Набор игроков

Завершенные игры

Новые блоги

- Все активные блоги

Форум

- Для новичков (3751)
- Общий (17805)
- Игровые системы (6252)
- Набор игроков/поиск мастера (41698)
- Котёл идей (4368)
- Конкурсы (16075)
- Под столом (20443)
- Улучшение сайта (11251)
- Ошибки (4386)
- Новости проекта (14690)
- Неролевые игры (11855)

Вне конкурса. "Мелочи"

Вниз    Вернуться в раздел "Конкурсы"
Мелочи
Тема: Изоляция

СВОБОДА

Декабрь в Волгограде — как колодец со склизкими чёрными стенами. Мышиное городское небо, глухая, паулюсовская ночь висит над головой. Безжизненная набережная, Волга белеет как пустой киноэкран, и за ней тоже рябящее снежное ничто. Чёрт знает с какой стороны задувает степной собачий ветер, сыпля бумажным снегом, и в этот полуночный час сомнамбулически движутся только вокзал и площадь у него: рубиновыми, изумрудными, перваншевыми прорезями в ночи горят вывески, дробятся эхом вокзальные объявления с унылым ртутным переливом.

Волгоград-Краснодар, 1460 рублей, «в населённые пункты рядом не заезжаю», максимум два человека на заднем сиденье. Мгновенное подтверждение. Не курить. Без животных. Водитель Люба, 31 год, 36 отзывов, отметка 4,9. Чувствуя приятный вес рюкзака на спине, иду по снеговой каше, верчу головой, отыскивая нужный номер. Между световых прорех фар скачут снежинки и клубится сизый выхлопной дым. Обожаю этот момент, это чувство странной свободы, продолжающегося путешествия, когда уезжаешь из города, куда приехал несколько часов назад, и усталость после предыдущей поездки, сонливость — всё это есть, но ощущается лишь трепетной, пружинной лёгкостью в теле, парадоксальным предвкушением долгой, утомительной дороги. Сон ещё навалится в пути, я это знаю, но пока спать совсем не хочется, хочется поскорей познакомиться с попутчиками — не всё ли равно, какими? Обожаю этот момент.

А вот, кажется, нужная машина, маслинно-чёрная: уютно, приглашающе освещён салон, поднята челюсть багажника. У машины по-хозяйски стоит человек с айкосом в руке — но это никак не Люба: дружелюбного, медвежьего вида мужик с серебристой щетиной, в красном пуховике с меховой оторочкой капюшона. Я достаю телефон, в замешательстве проверяю номер, марку машины: сходится.

— Николай? До Краснодара едете? — окликает он меня.
— Да, — отвечаю с облегчением.
— Добрый вечер. Я Артём, — жмёт он мне руку. — Люба — это моя жена. Аккаунт на неё просто, понимаете? Кидайте рюкзак в багажник, садитесь назад, спереди уже занято.

Забрасывая рюкзак в багажник, я замечаю, что там, завёрнутые в пакеты из «Покупочки», лежат какие-то распухшие тома, старые фотоальбомы, что ли. Не придаю этому значения. А на переднем пассажирском сиденье действительно уже сидит курицей нахохлившаяся полная немолодая женщина в неброской чёрной одежде. Я уже знаю, как её зовут, в приложении это можно посмотреть: Маргарита, 46 лет.

— Здрастье, — усаживаясь на заднее сиденье, говорю я. — Николай.
— Маргарита, — поворачивает она ко мне полное, как перезрелая груша, лицо под бесформенной шапочкой. — Здравствуйте.

Половину заднего дивана занимает объёмный клетчатый баул, угловато торчащий твёрдыми кромками: книги там, что ли? Может, и книги. Под баулом на коврике ещё пухлая спортивная сумка — задеваю её ногой, и она глухо фарфорово брякает. Впрочем, половина дивана свободна, и места достаточно.

— Так, все уселись? — бодро спрашивает Артём, хлопнув дверью. Он устраивается за рулём, клацает ремнём безопасности. — Пристегнулись? — спрашивает он Маргариту. — Ну, с Богом тогда.

НА ЗАПРАВКЕ

Неловко всегда вылезать из машины на остановке, когда ещё от города толком не отъехали: ни размяться не хочется, ни в туалет, ни кофе пить, но водителю надо заправляться. Не сидеть же тут, вот и вылезаешь из тёплого, тёмного чрева машины в сырую, ветреную, сыплющую крупчатым снегом ночь, идёшь мимо красно-белого полосатого поребрика к минимаркету, сияющему в ночи как световой дворец в чёрной пустой степи. Всё одинаково всегда на этих заправках — белый, очень чистенький залец с красными стеллажами, туалет с листком графика уборки, возящий шваброй по глянцевитому полу уборщик, безразличный продавец за витриной, где на горячих стальных трубках греются красные, с капельками жира тонкие сосиски. Входят клиенты с машины у соседней колонки, слышен безотносительный обрывок их разговора — случайные, мимолётные фигуры в жизни, как тень, прошедшая под фонарём: появились на миг, исчезли, и никогда их больше не встретишь. Короткая очередь к кассе: Артём платит за бензин и кофе, следом Маргарита берёт хот-дог. Некоторое время я стою, разрываемый мучительной дилеммой — взять или не взять кофе? Спать всё равно же захочется, неизбежно же свалюсь, кофе не поможет — а всё-таки подхожу, беру двойной эспрессо. Есть отдельное, острое удовольствие покупать еду и кофе на заправках — не чтобы насытиться или взбодриться, а чтобы развлечься от однообразия пути.

Взяв крошечный горячий стаканчик, оглядываюсь: Маргарита и Артём стоят снаружи, за стеклянными дверьми. Артём с кофе в руке дымит своим айкосом, а Маргарита рядом кормит хот-догом маленькую лохматую собачку, отщипывая кусочки от сосиски и кидая их на серую плитку. Я выхожу наружу и слышу продолжение разговора моих попутчиков.

— Я просто мяса всё равно не ем, — будто оправдываясь, говорит Маргарита, — а собачку жалко.
— Она тут поэтому и сидит, — безразлично замечает Артём. — Прикормили её тут.

Собачка быстро подбирает с обледенелой плитки кусок сосиски, проглатывает и ожидающе смотрит на Маргариту чёрными блестящими глазами. Маргарита бросает следующий кусок. Собачонка серая, с нежно-красным лепестком языка. РЖДшный какой-то пёсель, — отчего-то приходит мне в голову, — ему бы на железной дороге попрошайничать, а не на трассе. Не говорю этого, конечно. Выпиваю в пару глотков обжигающий, горький, чёрный как нефть кофе, бросаю стаканчик в блестящую металлическую урну со свежими окурками в пепельнице сверху. Артём тоже допил свой. Безмолвно переглядываемся: едем? Едем. Маргарита бросает собачке булку и идёт за нами, на ходу доставая из кармана пачку бумажных салфеток. Уже в машине Маргарита принимается тщательно вытирать пальцы и прячет затем скомканную салфетку в карман.

ВОЯЖ ДУШ

В качающей, ровно гудящей тьме по кончикам пальцев пробегают электрические искорки, свешивается голова на плечо, пригреты руки в рукавах пальто, и с наслаждением чувствуешь, что дорожный сон уже цепко ухватил тебя: проспать бы так до Краснодара; но дорожный сон прозрачен, мелок. Вот въезжает машина под золотую завесу ряда фонарей, и всё вокруг становится ярко-латунным, и маятником ходит по чёрному пластику двери бледная тень от налетающих и остающихся позади фонарей. Тогда просыпаешься, осоловело смотришь в чёрное окно — а там бежит россыпью красных, белых, жёлтых огней призрак какого-то городка, блестят зыбкими янтарными столбами отражения фонарей на мокром асфальте, наплывают из бездонной, космической черноты ночи парные кометы фар, переливчато сверкают рассыпанные по стеклу капли, бриллиантово вспыхивают преломляющимся в них светом. Огни, огни, огни: лучистые кресты в смежающихся глазах, медовые световые пятна, змеиная цепочка красных искр на отбойнике, уютная зелёная подсветка приборной доски, жёлтая стрелка на тёмном фоне экрана навигатора, — в этом вся суть ночного дорожного путешествия, коловращенье частичек света в беспредельной, царящей вокруг и внутри автомобиля тьме. Даже глухая, однообразная музыка кажется звуковым воплощением этой тьмы, через глубины которой упорно движется наша машина: вряд ли кому-нибудь пришло в голову слушать этот бессмысленный, медленный, монотонный бит при свете дня. Долго ещё ехать; но дорожный сон как легко выпускает, так и впускает обратно.

Сквозь тонкую, несплошную дрёму, косо устроившись на заднем сиденье, неудобно привалившись к баулу с книгами, я слышу и чувствую поворот, остановку, хлопки дверьми. Голоса попутчиков скребут в голове как металлом по жести — только интонация, без смысла: наверное, так животное понимает речь человека. Поднимаю голову, таращусь, моргая: придорожное кафе, какое-то сатанинское по виду — цветные пентаграммы из гирлянд на стеклянном фасаде. Спящие фуры на парковке, тюлений блеск луж, одинокий жёлтый конус фонарного света, сверкающая морось в нём. «Стоянка душ»: на таких вывесках всегда пишут без запятой, и получается экзистенциальная роуд-стори в духе Керуака: стоянка душ, столовая душ, парковка душ и самое, наверное, жуткое — туалет душ. «Мотель Вояж Душ» — мытарства, которые мы заслужили. Со сна мысли будто повёрнуты на сорок пять градусов, и всё кажется нереальным, зыбким, как загробное отражение нашего мира. Опускаюсь обратно на сиденье, заворачиваюсь в пальто, тут же засыпаю. Хлопают двери, слышны голоса, клацают ремни, колыбельно трогается с места машина.

Вкось и противоестественно вверх бегут в углу лобового стекла, оставляя влажную дорожку, талые капли, мертвенно вспыхивают синие указатели на обочине. Я сплю на заднем сиденье, спит Маргарита на переднем, Артём за рулём прихлёбывает из чёрной банки энергетик. Степь тянется на бесконечные просторы вокруг: древняя, незыблемая степь, покрытая серым во тьме снегом. Наша машина летит через неё, как стрела, пущенная сквозь студёный мрак.

СКУЧНЫЕ ПРОПАСТИ

Когда я в очередной раз просыпаюсь, я вижу, что уже просветлело: пустое сиреневое небо с золотым шрамом реактивного следа за спиной переходит в нежно-оранжевое: чёрным силуэтом, как на чертёжном листе, в сизой дали выделяется каждая ферма опоры лэп — их почему-то очень много в этой бурой, здесь уже почти бесснежной степи, а ещё много столбов, железнодорожных мачт: торчат они тут костлявыми железными лесами, заменяя отсутствующие. Ещё тянутся хвостатые огненные косяки фонарей, но с каждой минутой их свет становится всё неуместней: ветреное, стеклянное утро поднимается над плоской, унылой степью, уходящей в стальной горизонт, под обугленные облака.

— Сейчас да, в Краснодаре живу, — говорит Артём, продолжая разговор с Маргаритой. — А сам из Волгограда.
— К родственникам ездили? — спрашивает Маргарита.
— Да не то чтобы… Родственников не осталось уже. Квартиру ездил продавать.

Он ездил продавать квартиру, оставшуюся от бабушки: старая квартира в брежневке с советской мебелью, истёртым линолеумом, захламлённым балконом — собрание никому не нужных, а когда-то любимых вещей: югославская стенка, книги из серии «Библиотека фантастики», безыскусная картина с кавказским видом на стене, пыльные фарфоровые слоники — и разложившаяся, гниющая бабушка на полу. То есть этого-то он не видел, тогда осенью он приехал в Волгоград лишь на похороны, когда уже всё прибрали там, а всё равно, проходя через пустую, затхлую комнату, не мог отделаться от мысли, что вот тут её и нашли, вот тут она и лежала, упав, не в состоянии дотянуться до телефона.

Он никогда не испытывал к ней большой любви; скорее, бабушка в его жизни была константой: на востоке восходит солнце, а в Волгограде живёт бабушка. Необходимость поздравлять её с праздниками и отвечать по телефону на долгие, утомительные расспросы о жизни, детях была неприятна, мысль о свободных деньгах, которые должна была принести квартира, воодушевляла, но о том, что смерть может произойти вот так — падение, инсульт, пустая квартира, беспомощное умирание на полу — не думалось. Вообще никак об этом не думалось, представлялось отвлечённо: как-то когда-нибудь умрёт. А получилось макабрически, самому было не по себе. Но, в сущности, винить себя не за что, — говорил себе Артём.

А всё-таки не по себе было рассматривать оставшиеся в квартире вещи — состарившиеся вместе с бабушкой, а теперь осиротевшие: часть книг он вынес на помойку и ещё потом видел, как лежат они там, с покоробившимися, расслоившимися страницами; он видел невесть зачем сохранённые в ящике стола билеты с историческими датами, аккуратно составленную телефонную книжку с номерами мертвецов и пухлые альбомы в пурпурном бархате. Чёрно-белые любительские фото: какой-то Ленинград, какая-то Ялта, чёрно-белая галька, засвеченный фон, — и некоторые лица были знакомы: мама в расклёшенных джинсах с огромной пряжкой, с распущенными на две стороны (чисто Вудсток) пышными волосами; по-подростковому костлявый, но неуловимо узнаваемый дядя в трусах, на велосипеде; посредством одних лишь фото знакомый дедушка, важный, в черепаховых очках, в шляпе и костюме с ромбиком университетского значка. Другие были совершенно неизвестны: напряжённо уставившаяся в вечность женщина в ситцевом платье с младенцем на руках, сидящая перед ковром ровно на том месте, где сидел Артём, рассматривая альбом; молодой человек в тёмных очках, с усами подковой, дешёвая копия Жоржа Милославского, держащий маму за плечо (не отец ведь!), а это что-то совсем из древних лет — люди в довоенной форме, с тёмными лицами, с ромбиками и шпалами в петличках, с кожаными планшетками на боках. Вот это, наверное, дед, а эти неведомо кто.

И странно понималось, что бабушка-то могла бы рассказать, кто все эти люди, а теперь никогда не расскажет, и люди с фотографий, у которых были имена, истории, теперь навсегда потеряли их, остались лишь изображениями: «Неизвестный, 1970-е». Знала, знала ведь она их, говорила о них, о давно умерших и забытых людях, называла безликие имена-отчества, самый смысл которых, казалось, заключался в том, чтобы быть братом, сестрой, мужем или племянницей другому из столь же безликих имён, и эта теряющаяся где-то в глубинах времени паутина всё ширилась, разрасталась, и лишь изредка за чьим-то именем проглядывала простая и неподдельная история, слабый отсвет давно угасшей жизни. И погасло всё, ухнуло в страшное чёрное небытие — целая вселенная в голове старой никому не нужной бабушки. Господи, да сколько же там всего было, что пропало навсегда, — какая-нибудь майская сирень сорок седьмого года, обида на начальника отдела, счастье взять на слабые руки первенца в палате роддома с жёлтыми пятнами на ширме — всё, всё исчезло, утонуло в чёрной бездне, и на дне этой бездны шевелят светящимися усиками страшные раздутые рыбины. Это химеры забвения.

— Как-то всё равно не по себе было, знаете, — говорит Артём. — Заходишь в комнату, а там всё от неё осталось. Лекарства, фотографии всякие…
— А это в каком районе квартира? — спрашивает Маргарита.
— На СХИ там, — отвечает Артём.

Разговор продолжается, неторопливый, как пересыпание песка в ладони. Маргарита не знает, что ответить про СХИ, она живёт в другом районе, и тактично не сопровождает историю Артёма своими рассуждениями о переселении души; но она верит в переселение душ, она потом, не в связи с этим разговором, принимается рассказывать уже свою историю.

Невозможно её не рассказывать в такой долгой поездке, невозможно держать в себе, когда другие говорят о своём, — ведь как часто вспоминается, как часто лезет в голову: двадцать лет назад, тонущее в сизых тающих просторах сибирское лето, байкальский серпантин, белёсое от зноя круглое небо, пышущий жаром зернистый асфальт, алмазная рябь по воде сквозь зелёное кружево зарослей. Всё это пошловато называется медовым месяцем: кондитерский эпитет, да впрочем, было им всё равно: стрекотал жаркий воздух сквозь щель в окне, захлёстывало лихорадочное счастье, счастье, от которого трясёт, счастье как увертюра 1812 года с пушками, ошалевшие километры скакали мимо, а потом она не сдержала управление.

Вот оно, нисхождение во Ад, — вспоминала молодая вдова крушение, а в сотрясённом мозгу всё будто продолжалось кувыркание сминающего подлесок автомобиля. А ведь предупреждали, ведь говорили, что под Байкальском опасный серпантин, и ведь видели же, как бесколёсный покинутый «ЗиЛ» ржавел на откосе. А ведь так хотелось ребёночка, — сообщала безутешная вдова предметам обстановки; вопль был исправно заверен эхом. Разве что фамилия на память и осталась, — задыхалась молодая вдова от жалости к себе, утыкаясь в издевательски жаркую подушку. Оттуда и вырос тот психоз: в пустом доме-тем-психозом заходилась неутешная вдова, в реинкарнацию вдруг поверила, буддизмом увлеклась, и двадцать лет спустя ещё про реинкарнацию рассказывала случайному попутчику. Некоторое утешение находишь в идее обусловленности: пратитья-самутпада — не хочется, а надо.

И вот двадцать лет прошло: будто садануло тогда головой в подушку безопасности, да так и пролетели, провалились в чёрную пропасть лучшие годы жизни, растратились на пустяки, на гадкие романы, начало которых вспоминать стыдно, окончание — противно, на два неудачных замужества, на никчёмные заботы, и вот сейчас как-то отчётливо ощущается, что и жизнь вся провалилась, не удалась, и живёшь сейчас в декабре как в мышеловке. Живёшь вот как-то по инерции, работаешь в фирме, раз в месяц приходится ездить в Краснодар. Летом ещё ничего, а зимой совсем тоска — длинные ночи, однообразная серая степь, боковой ветер шатает машину. Поэтому летом на своей, а зимой пассажиром. На обратном пути можно сделать крюк, заехать в Элисту к пагоде Семи дней, по очереди крутануть установленные в ряд молитвенные барабаны. Всё в карму. Помогает ли, нет, а хуже не будет.

— Под Сочи тоже серпантины, — говорит Артём.

ОТЗЫВ

Странный рассказ, разболтанный и хаотичный.

Здесь нет ни сюжета, ни единой темы, ни даже сколь-нибудь логичного завершения — автор начал с описания впечатлений героя от предстоящей поездки, затем описывал, как герой покупает кофе на заправке, потом долго рассказывал нам, как герой спит в машине, и при описании «сатанинского кафе» и упоминании Керуака я уж подумал было, что начался какой-то магический реализм, сейчас вылезут какие-то индейские духи, хотя в этой степи должны быть скорее татарские или гуннские, или призрачные танки Паулюса с эмблемой скачущего всадника в жёлтом круге, замогильно громыхая, пойдут по шоссе — но и эта тема автору тоже быстро надоела. Теперь автор решил, что будет пересказывать истории от попутчиков, додумывать их, обвешивать их подробностями. Некоторое время автору было увлекательно заниматься этим, а закончив, он не придумал ничего лучше, как завершить рассказ на полуслове. Даже до Краснодара своих героев не довёз, так мы и не знаем, добрались они до места или под фуру попали под Тихорецком. Сначала одно, потом другое, потом третье. Не рассказ, а бессистемное собрание мелочей, как в жестяной коробке мальчика, играющего в сокровища.

Про язык ничего говорить не стану, язык выше всяких похвал. Но нельзя же просто накидать в текст тонну образов, пускай временами и совершенно прелестных, и рассчитывать, что это будет литература. Хороший рассказ должен иметь крепкий, туго закрученный сюжет; но пускай — пускай здесь нет сюжета, пускай это тупо зарисовка, но даже как зарисовка он непоследователен — начав с чрезмерно украшенного рюшечками тревелога (само по себе вопиющая банальность, да и кому в здравом уме может быть любопытно, как герой куда-то там поехал на блаблакаре?), автор затем погружает нас в какие-то скучные бездны чужих обыденных трагедий, и одно с другим просто не сочетается, дисгармонирует, и совершенно прав со своей колокольни этот критик, и не сумеет автор объяснить ему и читателям, что всё это — суматошно пляшущий за обындевелой кормой грузовика полиэтиленовый пакет, световые крылья, которые разбрасывает по обочинам едущая впереди на длинном спуске машина, скучные пропасти обыденных трагедий случайных попутчиков — всё это явления одного порядка, сочетающиеся друг с другом так, как сочетаются мелочи в жестяной коробочке. Оставьте мне эту жестяную коробочку, эти стекляшки, крышечки и значки. Я буду в них играться, а вы как хотите, — скажу я, насупившись, а втайне буду внимательно следить: вдруг у вас тоже задержится на них взгляд.
______________________________________
Нотариально заверенное число знаков по счетчику GoogleDocs – 19036 (прим. орг.)
Автор: Black Dragon [online] , 28.02.2021 14:37 1

Эх, был бы в конкурсе, был бы для меня на первом месте.
Автор: SolohinLex [M] [offline] , 28.02.2021 15:05 2

Вот удивительно, конечно. Бывает рассказ — вроде всё на месте, а читаешь — будто через злые кусты продираешься. А бывает — вот такой, ни к селу ни к городу, просто есть какой есть, а вот чувствуешь от него какой-то особый кайф. Спасибо автору.
Автор: SolohinLex [M] [offline] , 28.02.2021 15:11 3

Хм. Вот этот рассказ, пожалуй, ближе всего к понятию "артхауса" среди всех представленных. Язык, как метко подметил автор, выше всяких похвал. Тут и стеклянное утро, и тонущее в сизых тающих просторах сибирское лето. Вообще, от всего здесь веет автобиографичной жизненностью с налётом депрессивной дорожной романтики. Не люблю мысли и эмоции, которые поднял этот текст, но написано мастерски, не отнять.

Либо опять ЛичЪ, либо всё-таки Кендер.
Автор: Akkarin [M] [offline] , 04.03.2021 23:27 4

Хорошо, что я прочитал этот рассказ в марте, а не в ноябре.
Автор: wyleg [offline] , 07.03.2021 07:51 5

вообще прототипом для бальзаковских женщин была дама примерно этого возраста. немолодая это какойто ну уничижительный эпитет. а так роад муви чукча стайл.
Автор: Vened [offline] , 08.03.2021 15:35 | Отредактировано 08.03.2021 в 15:45 6

Одинокий танец после бала или комментарий "на посошок" от Фионы

Это хорошо.
Это иллюстрация того, каким прелестным и трепещущим может быть рассказ как бы ни о чем.
Автор: Fiona El Tor [M] [offline] , 09.03.2021 20:46 7

Удивительно, что меня почти никто не узнал (только проницательнейший Лекс), — а я-то как раз не сдерживался, полагая, что, раз уж я пишу вне конкурса, можно не стесняться. Даже отзыв в свой же рассказ включил, уж по отзыву-то, я думал, любой догадается. Но, видимо, от меня рассказ про революцию ждали. А я про революцию написал одну-единственную «Дезинформацию»! Правда, был ещё рассказ о Ленине, но молодом совсем. Смешно, конечно, получилось.

А рассказ очень крутой, прямо не могу на себя нарадоваться.
Автор: Очень Хочется Кушать [offline] , 10.03.2021 04:16 8

А рассказ очень крутой, прямо не могу на себя нарадоватьсяда!
Автор: SolohinLex [M] [offline] , 10.03.2021 08:18 9