Забытые времена | ходы игроков | Глупо судьбе говорить: «Виновата!»...

Огни от работающего телевизора играли в полупустых, а где-то, и полностью опорожненных покатых животах бутылей. В стенках бутылей отражалась комната, искажённая, и, затемненная, с плотно задёрнутыми шторами, с тьмой, что роилась в помещении, кажется, с прошлого четверга, когда та ушла в запой, лишь три источника света были в царстве мрака: плазменный экран телика, мерцающая лампочка телефона, оповещавшая владелицу о новом сообщении, по всей видимости, от мамы, и, тихо гудящая, распространявшая ровное, золотистое сияние из-за затемненной дверцы, микроволновка. Во тьме комнаты укрылась же от посторонних глаз её хозяйка. Впрочем, не она одна, если быть честными друг с другом, но, это не так важно. Каждая мало-мальски важная история должна иметь одну важную, можно сказать, коренную деталь. Завязку. Завязку, что соответствовала всему произведению. Тот самый, лежащий в фундаменте любой байки, кирпичик, который давал доброе начало чему-то грандиозному. В этой истории, очень длинной истории, с множеством витков, и, закрученных поворотов, тоже было начало. Тоже была завязка. И не одна. Их были сотни, если не тысячи, или даже миллионы. Ими полнилась вся суть этой истории, состоящей из множества совсем неважных, мимолётных мелочей. Но, нас интересует сейчас одна конкретная завязка. То, с чего началась история для многих героев и злодеев, пускай, те об этом даже не догадываются. Началом послужила книга – довольно глупая, как и вся эта нелепая эпопея. Книга была тяжелой, даже слишком тяжелой для рук, привыкших к мерцающей «дощечке» планшета, пускай, вес томика не был неожиданностью, отчего-то таких габаритов и стоило ожидать нешуточной массы, но, всё же, каждый из нас, в той или иной мере, всегда питает иллюзии, как сейчас, с этой книгой. На подсознательном уровне мы можем до бесконечности надеяться, что твёрдый, плетёный переплёт, массивная обложка, с металлическими вставками и сложным дизайном, а так же более семистах страниц, наполнявших это чудовище, были не таким уж и весомым грузом, но, как и все иллюзии, они рассыпаются, сталкиваясь с реальностью, ровно так же, как и книга отдаётся в пальцах покалыванием, а, в резко сократившихся мышцах тяжестью и скручиванием. Обложка выполнена в белых, оранжевых, древесных и золотых тонах, с преобладанием молочного оттенка. Она выполнена из материала, что должен имитировать кожу, но, этот материал куда более плотный, от чего обложка кажется какой-то натянутой, под напряжением, и, лежит в руках как влитая. Через пару мгновений, наедине с этой книгой, начинаешь привыкать к тяжести, что давит на тебя. И, приходит волнение, возбуждение, холодный и липкий страх. Ты уже не можешь выпустить томик из рук. Он будто прилип, став с впившимися в него мертвой хваткой пальцами, одним целым. Давление, невыносимо. Это странное притяжение сводит с ума, оно одурманивает, заставляет мысли плясать, сбиваться с ритма, превращает выверенный и четкий механизм нашего разума в груду хлама, шестерёнки мыслей покрывая ржавчиной и выбоинами. И чем больше ты сопротивляешься, тем больше ты понимаешь всю неправильность происходящего. На плечи вновь опускаются эти холодные, мокрые ладони, широкие, крупные, с длинными пальцами-прутиками, крючковатыми и мощными, желтыми когтями заменявшими тому ногти. Вновь неразборчивый голос на границе слуха что-то нашептывает. Заставляет взглянуть на мерцающие во тьме помещения надписи на обложке книги. Ты пытаешься отвести взгляд. Но не можешь. Это проклятье, проклятье этого бесконечного кошмара. Наверняка, такое бывало порой с каждым из нас, с кем-то реже, с кем-то чаще, с кем-то, почти постоянно. Вам сниться кошмар, влажный, затхлый, стоячий обжигающе холодный, как воздух в старой сырой подворотне, что скребет горло при каждом вздохе. Кошмар, настолько безумный, ужасный и отвратительный, что умом вы понимаете – нечто настолько невообразимо отвратительное просто не может быть реальным, не может быть чем-то близким, и, таким осязаемым. Но, сонный паралич не отпускает вас из объятий ужаса, а тонкая грань между сном и реальностью, с каждой секундой, что трепещет ваше нутро, стирается всё быстрее. Вы беспомощно сжимаетесь изнутри, или мечетесь в ярости, или пытаетесь отстраниться, в ужасе желая уйти из страшного места. Дыхание сбивается, и, кошмар превращается в ещё более безумный гротеск от недостатка воздуха и краткого падения в пустоту. Вы просто стремитесь к тому, чтобы оказаться в безопасности, всё, что есть в вас, сейчас стремиться к избавлению от кошмара. И вот, вас вырывает одним рывком из ужаса, и, просыпаясь, на промокшей от холодного пота подушке, скинув с себя покрывало, и, взъерошив спутанные, слипшиеся от пота волосы, вы делаете рывок, чтобы отогнать последние мутные обрывки этого неприятного эпизода. Ваше дыхание учащено, и, грудь хватает жадными глотками ночной воздух, впервые не способные им насытиться, вы было успокаиваетесь. Вы широко раскрываете глаза, расслабляетесь, чувствуете радость и облегчение, от того, что вновь оказались в безопасности, но, стоит оглянуться вкруг, и, кристальная ясность нового желания захватывает ваш воспалённый ум – вы хотите обратно, потому что настоящий ад – вот он, рядом с вами. Только… протяни руку, и прикоснись… Настоящий для неё был здесь. Сейчас. И она уже не могла кричать. Или плакать. Или звать на помощь. Ведь в отсутствие собственных сил, это последнее, что остаётся для нас, прежде, чем окончательно сдаться Она не могла оторвать своего взгляда от мерцающих букв. Она уже не была собой. Нечто подчинило её тело. Нечто въелось в её разум, вместе с шипением и хлопками быстро готовящегося в микроволновке попкорна, и, змеиным языком, что проник в ухо, и, сейчас щекотал нерв. Золотые буквы на обложке складывались в слова, а, слова в предложение. «Sell-Spell: пособие для начинающих с нуля». «Начинающих – кого?»,- мог бы задать вопрос любой адекватный человек, но, она уже догадывалась о содержании фолианта. Последний проблеск сознания в потускневших глазах сопровождался тихим, то ли вздохом, то ли стоном, и, соскользнувшей с обложки, к столу, к блестящему от лучей голубого экрана, лезвию ножа. Кровь пролилась, горячая и густая, но, даже боль не помогла задержатся ей более, чем на пяток минут. Что есть 5 минут? 5 минут, 5 минут, это много, или мало?.. Для неё это было невообразимо мало. Впрочем, перед смертью не надышишься. Пальцы, обмякнув, выпустили деревянную рукоять ножа для писем, и, тот с глухим шлепком рухнул на ворсистый ковёр, утопая в нём, и, пропитывая горячей, алой жижей. Чья-то рука заботливо раскрыла книгу уложив ту на колени девушки, и, перехлестнула предисловие сразу же на третью страницу, пропуская резолюцию и предупреждение неизвестного автора, и, приступая сразу же к первой главе занимательного чтива. Повествовала та о духах, и, о пребывании духов в материальном мире. Кто-то услужливо позвонил 911…

***

Осознание пришло не мгновенно. А отрывисто. Как будто ты просыпаешься от наркоза. Это как возвращать контроль над телом после аварии, всё приходит не сразу, а волнами, тело просто не до конца сообразило, что живо, и, всё ещё находится в шоке, и, таком сильном шоке, что и ты сам можешь на мгновение заволноваться. Жив ли ты. Тоже самое сейчас было с её разумом, с разумом Элизабет, по крайней мере, сейчас она могла с твёрдой уверенностью утверждать, что она – это она, и, никто другой. Конечно, оставался открытый вопрос, кто она такая, и, какого черта вокруг происходило, но, какое-то крокодилье спокойствие и пофигизм слоновьей мухобойкой припечатывали к койке, и, даже расслабляли. Пускай, пока не хватало целостности и упорядоченности в голову. Ужаса не было. Никаких тебе «ой блин, как я сюда попала, это не моя комната, что вы со мной делаете?!», и, прочего лишнего шума. Была прострация. Была шея, которую, будто малый, неразумный ребёнок, девушка не могла контролировать, был пустой взгляд, пялящийся в белый, потолок в клетку, был вакуум, окружавший её, какое-то состояние апатии, пока, вызванной непонятно чем. Элизабет была в больничке. Причем, несколько дешевой. Техника явно не дотягивала до уровня Кровокраса (а это… кто? Когда это вообще было?..), чьи палаты были напичканы высокотехнологичными гаджетами, как индюшка на День Благодарения овощной начинкой, но, что-то в этом местечке было. Удобный матрас с «песочными пружинами», амортизаторами и датчиками давления, мягкая перина, щекочущее кожу гладкое покрывало, плотное одеяло, защищавшее тело от резки порывов ветра, пара подушек под головой (именно по этой причине, полностью обездвиженная первое время Лиза могла изучить помещение вокруг), мягкий свет, лившийся из прикрытого окна, ненавязчивая подсветка по контурам потолка – всё это успокаивало. Впрочем, ничем большим помещение не могло похвастаться. Приборы по стенам, которые как-то следили за её состоянием, старый телик в углу под потолком, и, пульт на тумбочке рядом с кроватью (на тумбочке же стояла ваза с цветами). Условная раковина, с условной тумбочкой, со всякой химией, под ней, гель для рук в баке-дозаторе, зеркало над раковиной (завешанное тканью). Окно. Широкое. Свободное. Закрытое жалюзи в данный момент. И, вроде бы, всё. Ничего более. Элизабет потеряла инерцию. Какой-то стимул вообще к какому-либо действию. Единственное, что интересовало девушку в первое время, была саморефлексия. Углубление в саму себя. Поиск источника этой тянущей, тяжёлой и вездесущей пустоты. Будто бы ты сам был неполноценен. Будто бы от тебя отхватили кусок. Она была в подвешенном состоянии. И, почти не реагировала на окружающий мир. Осознание шло постепенно. Вопросы врачей. Тесты. Анализы – всё это пролетало мимо, будто бы, на автопилоте. Мир был тусклым, неполноценным, чахлым, усыхающим, ровно как девушка медленно чахла, херела. Еда не имела вкуса, воздух был будто бы спёртым, тухлым, вода не утоляла жажды. Чего-то не хватало. И от этого вся жизнь теряла какой-то сакральный смысл. Вы никогда не задумывались что для вас в жизни действительно важно? Что является вашей конечной целью? Предположим, предложи вам выбор, при условии, что создать иной вариант или иные правила невозможно, а пошатнуть нынешние означает потерять всё, то, что бы вы выбрали: нечто приземлённое, дорогое, близкое к вам, к примеру, близкого человека, что всегда был рядом с вами, всегда был ваше поддержкой и опорой, или же, выбрали бы вершину, место, что доступно всего для одного… одного… интересно, однако ли на самом деле, в глубине души, сильным мира сего? Чего решились обладатели силы ради неё? Мысли роились в голове, отрезая девушку от реальности. Не стоит винить ни её, ни нас, ни окружающих – иллюзии, это то, что выбирают для себя люди, чтобы абстрагироваться и защититься, порой, не от самой приятной реальности. В больнице та лежала не более трёх дней. За это время её спокойно протестировали, заключили, что девушка здорова, и, выписали из больницы. За ней пришёл мужчина, забрав её вещи, и, повёл на прогулку. Он походил на лакея в строгом деловом костюме чёрных цветов, белоснежной рубашке и чёрным же галстуке. На руках у того были кожаные перчатки. На вид, ему было около 25-28 лет. Светлые короткие волосы были аккуратно уложены на один бок, с пробором, от чего проглядывали тёмные корни, кажется, это лакей красил волосы. Глаза у него были голубыми, скорее даже бледного, чуть неприятного цвета, брови густыми и чёрными, как смоль. Лицо этого человека было исполнено спокойствия и сосредоточенности, любезная улыбка играла на губах, а, взгляд был холодным и покорным, внушавшим доверие. Он что-то говорил, и говорил, а, девушка пропускала сказанное мимо ушей. Осознание приходило медлен. Волнами. Были отливы, когда она ночами лежала без сна и отдыха, в этой душной, бетонной коробке, задаваясь вопросами, на которые не знала ответа. И, были приливы, когда информация обрушивалась на нё бурным, жестким и плотным потоком. Будто холодная струя воды под душем. Элизабет постепенно вспоминала, кто она, с каждым шагом, в сознании раскрывался новый букет воспоминаний, вкусов, звуков, запахов, ощущений, тех событий прошедших дней, горьких и сладких. Новые лица, любимые, ненавистные, лучащиеся верой, и, мрачнеющие в апатии. Сдавшиеся и продолжающие бороться. И она… и понимание. Пустота, что она испытывала всё это время, эта апатия, была вызвана всего одним вполне понятным явлением – она была человеком, самым простым человеком. Без сил, и, без такого близкого, знакомого чувства в голове. Ши больше не было в сознании Элизабет. Как не было и её телепатии. Но, чувство, что та испытывала, было отлично от того момента, когда девушка погибла, и, лишилась вечной спутницы. Нет, на этот раз Ши была здесь, в этом мире, просто, она была далеко, в отрыве, ощущалась совсем иначе. Будто бы… отдельный человек. Это ощущение присутствия взбудоражило разум, и, вызвало наплыв новых воспоминаний. Ки.. Башня… Сансара… Шу… Жак… Да, Жак. И вечер. И книга. И некто за спиной. Она была не в Пацифик-сити. Она была не в родном районе Бостона, она была, кажется, вообще не в своём теле!.. Тем временем, лакей закончил говорить, протянув девушке сумку с вещами, и, остановившись у подъехавшей машины.

-…Я уверяю вас, госпоже Шахерезаде очень жаль, что первые испытания окончились именно таким образом. Могу вас так же заверить, что мы будем бороться до последнего с этой вопиющей несправедливостью,- он вздохнул,- Поймите, это – всё ещё не увольнение, это просто академический отпуск. Мы всё ещё можем всё исправить, и, ваша должность останется за вами. Ситуацию всё ещё можно обыграть как самозащиту, тем более, Доктор Ньюман действительно был под аффектом от силы тестового образца!.. В любом случае,- он покорно склонил голову,- Я желаю вам удачи и скорейшего выздоровления. Ровно того же желает вам госпожа Шахерезада, и, ей жаль, что из-за дел в Пакистане она не может присутствовать здесь лично. Происшествие очень сильно спутало нам карты. Как и вмешательство в самый ответственный момент…- он смолк. Кажется, обдумывая, что сказать ещё, прежде, чем девушка сядет в машину, тот добавил наконец, чуть потупив взгляд,- Ваш брат уже был оповещён о вашем выздоровлении. Пускай, вы и не просили нас о этом, но, кто-то должен был оформить на себя часть документации, а, мисс Сера все ещё не вернулась из рейса, потому, пришлось прибегнуть к услугам… молодого господина.

Девушка тупо следовала за мужчиной и взяла на автомате переданные ей сумки. Она в пол ухо слушала его бормотания, его... Жака. На имя Шахерезада почему то вспыхнуло воспоминание о мелкой девчонке, которая заманила ее в ментальную западню, что бы похвастаться превосходством над Элизой. О мести которой, последняя впрочем забыла, загруженная более важными делами. Сейчас от этих воспоминаний вместо приступа ярости, вышел лишь смешок.

Прошлое. Оно вернулось. Кусочками рассказывая Мими кто она такая. Был еще мусор в голове с самоубийством и книгой, но у самой девушки вырисовывался единственно верный ответ для нее. Она проиграла. Самой себе. Своей слабости. Она использовала свою ультимативную технику. Скопировала личностную матрицу.
Ей не хотелось искать зеркало и смотреть на лицо той, чье сознание она выжгла, что бы выбраться из личного ада, бросив при этом сестру. Она ничтожество, но... ничтожество пребывающие в раю.

Блуждающий взгляд остановился на лице мужчины. Она выпустила из рук сумки, позволяя им упасть. Зачем они вообще ей?

- Займись со мной сексом.
Жак был хорошо сложен и симпатичен. Но нет, она не испытывала к нему влечения. Только желание получить удовольствие. Чужие воспоминания подсказывали, что секс приятен. Но она защищала себя от подобного раньше, что бы не утонуть в эмоциях и чувствах. Вместо секса сошел бы алкоголь или наркотики, подобно тому чем баловалась девка с книгой.
Но сейчас Мими чувствовала. Ее бастион пал, как только армия врага ушла. Если раньше она могла прокручивать в памяти детали произошедшего и ценила прошлое как величайшее сокровище, то теперь это был мусор. Она отдалась потоку личных чувств. Взгляд на Жака. Он ее презирает? Мими знала, что прошлая она точно бы презирала такого человека как она. Падший безвольный мусор, который потакает лишь сиюминутным желаниям тела. Теперь же... она понимала, что не видит мыслей людей. Только отражение своих на их лицах.

Девушка заплакала и засмеялась одновременно. Мысли ее метались одна от другой. Она закусила палец до крови.
- Ты же мучитель?- ее воспоминания показали образ пустыни и ужаса, чужого ужаса,- Из Ада,- она забыла как называлось то место на самом деле,- Я хочу туда.

Она интуитивно тянулась к боли и страданиям. Чему то, что попытается ее уничтожить стоит совершить лишь малейшую ошибку. Раньше такой угрозой была ее сила. Жить самой в вечной борьбе, ради покоя и счастья для другого. Это была привычка. Теперь коктейль различных чувств бурлил в самой Мими. Она сдалась им. Отдалась. И они ее не уничтожили.

Так почему она ощущала сестру, если сбежала от собственной силы? Она не понимала. Но... захваченная эмоциями и не хотела понимать. Ей было хорошо и так. Жить просто так, без цели. Как те, кого она презирала больше всех.

Взгляд девушки дернулся в сторону, и остановился на машине.

Память подсказала и о другом варианте. Ее "хозяин" обещал ад, если она нарушит договор. Окровавленная рука потянулась, что бы почесать шею. И много чего еще обещал, что она не имела. 15-й пункт был нарушен... наверное. Как и многие другие она могла легко трактовать их в свою пользу, но сейчас это было безразлично. Она хотела бы, что бы он был нарушен.

Девушка не понимала, зачем ей куда то ехать. И стояла тупо уставившись на авто. Эмоции только набирали силу, но даже так, она понимала, что в безопасности от них.

Задумывались ли вы, что наше зрение - зрение обычных людей, ограничено цветами радуги? Какие там есть цвета? Красный, оранжевый, желтый, зелёный, голубой, синий и фиолетовый, так? Вроде бы, нигде не было допущено ошибки? “Каждый охотник желает знать где сидит фазан”... Кажется, всё верно. До определённого момента, мы свято верим своим чувствам, их специфическим особенностям, даже не представляем о том, насколько же то же самое зрение, ограничено, по сравнению с множеством других живых существ. Людям прошлого, и, многим нашим современником, как бы то не звучало, сложно представить, что до красного идёт инфракрасный, отражающий тот самый промежуток света, меж красным спектром, и, микроволнами - ещё одним чудом, что ускользает от нашего зрения, хотя, подчас, люди купаются в них даже чаще, чем в воде, а уж радиоволны, что идут за микроволнами, тоже самое честно и для фиолетового, за которым идёт ультрафиолет. И, это далеко не предел. Каждое наше чувство скрывает от нас целые пласты реальности, ограничивает наше воображение. Мы привыкли думать о себе, как об исключительных созданий, но, по-настоящему исключительным можно стать, в начале признав свои несовершенства.

Зрение Ки, чувство Ки, мыслезрение - называй их как пожелаешь, этот дар, которым обладала Элизабет, был ещё одним примером пласта реальности, который скрывали от нас наши шесть чувств. Как и её телепатия… без неё, без этого невесомого ощущения прозрачности окружающих её людей, можно только представить всю бурю эмоций, что охватил девушку, и, всю силу удара, что она перенесла. Перегорела ли Элизабет? Возможно, в каком-то смысле. Но, когда исчезает одно чувство, обостряются все другие. Пускай, сейчас, мир был для девушки тусклым, а, чувства притуплены - то было вызвано скорее её надломленным духом. На деле, то, что она всё ещё могла ощущать свою сестру, только подтверждало обострение одного из её чувств - осязания, она в прямом смысле этого смысла шкурой чувствовала Ши на огромном расстоянии, и, хотя, была ли такая острота исключительной привилегией связи между близнецами, какая была между ней и братом в прошлом, или же, всего лишь следствием общего усиления сенсорного восприятия, было вопросом, но, от того, чувство никуда не делось.

В зеркале так и не отразилось новое лицо Элизабет, пускай, и руки, с чуть натянутой, загоревшей кожей, аккуратно подстриженными ногтями, и нанесённого на них лака, мелкими шрамами и следом от давно впитавшейся в кожу чернилами от печати, казались знакомыми, это было не важно. Всё теряло смысл, когда ты даже самому себе не в силах посмотреть в глаза, что уж там говорить о том, чтобы думать о высоком. Так и Элизабет прибывала до этого, не телом, но умом, в этаком состоянии гибернации, когда в пелене плотных иллюзий, ваше ранимое “я” пытается защититься от, подчас жестокого, внешнего мира. И, как было уже сказано, винить её или кого-либо другого за это было бы бессмысленно, на подобное состояние не обращал внимание и Жак, который говорил с девушкой как ни в чем ни бывало. И, даже выпавшие из рук спортивные сумки, что подняли в воздухе пыль, не вызвали в выражении его лица никаких изменений, физиономия прислуги была такой же, как и тогда, в день их первой встречи, разве что, свежее и живее. Он внушал, своим взглядом, позой, речью, своей выдержкой и каким-то пренебрежительным отношением к своей жизни, по крайней мере, на показ, собственную важность, возвышенность, заставлял ощутить рядом присутствующих Гулливером, героями своей истории, по сравнению с ним - жалким лакеем, слугой. Но, было в нём и кое-что ещё, нечто новое. Извивающееся в глубине исполненных безумным градусом уважения и смирения глаз, нечто пылающее, нечто постоянно меняющее форму, упругое и почти несокрушимое. Жак был лишен множества лишних для слуги качеств, лишил их себя, достоинства в том числе, как он считал, но, на деле, лишь скрыл его где-то в глубине себя. И, здесь, сейчас, пожалуй, оно отражалось во взгляде его ярче всего.

- Смею…- его уст коснулось напряжение, когда губы пошли еле заметными трещинками, а, глаза прищурились, собирая в уголках мелкие морщинки, прежде, чем его лицо отразит самую натуральную печаль. Шаг навстречу Элизабет. Меж ними расстояние не более вытянутой руки, причем, руки Элизабет. Ещё один шаг, точнее, его половина - ровно настолько сдвинулась фигура мужчины, когда тот буквально всем телом, как монолитная фигурка на доске, которую сдвинула вперёд чья-то невидимая рука, приблизилась к ней. Ещё мгновение, и, всё грузное тело Жака, казалось бы, вот-вот должно было либо навалиться на Лизу, либо, как минимум, прижать её к борту машины, рухнуло на одно колено, в то время, как он спружинил, и, будто перышки, поднял с земли сумки,-...Вам отказать, если ответ требуется от меня незамедлительно. Не сочтите за дерзость. Прошу меня простить, госпожа, но, право слова, я не достоин вашего внимания, тем более, я подневольный человек, раб своего дела, своего долга, своего призвания,- ответил тот, не медля, и, чуть развернул корпус, плавно встав к хрупкой девице в пол оборота. Чтобы, пока он быстрыми, короткими и сильными хлопками отряхнул сумки от дорожной пыли, ни одна пылинка не попала на Элизабет. Он вновь развернулся к девушке, теперь, стоя с сумками в руках, как и пару минут назад, когда парочка только шла. В его взгляде не было ни презрения, ни ненависти. Вообще ничего не было. Кроме покорности, уважения, благоговения и постепенно разгорающихся озорных огней его тлеющего размышления. И, лишь слёзы тронули её глаза, туманя взгляд, лицо Жака вытянулось, а, когда раздался заливистый смех, он дрогнул.

- Я назовусь так, как пожелает госпожа, и, приму имя мучителя как дар, лишь пожелайте вы, но, прошу меня простить - я не могу исполнить вашего приказа, до завершения моей работы…- его дыхание чуть перехватило, но, самообладание сыграло свою роль,-...Дело имеет высший приоритет, вы, в силу светлого, могучего ума, и, просто невероятный осведомленности, надеюсь, хотя бы на малую толику поймёте меня, впрочем, я не отрицаю, что приступаю ваше желание - в конце своей миссии буду готов принять любое наказание, в том числе и смерть, так же прошу меня простить, не могу предложить вам свою жизнь, и, священное орудие, как диктуют мне обычаи моей родины - миссия имеет приоритет даже больший, чем моя презренная жизнь,- склонил Жак голову, и, приложил раскрытую ладонь к груди. Он поднял взгляд на девушку. Его глаза скользнули ниже, к пальцам девушки. И, тут же, отведённая, раскрытая ладонь, одетая в элегантную перчатку, была направлена в её сторону. Он стойко и несколько взволнованно, отразив неудовольство на лице, сказал,- Вы поранились. Позвольте вам помочь… Помочь с вашей раной на пальце, если такова будет ваша воля,- уточнил он, и, чуть погодя, позволила ли ему девушка помочь ей, медленно продолжил вещание. Уже с несколько большим напряжением в голосе,- По вашей просьбе, я смогу доставить вас куда угодно, но, прошу меня простить, лишь после исполнения моей миссии. Вы желаете попасть в Ад - тогда я спрошу у вас, в какой именно Ад? Тот, из которого я родом, или же тот, в котором мы с вами уже находимся? Прошу прощения за мою недальновидность и надоедливые вопросы, но, я страшусь быть небрежным в тех своих знаниях и понимании, которых я не могу добиться ни силой, ни упорным трудом, а потому, если вам не сложно, прошу уточнить, формулировка чрезвычайно размыта, а, я к сожалению, не успел в должной мере познать и крупицы вашей натуры и вашего великодушия. Прошу меня ещё раз простить…

На покатом боку машины отражались силуэты двух людей: низкорослой, хрупкой девушки, или же, просто моложаво выглядеть женщины, и, мужчины в элегантном костюме, с сумками. Машины была незнакомой марки, с ровными, обтекаемыми формами, тонированными стёклами и перегородкой меж пассажирскими и вадительским сиденьем, так, чтобы ни первые, ни второй не видели друг друга, и, не мешали же друг другу. Бронестекло. Плотные листы полимеров и металлов, защищенные от проколов и выстрелов из мелкокалиберного оружия шины, протекторы, усиленная подвеска - это была машина для транспортировки особенных гостей, транспортировки с комфортом, судя по наличию внутри минибара, и, удобных, обтянутой подобием кожи (какой-то новомодный заменитель?) сиденьям. Ничего лишнего. Максимум комфорта, замкнутости и функциональности. Этакая мечта самодостаточного социофоба-интроверта. Или же кого-то, кто очень хочет скрыться от окружающего мира. Шея была стянута плотным, эластичным бинтом, а. там, где была размытая клякса тату, сейчас была прокладка, защищающая рану (судя по бол, жжению и легкому зуду в этом месте) от проникновения грязи. Боль от этого места, при соприкосновении, отдавалась в голове чьим-то задорным, почти неразличимым гомоном на крае слуха, но, стоило лишь сконцентрироваться, и голоса растворялись, словно дымка по утру.

Неважно какой мир на самом деле. Да и существует ли он настоящий? Люди видят мир таким каким хотят. А Элизабет... не желала видеть его вовсе.

Мелькнули мысли о загаре. Ши бы не понравилось испорченный цвет кожи, как и следы старых травм на теле. Она любила тело Элизабет. Мелькнули и ушли.
Слова лакея она уже не слушала, как и забыла о своей первой просьбе. Только выхватывала ключевые фразы из его длинной речи.
Протянула руку для обработки раны. Бездумно смотрела на падающие капельки крови. А затем на забинтованный палец.
Вопрос? Ей нужно делать выбор. Голова загудела. Одно утверждение, что она уже в Аду повергало сознание в размышление. Разум заработал отмечая кучу не стыковок с тем что она знала и тем что сказал Жак за все это время. Но ей не хотелось думать, это было подобно тому как ворочать тяжелые камни. Зачем ей это?

- Это рай,- выдала фразу на всю тираду Жака.

На самом деле эти теологические споры утомляли. Она не собиралась ничего объяснять, доказывать, пытаться разобраться самой. Закинула сумки в машину, иначе ей будут совать их и дальше.

- Я слышу чужой голос в голове,- отреагировала она на шепоты.

Старая злоба всколыхнулась. Она ненавидела, когда кто то копался в ее мыслях. Гнев накатил вымывая такой ненавистный разум. Девушка стала не истово лупить колесо автомобиля ножкой. Раньше эмоции были привилегией Ши. Мими же следила, что бы та не потянула мышцы, не сломала чего в теле. Как внимательный родитель за ребенком с дорогой игрушкой. Нельзя было одновременно быть погруженным в чувства и разумным. В стопе что-то тихо хрустнуло. Девушка охнула. Боль отрезвила и вернула ясность ума.

Накатило чувство беспокойства. Сейчас ее заставили делать один выбор. Она чувствовала, хотят заставить делать и другие. А еще страх мурашками пробежал по коже. Страх встречи. Она развернулась и поковыляла в противоположную сторону от ощущения где была сестра. Подальше. Сделала пару шагов, развернулась и вернулась, что бы полезть в мини бар схватить чего по крепче. Дальше она планировала покинуть авто и пойти назад в больницу, в ту кроватку где она лежала до этого.

А еще хотелось подавить ощущение связи с сестрой. Оно слишком напоминало. Заставляло бежать.

- Как скажете,- не стал спорить Жак, и, вступать с Элизабет в излишние споры, хотя, слуга был одним из тех, кто, при прочих равных, любил развести философский диспут на день, а может и на два. Профессиональная деформация, или следствия возраста, или же просто его натуры - не важно. Жак был не только деятельным, но ещё и любил почесать языком. Благо, что отличало его от множества других слуг в лучшую сторону, он знал, когда лучше заткнуться. А потому, оказав девушке помощь, и, наблюдая за ней безмолвным истуканом, он лишь чуть поджал губы, когда стала пинать колесо машины. И, как только тело той пошатнулось, Жак был тут как тут, подставив той плечо, и, не дав навернуться. По всей видимости, она повредила палец, или два, а потому, когда та, отделившись от фигуры служки, поковыляла в сторону, и, чтобы через пару мгновений вернуться к машине, и, взять оттуда бутылку абсента, и, поковылять в сторону больницы. Жак же, чуть постояв в стороне, залез в машину, взяв вещи, и, без лишних слов последовал за Элизабет, поддерживая меж ними дистанцию, и, при этом выудив из-за пазухи мобильник, сделав короткий звонок.

Больница встретила ее всё той же обстановкой, что и раньше. Ничто в ней не изменилось. Пока та шла в свою старую палату, кто-то пытался её остановить, но, заметив распухшую стопу, один из врачей дал быстрое распоряжение, и, в сопровождении медсестры и вездесущего Жака девушка вернулась обратно в палату, где слуга оставил вещи новой оболочки Элизабет. Удобный матрас с «песочными пружинами», амортизаторами и датчиками давления, мягкая перина, щекочущее кожу гладкое покрывало, плотное одеяло, защищает тело от резких порывов ветра, пара подушек под головой, мягкий свет, лившийся из прикрытого окна, ненавязчивая подсветка по контурам потолка – всё это успокаивало. Всё то же стерильное, “безопасное” оформление палаты, всё тот же минимализм. Только теперь, в углу комнаты было пара сумок, оставленных Жаком. Сам же слуга распрощался с Лизой, как только убедился, что та осталась в палате, под защитой больничных стен.

Ощущение связи с сестрой не заглушало ничто, сколько не пытайся. Это был как назойливый свет солнечных лучей, что пробивается через щелочку в жалюзи поутру, и, режет глаз. Возможно, алкоголь мог помочь ей забыть, возможно, на утро всё образуется, возможно, если она забудется - то и это чувство притупиться, кто знает. Сейчас же, Элизабет осталась в палате одна, один на один с собой. Снимок ноги. Диагноз - перелом с боковым смещением. Не смертельно, но, жутко неприятно. Нормально ходить девушка смогла бы только через неделю. Ещё неделю в больнице...

Старое место не принесло покоя девушке. Как и то что она осталась в одиночестве. Элиза волочилась в постели снедаемая мыслями о присутствие сестры. Разум все время пытался очнутся и начать работать. Интуиция подсказывала, что Жак вернется. И от нее опять что-то будут хотеть. Бутылку не отобрали или это было просто разумным припрятать ее под подушку?

Теплый алкоголь оказался мерзким на вкус. Жег горло. Раньше Мими презирала тех кто растворял свой разум в выпивке, теперь она об этом просто не думала. Когда стемнело, девушка больше не смогла находится на одном месте. К счастью, ногу в достаточной мере обработали и встав она поковыляла к выходу, не забыв забрать свой допинг. Есть хотелось жутко после выпивки. Это стимулировало внимание и концентрацию.

Она попыталась не заметно покинуть больницу через дверь или приоткрытое окно и направится в направление противоположном тому, откуда ощущалась сестра. По ходу пути подзаряжаясь мерзкой жижей.

Судьба, по всей видимости, решила лишить Элизабет ещё одного удовольствия, так как даже приложись она к бутылке, будто бы по волшебству, алкоголь не приносил того приятного тумана, стирающего грани у тебя в голове, и, позволяющего ненадолго, хотя бы на один вечер, забыться и спрятаться от проблемы. Наоборот, всего глоток горячительного вызывал во рту странное покалывание, а, в голове какой-то назойливый звон. Девушка могла сколь угодно презирать тех, кто растворял душу в вине, или же не думать о том, что пытается захмелеть - последнего она всё равно не могла, ни с таким мизерным количеством алкоголя. Что такое литр абсента? Для неё - ничто, капля в море, просто, чтобы даже не разогреться, скорее, промочить горло перед разогревом. А потому, к огромному сожалению, а может, и к счастью, на ночные приключения Лизе пришлось отправиться омерзительно трезвой, пускай, и не достаточно вменяемой. Вопросы - их становилось всё больше, а ответов всё не приходило и не приходило. Самое время самой поискать, разве нет? Есть, после пары глотков горячительного, хотелось и вправду жутко. Особенно, если учитывать, что с каждым глотком алкоголя нечто на границе сознания всё настойчивее и настойчивее напоминало, что ей, в её возрасте, комплекции и весе в день нужно было потреблять 1339 калорий, в голову даже приходила таблица расчета, с ее актуальным весом, ростом и возрастом (в последнем была какая-то ошибка, по всей видимости, впрочем, это можно было списать на общую её разбитость). Никто не помешал Элизабет незаметно покинуть клинику, и, пойти по улице ночного города. По всей видимости, она была где-то в Бруклине, потому что, свернув к набережной, вдалеке, у самой кромки воды, она видела вздымающийся над водой памятник - его примерные очертания. Не самое лучшее местечко, скажем прямо.

Не получалось... Что-то шло не так. В ее воспоминаниях не свалиться от литра 70-ти градусного спирта, могли только здоровые мужики, но не тощие девчонки. Устойчивости к алкоголю у нее не было, хоть и могла подавить эффекты при должной концентрации, поэтому Элиза его избегала. Правда теперь это не ее тело, на этом месте мысли совсем сбивались от противоречия фактов. Потрясла головой выгоняя мысли.
Но они лезли дальше, другие. Таблица, калорийность, голод. Будто споря сама с собой всплыла калорийность абсента. 295 на 100 грамм. По этим глупым таблицам, она должна быть сыта по горло. Желудок в такую математику не поверил.

Очертания статуи вызвали в груди пакостное ощущение, будто туда залили что то мерзкое и липкое. Свобода и независимость. Теперь она у нее есть?
Девушка двинулась, все в том же направление противоположном ощущению сестры, надеясь, что это ослабит давление. Мими всю жизнь решала проблемы. Сейчас, даже особо не задумываясь, занималась тем же. Что у нее было? Огляделась. Тело и пустая бутылка из под абсента, а еще ночной Бруклин.
Продвигаясь к своему забытью она стала искать пушеров. Если алкоголь не помог, тогда должны помочь наркотики. Предложить тело за товар(товар вперед конечно), либо бутылкой по башке. На последней мысли, ее хромание сбилось. Капелька холодного пота скатилась по лбу. Страх.
Страх смерти. Она испугалась, что ее могут убить в драке. Раньше такого не было. Раньше, подобно самураям древности, она была готова умереть в любой момент, ни о чем не жалея.

"Лучше тело... можно даже вперед",- от этой мыслишки ощущение мерзости в грудной клетке лишь возросло. Не задумываясь почесала ее, будто пытаясь вычистить грязь изнутри, но легче не стало.

Город жил своей жизнью. Город сиял, город громыхал, город благоухал. Как несло от воды морем, сырыми забродившими водорослями и чем-то резко химическим так и от города несло сырым асфальтом как от мокрой псины, возможно, от того, что не так давно прошел дождь. Но дорога под ногами Элизабет была сухой. Бордюр делил мокрую проезжую часть, где разлилась, кажется, грязно-бурая река, и, лишь потемневший от влаги тротуар, и, в мутном потоке воды от того, ни девушка, ни кто-либо из случайных прохожих не могли разглядеть свое отражение – лишь силуэты и огни города. Её силуэт сейчас одиноко брел по опустевшей ночью набережной, лишь порой становившийся четче в отражении, когда в спину девушки бил мощный свет ночного фонаря или марево редких вывесок ночных магазинов – тогда её силуэт обращался в плотную, будто измазанную мазутом, фигуру, тень её самой. Воздух после дождя был лёгкий, разряженный, влажный, забивал грудь, пьянил не хуже горячительного напитка. Всех, возможно, но, что в этот момент творилось в груди и голове Лизы – даже Богу, наверное, не известно. Ночь была молода. У девушки впереди были ещё долгие 6, а если повезёт, и 7 часов сплошной тьмы, которую нарушало разве что световое загрязнение Манхэттена, и, центра Бруклина, превращая ночь в сумерки, и, сбивая внутренние часы.

Город не желал раскрываться перед ней. Слоняясь по пустым ночным улицам, она стала искать пушеров. Странности – они преследовали её даже здесь. Стайки молодёжи вокруг клубов, только завидев её, сразу начинали бурно переговариваться, а, стоило подойти ближе, тут же растворялись, будто бы бежали от чумы. Забулдыги в облезлых подворотнях, воняющими запахом кошатины, блевотины, и, бог знает чего, зажимались, и, отползали подальше, не желая иметь с ней дела, а, редкие господа, бандитской наружности, встреченные на пути, старались обойти леди третей дорогой. Складывалось впечатление, что она – смертельно больна. Нет, её не боялись, и не уважали – ни грамма этого чувства она не увидела на лицах расступающихся. Скорее уж, чувство, что пронзало людей при виде её туши в первые секунды, было сродни зубной боли. На мгновение, отвлечь от тяжелых мыслей мог гул, сорвавшийся с небес. Высоко над головой Элизабет пролетел гигантский, похожий по форме на сигару, или очень вытянутую таблетку, дирижабль. По всей его окружности медленно плыли похожие на облачка голограммы. Реклама. Ничего подобного девушка вряд ли могла припомнить. С экранов корыта по очередному новостному каналу вещал какой-то толстый, лысый мужик, о теракте двухлетней давности, от сентября 2019 года, и, вчерашнем параде в знак солидарности жертвам «Пекинского Теракта». Впрочем, что может быть интересного в подобных новостях? Лиза вряд ли одарила хоть каплей внимания гудящую посудину в небе.

- Хэй, Док! Док! ДО-О-ОК!- кто-то окрикнул её. Из очередного пустого переулка за спиной Элизабет вынырнула фигура чернокожего юноши. Его скрученные в дреды волосы были плотно прижаты косынкой, и, зачесаны на затылок, оставляя полностью неприкрытым широкий лоб. Приплюснутый нос, затуманенные, мутные карие глаза, мясистые крупные губы, растянутые в какой-то воспаленной улыбке, лицо в оспинах и следах от частого употребления мета – он создавал не самое респектабельное впечатление. Впрочем, в своем потрепанном прикиде, из какой-то замызганной толстовки, старых джинс и потрепанных кроссовок, кажется, этот господин был тем, кого она искала. Пускай, возможно, Элизабет рассчитывала на прилизанного франта в ночном клубе, или какого потрепанного мекса, но, бомжеватый негр, выглядящий лет на 10 старше своего возраста, вылезший за твоей спиной из грязной подворотни – тоже неплохо, разве нет? Он приветливо помахал рукой, и, ускорив шаг, быстро сократил меж собой и девушкой дистанцию. Он засунул руки в безразмерные карманы серой толстовки. Парень раскрыл губы, и, стало более или менее ясно, почему он улыбался только ими, скрывая зубы – последние у него были заменены на искусственные протезы, очень натуральные, но, все же протезы, а, десны его украшали язвы и мелки рубцы неясного происхождения. Хотя, почему же неясного? Как раз понятно, почему они у него были, и, откуда появились…- Я тип смотрел телик вчера, думал, вас замели! Ну че, поздравляю, что ли?..- протараторил тот.

Прохладный ночной воздух бодрил. А хотелось покоя. Капельки влаги осели на лице влажной маской. Провела языком по губам. Хотелось пить. Огни города сливались в пятна. В них не было интереса. Она искала фигуры людей, а те разбегались от нее. В чем дело? Одежда? Они заставляли мыслить, а это причиняло боль. Нет, взгляд в лицо, они узнавали ее. И это выражение лиц... просто оставь нас в покое.
Гул в небесах и дальше вернутся к своему вечному бегу. Она буквально спиной ощущала сестру, ведь Элиза пыталась убежать от нее и это не получалось.

Крик. Бегут не от нее, но к ней. Быстрый взгляд и старая память подсказывает: "это тот кто нужен". Скользит мысль на грани сознания: "вот оно будущие". Разрушение себя сдавшись собственной слабости. Пусть скользит дальше, ее проблема в настоящем.
Док? Смотрит на себя. Больничная роба, тапки. Больной разум вполне может увидеть в этом врача. Телик? Она звезда?
Челюсть сжимается. Мерзкий, рыжий ублюдок, который так и не исполнил обещанного, а плату взял. Расслабилась. Всего лишь рефлекс, игра для той кого нет рядом. Теперь это только ее чувство. Она должна быть счастлива?
- Спасибо,- заторможенная благодарность, тоже рефлекс из прошлого. Приемчики что бы дружить.
Улыбнулась, а точнее выдавила из себя подобие улыбки.
Протянула свободную левую руку, что бы ухватить парня за толстовку и прижать ближе к себе. Не убежит.
- Мысли...- взгляд ему в глаза,- их много. Не нужны. Избавиться от них и воспоминаний,- одинокая слезинка скатилась по щеке,- Дурь. Дай. Самую. Что есть.

Запах гнилого тела и грязной одежды. Этот нигер так близко.

- Док…- наркоман неожиданно трезвым, очень сомнительным и скептическим взглядом посмотрел на Элизабет. Этот взгляд как бы спрашивал её, серьёзно ли она, но, вновь окунувшись в лёгкое забытье, и, муть, плавающую в глубине взгляда, негр лишь неловко улыбнулся, пошатнувшись от захвата девушки (на удивление, тело наркомана было лёгким и ломким). Он запустил руку в карман толстовки, и, вынул из него что-то, завернутое в бумажную салфетку. После чего, легко просунул небольшой комочек в свободную руку девушки. Парень хрипло, и, взволнованно проговорил,-…Не так круто, как то, что вы мне давали, но, это всё что у меня есть, не обессудьте… И, накинете потом… буквально сто баксов! Ну, Док, вы же подмазали других, может и мне чуть отсыпьте… И, я, я знаю, че прошу… Мне просто очень надо,- жалостливо и глухо лепетал тот, пытаясь освободиться от захвата девушки, и, отшатнуться от неё на добрый пяток метров. Его гнилостное, учащённое дыхание било прямо по нежному обонянию девушки, напоминая ароматом дух облезлых подворотен. Из одной такой этот воняющий кошатиной и мочой утырок вылез, так что, и не мудрено. В салфетку, между тем, был завернут блестящий металлический цилиндр, не длиннее среднего пальца Лизы, и, только немного толще. На одном конце была пластиковая кнопка, защищенная пломбой, а с другой пластиковая крышечка, в которой пряталась выдвигающаяся игла. На шприце было что-то написанное мелким текстом, кажется, это была выцарапанная подпись, блистающая на замутненной, обшарпанной глади дешевого металла. Тем временем, наркоман сделал решительный шаг назад, и, все же освободился от захвата Лизы, теперь, стоя в отдалении от неё. Он немного поморщился.

- Я вам терь не нужен, да?.. Я пойду. Ну, Зик опять будет шипеть, что я шароёблюсь где-то, пока он вджобывает… А че кстати случилось с той беленькой? По телик говорили типа рванул газ, но, зарево было дай боже!..- вскинул он руками, изображая, как ему казалось, наверное, взрыв. Он шатнулся, почесался, кажется, на пару секунд забыв, зачем он вообще тут, немного потерянно оглядываясь. Но, как только в поле его зрения вновь показалась Элизабет, он улыбнулся, вновь лишь губами,- Ну, че – счастливо заточиться, Док!- и, нервно дернувшись наркоман пошел по направлению подворотни, из которой не так давно высунулся. Ему было не комфортно на открытом пространстве, да и откровенно прохладно – колючая поземка лизнула бедра Лизы, вновь напомнив о недавнем дожде, и, захлестнув ноздри ароматом аммиака и йода, раздражая обоняние. Вновь она осталась одна, черномазый, да редкие прохожие на противоположной стороне дороги были не в счет. На расстоянии вытянутой тени, что отбрасывала Элизабет аж в три стороны, из-за неонового марева бившего в спину, не было ни души. Странная картина, для такого многолюдного города. Холодный ветер всё усиливался, и, становилось зябко – в купе с влагой, халд пробирал до костей. Тапочки отчаянно хлюпали, напоминая о себе, но, кажется, девушке в больничнйо пижаме сейчас было не до них.

Элиза выпустила бутылку, что бы принять подачку. Вперила в содержимое взгляд.
"Давала?",- вернула взор к торчку, давая ему вырваться. Зачем он теперь ей?
Кивнула на просьбу, особо не вслушиваясь. Сейчас она на все дала бы согласие.
Беленькая?
- Не знаю,- взгляд девушки снова вернулся к тому что было в руках.
И как этим пользоваться? Нужен жгут? Сложно, долго. Сорвала зубами пломбу. Задрала рукав рубахи, приставила куда-то к вене. Нажала кнопку.
Только сейчас заметила, что мокрые пальцы рук почти отнялись от холода, а на ногах сжимаются и разжимаются пытаясь согреться, пока хозяйка ищет забытья.
Ей было абсолютно плевать сколько людей вокруг. Мир схлопнулся до металлического цилиндра в руках. Принесет он ли ей свободу от всего этого? Словно сестра стояла за спиной. Немой укор. Забыть кто она, забыть их обеих и тогда все это будет не важно. Ведь она теперь в раю?