Московский вампир | ходы игроков | 05. Московский вампир

 
DungeonMaster XIII
12.04.2018 21:06
  =  
      05. МОСКОВСКИЙ ВАМПИР

      СССР, Москва, Перово (Ждановский район)
      16-ое февраля 1975 года, воскресение, 02:00
      Ночь
      -5 °С






      «Я сел и за один присест написал "Helter Skelter", решив, что она будет самой громкой, грубой и грязной в истории The Beatles. Мне захотелось создать нечто антисоциальное; нечто такое, чего мы никогда прежде не делали».
      Пол Маккартни, 1968 год.


      Пальцы Миши плясали над струнами.
      — When I get to the bottom I go back to the top of the slide!
      — Where I stop and I turn, and I go for a ride!

      Катя не зря сказала, что они похожи. Оба — дети уважаемых, но нелюбимых ими Примогенов. Оба имели своё мнение. Оба знали гитару.

      Они правда были похожи — не внешностью, не поступками, не образом мысли. Но параллель их судеб, стоило только поместить её на чертёжную миллиметровку, становилась ясной как день. День, который оба они избегали. Только один решил, что издеваться над людьми — это нормально, а другой — что лучше знает, каким должен быть порядок.

      Почти как в детском саду.

      — Глупо, что вы друг другу не нравитесь!

      — Till I get to the bottom and I see you again,
      — Yeah yeah yeah hey!

      И почему только они друг друга не любили?.. Артём Одинцов ударил Мишу, когда тот на потеху публике заставил знакомую девушку ходить по коньку крыши, предложив в обмен поцелуй. Почему-то это сильно обозлило Артёма. Может быть, потому что он действительно испугался за незнакомую студентку. Может быть, потому что считал поцелуй слишком высоким чувством. Может быть, просто потому, что не любил выскочек, имеющих наглость назначать самих себя навысшей наградой. Миша смеялся, а Одинцов шёл к нему сквозь толпу: крепкий, мрачный, очень серьёзный. А вот теперь он спешил по пустым улицам, швырнув в помойку ненужную больше спецовку.

      — I'm coming down fast, but I'm miles above you!
      — Tell me, tell me, tell me, блин, come on — tell me the answer!

      Закинув голову, Даэва выводил задорный вокал Маккартни, почти в точности повторяя бесшабашные дисторции. Песня звучала едва ли не как хеви-метал, и не зря она вдохновила Чарльза Мэнсона увидеть в ней пророчество грядущей апокалиптической войны. Миша сознательно выбрал именно её среди всех записей с «Белого альбома». Казалось, что гитара танцует в его руках, едва опираясь на торчащие сквозь рваные джинсы колени. Танцем закончился вечер в Большом театре, песней — ночь в Большой Москве. Всё сходилось. Всё совпадало. О да-а-а, Чарльз Мэнсон во многом был прав. Закономерность! Ритуал! Миша захохотал, невозбранно сбив ритм, а Артём Одинцов перешёл на бег.

      — Helter skelter, о е-е-е, helter skelter, yeah!— он прихлопнул по лакированному боку гитары, — да, вот так! I'm coming down fast, but don't let me break you!
      — Don't let me break you!

      Он лежал на диване, он мчался среди миллиона миров, среди галлюциногенных звёзд Вудстока, среди флагов «Стоунволла» — где угодно, лишь бы подальше от грязной, косной, патриотичной, тупой и совершенно отвратительной ему Москвы. Миша ненавидел свою страну, но совсем не за политику. Он ненавидел КГБ, ненавидел послушность, ненавидел понурые лица вечных чиновников. «Встаньте!» — ему иногда хотелось орать. — «Очнитесь! Не верьте "Правде"! Вы созданы жить так, как хотите!»

      Ерунда. Всегда находился Артём с чугунными кулаками, который заставлял других жить по порядку. По порядку, чтоб они сдохли. Он ведь звал его тогда, звал с собой! Впрочем, чёрт с ним. Длинные пальцы Московского вампира вновь ударили по струнам, а остроносая крокодиловая туфля на босу ногу выбивала лихой ритм.

      — Look out helter skelter,
      — She's coming down fast, очень-очень fa-fa-fa-a-a-st!

      Миша жил в направлении Косино-Ухтомских озёр — биологического заповедника на восточной окраине Москвы. Но не прямо у них, а ближе к Перово — то есть там, где экспансия строительных нормативов понемногу, местами, но уступала место уютным аллеям и знакомой зимней Москве. Высокие ботинки Одинцова вязли в снегу, но он упорно брёл вперёд, ориентируясь по далёким огням. Когда он остался без куртки, ночной ветер принялся хлестать его, забираясь под свитер, но референт по особым вопросам не чувствовал холода. Он вообще почти ничего не чувствовал.

      Перебираясь через железнодорожные пути, через заборы и пустыри, он спешил вперёд. По аллеям, проходными дворами, вперёд. Выискивая названия улиц на адресных табличках и вспоминая путаные указания Петренко по телефону. Он уже не знал, успеет ли. В решении отпустить Ефремова содержался крупный изъян — у Вентру была машина. Но Одинцов знал, что если бы взял Игната Владимировича с собой, тот остановил бы его руку. Остановил бы в любом случае, невзирая на то, праведным или ложным стало бы его правосудие.

      Грохнула на упругой пружине дверь подъезда, а берцы с налипшим на бордовые носки снегом уже стучали по лестницам. Миша тихо допел, в последний раз с сожалением проведя ногтями по струнам:

      — Yes, she is...
      — Yes, she is coming down fast...

      Артём остановился перед нужной дверью. Она не была заперта, а из прихожей пробивался яркий свет. Миша был дома.
Действия плюс/минус по раундам. Внутри квартиры играют на гитаре, поэтому Прорицание не позволяет сделать конкретный вывод о положении дел за дверью. Это «Битлз», композиция «Карусель» — одна из самых противоречивых песен группы, написанная в период разлада.
Отредактировано 14.04.2018 в 10:00
1

Одинцов constantine
12.04.2018 21:17
  =  
      «Почему открыто?» — вот первый вопрос, который всплыл в голове Артёма. Успев внутренне смириться с гибелью Кати, вампир словно споткнулся. Он пытался понять. Обнаружить расчёт в действиях Миши. И не находил.

      При взгляде на электрическую прорезь, лежавшую вдоль плохо освещённой лестницы, его сердце проваливалось к пяткам. Раз за разом, безотказно. Впервые за последние дни Артёму стало по-настоящему страшно. Он никому не позволял приблизиться к себе, держался отстранённо, профессионально. И стоило сломать один запрет, как с грохотом посыпалось всё. Он вытащил несчастливую даму пик с профилем Екатерины из недостроенного карточного домика.

      Одинцов с огромным трудом подавил намерение влететь в квартиру, сломя голову, и отдаться инстинктам Зверя. Застыв посреди лестничной клетки на окраине Перово, мужчина в кремовом свитере и с бледным лицом вздрагивал, как будто его пугали ночная тишина и гитарная трель. Артём не мог успокоиться и взять себя в руки. У него не получалось отстраниться эмоционально. Бессмертие сделало его практически неуязвимым. Многие годы он жил, не зная поражения, ничем не рискуя.

      А вот теперь… казалось, в квартире Михаила заперта его душа. Взята в заложники, как делают головорезы в охваченной войной Палестине. Душа, сердце… какой же никчёмной метафорой они казались Артёму. Такие признания пишут на заборах пионерлагерей. Какого-нибудь «Огонька». А, смотри-ка, семидесятилетний старик терял голову точно так же, как распоследний школьник.

      Мехет прижал ладони к лицу, тщательно вымеряя секунды по щелчкам наручных часов. Механический бег «Победы» понемногу заставил его мыслить — и пока настоящий Артём бился в молчаливой ярости, которая слишком напоминала истерику, Одинцов-референт перестал быть собой. Он представил на своём месте Ефремова — удобную внутреннюю модель. Холодного, рассудительного, исполнительного. Эта сущность заставила Артёма сделать шаг. Затем ещё один.

      Он двигался мягкой поступью, не чувствуя ног. Не чувствовал он и рук. Тело действовало само, по заданной установке. И тонкая стенка, которая разъединила Ефремова-модель и Артёма-вампира, трещала с каждым шагом. Остатки Артёмовской воли вцепились в его горло как цепь. Дойти, сказать пару слов… Он знал, что сорвётся с цепи, когда увидит то, с чем уже смирился. Его худшие опасения оправдаются, а он убьёт Мишу.

      Артём не взял с собой ни ножа, ни какого-либо другого оружия. Уходя от Ефремова, он сказал себе тогда под нос: que sera, sera. По-испански это означало «будь что будет».

      За дверью его встретила прихожая, а переборы гитары умолкли.
Одинцов
♥ Здоровье: 6/6
♠ Сила воли: 3/4
♣ Запас крови: 7/11 (+3 ♣ for Survival roll, -1 ♣ for Might & Resilience)
♦ Защита: 2
♦ Инициатива: 3
♦ Состояние и штрафы: активны Могущество •• (+2 Athletics & Brawl), Стойкость •• (+2 ARMR vs BLA), пассивна Стремительность • (+1 DEF & INIT)
Отредактировано 12.04.2018 в 21:55
2

DungeonMaster XIII
12.04.2018 21:19
  =  
      Обычная советская прихожая. Или российская. Или венгерская, или белорусская. Ничто не указывало Артёму на то, что в этом Убежище обитает выродок. Педофил и убийца, для которого не существует разницы между компанейскими издевательствами и принуждением бездомных к поеданию друг друга. С каждым шагом случившееся начинало казаться каким-то... до потешного нелепым. Так, что ли, его следовало назвать? «Педофил и убийца» — он будто читал газету, клеймившую впавшего в немилость фаворита. Зачем выдумывать такой нелепый шарж, зачем наклеивать ярлык, так однозначно указывающий на то, что кто-то плохой? Зачем превращать себя в нечто мерзкое, но слишком обыденное, чтобы показаться интересным? На эти вопросы он не знал ответов.

      В литературе, которую любил читать Артём, всегда случалось иначе. Авторы рисовали злодеям человечные стороны, создавали мотивы, намерения... вероломные предательства, наконец! Красивые истории отвергнутого сватовства. Зачем быть злодеем без цели? И как теперь было склеить совершенно не клеящиеся друг с другом куски мозаики, когда он видел перед собой джинсовую куртка с лихими анархическими нашивками, а справа, из-за двери в гостиную, доносились вполне мирные голоса:

      — Не пугайся, — прозвучал Мишин, — сейчас откроется дверь и войдёт Артём.
      — Что? — ответил ему Катин. — Тёма? Что ему здесь делать?

      «Суука-а-а-а-а…» — мысленно взвыл Артём. Когда струны перестали бренчать, он явственно слышал спокойное сердцебиение из-за стены. Он понимал, что слух вампира легко услышит шаги на лестнице, которые смолкли перед дверью квартиры — его обнаружили, и не оставалось ничего другого, как сделать пророчество Миши самоисполняющимся.

      Как же Артём мечтал, что Даэва ещё пожалеет об этом!

      — Я думаю, — заявил Миша, когда Артём толкнул расшатанную дверь, — он пришёл меня арестовать.
      — Аре... Миша! Ты шутишь!

      Одинцов вошёл в просторную комнату — такие часто кличут «залой» или «большой». Паркет на полу, изящный столик в центре и аскетичная мебель вдоль стен. Катя сидела в кресле у телевизора, подобрав под себя разутые ноги, и замерла, не донеся до губ фужер с коньяком. Веселье на её лице стремительно перетекало в потрясение.

      — Доброй ночи, Артём, — серьёзно сказал длинноволосый вампир, откладывая гитару.

      Михаил расположился на диване, закинув ногу на ногу в рваных джинсах. Остроносые туфли и полурасстёгнутая фланелевая рубашка дополняли его всегдашний образ то ли завсегдатая квартирных вечеров, то ли басиста студенческого ВИА. Он смотрел на Артёма серьёзно, улыбаясь самыми уголками губ.

      — Тёма... — потерянно выдавила Катя.

      Артём молчал, не глядя на девушку. Сейчас в его голове — в той холодной части, что ещё не безумствовала — происходили сложные арифметические вычисления и расчёты вариантов. Почти как тогда, когда он бросился за выпрыгнувшим в окно мальчишкой. Чертёжный карандаш вырисовывал ему квартиру, лестничную клетку, двор… квартал.

      Он сам не знал, зачем. План действия, готовый в уме, не смог вовремя переварить изменение ситуации, и продолжал работать. Услужливое подсознание подсовывало Артёму стрелки, пометки и обозначения, замечало тяжёлое дерево шкафов и лёгкие ножки столика в центре. Главным элементом чертежа получился треугольник, что навязчиво краснел в самом центре — расстояния между объектами К, М и А. Почти пять шагов между Мишей и Артёмом, семь шагов между Артёмом и Катей, четыре шага между Катей и Мишей. В центре гипотенузы, пролегавшей от стоявшего в дверях Одинцова до кресла у окна, расположился столик. Скорость была не на стороне референта, но и Миша сидел в неудобной для старта позе.

      Старта, атаки… Кого ему было убивать, когда Катя так по-домашнему свернулась в клубок и слушала, как Московский вампир играет на гитаре?

      — Только не говори, что ты действительно пришёл... — Катя не закончила.
Отредактировано 12.04.2018 в 21:37
3

Одинцов constantine
12.04.2018 21:49
  =  
      Артём продолжал молчать, холодно глядя на Михаила.

      Чёртов Даэва не хотел давать повода оторвать ему голову без лишних слов. Ярость Одинцова медленно, как потерявший тропу к водопою носорог, перерождалась во что-то совсем непонятное. У него был простой план. Ясный план. Готовый план. Схема, идея — да зачем ему был нужен план теперь! Первый, второй… Почему-то даже Катя отошла на этот самый второй план. Возможно, Одинцов уже пережил её смерть. А возможно, думал, что предотвратил или сможет предотвратить.

      — Тёма? Тёма, пожалуйста, скажи, что ты здесь делаешь! — в Катином голосе звенело отчаяние.
      И вновь Одинцов пропустил её вопрос мимо ушей. Вместо ответа Мехет обратился к своему антиподу.
      — Кто они для тебя? — спросил Одинцов.
      — Они — это кто? — Миша раскинул руки на спинку дивана.
      — Люди, — коротко и неохотно бросил Артём. Ему не хотелось тратить слова на него.
      — Какие люди?
      — Дети…
      — Те, из-за кого ты пришёл?

      Артём пересиливал себя, не реагируя на невинный тон Михаила. Его гнев, не успев остыть, вновь закипал как чайник, под которым зажгли газовую конфорку. Контакты в механизме его самоконтроля всё ещё искрили. Иллюзорный Ефремов помог ему, но обыкновенно сдержанный Мехет балансировал на грани того, чтобы сорваться.

      А потом сорвался:
      — Подростки, которых ты насиловал. Превращал в зверей.

      Одинцов не хотел этого говорить при Кате, зная, что это будет жестоко. И когда понял, что только что именно это и сделал, сказанного уже было не вернуть. Катя застыла, выпрямившись в кресле. Она больше ничего не спрашивала. Просто молчала и смотрела, но почему-то не на Мишу, а на Артёма. Смотрела, смотрела... и поблёскивал коньяк в высоком фужере, который она так и держала в воздухе.

      — Ой… — Даэва расплылся в щедрой ухмылке, прихлопнув пальцами по спинке дивана. — Вот это шоу. Ты что, серьёзно морали читать мне пришёл?

      Его щёки были словно созданы для того, чтобы улыбаться от уха до уха. Большие зубы едва помещались в до неприязни широком рту, который оценил бы заграничный певец Мик Джаггер. А Одинцов вовсе не собирался читать никаких моралей. Ему, всего-навсего, нужно было знать.

      — Да хрен их знает, Артём! — помедлив, воскликнул Миша. — Я их имён-то не запоминаю. Так, повеселился и забыл. Это же просто Стадо!

      «Вот кто вы для него...»
      Наконец, Артём коротко взглянул на Катю. Одинцов никогда не видел её такой. Да что там, он вообще редко видел, чтобы кого-то в буквальном смысле поражало горе. Для такого потрясения нужна большая душевная искренность, а уж потом — впечатлительность или нежность. По лицу Кати словно проехался каток. Остановившимися глазами она глядела куда-то в Артёма, а в их уголках блестели слёзы.

      «Вот кто ты для него!»

      — Ну, Артём, алло, — Миша всё ещё барабанил пальцами по цветастой текстильной обивке. — Чего с ним няньчиться?
Отредактировано 12.04.2018 в 22:09
4

DungeonMaster XIII
12.04.2018 22:24
  =  
      Артёму лишь нужно было знать — вот, очередное «ура». Мехет хотел окончательного подтверждения того, что не ошибся, и он его получил.

      Говорят, бывают священники, чувствующие удовлетворение от признания грешниками своих грехов. Но Артём не понимал, в чём заключается их удовольствие. Вампир предполагал, что оно основано на мазохистском смирении с неправильностью мироздания. Или же на святых отцов нисходило спокойствие, когда их вера в ущербность мира обретала твердь. Да, последнее казалось более подходящим. Значит, вот какой она получилась, исповедь Михаила.

      — Всего лишь стадо... — закончил мысль вслух Одинцов. — Ну а ты у нас кто?
      — А я — вампир, — пожал плечами Миша. — И ты вампир. И Катя однажды им будет.
      И вновь Артём посмотрел на Катю.
      «Насиловал и превращал в зверей...»
      Да, Артём не хотел говорить так. Но он не предполагал, насколько жестокими станут его слова для Кати. Казалось, что если Артём отойдёт, девушка так и продолжит смотреть в пустоту за дверью. Там, в пустоте, теперь жила её мысль.
      — Она не такая, как ты, — негромко сказал Одинцов.
      — Знаешь, не тебе это решать, — с внезапной злостью выпалил Миша. — Вот! Вот где корень этой, на хер, насущной проблемы!
      Одинцов хотел подстегнуть его, но Мише уже не требовалась реакция.
      — Вы, старики, всегда думаете, что знаете, как другим жить! Не подумал, что она сама выберет, какая она?!

      «Вот так. Да... Только повод». Одинцов ненавязчиво шагнул вперёд. Слишком поздно он понял, что Миша задел его за живое, что он потерял сдержанность, а разговор перестал быть просто игрой в слова.

      — Она всегда выбирает сама, — выдохнул он. — Именно поэтому она — не как ты.
      — Да что ты…
      — Идти на поводу звериных страстей — это не выбор.
      — А какой он, выбор свободного вампира Артёма Одинцова? — сощурился Миша.
      — А какой выбор ты делал в своей жизни?! — с насмешкой едва не сплюнул Артём, делая ещё один шаг вперёд. Треугольник выровнялся. — Даже то, что ты вампир — это не твой выбор и точно не твоё достижение. Даже тут решили за тебя. Старики... молодые... ты глуп, если думаешь, что есть какая-то разница!

      Артём шагнул снова. Теперь он нависал над диваном как бледная гора. Казалось, что тени в прихожей шевелятся сами собой, помимо его воли — и где-то внутри билось исступлённое желание раздавить, унизить, разбить Мишу. Желание было неправильным. Непрофессиональным. Но оно было. Но почему-то Миша упорно отказывался ломаться, и от этого невыносимая неправильность происходящего достигала в модели мира Артёма своего апогея. Так не должно было происходить. На какую-то секунду он забыл о Кате.

      — О, а она есть, — тем временем, возразил Михаил.
      — У тебя появились клыки, перестало биться сердце! И ты возомнил себя бессмертным… Гордым хищником, которому всё нипочём и плевать на порядок.
      — А это не так? — Даэва наклонил голову, словно размышляя.
      — Ты всего лишь умер, — с презрением и ненавистью сказал Артём. — И остановился в развитии. Повеселился. Забыл. Имён не запомнил. Это то, что ты делал, когда был тем самым стадом. И не нёс ни за что ответственности. Но теперь ты вампир.
      — И мне… — начал Миша, но Артём его перебил:
      — А вампиры неизбежно отвечают за свои действия.

      Одинцов, подхваченной неудержимой волной, знал, что всё сказано правильно. Он не раз анализировал эти построения в уме. Не то чтобы он гордился ими. Нет ничего сложного или достойного в том, чтобы просто жить по заведённому порядку вещей. Но безответственность — всегда инфантилизм. Осознание последствий — сущность цивилизации. «Горький опыт просвещения», если выражать мысль словами товарища Луначарского. Он не понимал только одного — зачем он вообще пустился в рассуждения.

      Катя мелко дрожала в кресле.

      — А ты ведь моральный урод, Тёма, — с неожиданной холодностью заметил Миша, и Одинцов моргнул. — Я не читал тебе нотации и не навязывал свои правила. Не тыкал в тебя твоим прошлым в гестапо.
      — ...
      — Как же тебе нравится поучать, а? Я хотел попросить Катю уйти, чтобы мы могли обсудить накопившиеся комплексы наедине. Но тебе же насрать на чувства других. Тебе не терпелось высказаться. Ты ведь у нас самый правильный, Артём-милиционер.
Отредактировано 12.04.2018 в 22:48
5

Одинцов constantine
12.04.2018 22:56
  =  
      — С каких пор тебя заботят чувства других!? — желание схватить Даэву за горло само взяло за горло Артёма.

      В том, что говорил Миша, была своя правда — и Одинцов понимал, что происходит. Его противник играл с ним в его же игру. Вернее, для Михаила это, похоже, было игрой. Вот только Катя... Артём никогда ставил себе целью очернить при ней Мишу и, уж тем более, не хотел оскорбить её чувств. Но мягкие предостережения не сработали, для подробных разъяснений с осторожным подбором слов не было времени, а потому он сказал правду в лоб, как есть. И теперь осознание своего поступка сжигало его изнутри. Надо было действовать совсем не так. Он не имел права декламировать здесь пылкие комсомольские идеалы.

      — Наверное, я пожалею об этом, — с внезапной тяжестью в голосе проговорил Артём.

      Он деревянной походкой добрался до стола в центре комнаты, ни на кого не глядя. Выдвинул стул и присел на самый край, осознавая себя неловким буйволом. Слишком сильным, чтобы измениться, и убеждённым, что он не может дать Мише выйти моральным победителем. Победителем не в своих глазах — в эти секунды размышлений Артём почти убедил себя в том, что доводы Миши смешны, а в глазах Кати. В глубине Артёма жил тот же Зверь. Жадный. Властный. Тёмный.

      Возможно, четвёртое, о чём не врут легенды — моральное уродство всех вампиров.

      — И о чём она, запоздалая жалость? — спросил Миша.
      — Знаешь… моё прошлое, как ты сказал, в гестапо даже на четверть не такое мрачное, как твоё настоящее.
      — Моё настоящее было прекрасно, Артём. Пока не появился ты. Ты отнял у меня друга, а у милой девушки возле окна отнял её счастливые иллюзии. Крылья жить не мешают?

      «Отнял…»
      Но если это спасёт Катю... нет, похоже, уже не от смерти, а от того, чтобы стать аморальной тварью, что ж… это тоже будет маленькой победой. Артём взглянул Мише прямо в глаза, но вместо азарта или глумления увидел там только печаль. Он не хотел верить в неё. Или бежал от крыльев, которые, как оказалось, действительно не мешали ему жить?
      «Какая теперь разница?»

      — Нет. Никакие крылья мне жить не мешают, — сказал Артём, наблюдая в блестящей столешнице отсутствие себя. — А тебе — не помогут.
      — У меня их и нет, — Миша покачивал носком крокодиловой туфли. — Только гитара есть.
      — Подумай тогда вот над чем, гитарист. Что для тебя лучше: пойти со мной к Хороводину добровольно и ответить перед ним, как вампир, или...
      — Прекратите… — в полузабытьи прошептала Катя.
      «... или дашь мне повод сделать этот мир лучшим местом...» — не сказал Одинцов.
Отредактировано 12.04.2018 в 22:57
6

DungeonMaster XIII
13.04.2018 23:26
  =  
      Миша закрыл глаза, откинувшись на спинку. Он наконец-то перестал улыбаться, но его лицо исполнилось мессианского спокойствия. Должно быть, он воображал себя на кресте, распятым послушными императору легионерами. Не зря смеялся Пилат в чёрных окнах Садовой-Триумфальной. Не зря танцевала Клеопатра.

      — Я-то пойду, — ласково сказал Миша. — Почему бы и нет? Ведь тогда тебе никогда не узнать, каково это — жить свободным. Ведь ты даже не можешь убить меня исключительно из-за того, что тебе так хочется.

      Но Артёму и не хотелось больше. После всего сказанного гнев Одинцова улетучился. Довольно скоро Артём определил чувство, которое пришло на смену. То самое позабытое чувство, что при жизни ему пришлось испытывать нечасто. Именно оно приходило, когда суд закончился и приговор вынесен. Гнев и ненависть уходили, даря на прощание сильнейшее отвращение к подобным людям. Михаил стал отвратителен Одинцову, с той лишь разницей, что напоминал человека только внешне… и являлся конченным психопатом.

      — Миша… — прошептала Катя, как будто впервые в жизни говорила его имя. Для неё длинноволосый вампир всегда оказывался защитником и другом. Но пришёл Артём — и мир поменялся. Точно так, как Миша пел в своей песне. Мнения в Советском Союзе плясали как карусель, как та самая Helter Skelter.

      Одинцов не ответил. Ни ему, ни Кате.

      — Что ж, — кивнул Миша после паузы, — арест состоялся, Артём. Месть совершилась. Надеюсь, ты веришь, что поступил правильно, когда объяснил, где живёт правда, а где ложь?
      — Это... всё правда? — мёртвым голосом спросила Катя.

      «Кого она спросила?» — задался мыслью Артём и понял, что это сложно решить. Он думал, глядя в стол, что надо бы вызвать Ефремова. Потом — что Вентру и так скоро приедет. Потом — что лишь бы дотянуть до этой минуты. Как-нибудь дотянуть. Так, чтобы отвращение к Мише, к сцене, к ситуации, не превратилось в отвращение к себе. Ему хотелось, чтобы приговор был справедливым. А вышло так, что справедливость получилась у всех своей. Или, пожалуй, вовсе ничьей. Разве такой мир может быть справедливым?..

      — Не всё, — с трудом выбирая слова, откликнулся Мехет. — Езжай домой, Кать. И на этот раз — к себе. Поговорим после.
      — Ты убьёшь его, — всё тем же голосом сказала Катя. — Правильно?
      — Нет.
      — Да.
      — Получить — он получит, — Артём не знал, зачем оправдывает такую никчёмную жизнь. — Но жить будет.
      «К сожалению...»

      «Главное — с тобой всё в порядке.»
      Внезапно Одинцов понял, что последнюю мысль он произнёс вслух. Но не случилось чуда, и прилива нежности не произошло — лицо Кати исказилось от злости и боли:
      — Со мной всё и было в порядке!
      Вскинув голову, Артём ошеломлённо глядел на неё.
      — Ты не тронешь его даже пальцем, ясно?

      «Так ты что... поил её своей гнилой Кровью?..» — мрачно подумал Одинцов. Впрочем, как он и сказал Ефремову ранее, может, Мише и не пришлось. А может, дело было в волчьем очаровании Семьи Даэва. Как бы то ни было, сила Уз не работала. И объяснять что-то Кате сейчас, вразумлять её не имело смысла. Больше не оборачиваясь к ней, Артём сказал мягким тоном:
      — Я и не собираюсь его трогать.
      — Это мой друг… — плечи Кати тряслись. — Это мой друг… и ты тоже... что вы оба… что вы оба сделали…
      — Пожалуйста. Успокойся. Никто с ним ничего не сделает, — нет, всё же, Артём не понимал. И меньше всего на свете ему хотелось оправдываться ещё и перед ней. В конце концов, Одинцов тоже обладал гордостью.

      Эмпатия нашёптывала ему, что Катя шокирована истинной сущностью Михаила — но почему же она защищала его? Разум кричал, что «друг Семьи» — просто восторженная дура, попавшая под чары живого мертвеца. Впрочем, восторженных дураков в этой комнате хватало и без неё. Тогда что же, Кровь? Бессмыслица… бессмыслица!

      — Не трогай его, не смей… Что вы за люди такие! — выла Катя, вскакивая. Фужер полетел на пол, расплескав янтарные слёзы.
      — Просто... просто подожди на кухне, — без сил выдохнул Одинцов. Ему бы хотелось ненавидеть вампира на диване, но ничего не осталось. Бескрайнее, как пресловутое Саргассово море, отвращение — и только. Он никогда не знал, что говорить в таких ситуациях. Что сказать Анатолию в холле Института. Что сказать Кате сейчас.

      Что!

      Всё было неправильно. Бесчеловечный и необратимый психопат читал ему мораль и называл уродом. Убедительно так, всячески строя из себя рыцаря-защитника девушки, с которой он, случись в следующий момент такая прихоть, мог сделать такое, до чего не додумался ни один смертный маньяк. Одинцов понимал, что его главное сражение только что было проиграно. Монстр убедительно прикидывался не-монстром. Единственным плохим парнем в комнате остался Артём Одинцов, по глупости (или правильно?) попытавшийся оградить Катю от того, чего она не хотела и не могла понять — но самым неподходящим способом. Бывший лейтенант уронил голову на ладони, мысленно аплодируя омерзительной риторике Михаила. И, казалось бы, самое время было вернуть утихшую злобу. Принять от Московского вампира его необузданную ненависть.

      Самое, чёрт возьми, время…

      Губы Артёма дрогнули в неясной улыбке.
Отредактировано 14.04.2018 в 09:49
7

Одинцов constantine
14.04.2018 09:27
  =  
      Сначала слабая, затем всё более широкая, улыбка легко заняла не привыкшее к смеху лицо. Светлые волосы Одинцова сбились на лоб и глаза, остро размечая осунувшийся профиль. Не выдержав, Артём фыркнул… и заливисто рассмеялся. Побледневшая Катя замерла, так и не успев отойти от кресла. А Миша смотрел на Одинцова с удивлением и интересом. Как же всё это было погано! Хохот вампира становился всё громче. Профессиональный подход! Сколько таких было, профессионалов, попадавших в одну и ту же ловушку. В простейший треугольник, нарисованный красным мелом на чертёжном листе. Да кого ему было трогать!

      «Этого не будет» — Артём увидел, как абстракция превращается в ясную, простую мысль.
      — Этого...
      Он никак не мог остановиться. А впрочем, почему бы и не посмеяться над идиотом? Над самим-то собой?
      — Этого...
      — Чего — этого? — Миша спрашивал без выверенной элегантности. Он казался растерянным.
      — ... не случится…

      Артём смеялся долго и весело. Было смешно. И только когда он начал успокаиваться, невольно вспомнились три статуэтки, что стояли в комнате родителей. За стеклом в старом серванте. Кажется, дедушка привёз их из Восточной Азии. Ими были три маленьких деревянных обезьянки, символизировавших крылатую фразу Будды Гаутамы Шакьямуни. Одна закрывала руками глаза, вторая — уши, третья — рот.

      Одинцов посмотрел на Катю. «Не созерцай зло...»

      Одинцов посмотрел на Мишу. «Не внимай злу...»

      Одинцов посмотрел в добела начищенный стол, но себя в нём опять не увидел. «Не изрекай зла...»

      Он горько усмехнулся. Главным образом потому, что две последних фразы следовало поменять местами. Хотя… переставляй статуэтки как угодно, и везде найдётся смысл.

      Катя не хотела созерцать зло.
      На то, что делал и говорил Миша, не следовало поддаваться — то есть, не внимать злу.
      Артёму не следовало говорить лишнего.

      Или же по-другому.

      Катя пыталась не созерцать зло.
      Миша изрекал зло.
      Одинцову не стоило внимать злу.

      Ничего больше говорить не хотелось.
Отредактировано 14.04.2018 в 09:52
8

DungeonMaster XIII
14.04.2018 12:15
  =  
      Ефремов приехал через полчаса, прошедшие в тягостном ожидании. Катя плакала на кухне, Миша задумчиво перебирал струны гитары, почти не извлекая звуков, а Одинцов выпрямился на стуле посередине комнаты и молчал. Его мысли бесцельно странствовали в нарисованной схеме из бесконечных углов и осей, но не могли найти выход. Заветный указатель не сиял в конце коридоров призывным зелёным светом. Правильнее было бы сказать «зиял», но не имелось у Артёма и этого. Только новые повороты и новые круги. На ум напрашивалась «Божественная комедия» — простая и очевидная метафора. Но рядом не шагал Вергилий, а Артём Викторович Одинцов вырос советским человеком. В его распоряжении не имелось божественных комедий, и даже «Ирония судьбы» выходила на экран лишь в декабре. Спали жители соседних квартир, спал подъезд и спал дом, спал Ждановский район со своим Зелёным проспектом, продуктовыми магазинами и бетонными альковами в пыльной пустоте новосозданных улиц.

      На лестнице зазвучали шаги. Артём и Миша слышали, как каблуки отсчитывают пролёты, поднимаясь с этажа на этаж. Помнится, подходя к дому, Одинцов пытался прикинуть, какие окна принадлежат Убежищу Михаила. Но окна вампиров всегда закрыты шторами — иногда складчатыми «римскими», иногда тяжёлыми гардинами. Окна вампиров редко светятся в темноте.

      «Победа» показывала третий час. Во внутреннем покое, который навеивал механический бег секунд, не осталось нужды. Каблуки в подъезде досчитали до нужной площадки и остановились — Артём знал, что их владелец увидел то же, что и он: электрический свет, располосовавший надвое лестничную площадку. Одинцов поднялся:

      — На выход.

      Катя больше не плакала.


* * *




Выбор Одинцова: суд


      Суд вампиров — это суд статуса, это фарс статуса и это звериная дуэль, замаскированная под светский процесс. Здесь судят не за преступления, а за политическую конъюнктуру. Здесь, насмехаясь над советским строем, с удовольствием перенимают его объективизацию и фракционизм, так милые мёртвым стратегам. Со времён древнеримских сенаторов повелось, что на суде людей побеждает не тот, на чьей стороне истина, а тот, чья речь красива и ловка. Суд вампиров мало чем отличался в этом понимании.

      Он состоялся на следующую ночь, семнадцатого февраля тысяча девятьсот семьдесят пятого года. В башне, венчающей сталинскую высотку на Котельнической набережной, совет Примоген восседал в расставленных полукругом креслах — а Одинцов не мог отделаться от мысли, что привёл Мишу не на казнь, а на ярмарочную буффонаду.

      Пикантность ситуации, от которой глаза ненасытных грифов золотились в полумраке зала, закрытого на вечный ремонт, заключалась в том, что сын Гуникеевой арестовал сына Черновой. Спектакль. Один только Хороводин внушал Артёму мысль о том, что всё действительно было сделано правильно. Он долго расспрашивал референта, вдаваясь в нелицеприятные детали разговора с босяцким вожаком, ареста, визита в Институт и вечера на Садовой-Триумфальной. Для него действительно играл роль моральный облик преступника, а нарушение Традиций ещё оставалось тяжким проступком. Именно он поднялся с заключительным словом, когда Михаила ввели в зал два молодых человека с убранными брильянтином волосами.

      — Михаил Трофимов, неонат среди нас...
      — «Юноша среди нас», — недовольно поправила Гуникеева, прекрасно зная, что её шёпот услышат. — Ну что за манеры...
      Председатель не обратил на неё внимания:
      — Меня зовут Андрей Хороводин. В этом Домене я возглавляю Родословную по согласию Кланов. Известно ли вам это?
      — Известно, — послушно сказал Миша.
      — Желаете оспорить моё право?
      — Не-а, не желаю.

      Артём с Ефремовым сидели на длинном ряду откидных кресел вдоль стены. Неподалёку расположился казначей Петренко, и даже «призрак оперы» соизволил посетить концерт в честь своего Клана. Одинцов знал, что сейчас председатель задавал ритуальные вопросы — очередное наследие тех веков, когда власть одного вампира над другим определялась исключительно его силой. Теоретически, Миша мог не признать его право судить. На практике, как и многие анахронизмы, этот соблюдался с педантизмом пожилой воспитательницы.

      — Первая Традиция призвана оградить от истребления. Вторая — возлагает ответственность за наше потомство. За действия нашей Крови. Михаил, вы повинны в их нарушении, в безответственности перед Семьёй и нашим союзом, в преступном эгоизме и неприятной мне лично духовной чёрствости, которая...
      — Возражаю! — воскликнула Чернова. — Мне неизвестно, где господин Председатель увидел нравственные ориентиры в формулировке Традиций.
      Казалось, что глаза за очками Хороводина вот-вот вскипят. Но чудовищным усилием он сдержался.
      — ... и неумении блюсти свою собственность.
      — Своё Стадо, — опять прошептала Гуникеева, невинно улыбаясь.
      Бражедский резиново фыркнул.

      Какой уж тут «справедливый приговор» — прямо на глазах Артёма преступление становилось поводом для внутренней грызни. Примогенам было плевать на то, что именно сделал Миша. На убитого Юру, на оставшихся безымянными драугров — может, и на многих других. Гуникеева подтрунивала над подчёркнуто светскими формулировками Хороводина, Чернова препятствовала его речи, старший Вентру откровенно выбирал стороны и один только председатель стремился довести дело до конца. Вместе с разочарованием в Артёме проснулся оттенок нового уважения к инженеру. Должно быть, Андрею Хороводину требовались невиданная энергия и политическая воля, чтобы управлять этой сворой, где каждый вынужденно знал убийство и Жажду, знал свою силу. Открытый конфликт был для Хороводина смертелен, скрытое противостояние — равносильно поражению. Однако Председатель, уверенно шагая между Сциллой и Харибдой, продолжал речь:

      — Присутствующий здесь товарищ Одинцов подтверждает обвинение. Товарищ Ефремов — подтверждает обвинение.
      — Я горжусь своим Наследником, — с невероятной степенью правдоподобия вздохнула Гуникеева. Графиня Даэва метнула на неё испепеляющий взгляд.
      — Михаил! — возвысил голос Хороводин. — Не будь наши действия своевременны, Маскарад был бы нарушен вашим порождением. Присутствующие здесь подтверждают обвинение. Вам есть, что возразить?

      — Не-а, товарищ Председатель, — сказал Миша, опустив голову. — Я раскаиваюсь в своей, как вы сказали, безалаберности. Мне нужно было лучше следить за выродка...
      — За вашей собственностью! — лязгнул зубами Хороводин. — Имейте уважение хотя бы к деяниям рук своих, в конце концов!
      — Извините, — смирно сказал Миша. Он вдруг посмотрел на Артёма, но в его взгляде не было ожидаемой насмешки. — Я хотел бы сказать спасибо, что всё получилось исправить. Я лоханулся.
      — И только? — рявкнул Хороводин, весьма похожий на себя, разозлённого иронией Артёма на галерее ГУМ.
      — И только.
      — Вы считаете приемлемым вообще совершать то, что вы совершили?!

      Бражедский улыбался. Гуникеева покачала головой, но не с осуждением, а с сочувствием. Петренко понурился. Чернова в гневе отвела глаза.

      — Э, товарищ Председатель, — Миша нервно собрал длинные волосы набок, — я... не думаю, что вампиру нужно оправдываться за то, чего он делает со Стадом. Разве нет?
      — А перед собой оправдываться — лишнее, так?
      — А перед собой… честно, товарищ Председатель, я вас уважаю, Традиции уважаю. Но Стадо… мне же просто по барабану. Я уже говорил Одинцову. Извините.

      Даже Ефремов взорвался. Вскочив на ноги, он взревел:
      — Вы издеваетесь?! «Извините»?! Его надо бросить в торпор, как пса!
      — Вы забываетесь, Игнат! — взвизгнула Чернова.

      Поднялся шум, оттеняемый проблесками фонарей над Москвой. Зал высокой башни будто плыл в небе над городом, оторванный от грешной земли тридцатью двумя этажами. Даже Любовь Анатольевна перестала улыбаться.

      — Мы не можем судить за нравы, — взял слово Бражедский. — Это и без нас делают на каждом шагу. Поучают из каждой газеты. Взгляните за окно: страной управляют регуляции и нездоровые старики!

      «Зачем же за окно смотреть...» — подмывало сказать Одинцова, но он сдержался.

      — Ефремов, — попросил Председатель. — Сядьте.
      — Вампир — совершенный охотник, — высокопарно напомнила Чернова. — Охота — наша прерогатива.
      — Наша необходимость, а не развлечение, — сухо сказал Ефремов, возвращаясь на место рядом с Артёмом. Одинцов видел, что коллега сжимает кулаки в приступе нехарактерной для него ярости.
      — Мы судим за опасность охоты, а не её мотив, — продолжил его реплику Бражедский. — И здесь вина Михаила доказана. Осталось избрать наказание.


* * *


Выбор Одинцова: милосердие


      Саша Шкет недолго оставался заправилой на ТЭЦ Калининского и Ждановского районов. После страшного вечера, когда неведомая сила уволокла его в ночь, а затем отпустила, он начал меняться. Пропала глумливая наглость, а на её место пришли осторожность и странная, непостижимая уголовником грусть. Он помнил сладкий вкус на губах и скоротечный экстаз. Сколько ни искал Шкет, он не смог найти замену пережитому. Водка, пахшая автомобильным спиртом. Идущие по кругу сигареты. Лихорадочно-торопливая мастурбация в общем углу и ладони, вытертые о штаны под взглядами сокамерников — ничего не шло в сравнение. Долгие дни тратил семнадцатилетний босяк, обходя ночную Москву, спрашивая и воруя. Он пытался найти человека с глубокими глазами, которые казались ему бездонными как Кольская скважина — и не мог. Пытался вновь увидеть, как кровь течёт с запястья, а вопросы звучат прямо в его голове, вызывая сладострастную жажду ответить. Вывернуться наизнанку, рассказать всё, признаться в нелепой жалости к собственной жизни. В глубине подростковой души Саша Шкет мечтал снова оказаться рабом на заднем сиденье тёмно-синего «Москвича». Снова ластиться к ногам тех, кто мог подарить ему, отбросу, невиданное социалистическим богом блаженство. Потом Саня перестал искать. Он пытался попасть в Афган, но его отказывались брать из-за двух сроков за плечами. В девяносто втором он сменил рваное пальто на кожаную куртку, а затем на пиджак от «Хуго Босс». Изящный выбор, но торчавшая подмышкой кобура уничтожала последний намёк на элегантность. Двое его детей уже учились в Оксфорде, но…

      … но иногда Саня Шкет выбирался из «Мерседеса» и шёл по ночной Москве мимо Болотки и Театралки, а по заросшим щетиной щекам бежали злые детские слёзы. Он продолжал искать.


* * *


Выбор Одинцова: защита


      — … что открывает научному сообществу потрясающие перспективы на стезе борьбы с патологиями крови. В заключение вступительной речи, когда мы вот-вот перейдём к слушаниям тематических докладов, я бы хотела поблагодарить двух людей. Во-первых, моего мужа Анатолия. Мы познакомились в Москве в далёком шестидесятом году, и с тех пор он безотказно поддерживал меня в сложный период жизни, став надеждой и опорой в этом непонятном мире биологической химии.

      В зале австралийского конгресс-холла засмеялись. Пожилой мужчина в первых рядах, на крепких плечах которого пузырился неудобный ему твидовый костюм, смущённо улыбнулся.

      — И неизвестного широкой публике Артёма. Знакомство с ним вышло совершенно случайным, но подарило мне ценные мысли, которыми я буду делиться с вами в специализированной секции нашей конференции под названием «Популяционная генетика сегодня». Всех приглашаю.

      Профессор Сиднейского университета Дарья Д. Григорьева оставила трибуну под аплодисменты публики. Пожилая женщина едва держалась на ногах, пользуясь для ходьбы тростью из матового пластика, но её голова оставалась высоко поднятой. Международная конференция гематологов, посвящённая микробиологии и генетике, открывалась ею уже во второй раз — и во второй раз речь Дарьи Григорьевой была обращена к надеждам и вере.


* * *

Выбор Одинцова: напарник — Ефремов (взять русскую фамилию)


      Шли годы, и выстрелы всё чаще звучали над ночной Москвой. В их разноголосом базаре раз за разом повторялся хриплый пистолетный фальцет. Хлопал позолоченные задницы гильз скользкий затвор, а мишени падали одна за другой. Падали люди. Падали венгерские наглецы, решившие, что пора урвать свой кусок пирога. Падали драугры. Потёртый пистолет Тульского-Токарева с красной звездой на рукояти оставил за собой извилистый след, закончившийся пороховой гарью и криминалистической экспертизой рисунка нарезов. Вместо него Ефремов приобрёл «Беретту» в американской армейской модификации М9 — такую же бывалую, потасканную и надёжную.

      Вентру. Паладин, воспитанный на блистательных идеалах воинской доблести. Неизменный референт, стоявший по левую руку председательских тронов, кто бы их ни занимал. Девяностые принесли Москве войну, и Родословной были нужны генералы. Мало кто знал, что за лицом безупречного исполнителя скрывался отчаявшийся пятидесятилетний мужчина, принявший своё Обращение из страха. Много лет назад, в феврале спокойного семьдесят пятого, Ефремов и Одинцов беседовали в машине на Ленинском проспекте. Артём не спросил тогда, почему Ефремов убеждал его в том, что возраст не имеет значения.

      А если бы спросил, то узнал бы, что больше всего на свете Вентру боялся старости. В пятьдесят лет, умирая в Архангельской губернии от брюшного тифа, чиновник Ефремов пытался поддерживать политический баланс между интервенцией Антанты, белогвардейскими фуражирами и наступающими красными частями. Но высокий пост не мог спасти его от дряхлой дрожи в коленях и слабеющего с каждым днём зрения. Игнату Владимировичу грозили слепота и казённая койка на отплывающем британском пароходе — и его звезда словно сошла с рукояти чёрного пистолета, подарив другую, не менее чёрную жизнь. С тех пор Ефремов сражался из страха.


* * *


Выбор Одинцова: выслушать план Председателя


      Гласность сменилась Перестройкой. Перестройка — девяностыми. Девяностые уступили место олигархам, а за войной в Чечне последовала оттепель Медведева, затем майские указы, «пакеты» Яровой и другие тревоги суматошного политического мира. Грязь, ложь, махинации и бандитизм сплелись в бурлящий котёл, где даже Шива не смог бы умыть все руки сразу.

      Председатель взял своё в меняющемся мире, которого так боялся Артём и не могли понять Старейшины. Энергично и неутомимо он собирал на своей панели управления всё новые рычаги. Бандитов брал силой, бизнесменам сулил прибыль, политикам обещал преференции. Влияние российской Родословной ширилось вместе с влиянием ельцинской «Семьи», красноречиво перекликавшейся названием с клановой структурой бессмертных. Хороводин сделал ставку на банки, и не прогадал. Кризис девяносто восьмого едва не привёл на его место Гуникееву, но на последовавшей волне Любовь Анатольевна сама отдала Хороводину бразды правления и эмигрировала из Москвы — уже навсегда. Артём знал, что Примоген просто устала от повторявшихся из года в год лиц, но вряд ли жалел о её отъезде. Среди коррупции, чиновничества и под крылом шлюхи-Фемиды Родословная, как и обещал Одинцову председатель на галерее ГУМ, под портретами Ильича, перестала прятаться в подъездах. Банк, два инвестиционных фонда, металлургический завод, благотворительная организация и портфельные инвестиции в нефтегазовые компании не родились из пустоты. С нотками мистического страха Одинцов понимал, что все они были предусмотрены планом Андрея Хороводина ещё тогда — в далёком семьдесят пятом.


* * *


Выбор Одинцова: пощада


      Нью-Йоркский клуб гудел басами. Трущобы Бруклина середины восьмидесятых нравились Мише куда больше, чем московские подворотни. С помощью итальянской ветви Родословной, уже шесть веков занимавшейся перевозками её членов по всему миру, он смог добраться из РСФСР в Чехословакию, оттуда — в ГДР. На спокойном пропускном пункте несколько южнее Зуля баварский пограничник посмотрел в поддельный паспорт, потом сверился с рукописной бумажкой, которую выудил из кармана шерстяных брюк… и кивнул.

      — Wir haben auf Sie gewartet, Herr Leiche! So einen Nachnamen haben Sie!
      Миша рассмеялся и крепко пожал руку офицера. Несмотря на необратимые моральные повреждения, он умел быть благодарным.

      Вот и теперь Миша смеялся, крепко держа руку девушки, с которой познакомился три часа назад.
      — Ну и ну! «Господин Труп»?.. Он серьёзно тебя пропустил! — Дженни коснулась бокала остренькими белыми зубками.
      — Думаю, дело в том, что я похож.
      — Говорят, русские всегда мрачные. Поэтому ты выбрал такое депрессивное имя?
      — Потому что я и есть труп, — сказал Миша, заглядывая в её глаза. Дженни продолжала улыбаться, но без былой уверенности.

      Через полчаса поцелуев и танцев он предложил Дженни убить её. Просто так. С тем же успехом он мог вызвать такси или позвать погулять.
      — Ты… серьёзно можешь так сделать?.. — спросила Дженни.
      — Да, — Миша легонько поцеловал её пальцы. — Сверну тебе шею. Или ударю по затылку. Могу раскроить горло бокалом…
      — Фу! Последнее — отстой!
      — Да и первое для тебя будет не лучше! — захохотал Московский вампир.
      — Может… тогда лучше не надо? — Дженни сделала умильный вид. — Мне в воскресенье маму навещать.
      — Ты что, реально не хочешь, чтобы я тебя убил?
      Дженни моргала, пытаясь соотнести тон и смысл последней фразы. Потом улыбнулась:
      — Вообще-то… не очень…


* * *


Выбор Одинцова: Катя


      Наказанием Михаила стали две недели торпора, публичное бичевание, Большая Услуга в адрес Секретариата и обязательство в течение трёх лет покинуть Москву. Артём понимал, что это не решение. Ефремов правильно сказал на суде: таких убивают, когда стремятся к однозначному социальному благу. С другой стороны, проявив милосердие, он смог спасти свою собственную жизнь. Классический выбор между общим и частным. Классическая ловушка.

      Катя не разговаривала с ним почти три недели. За это время Одинцов успел прийти к мысли, что она дура. Затем — к тому, что это он дурак. Успел выкурить пачку позаимствованного у Ефремова «Кракуса». Он приезжал к ней на улицу Мельникова, но Катя не захотела его впускать. Возможно, именно здесь настал бы конец едва начавшимся отношениям. Настал бы, оставив более горькую гарь, чем порох пистолета ТТ. Но Катя проявила удивительную для девушки чуткость, сумев понять самое важное: больше всего на свете мужчины ненавидят неопределённость.

      — Три недели, — сказала она из-за двери. — Пожалуйста. Потом я приеду, если ты захочешь.

      Ровно три недели. Имея чётко установленный срок, Артём не стал творить глупостей. Не стал кричать, стучать или пытаться объясниться через дверь. К счастью, пожалуй. Вид женщины, видевшей, как мужчина теряет остатки самоуважения ради неё, вскоре становится противен мужчине. Немногие, вопреки фантазиям психологов, готовы уподобиться герою фон Захера-Мазоха. К двадцатому февраля Артём совершенно не хотел, чтобы Катя приезжала. К двадцать четвёртому думал, что просто найдёт другую, но мыслями каждый раз возвращался к дивану и вечеру после визита в Большой театр. К третьему марта — считал оставшиеся ночи, почти не покидая Убежища.

      Одинцову казалось, что пропасть между ними расширилась за эти ночи. И, открывая дверь Убежища, не знал, хватит ли у него сил простить то, что Катя не смогла его простить. Пожалуй, так. Эта мысль казалась тяжёлой и сложной, не менее сложным для него стал недолгий кухонный разговор.

      — Он был моим другом, — сказала Катя.
      — Да. Я знаю, — Артём изучал рисунок на дверце шкафчика, что над холодильником «Саратов».
      — Тёма… говори как есть.
      — Он чудовище, — не меняя голоса, добавил Артём.
      Катя вздохнула. Артём молчал.
      — Да, — вдруг сказала она.
      — И всё? — после долгой паузы рискнул спросить Мехет.
      — Не всё.

      Она стремительно кинулась на шею Одинцова, и Артём растерянно поднял руки, уже не зная, где перед ним театр, а где — настоящие чувства. Зарывшись носом в его волосы, Катя плакала и целовала его. Она шепнула четыре слова, но после них Артём не сомневался, что театр — и один, с Клеопатрой, и другой, с гитарой, и третий, с судьями и жюри — остался в прошлом.

      — Пока что — просто «да»…

      Ощущая, как взрывается внутри фейерверк счастья и горячего биения жизни, Одинцов обнял её куда крепче, вздрагивая от ненасытной жажды её тела. Спасённого им. Им же обретённого вновь.

      Шёл тысяча девятьсот семьдесят пятый год...


Одинцов
♥ Здоровье: 6/6
♠ Сила воли: 4/4
♣ Запас крови: 4/11 (-1 ♣ на имитацию жизни)

На фото — редкий кадр ночной Москвы, сделанный агентом ЦРУ с крыши американского посольства в 1950-ых. С-па-си-ба. А дальше можем покатиться в обсуждение — если вдруг. =)


Достижение разблокировано: «Между частным и общим».

Конец игры.
Отредактировано 15.04.2018 в 13:14
9

Партия: 

Добавить сообщение

Нельзя добавлять сообщения в неактивной игре.