pietate superna, illumina, custodi, rege et guberna! - каждый выпад клинка, каждый принятый на щит удар отдается словами молитвы, ибо наиугоднейшая Ему молитва - молитва действием, - Просвещай и храни, направляй и веди меня, ибо я вверена тебе по благости Небесной*.

И, ответом на ее молитву, меняется мелодия песни, являя среди белого и алого черные тени, и указывая на них.
- Смерть Нечистому! - крик сам вырвался из ее горла, когда Элеанора, отшвырнув щитом очередного сарацина, бросилась наперерез ассасину, отродию, решившему пойти против плана Его, и песни.

Christi eradicare, et effugare ab hoc plasmate Dei. Ipse tibi imperat, qui te de supernis caelorum in inferiora terrae demergi praecepit. Ipse tibi imperat, qui mari, ventis, et tempestatibus impersvit. Audi ergo, et time, satana, inimice fidei, hostis generis humani, mortis adductor, vitae raptor, justitiae declinator, malorum radix, fomes vitiorum, seductor hominum, proditor gentium, incitator invidiae, origo avaritiae, causa discordiae, excitator dolorum: quid stas, et resistis, cum scias. Christum Dominum vias tuas perdere?
Звучат колокольный звоном слова, кривятся в агонии бесовские морды , волна за волной накатывающиеся на воинство Божье.
Вдруг, взгляд Анны зацепляется за отделившееся от стен Ершалаим пятно тьмы, одно, второе. Это не просто басы-это сами демоны преисподней, это - Рыцари Ада и долг её святой избавить мир от этого зла, вернуть их туда, где вечно гореть им в пламени очищающем.
Монахиня дубиной указала рыцаря направление и, не глядя, последовали ли они за ней, словно горячий нож, протыкающий масло, последовала сквозь бесовское войско к цели.

Натаниэль

Ты слышал, будто смерть в бою - почётная смерть для диких северных варваров, что живут за незамерзающим морем. Лишь так они могут попасть на вечный пир воинов. Но ты - христианин, твой путь - смирение и служение...

Впрочем, смирение и служение не отменяют того, что в бою с нечестивцами ты не просто грозен - страшен. Ассасин то появляется, сверкая сталью своего клинка, то растворяется чернильным облаком первозданной тьмы, устремляясь в новое место - почти неуловимо, практически неостановимо в суете боя...

Но ты - опытный воин. Тебе хватило трёх таких "прыжков" сквозь тень ужасного убийцы, чтобы понять, как он думает, узнать, как он выбирает себе путь. И за мгновение до того, как он появляется снова, ты делаешь выпад, твой клинок рассекает воздух... Чтобы облако дыма вновь собралось в человека вокруг твоего меча.

Ассасин с недоумением смотрит на острие, которое ты медленно вынимаешь из его глотки. И последним, предсмертным, неуловимо-быстрым движением выхватывает свой кривой кинжал, с которого капает яд, занося для удара...

Как вдруг Элеанора в самом буквальном смысле обезоруживает убийцу, отрубая ему руку по локоть. Кусок плоти падает безвольно на землю, кровь бьёт фонтаном, ангелы вопят а твой союзник смотрит на тебя из-под забрала... Хочется думать - с благодарностью. Твоя молитва воодушевляет, твои призывы вдохновляют. Ты - воплощение господнего гнева и человеческих надежд.

Утираешь лицо, измазываясь кровью, выискивая взглядом второго ассасина... Их же... двое было?

Анна

Сила ли молитвы - или твоя собственная? - но от ударов палицы враги разлетаются по сам-три... И уже не встают. Ты знаешь: стоит отвлечься на ловких убийц, шакалоподобные сарацины тут же бросятся со всех сторон. И ты знаешь, что должна помешать этому.

И мешаешь, как умеешь. А умеешь хорошо. Без восьми человек сотня полегла под градом твоих ударов - остальные всё ещё накатывают, словно волны, но теперь - гораздо, ГОРАЗДО осторожнее...

Как будто... Что-то заставляет их это делать: уже против собственной воли, против собственной кровожадности, против собственного желания причинить тебе смерть.

Общее

Залп требушета - и рухнули стены, погребя под своими обломками целую сотню врагов. Достаточно быстро пришло осознание, отчего не пала сама осадная машина - ассасин, что пробирался к ней, замешкался в пути, и теперь Фридрих лежит бездыханный. Его труп моментально распух, приобрёл фиолетовый цвет, слепые, выбеленные досветла глаза выпучились, язык вывалился изо рта, словно самый мерзкий из слизняков ада. Наглядный пример того, как быстро, безжалостно и ужасно действует сарацинский яд. И убийца всё ещё жив - нетрудно догадаться, что его целью станет теперь один из вас...

Потому что у ворот стоит сам Салах-ад-Дин. Он изменился, вырос вдвое, из ноздрей его бьют пламенные искры, глаза налились кровью. В руке предводитель ваших врагов держит хлыст о трёх концах, оканчивающихся крючками. Такой заживо сдирает кожу и плоть до самой кости, оставляя за собой страшные раны. И его сарацины боятся больше, чем вас.

Вы не сможете пройти мимо - только через него.

Как он посмел? Как посмел несущий зелёные кресты молить о быстрой смерти?! Даже бесопоклоннику-гашишину уготована судьба лучше, чем проклятому и отвергнутому. Рыцарь ударит вновь - как легко пал первый, так же падет и второй. Он не счистит кровь с топора - бой ещё не кончен. Он не падет наземь бездыханным мертвецом - его служение ещё кончено. Яд течёт в венах крестоносца, лишая той тени чувств, что ещё могло испытывать тело проклятого. Но не гашишинский клинок принёс его туда, а длань божья. Не творение безбожных алхимиков туманит искалеченный рассудок, но хворь - плеть господня. Он чувствует её хлесткие удары на своём горбе. Он слышит её свист. И колокола бьют все громче. Они сулят ему сладостный покой смерти за воротами что пали. И он пройдёт сквозь те ворота, даже если для этого придётся выстроить их из трупов.

Само божье провидение направило клинок Элеаноры, и убийца, едва успев соткаться из теней, пал к ее ногам, следом за своим отравленным оружием. Больше он не будет проливать христианскую кровь. Сегодня его кровь напоила белые камни.
Того хотел Господь и о том пели Ангелы.

Залп требушетов заставил содругнуться землю, и рухнуть стены, но громче грохота рушащихся камней, громче криков и громче звона стали звучала ангельская песнь. Она звала за собой. Она вела вперед. Она вещала Божью Волю. Воздух звенел от напряжения будучи не в силах вместить ее, неземную. Ветер нес пыль, прах, в который рассыпались стены. И где-то в его клубах, подобный черной тени, рыскал убийца. Хашишин, не справившийся с поручением, но убивший Тевтонца, теперь наверняка искал мести и смерти, более легкой, чем та, которую сулил ему гнев Салладина.

А сам разгневанный предводитель нечистивого воинства уже ждал их у ворот. И так же, как страшась его гнева, рвались от него его воины, так же войско Христово стремилось к нему, неся справеливую кару.
- Во Имя Господа, - блестящий от крови десятков врагов клинок описал широкую дугу, страмясь к своей цели, - Да развеет Свет Тьму!

Льется молитва из души, минуя разум звучат, словно выжженные внутри железом слова. Взлетает раз за разом палица , сверкая на солнце свежей кровью.
Запах серы и крови уже вместо воздуха наполняет легкие.

Словно дикие гиены кружат водоворотам сарацины, то откатываясь назад, то сжимая круг. Кто остался рядом? Чей меч в очередной раз опускается на шею беса, освобождая его душу и направляя ее туда, где ей место? Уже не понять, да и зачем?
Главная цель возвышалась в воротах , притягивая взгляд. От него шло ощущение огромной мощи, пытающейся подавить волю, но только не ее. С ней Бог! В ней Бог!
Анна безошибочно определила в хаосе боя оставшееся пятно тьмы, двигавшееся к требушетам, чего нельзя было допустить , и направилась в его сторону, заметив мельком и грозно сверкающую доспехом Элеонору. Словно Ангел карающий двигалась она к ассасину.

Da locum Christo, in quo nihil invenisti de operibus tuis; da locum Ecclesiae uni, sanctae, catholicae, et apostolicae, quam Christus ipse acquisivit sanguine suo. Humiliare sub potenti manu Dei; contremisce et effuge, invocato a nobis sancto et terribili nomine Jesu, quem inferi tremunt, cui Virtutes caelorum et Potestates et Dominationes subjectae sunt; quem Cherubim et Seraphim indefessis vocibus laudant, dicentes: Sanctus, Sanctus, Sanctus Dominus Deus Sabaoth.

Ядовитой змеёй проскальзывает убийца мимо Натаниэля и Элеаноры, безжалостно вонзая свой клинок в сочленения доспехов. Ему не нужно убивать вас: достаточно лишь легкого надреза, почти царапины - всё остальное сделает яд... Но он вонзает кинжал почти по рукоятку, чтобы причинить наибольшие страдания.

У него получается. Но его цель - всё ещё величественная осадная машина. Он мчится к ней - ровно до тех пор, пока удар дубины не опрокидывает его оземь. Тяжела длань рабы божией Анны: нечестивец это ощутил на себе.

Но, стервец, все ещё не помер...

Злится, беснуется Салах-ад-Дин. Сарацины, устрашенные вами, отступили: он хлещет их по спинам, сдирая мясо до костей. И его они устрашаются больше - за отливом начинается новый прилив...

Огромный камень сметает первую волну злодеев востока. Но даже это не способно их остановить....

Но на миг кажется, что небеса смилостивились над грешным прокажённым, даровав ему столь желанную смерть. Вот сладострастный поцелуй кинжала словно нежная рука самого Змия оглаживает кожу под доспехом, умерчвляя покойника. Вот яд разливается по венам словно вино по глотке. Настал час проститься с бренной землёй, дать мёртвому телу упасть и не встать более.
- Спасибо... Тебе... Господи! -
Лепечут губы крестоносца. Он позволяет усталым векам опуститься словно крышке гроба - взирать ему более неначто. Но... Где же небеса? Где архангелы у врат? Неужто ль грехи его не были прощены, и путь его теперь в гиену огненную? Нет. Всё во много крат страшнее. Яд не убил его. Гашишин провалился в своём стремлении. И ярость вскипает в гнилом теле крестоносца. Да как он посмел?! Его рука должна была даровать сладкий покой смерти, но в замен одарила прокажённого лишь... Лишь... Надеждой! Укол клинка вернул то, от чего божий солдат отрекался и зарекался как от страшнейшего греха. Надежда. Этот яд не чета сарацинскому, ибо он губит не единажды, но многократно приносит рваные раны на сердце и разум. Она дурманит страшнее любого вина, и на неё словно на запретный плод польстился лазарит, за что и был покаран. Даже если Господь отпустит ему все грехи, сам Натаниель этот грех не простит. Он оборачивается, глядя мёртвыми очами из под шлема.
- Как посмел? -
Вопрошает итальянец хриплым стоном, отравленный клинок по прежнему в его плоти.
- Как посмел ты ударить, коль не в силах убить?! -
И в ярости крестоносец рубит, вновь отрекаясь от надежды, раненный её обманчивым сиянием. Пусть теперь боевой топор рассудит, были ли надежды оправданы.

Время вокруг будто замедлило свой привычный бег и Анна заметила, как тенью скользнул между воинам Господа проклятый ассасин, двигаясь к своей цели. Как падают воины под его саблей, словно колосья под серпом жнеца.
- Святая Матерь божья, не допусти , дай сил, - взмолилась Анна бросив горящий взгляд в пышущие жаром небеса.
Продолжая читать молитву, монахиня двинулись наперерез ассасину.

Фальшивой, диссонансной нотой в песне - удар нырнувшей ей под руку черной тени. Царапина, одна из многих, коих уже и не счесть. Но эта почему-то обжигает огнем, будто раскаленной соли кто сыпанул в рану.
На долю секунды сбирась песнь, слившись в многоголосый возмущенный крик. На один шаг оступилась Элеанора и обернулась лишь на миг, но неуловимого черного гашишина уже сбил с ног удар дубины, а тяжелая секира воина, отмеченного зелеными крестами, поставила точку на его надеждах выполнить приказ Саладина.
Может от того и бесновался тот в воротах, отправляя на убой все новые волны своих воинов. Но белые камни стен пали, а плоть могла лишь ненадолго закрыть пробоину против стали.
Об этом и пели ангелы вновь, зовя в бой, быть может последний, деву с мечом, а самой ей виделись на месте разбитых ворот Ершалаима Врата Царствия Небесного.
- Ecce ancilla Domini. Fiat mihi secundum verbum tuum! - слишком звонко звучат слова молитвы срываясь с пересохших губ. Клинок вновь поет, рассекая и плоть и щиты и доспехи, а кровь раносит по венам яд, превращающийсяв жидкий огонь, - Да будет мне по Воле твоей!
Элеанор вновь идет вперед, прорубая себе каждый шаг сквозь волну с удвоенной яростью кинувшихся в бой сарацинов, и увлекая за собой белое воинство, воинство Ангелов или Христа, она уже не знает, да и есть ли разница? Она видит и цель и путь. Меж ею и Царствием Божьим - лишь тот кого зовут Салах ад-Дином.
- Пусть все услышат! - срывается с ее уст последняя просьба.

Клинок Натаниэля взмывается ввысь и опускается, пронзает материю, вновь и вновь стремясь попасть по бесовскому отродью. Его удары безупречны, мастерство неоспоримо...

Но что же это? Дьяволские уловки ассасина - или проклятие, зависшее над самим лазаритом? Удары неизбежные, смертельные, попадают лишь вскользь, ассасин испаряется и появляется, ты видишь его улыбающееся, насмехающееся, ощетинившееся зубами там, где их быть не должно у человека, лицо, в тот миг, когда он готовит очередной удар. Его клинок царапнул прорезь твоего шлема, стремясь воткнуться в глазницу...

Как вдруг его отбрасывает мощный удар сестры Анны. Как прежде она спасала жизни таких, как Гарро в монастыре, так и здесь она хранит ваши души на поле боя. Убийца, израненый, смятый, лежит на земле, истекая чёрной кровью. На вас со всех сторон наседают сарацины, как вдруг неуловимо быстрым движением поверженный враг обмакивает клинок в свою кровь и заносит руку, чтобы метнуть нож в монашку. Отчего-то вы знаете, что этот яд = ещё страшнее прежнего...

Но Элеанора возносит молитву - и хор ангелов вторит ей с небес. Оглушительно громкий, практически нестерпимый даже для вас, героев, он повергает сарацинов в трепет. Рука ассасина разжимается: он испускает дух, воины с изогнутыми клинками падают на землю в ужасе, и даже сам Салах-ад-дин хватается за рога, пытаясь стерпеть невыносимую небесную кару. Ты видишь - если бы не это, отведала бы его огненной плети...

Боли нет. Понимание настигло крестоносца столь же внезапно, как клинок гашишина мгновения назад. Боли нет. Мёртвая плоть не слышит поцелуев мечей, не замечает палиц что крушат кости. Ничего. Ни тепла ни холода, ни ударов ни малейшего косания. Ничего. И с алых от крови очей спадает пелена. Его проклятие - благословение. Его крест - милостыня. В сырой земле лежат братья крестоносцы, что не сумеют войти в святые земли отныне и никогда. Но он - потерянный и проклятый, мертвец продолжающий бой - стоит там, где должен был пасть. Ни яд ни клинок не отнимут у него этот шанс данный Господом, ибо такова воля Его. Deus vult.

Вот шипит, впитываясь в раскаленный песок чёрная кровь, а душа ассасина с воем устремляется в преисподнюю. Гремит над боем молитва Элеоноры, заставляя покачнуться самого Салах-ад-Дина. Сильно слово Божье, а станет ещё сильнее. И монахиня возносит Молитву, присоединяя голос свой к голосу Воительницы Божьей.
Мелькает палица без устали, словно направляет её руку длань господня.

Ей никто никогда не верил, ни в детстве, ни в юношестве. Невозможно поверить в песню, которой не слышишь. И она перестала о ней говорить. Но песня была всегда рядом с Эллеанорой. И вот теперь, наконец, громогласным гимном она лилась над полем боя, и все ее слышали. И сотни клинков вторили ей, проливая кровь. Сотни стрел вплетали свой свист в небесную музыку. Ее клинок первым поразил дьявольское отродие, Саладина, под звуки этого небесного гимна.
- Направь мой меч, Господи, - слова молитвы и обета сами сорвались с губ девы, - и я клянусь всегда быть твоим клинком. Но пусть длиться песнь! Волею твоей! Deus Vult!

Ангелы вдруг смолкли - неожиданно, печально, пусто стало без их голосов на поле боя. Смолкли, казалось, навсегда... Лишь голос Элеаноры, одной-единственной, девичий и звонкий, разносился во внезапной тишине.... Сарацины подняли головы, Салах-ад-дин замахнулся кнутом...

Чтобы вновь услышать первых детей Господа! Их голоса зазвучали вновь, воодушевляя, вдохновляя, оглушая и проникая в самую глубину душ и сердец, наполняя молитву сестры Анны невиданной прежде силой. Она чувствовала, что Бог слышит её, слышит каждое слово - как и прежде, но словно ближе...

И отвечает ей.

Кровавое зарево туч прорезали лучи солнечного света, словно копья огня, пробившиеся сквозь адскую пелену. Они сжигали визжащих от ужаса, ощетинившихся клыками и когтями, стремящихся уползти, забиться в землю или любую дыру сарацин. Они прятались за телами павших собратьев, но всё равно сгорали - один за другим...

Пока не осталось ни единого. Воистину, Чудо Господне!

Натаниэль же помнил, кто - его главный враг. Кто преграждает путь к воротам стольного Ершалаима. Кто должен пасть, чтобы Истинная Вера смогла пробить себе путь. И ринулся в бой - бесстрашно, презрев усталость и смерть, разя своим мечом могучего противника.

Ангелы запели. Небесные врата отворились, и армия шестикрылых серафимов устремилась на грешную землю, сражая неверных и богохульников пламенеющими клинками, горящими углями испепеляя в них ересь. Натаниэль видел их, и немигающие их очи взирали на него. Вестники господни были таковы, какими их описал пророк Иоанн - холодные и прекрасные, лишённые ненужных эмоций, освобождённые от бремени воли, идеальное оружие в длани Господней. Итальянец слышал их небесную песнь, и они слышали его предсмертный хрип. Крестоносец стинал, моля, требуя от своей иссохшей глотки церковных напевов, старательно выводя слова покаянного псалма.
- Magna culpa... Nostra poena... Danda nobis... Usque... Ad Finem... Erit... Dierum! -
- Ad finem temporum! -
Отозвался небесный хор, вставая сияющим кольцом вокруг поля брани, словно нимб над окровавленным ликом мученика. Гарро видел, на кого указали остриями мечей ангелы. Он знал, что этот человек должен умереть. Его грешный дух обязан отправиться в преисподнюю. Того желает Господь. Deus vult.

Чудо свершилось, наполнив душу монахини восторгом. Спасибо тебе, Господи! Рассеялось войско Нечистого под светом Его. И только фигура Салах-ад-Дина возвышалась в воротах Святого города, последней надеждой Сатаны закрывая вход.
Усталые воины вокруг Анны замерли в напряжении, опустив искупанное в крови оружие и тяжело дыша,
- С именем господа, вперёд! - воскликнула девушка и заспешила за Натаниэлем, громкой молитвой вселяя в сердца рыцарей уверенность и отвагу.

На несколько ударов сердца небесный хор смолк, оставив Эллеанор в непривычно оглушительной тишине. Грохот битвы, боевые кличи, предсмерные хрипы и крики раненных, их дева не замечала, они были ничем в сравнении с Песней, и Песня вновь грянула, громче прежнего, гимном небесного воинсва, разящего нечисть золотыми клинками и несущего свет. Сарацины верещали в ужасе и спасались бегством, подобно крысам прячась во всех щелях, но нигде им было не скрыться от Господнего гнева.
- Deus Hoc Vult! - боевой клич Эллеанор де Витри еще одним аккордом песни разнесся над полем боя, - Господь ведет нас! Такова его воля.
И меч ее в неотвратимом движении выпада превратился в еще один сияющий серебром луч.

Древняя, первобытная ярость овладела Саладином. Лишь только он пришёл в себя, стряхнув небесное наваждение, глаза его полыхнули огнём, а из ноздрей повалил чёрный дым. Мечи и дубина лишь царапали его, не способные даже пробить толстую кожу, похожу на шкуру дикого зверя, и пустить кровь.

А потом... он перешёл в контратаку.

Отпрыгнув назад на добрых двадцать шагов, он взмахнул своим кнутом. Медленным, ленивым движением он рассёк воздух так, что свист донёсся до ваших ушей лишь тогда, когда плеть огнём рассекла плоть, прорезая её сквозь доспехи, кожу и мясо сразу до костей, которые моментально обожгло огнём.

Откровенно смеясь над вами, Салах-Ад-Дин провёл по вервию ладонью, слизывая с пальцев христианскую кровь. За спиной его хлопнули, рассекая воздух, крылья из угольно-чёрного пепла, а кнут вдруг ощетинился сотнями крючков, похожих на рыболовные.

Воистину - это был сам Нечистый, и следующая его атака будет во много крат страшней.

Лазарит усмехается, обнажая гниющие зубы. Великий, могучий Салах-ад-Дин - промахнулся. Так считает крестоносец, покуда не пытается поднять левую свою длань. Но длань не отзывается. Щит не встаёт нерушимой преградой между грешным чудовищем и главой сарацинского войска. В недоумении итальянец взирает на длань свою... И видит лишь окровавленную кость. Вон там, в полудюжине шагов лежит его щит. И длань по прежнему сжимает его рукоятку. Изодранные, полусгнившие лохмотья мёртвой хваткой держат каплевидную павезу, повинуясь последней воле своего хозяина, которой смогут внемлить. Полный гнева, Гарро поднимает взор от щита, и переводит его на Саллаха. И видит крестоносец, как капли крови - крови его и сестёр его по оружию - падают в ненасытную глотку богохульникову. И оглашает поле боя сухой, мученический смех, подобный карканью пирующего ворона.
- Глупец! -
Хрипит однорукий воин, потешаясь над вражьим жестом.
- Сим подписал ты смертный свой приговор! Казнь пыткой инфернального проклятия! Не моим ли топором иль клинком братьев моих христиан, так гнилостной лепрой тебе положен будет конец! Отныне ты - мертвец о живом духе! -

Черные, дьявольсике крылья, заслонившие полнеба даже небесный хор заставили притихнуть и оступиться храбейших из воинов.
Так вот кто противостоял им, вот кто распростер свои крылья над Белым Городом, вот кто посылал в бой сарацин и ассасинов. Сам Нечистый!
- Vade retro, Satana! - девичий голос прозвучал неожиданно и звонко, - Иди прочь, Сатана!
И снова запели ангелы, пусть и для нее одной, но песня давала и цель и силы, чтобы достичь ее. И, закрываясь щитом, Элеанора шагнула вперед, занося меч для удара.

Сражение казалось бесконечным. Салах-ад-Дин сам, словно неприступная крепость, стоял , не пуская вас в Ершалаим...

Пока вдруг вы не услышали жуткие крики за стенами. Сотня голосов возопила - и разом смолкла. И в этот самый миг ваш злейший враг сгорел изнутри, оставив после себя лишь пепел.

Не понимая, что случилось, вы вошли в Священный Город. Вошли, чтобы увидеть Чудо, которое поразило каждого из вас до глубины души.

Посреди улицы, средь мертвых тел, стоял раскрытый гроб Господень. И тот, кого вы множество раз видели на иконах, чьё имя возносили небесам во время страшных битв, рыскал средь мёртвых тел. Ещё более истощённый и худой, с отливающей мертвенной синевой кожей, он полз, еле шевелясь, по мостовой, цепляясь ослабевшими пальцами за камни. Ангелы смолкли. Битва закончилась. Вы только сейчас поняли, что остались совершенно одни, лишь трое - остальные пали. Только вы втроём стояли посреди враз опустевшего города и видели... Его.

Видели, и понимали, что Он ослабел не спроста. Что все эти столетия, заточённый в Ершалаиме, страдал от тех, кто верил в него, ибо каждое причастие стоило Ему сил. Гостии были его плотью, вино было его кровью. Бледная. изуродованная тень человека, лежала пред вами, являя собой истинное божество и сына божьего. Не способный умереть, он страдал, чтобы вы жили.

До этих самых пор.

Только вокруг гремела битва, слышась стоны раненых и предсмертные хрипы и вопли умирающих и вот, все мгновенно стихло.
В этой мёртвой тишине трое вошли, попирая ногами пепел, оставшийся от великого и ужасного Салаха.
Сделав несколько шагов по усеянной трупами площади, Анна заметила движение и замерла с ужасом глядя на ползающую фигуру.
-Иисус... - прошептали онемевшие губы, - Господь мой...
Несколько ударов сердца, растянувшиеся в вечность, и девушка бросилась к Нему, больше похожем на обтянутый кожей скелет.
- А может это происки Дьявола, - мелькнула мысль, но Анна уже опустилась на колени рядом с тем, чьей невестой она была.