Сойа. Шепоты Времен. | ходы игроков | Страницы чьей-то судьбы

Фэйри по имени Эллуна, прежде всегда перескакивавшая с ветки на ветку, чтобы радостно встречать Алистера, сегодня была хмура и задумчива. Влажные золотые глаза и грустная улыбка казались настолько несвойственными этому созданию, что юноша едва не споткнулся о корень того самого древа, на котором сидела его давняя любимица. Прозрачные крылышки едва уловимо дрожали, хрупкие плечики поникли. Эллуна, что носила имя богини из мира Азерота, ведь так ее назвал Друг, уперлась ладошками в кору ветки и рассеянно болтала ногами.
- Что случилось? – вместо приветствия поинтересовался паренек.
На него поднялись блестящие от сдерживаемых слез глаза. Их взгляды встретились. Пронзительно тоскливый у фэйри и встревожено задумчивый у волшебника.
Она ответила не сразу. Эллуна сорвалась с ветки, драматично падая вниз и лишь на полпути, как будто встрепенулась, заиграла крыльями и повисла в воздухе, прямо напротив лица юноши.
Он был высоким, темноволосым. Она знала, что с недавних пор им очень интересовались юные волшебницы. В мире людей все так суетливо… В мире людей так много места невзгодам. Ни одна тварь Телласа не причинила столько бед, сколько их собственный беспокойный нрав. Да, в общем-то, он и породил тварей Телласа…
- Здравствуй, мой Друг. – сказала тихим голоском фэйри. – Тебе не стоит беспокоиться. Наш с вами лес все также проживает мирные дни.
- И все же, ты грустна. Я никогда не видел тебя такой.
- Я знаю. – она тепло улыбнулась.
- Так почему же сейчас?
- Ты правда хочешь знать?
Алистер состроил скептическое выражение лица, ведь разве может быть иначе?
- Присядь. – Эллуна указала взглядом на небольшое бревно. – Ты помнишь, здесь мы часто и подолгу беседовали с тобой.
- Помню, - улыбнулся юноша и охотно уселся на бревне, выжидающе глядя на своего волшебного и преданного друга.
Не удивительно, что он был озадачен и испытывал некое подобие нервозности.
Эллуна была одной из тех, с кем было легко и непринужденно. Она была той, кто всегда могла его развеселить и рассмешить. С ней так приятно было поговорить на глубокие жизненные темы…
А он, убежденный потомок Светлой Зари, знал и понимал, что фэйри никогда не поставить в один ряд с обычными животными, пусть многие его сверстники и шутили на эту тему.
- Ты стал реже приходить просто так, - задумчиво заметила Эллуна, чуть помолчав, пока устраивалась рядышком на бревне. – Я знаю, так всегда бывает. Вы взрослеете и всегда уходите. Каждый из нас знает, что однажды придет пора прощания. Скоро ты покинешь эти места и я лишь надеюсь, что в Академии ты найдешь хорошего друга. Обещай, что передашь другому фэйри, я не отношусь одобрительно к халтуре! – строго произнесла она и даже чуть насупилась для пущего эффекта.
Улыбка снова смягчила и без того нежные черты лица.
- Разве ты об этом хотела мне сказать? – стоял на своем Алистер.
- Нет. Вернее, не совсем. Объясни мне… я не понимаю, правда… - она запнулась, размышляя о чем-то.
- Что же?
- Помнишь, ты говорил, что подобные тебе, которые лишены чар, тратят слишком много времени на то, чтобы погружаться в придуманный такими же, как они мир, который есть отражением нашего?
- Помню.
- Ты все это имеешь с рождения.
- Имею. – кивнул Алистер.
- Я знаю, что и раньше вы, взрослея, увлекались разными занятиями, от чего реже виделись с нами. И все-таки, объясни, как так получилось, что сейчас вы, волшебники, подобно им посвящаете столько времени изобретенным искусственным устройствам, как вы их называете? Они грезят о том, что дано вам, а вы грезите тем, что дано им? Я не понимаю, ведь вам дано больше…
- Видишь ли, в чем дело, Эллуна, - задумался Алистер и даже сам чуть погрустнел. – погружаясь в наш мир, им нравится чувствовать себя героями, рисковать, искать приключений и уметь чаровать. А мы… Мы познали цену этого и каждая капля крови отсчитывает нашу единицу магической силы. Мы не выбираем быть героями, мы обречены на кровавую бойню в слабой надежде, что наши усилия не будут напрасными и однажды весь этот ужас закончится…
- Ты ведь не веришь в это? – чуть прищурилась Эллуна.
- Не верю. При всей нашей мощи и способностях, за многие тысячелетия в сущности ничего не изменилось. Но мы идем на эту войну, потому что знаем, что без нее наверняка все закончится. Для нас. Не для них. Не для тварей Телласа, - последнее парень процедил сквозь зубы, выдавая всю свою горечь.
- Ты не спрашивал себя, чего же не хватает волшебникам?
- Спрашивал. Но не нашел ответа. Все, чего они добились, это ослабленного Источника и даже некогда могущественные расы стали слабы до… - он не договорил.
Ком в горле, то, что проявлялось всякий раз, когда Алистер об этом задумывался.
- Я не знаю, в чем суть, но видится мне это несправедливым. Тем более, что Источник кормит наших врагов. Мы вроде бы должны и радоваться, и в то же время я не понимаю, какое счастье возможно в сокрытом мире? Ты хотела узнать… в их мире я чувствую себя в безопасности. Спокойно. Я погружаюсь в этот поток беззаботной суеты, где самая большая их проблема зачастую сущая мелочь в сравнении с нашими. Для меня мир обычных людей – отдушина.
- Не хочешь ли ты сказать, что предпочел бы родиться обычным?
- Я не знаю. – Алистер несколько смущенно улыбнулся. – Такие помыслы в сущности – предательство. К тому же, и в их мире не все радужно. Однако, здесь можно выбрать. И не прятаться. А в сокрытом мире – нет. До Академии осталось совсем немного времени и кажется мне, что, закончив школу, я не вернусь к прежней беззаботности больше никогда.
Эллуна вздохнула.
- Мне жаль, что я не могу сделать твою участь хоть чуточку светлее. – послышался ироничный смешок. – Мы – такие же заложники, как и вы. Однако же, любили бы нас столь искренне мечтатели из обычного мира? – фэйри подняла к небу несколько мечтательный взгляд.
- Для них вы – диковинка и развлечение, ровно до тех пор, пока не придется встать под знамена войны. – мрачно заметил Алистер. – Тебе не стоит думать об этом. Они увлечены Интернетом, потому что он компенсирует утраченную способность к мыслеобщению и другим возможностям, что позволили бы общаться беспрепятственно. А для меня это возможность притвориться обычным. Самым что ни на есть. Попробовать себя в этой роли. Быть может, лучше их поняв, я смогу придумать что-то полезное.
- У тебя много планов. – заметила фэйри. – И все же, ты не договариваешь.
- Я просто парень, понимаешь, - широко улыбнулся Алистер и развел руками.
- И тебе нравятся девушки, - закончила Эллуна, улыбнувшись. – И все же, я скучаю без тебя уже сейчас и буду грустить еще больше. Забери меня с собой в Академию?
- Что? – удивился юноша, чувствуя, как брови резко взмыли вверх. – Но как же твоя семья? Там – опасно. Местные фэйри привычнее к перипетиям Радужного леса…
- Ты хочешь, чтобы я была рядом? – серьезно спросила Эллуна и устремила пытливый взгляд на своего друга.
- Но ведь там я тоже буду сидеть в Интернете и уделять тебе мало внимания, - осторожно начал Алистер, всерьез встревожившись из-за возможных последствий такого решения.
- Я все равно буду рядом. – ласково и решительно произнесла фэйри.
- Ты так любишь меня?
- Не так, как твои девушки. Я не хочу быть из тех, кто останется эпизодом. Мне нравится твоя душа, Алистер. И я хочу тебе помочь на твоем пути. Так я смогу помочь и своему народу.
- Ах вот оно что. – хитро улыбнулся парень, будто подловил на горячем.
Эллуна засмеялась своим мелодичным серебристым смехом.

- Но вы уходите, всегда уходите… - шептала фэйри, глотая горячие слезы.
Их выпускной бал подошел к концу… Алистер отправится в Академию без нее. Он так решил. Он пытается ее защитить. Как же он не понимает…

Огненные пряди костра застревали и путались между колючими лучами бледных, злых звёзд. Белые ночи закончились вместе с коротким северным летом. Только звёзды и всполохи пламени освещали лица двенадцати человек, сидящих на брёвнах вокруг огня. Давно пришла пора разойтись по палаткам, но глупо и преступно тратить время на сон, когда ночь, костёр, гитара, стена сосен за освещённым кругом, тёмная лента реки внизу. Выспаться можно в автобусе, самолёте, дома на диване, наконец. А такая ночь создана не для сна. Сохли перевёрнутые брюхом вниз байдарки, словно выброшенные приливом на берег издыхающие гигантские рыбины. Их печальные тушки кричали о конце похода, возвращении в привычный мир интернета, опаздывающих маршруток и мелочных ссор. Но это с рассветом, а пока ещё оставались объедки этой ночи, от которых жалко упустить хотя бы крошку.

Двое сидели вроде бы вместе, но отдельно от всех. Максим обнимал Ярославу за плечи, а она, прижавшись к нему вплотную, угрюмо смотрела в сторону — в огонь. Как будто надеялась увидеть нечто важное в пляшущих языках пламени. На них подчёркнуто не обращали внимания, в компании не принято было пялиться в таких случаях. Обнимаются люди, а может и ссорятся, в любом случае не до вас им сейчас. Не в тайгу же уходить ночью, если нужно побыть вдвоём.

Песни — верные спутницы подобных посиделок были перепеты не по одному разу. Гитара честно отработала за одну сегодняшнюю ночь две походные нормы, но Женька всё терзал несчастную труженицу. Он дошёл уже до той творческой кондиции, когда голос немного охрип, а сердце решилось выдать своё: тайное и тщательно скрываемое обычно от чужих ушей и возможных насмешек. Компания, только что нестройно горланившая очередной припев, примолкла, вслушиваясь.

«Завтра он обо мне даже и не вспомнит», — думала Маринка, имея в виду гитариста, с которым ещё вчера неистово целовалось на привале, отойдя подальше в гущу сосен, а потом он залез к ней в палатку, и присутствие соседки ребят мало смутило. Спит ведь, крепко спит. «А если завтра ещё и вспомнит, то послезавтра точно уже нет».

«Чёрт, вслух песня совсем звучит не так, как хотелось. Совсем не так, как в уме, не правильно, словно что-то важное потерялось по пути», — думал Женька. Марина ошиблась — он не вспоминал о ней уже сегодня.

«Не хочу возвращаться», — думала Оля, машинально допивая остатки из кружки. Алкоголь обжёг горло, и она принялась шарить в поисках не опустошённой бутылки с водой. Почему-то тут, на природе никогда не получалось напиться качественно, так, как в городе. До прелестного состояния восторженной свинки. Лишь слегка кружил голову хмель. «Не хочу на работу. Обрыдло». Она была тут самой старшей и завидовала беззаботным школьникам и студентам. Могла бы быть в числе последних, зачем бросила. Дура.

«Собраться здесь через год», — думал Егор. Это было желание, он сидел, как раз между гитаристом и другой Женькой, а в таких случаях обязательно полагалось загадать желание. Вот он и загадал. Правда Женьку-гитариста полностью звали Евгением, а вторую Женьку вообще экзотическим в этих краях именем — Дженнифер. Как только люди с ума не сходят. Так что могла и не сработать примета.

«Если подработку найти, можно за год на Байкал накопить», — думал Ромка. Хотя и знал — не накопит. Потому что ремонт, а там свадьба, сколько откладывать в конце-концов. Ирка дуется и её можно понять. Может быть, в следующем году.

Люда думала о том, что надо бы пойти, вымыть котелок. Пока не засох совсем. Кому-то же надо, почему не ей. Какая-то хоть от неё польза. Грести она так за весь поход толком и не научилась, видимо, совсем безнадёжная. Ей здесь нравилось, и оттого Люда ещё больше переживала, что для всех обуза. Конечно, они не скажут, ради Серёжки. Серёжке, наверно, за неё стыдно. Надо пойти, вымыть котелок, только песню дослушает. Такая хорошая песня, жаль нельзя подпеть — ни слуха, ни голоса. А так хотелось. Люда подпевала про себя, чтобы никто не услышал.

Серёжка смотрел на силуэт молодой жены в отблесках пламени. «Наверно это и есть счастье», — думал он, не в силах отвести взгляд. «А на следующий год пойдем на Саяны. Ей понравится».

Таня думала о том, делать ли аборт. Всё было давно решено, но эта ночь и песня разбередили что-то. Мама будет в шоке, но не выгонит же. В конце-концов, можно взять академ. Да нет, кто даст академ сразу на первом курсе. Разговор с матерью пугал больше, чем противная операция или неопределенное будущее. Хоть бы эта ночь не кончалась подольше.

«Мы никогда больше вместе не соберемся», — думал Тим, не подозревая о загаданном Егором желании. Это понимали и остальные, но отгоняли от себя такие мысли. Всему приходит конец. Танька уедет учиться в Москву, Марина в Питер, Женька вообще куда-то за границу, Тим осенью уйдет в армию, Ромка жениться собирается... А если они и встретятся где-нибудь в городе, обремененные каждый своими заботами и проблемами, то это будет уже не по настоящему, не встреча, а призрак её. Ведь не будет ни костра, ни песни, чтобы собрать воедино.

«А я вот так и не научилась играть на гитаре, тоже мне походница», — думала Дженни. «И уже не научусь теперь. Если раньше было не до того, то теперь тем более времени никогда не будет». Дженни казалось, что она слышит треск, с которым прямо сейчас рушатся прогнившие доски моста, связывающие этот и тот мир. И пропасть, через которую мостик был перекинут, пропасть, что с рождения отделяла Дженни от этих ребят, клацает зубастой пастью, пожирая вожделенную добычу.

«Глупые люди, но смешные», — думали звёзды, укладываясь спать. Песня закончилась. Светало.

ссылка

Через стеклянную стену кафе Ярослава рассеянно смотрела, как Женька выходит из такси и, цокая высокими каблучками по асфальту, идёт к дверям. Надо сказать, не одна Ярослава на это смотрела, прохожие тоже пялились. Коротенькая юбочка скорее обнажала, чем прикрывала стройные девичьи ножки в колготках-паутинках. Женька была при всём параде, как всегда, впрочем. И не лень же ей время тратить на все эти каблучки, причёски, макияж, побрякушки. Войдя внутрь, девушка весьма придирчиво оглядела кафе и только потом, видимо, оставшись довольна увиденным, двинула к столику, кивая на ходу подруге. Женька органически не переносила бюджетных интерьеров вроде пластмассовых столов с дыркой посредине, с неё сталось бы развернуться и уйти, обнаружив нечто подобное. Поверить в то, что этакая фифа пару дней назад по уши в грязи тянула волоком байдарку, когда пришлось часа два обходить по берегу запруженный корягами участок, было нереально. Если бы Ярослава своими глазами этого не видела, нипочем бы не поверила.

— Почему здесь? — несколько недоуменно спросила Дженни, усаживаясь за столик и принимаясь изучать меню (так же придирчиво, как интерьер до этого).

Яся уныло ковырнула ложкой в вазочке с разноцветной кашей, бывшей несколько минут назад фирменным мороженым, и не ответила. Женька спрашивала совсем не про выбор кафе.

— Я уезжаю, — сообщила вместо ответа.
— А... Макс? — Дженни оторвалась, наконец, от меню, впервые внимательно посмотрев на подругу. Выглядела Ярослава примерно так же, как мороженое в её вазочке.
— Я ему сказала...

Что-то внутри, как любят высокопарно выражаться разнообразные творческие личности, оборвалось. Ничего там, конечно, оборваться не могло, хотя нервы и не канаты, просто это были уже не шуточки.

Яську в первый поход она затащила собственноручно, ещё в прошлом году, на майские праздники. Да какой там поход, матрасная вылазка на воскресенье — вот и весь поход. Просто смотреть на то, как подруга убивается о занятия без перерыва все выходные, праздники, каникулы уже без слёз стало невозможно. Всем вокруг давно было понятно — Ярослава может хоть костьми в землю лечь, всё равно потенциала на Академию не хватит, природу не обманешь. Всем, кроме её родителей. Те, пожалуй, и правда могли загнать дочь костьми в землю, лишь бы соответствовала их ожиданиям. Вот Дженни и вытянула подругу на денёк на природу. Знала бы, чем это в итоге закончится... Увы, предвидение никогда не было сильной стороной Дженнифер. И что же теперь будет? С Яськой? Что теперь будет вообще?

— ...что у нас всё кончено, — уныло продолжила Яся после паузы. — Позвонила, не смогла в лицо.
— Фууух, вот оно что, а я-то подумала... — Дженни облегчённо вздохнула, чувствуя как возвращается на положенное место загостившееся в пятках сердце. И осеклась, перехватив взгляд подруги.
— Я замуж выхожу, — выпалила Ярослава зло и треснула ложечкой по вазочке. Осколки разлетелись по кафе. Вазочка была небьющаяся. Зато Ярослава была чародейкой. Недостаточно сильной, чтобы суметь в полной мере удовлетворить самолюбие родителей, но бить вазочки и рожать качественных внуков сгодится.
— А... Макс? — тупо повторила Дженни.
— А что Макс? Да он недели через две про меня и не вспомнит. Найдет себе какую-нибудь, — кажется, Ярослава и сама не верила в то, что говорит. Дженни тоже не верила.
— Тебе легко говорить. Ты, Женька, везучая, не любишь никого. Вот и не влюбляйся никогда, ничего в этом хорошего нет. Отец и так на меня смотрит, как Сталин на врагов народа, а если бы про Макса узнал, вообще придушил бы. Думаешь, я его боюсь? Ни черта я не боюсь, Жень. Только что это за жизнь у нас будет: мужу всю жизнь врать, дети изгои. Пусть уж найдет себе кого-то, забудет... детишек нарожают... пусть счастлив будет...

Ярослава заплакала. На них начали коситься посетители, впрочем, поняв, что любопытного ничего не происходит, быстро потеряли интерес. Дженни растерянно смотрела на подругу. Что полагается делать, когда люди плачут? Мама с отцом никогда не плакали. Гладить по голове? Заклятие читать? Двое суток и ты забудешь про свою боль, плевать тебе станет на Макса. Дженни знала такое заклятие.

«— Только попробуй. Убью. Моё. Последнее, что осталось», — никудышная в целом чародейка Ярослава по иронии судьбы оказалась крайне одарённым ментальщиком. То-то её папаша до сих пор про Макса даже не заподозрил. — В эту субботу свадьба. Ты же придёшь? Ты приди, — сказала Яся вслух глухим ещё голосом, но плакать прекратила.
— Почему так быстро? — только и нашлась Дженни.
— А чего ждать? Учиться уезжает, детишек надо успеть настрогать, — зло усмехнулась подруга, — да и предки боятся, как бы я не передумала. Я собственно, чего позвала. Вот... — она вытащила из кармана джинсов коробочку. Тонкая золотая цепочка, кулон —
стилизованные весы. Знаки Зодиака это называется, кажется. Яська в начале октября родилась. Дженни, в принципе большая любительница украшений, золота терпеть не могла, предпочитая серебро и минералы.

— Отдай... пожалуйста. Я не смогу... не выдержу я, если его увижу...

Сейчас бы за окном пойти дождю, но, как назло, во всю светило не свойственное Петрозаводску в конце августа бодрое солнце. В кафе завели какую-то дебильную песню с весёлой мелодией. «Ла-ла-ла-тра-ла-ла» — вот и все слова. Очевидно, у певицы были другие достоинства, хорошие сиськи, например.

ссылка

Наконец-то погода соответствовала минорному настроению. Субботнее утро радовало моросящей мерзостью, грозящей вот-вот перейти в полноценный дождь. Максим вертел тоненькую золотую цепочку в мощных кулачищах, уставившись в землю, и молчал. Ему бы боксом заниматься или борьбой, а он с детства жокеем стать мечтал. Тут слишком мощная фигура — только помеха. «Ходить — ходи, развлекайся, а чего-то серьёзного из тебя не выйдет никогда», — сказал тренер ещё два года назад. Бывает, не судьба. Он всё равно продолжал ходить в клуб, больно уж привязался к лошадям.

Дженни сжимала в руке модный прозрачный зонтик и тоже молчала. Не знала, что говорить, и что дальше делать. Попрощаться и уйти? Наверно, это было самым правильным, но почему-то встать и уйти не получалось. Она смотрела, как Макс теребит в руках цепочку. Казалось, сейчас он просто разорвёт её на две половинки, бросит звенья в грязь и втопчет ботинками, но Макс лишь аккуратно сунул украшение в карман куртки, достал сигареты и зажигалку, закурил. Они сидели на скамейке в чахлом скверике, позади турклуба. Отсюда видны были двери чёрного хода, где выдавали рафты, палатки и прочую снягу напрокат. В скверике обычно назначали место сбора. Вот и сейчас неподалёку уже кучковались какие-то чужие компании с рюкзаками.

Максим загасил окурок и встал, разыскивая урну. Пусть твоя жизнь сгорает синим пламенем, бумажки-то на землю зачем швырять? Он и в походы вечно таскал кучу пластиковых пакетов, скурпулёзно собирал весь мусор со стоянок и тащил в рюкзаке до города. Молчаливый парень, на привалах теряющийся в тени. Девушки обычно замечают тех, кто понаглее. Зато во время переходов цены ему не было.

— Ну вот так вот оно бывает, Жень, — глухо сказал, наконец, подходя назад к скамейке. Словно это её бросил парень, а он искал слова, чтобы утешить. Максим хорошо знал, как это бывает. Когда собираетесь будущим летом к морю, но горящая балка рушится в самый неподходящий момент, а мама потом долго врёт, что отец сейчас очень занят на службе, скоро приедет. И отводит глаза. Тебе уже пять, ты совсем взрослый, даже знаешь, что Деда Мороза не существует, но притворяешься, что веришь ей, чтобы не огорчать. Когда тренер, качая головой, говорит в утешение, что у тебя просто богатырская конституция — повезло же в жизни. Когда девушка прижимается к тебе, и глаза её синие, как весеннее небо, а потом перестаёшь понимать, где ты, где она, словно вы на миг стали единым существом. А после она звонит и говорит, что больше не любит тебя, и присылает подружку — вернуть подарки, не желая даже придти самой. Бывает, не судьба. Дженни перехватила взгляд Макса, и на мгновение чужая тоска накрыла, затопив с головой. Почему-то сделалось невообразимо стыдно. Словно это она, Дженни, персонально виновата в том, что вот так вот бывает. И никто об этой её вине даже не подозревает, но она-то сама знает.

Дождь забарабанил сильнее, отбивая свой какой-то неведомый тоскливый ритм. Максим кинул взгляд на Женькины босоножки.

— Пойдём, подвезу. Ноги промокнут, простудишься, — машина у него была подержанная, не престижная, зато перебранная собственными руками, что называет, до винтика. Простудиться Дженни не грозило, да и добраться до дома она могла за пару секунд, но, разумеется, этого не сказала. Макс вел аккуратно и основательно, как он всё делал, законопослушно тормозя на поворотах и светофорах. Молчащее радио вдруг резко ожило, противно-жизнерадостный голос диджея выкрикнул что-то о прекрасном утре выходного дня, Максим изо всех сил саданул по кнопке выключения. И, словно и не было этой вспышки, вновь сосредоточился на дороге. Почему-то вспомнилась разлетающаяся на осколки небьющаяся вазочка.

Дженнифер вышла у круглосуточного супермаркета. В их компании не принято было интересоваться, почему молодая девушка не позволяет подвозить себя до самого дома. Мало ли у кого какие причины и обстоятельства. Дженни стояла на тротуаре и смотрела, как разворачивается машина и скрывается в потоке других таких же. Под дождём все они напоминали одинаковых серых жуков. Видимость была скверной, водители вынуждены включать фары, как вечером. Дорога до Сан-Франциско, где через несколько часов состоится некая свадьба, должна была занять куда меньше времени, чем эта поездка. В Америке сейчас, кажется, солнечно.

ссылка

Солнце жарило во всю, гости переговаривались в ожидании начала церемонии. Гостей было немного — бракосочетание предполагалось скромным. Ближайшая родня жениха и невесты, несколько молодых парней — друзья Эрнесто, а от невесты и вовсе одна Дженни. Родственники Ярославы косились на неё недовольно, дружбу своей дочери с «этой Потаповой» они не слишком одобряли. Семейка была с гнильцой, в чём это конкретно выражалось, Князевы, спроси их кто, сформулировать бы не смогли, но, как известно, дыма без огня не бывает.

Зал бы убран с несколько вульгарным на взгляд Дженни шиком. Гости тоже жертвовали толикой вкуса в угоду помпезности. От слишком ярких красок декораций и обилия золотых украшений на присутствующих дамах зарябило в глазах. Довольные выражения на лицах присутствующих, впрочем, этот недостаток с лихвой компенсировали. Несомненно, брачный союз был выгоден обоим кланам. Всё устроилось наилучшим образом.

Жениха Дженнифер увидела мельком в кругу парней. Они что-то ему втолковывали, жестикулируя, и громко ржали. Видимо, давали ценные советы по обустройству семейной жизни. Можно было представить себе эти советы. Наверно, было бы куда проще, если бы Эрнесто оказался самодовольной скотиной, но парень выглядел чуточку растерянным и довольно смущённым. В общем и целом — трогательным и симпатичным. В такого девчонкам легко втюриться. Вот только с Яськой шансов у него ноль целых хрен десятых.

Невеста, как и полается, вся в белом и невесомом, была уже почти готова. Яськина мать, тётки, сёстры — куча народа, наряжающего невесту, не дали перекинуться наедине и словом.

— Какая красавица, иди-ка, покажись отцу, — с нежностью сказала Яськина мать, поправляя какой-то криво торчащий цветочек в свадебной причёске. Наконец-то она могла гордиться младшей дочкой.

Перемена, произошедшая с подругой за эту пару дней, приводила в ужас. Если в кафе с Дженни сидела расстроенная, подавленная, но живая девушка, то сейчас перед ней была механическая кукла с пустыми, потухшими глазами, закутанная в красивые тряпки. Кивнув матери, Ярослава встала, вышла из гардеробной к мужчинам. Покрутилась перед Князевым-старшим, подобрав юбки, чтобы он мог полюбоваться на дочь в разных ракурсах.

— Пять минут, — сказала она, заходя назад и захлопывая дверь перед носом у свиты. Перед самым важным решением в своей жизни девушке часто хочется побыть одной. На лицах расцветали улыбки. Кто-то хлопал Князева по плечу и поздравлял. Старшие Яськины сёстры обсуждали младенческие проделки своих детей. Дженни чувствовала себя среди них всех не в своей тарелке, но войти вслед за подругой не решилась.

— Хорошо, что у женщин борода не растёт. Если бы вы ещё и брились, цивилизации бы пришёл конец, — притворно недовольно пробурчал Яськин отец. Он был в благодушном настроении. Дверь распахнулась немедленно, словно Ярослава его услыхала. Свадебный наряд она успела снять, натянув привычные джинсы и футболку. В сочетание с торжественной причёской это смотрелось дико.

— Свадьбы не будет. Я так не могу, — Ярослава говорила столь тихо, что можно было решить — у присутствующих просто слуховые галлюцинации. Глядя, как медленно наливается кровью лицо Князева-старшего, Дженни захотелось прямо сейчас телепортироваться куда-нибудь на Северный полюс. Лучше, конечно, сразу на Луну. Судя по лицам собравшихся, это желание посетило не её одну.

— Рома, Рома... девочка перенервничала, так бывает... Ясенька так же нельзя, гости... уговор... — бормотала Яськина мать, пытаясь ухватить мужа за рукав. Тот обратил на неё внимания не больше, чем на комара.

— Ты что, из меня клоуна решила сделать, дрянь?! — оплеуха оставила на Яськиной щеке красный след, немедленно вспухший. — Будет, не будет! Устроила тут ромашку! Перед народом позорить! — он метнулся в гардеробную, вылетев со скомканными тряпками — свадебным платьем, и швырнул материю дочери в лицо. — Быстро оделась и намалевалась!

Яська только на мгновение подняла глаза. Но посмотрела она не на отца, а на пытающуюся слиться с дальней стеной Дженни. Пустоты не было больше в этом взгляде и в помине, огня в глазах хватило бы, чтобы подпалить компанию без всяких заклинаний. Два ослепительно ярких солнца сверкнули на миг, и наваждение ушло. Ярослава опустила голову и пошла в комнату, прижав платье к пострадавшей щеке.

«— Наука умеет много гитик», — колоколом ударила в голове Дженни странная, бессмысленная фраза.

— Рома, Рома... — всё бормотала Яськина мать, — девочка просто перенервничала...
— Ты! — гнев нашёл нового адресата. — Это всё ты. Потакала любым капризам. Вырастила дрянь. Что стоите, идите, одевайте! — рявкнул он на домашних. Так и хотелось сказать — на челядь. Но было поздно.

Если бы хоть кто-то из Князевых мог предположить, что Яська осмелится ослушаться отца, у неё не было бы и полшанса. Но в голову такого никому не пришло. Всем, наблюдавшим Князева-старшего в гневе, было абсолютно понятно — почему. Нескольких секунд ей хватило. Скомканное платье валялось на полу, Ярослава безжалостно прошла по нему прямо в обуви, оставив на нежной ткани жирный след. Не такой уж и хреновой в итоге она оказалась чародейкой.

Князев дернулся было — догнать и остановился. Опустился на табурет, сразу съежившись и постарев. Что толку догонять, волоком к алтарю не потащишь. Это ж какой надо быть дрянью, чтобы согласиться, а в последний момент дать обратную! Такой скандал не замнёшь, опозоренная родня жениха будет в бешенстве. Все его многолетние усилия в один миг растоптала маленькая, бездарная сучка! Бешеное пламя пожирало многострадальное свадебное платье. Пару секунд — и горстка пепла. Будь сейчас Ярослава на месте этой тряпки, отец и ей бы устроил аутодафе.

— Она вернётся... испугалась... перене... — Яськина мать осеклась под взглядом мужа.
— Нет, не вернётся. И если хоть кто-нибудь из вас... — ледяное спокойствие в голосе пугало посильнее недавнего гнева, — если я узнаю, что хоть кто-то из вас общается с этой предательницей, вы тоже не вернётесь. Всем всё ясно?

Всем всё было ясно. Расходились гости с той и этой стороны, не рискуя смотреть друг другу в глаза. Эрнесто было жалко. Смотрели на жениха сочувственно и уже тихонько шептались за спиной. Насмешек на тему, что девчонка предпочла побег брачной ночи с ним, парню теперь не избежать. О Дженни, к счастью, никто не вспомнил.

Дождь в Петрозаводске уже закончился, в небе висела радуга. Редкость вообще в этих местах, а такую Дженни не видела в своих краях ни разу. Двойная дуга, выгибаясь, убегала прямо из грязи в небо.

ссылка

Ярослава ушла…
Ее мать продолжала говорить в смятении чувств, как утопающий, хватаясь за последнюю соломинку. А что ей было делать… такого не ждал никто. Не ждал настолько, что уже какое-то время даже не пытался контролировать свою дочь, влезать в ее голову.
Она гуляла с подругой, а на деле встретила парня из простых людей. Какая ирония. Ведь чувствовало материнское сердце, чувствовал и сам отец, что не нужно позволять этой дружбы.
Потапова стала нынче мрачным знаменем, дурным вестником. Стоило лишь забраться в голову Ярославы, как вся картинка развернулась. Пусть не в деталях, пусть всего лишь на поверхности, но такой безудержно сильной, как тот огонь, что сжигал дотла все, что сегодня здесь пытались построить…
- Мы можем успокоить ее чувства, она придет в себя и все еще разок обдумает, - стоило ли это говорить?
Женщина сражалась до конца, как сражаются чародеи в сокрытом мире, ради чего приходится им идти на бессчетное количество жертв.
Вперед вышел Эрнесто. До этого никто не видел его лица, парень стоял вполоборота, лишь краем глаза отмечая столь отвратительную сцену.
- Нет. – решительно заявил он.
Казалось, что даже стал взрослее лет эдак на пять. В глазах читалась непреклонность и смесь то ли разочарования с болью, то ли обиды. Но они быстро ушли, уступая место холодному спокойствию.
- Я не искал ее любви для того, чтобы творить хорошее дело. Я не женюсь на своих друзьях, но мы каждый день плечом к плечу будем стоять в сокрытом мире против нашего извечного врага. Мы каждый день учились волшебству, учились быть в команде, защищать друг друга, учились полагаться и быть надежной опорой. Мы дружили, смеялись, ссорились. Но мы не теряли главного – уважения. И доверия. Это – главная честь нашего рода. Не может стать женой та, которой невозможно доверять.
Эрнесто развернулся и направился к выходу. Неторопливо, степенно.
Друзья, что еще недавно ржали, действительно порой озвучивая весьма пикантные комментарии, стояли, словно громом пришибленные. Так, подростковые гормоны в сочетании с любопытством перед новой сферой жизни враз оказались покрыты темным маревом и никто не знал, как реагировать. В конце концов, такое случается нечасто. Не то, чтобы девушки всегда были покорны. Но чтобы в день свадьбы привселюдно…
Дерек, что не поступил в Академию, зачем-то сказал:
- Теперь об этом будет гудеть весь сокрытый мир.
- Эй, бро, в Академии тебе придется непросто. – то ли с сочувствием, то ли с иронией бросил вслед уходящему несостоявшемуся жениху кузен Райт.
- Заткнись, Райт, скотина ты эдакий, - одернула его сестра Анжелика, еще школьница.
- А что? Так и будет, - развел руками тот.
- В Дремучую Лощину тебе, - буркнула сестра.
- Единственное, что меня радует, - мрачно сообщил отец Эрнесто, подав, наконец, голос, ставя огромную и жирную точку происходящему, - что мы это узнали «до». Позор вашему роду. – сказал он в сторону родителей Ярославы.
Ее отец сокрушенно покачал головой и исчез.

***
Ярослава с ее силами сама не смогла бы вернуться в Россию мгновенно. А потому шаталась в слезах по улицам Сан-Франциско, пока отец не нашел ее магический след.
- У меня только один вопрос. Зачем ты так? – сухо поинтересовался родитель у своей дочери.
Ярослава молчала. Самое главное она сказала еще на свадьбе. А то, что теперь ее мысли прочли, было ясно, как светлый день. А день в Сан-Франциско действительно был светлым. Несмотря на разворачивающуюся трагедию, он продолжает жить своей жизнью, которая состоит их бессчетного количества судеб. Словно незримое напоминание о том, что есть что-то большее, вечное…
- Обманщица и лицемерка. Знаешь, кто хуже врага? Предатель. Я не знаю, что еще сказать после того, что ты сделала с нашим доверием. Мы не в кубики здесь играем, Ярослава. Что за юношеский максимализм? Ты понимаешь вообще, что натворила? Ты понимаешь, что весь сокрытый мир поставит на тебя клеймо. Ты считаешь, любовь того стоит? Что же, я вижу, ты для себя все решила. А у него ты поинтересовалась? Готов ли он заплатить такую цену за вашу любовь? И нет, дочь, я сейчас не о сплетнях. Я о тех, кто гибнет каждый год в сокрытом мире для того, чтобы задницы других, кто не способен выстоять в этих сражениях, остались целы. Для того, чтобы этот мир в принципе остался жить. Что стоит твоя любовь, если вы оба погибнете, если погибнут твои дети? И что стоит честь твоего Максима, если он готов паразитировать на чужой крови. Ты спросила? Я не ждал в тебе такого эгоизма. Ты решила за всех нас. И после этого ты скажешь, что уважаешь простых людей, как тебе нравится об этом думать? А сама подумала, каково жить с такой подлой тварью, как ты, зная, что ты сделала и как предала свой народ? Он тоже готов пойти на это? Ты уверена? Кто же он тогда после всего? Достойный уважения супруг? Так иди, выходи замуж. Поясняй своим детям, почему они должны жить, как шваль, почему мамка обрезала им половину потенциала. Или вообще подашься к Отступникам? От природы не убежишь. Однажды у них откроется магическая сила и тебе придется все объяснить. Тебе придется отдать их в школу либо обречь на жизнь шакала, который вынужден бесконечно прятаться, не имея возможности общаться с себе подобными. Подумай о том будущем, которое ты выбрала. Для всех нас.
Воцарилось молчание.
Наконец, отец продолжил:
- Ты думаешь, почему мы так против, чтобы вы общались с ними? Что мы, нелюди, по-твоему? Звери какие-то? Не понимаем, какой трагедией это заканчивается, когда наши сыновья и дочери влюбляются в тех, в кого не следовало бы? Но запретный плод сладок, да? Мы просто злые деспоты, что затюкали маленькую девочку. Но не думала ли ты, что не лезь, куда не следует, не выискивая себе дурную компанию, вроде Потаповых, ты не стояла бы сейчас здесь в слезах? Не унизила бы привселюдно ни в чем не повинного человека. Ты жалеешь их? Они тебе нравятся? А мы, что же, кучка навоза? Почему ты не смотришь на те войны, что они ведут по всей планете? И без нас, хочу заметить. А ты думала, что было бы с нашим миром, не лишишь они способности чаровать? Почему ты считаешь, что их война никогда не придет к тебе? Ах, ты же волшебница, я забыл. Возьмешь всех за ручку и перенесешь в безопасное место. И сколько ты так будешь бегать, как шваль? А когда твоего Максима заберут на войну простых людей, не будешь ли ты рыдать горькими слезами? Ты думаешь, там уютно и безопасно? Да, их война по сравнению с нашей – детский лепет. Но это – тоже война. Да и без войны. Отмажешь ты его, как нежную девчонку, снова унизишь его мужское достоинство, сохранишь себе под каблуком, рядышком. Ты же – чародейка. – он презрительно фыркнул. - Все, что ты знаешь – это милые свидания. Они всегда красивы, потому что не врываются в твою жизнь буднями и необходимостью думать не только о себе и своих эгоистичных потребностях. Потому что любовь – это что-то большее, чем красивые возвышенные сопли, что вы растираете по своим бревнам. Это в первую очередь – забота и уважение. В тот день, когда ты начнешь думать по-настоящему еще о ком-то, кроме себя и своих прихотей, тогда только ты будешь иметь право сказать, что любишь его. Пока же я не вижу твоей любви к твоему Максиму. Просто влюбленная упрямая дурочка, вбившая себе в голову прелесть драматической романтики. Хочешь, иди к нему. Но ты забываешь еще одно. Ты не сможешь постоянно защищать его. И не ведаешь, где и когда однажды он даже случайно сможет проговориться. Напившись, под действием наркотиков, во сне, в конце концов. Ты же не будешь держать его на привязи целыми днями рядом с собой? Подумай, Ярослава. Все это сокрытие – не блажь. Если ты сама не способна осмыслить, на то и есть старшие. Думаешь, мы добровольно выбирали себе такую участь? Но что у нас за выбор? Смерть либо то, что мы имеем. Бездействие – это всегда смерть. Это – истина сокрытого мира. Если все начнут бегать, как ты. Если наши ряды начнут редеть. Если полукровок будет становиться все больше, а чистокровных все меньше, а так и будет, если вы рожаете не от чародеев, а от простых людей, это – элементарная математика, то в ближайшие годы мир окунется в пучину безумия и разрушения, потому что общей чародейской силы станет меньше. И никакие эльфы и фоаны не придут уже на помощь. Ты этого хочешь? Или ты считаешь себя особенной? Что это только твой случай? Сколько девчонок, также, как ты, влюблялись в простых мужчин, а? Это не мужчины, которым можно оплодотворить за девять месяцев огромное количество женщин и чистокровных не убудет. Если бы все женщины сделали то, что им вздумалось, нас сейчас бы уже не было на этой планете. Враг не сидит у границ и не спрашивает любезно, угодно ли нам сегодня с ним сразиться. Ослабнет сила чародеев – миру конец. Тогда почему тебе можно, а другим девушкам нельзя? Или твой выбор действительно стоит того, чтобы уничтожить всех? Зато те несчастные пару лет, когда твари Телласа окончательно бы истребляли чародейские рода, вы были бы вместе. Но после вас уже никто и никогда не будет не то что вместе, а не будет иметь права на саму жизнь.

Ярослава стояла, опустив глаза и молчала, пока отец говорил. Уж лучше бы он её ещё раз ударил. Но Князев-старший бил словами, хлестал без промаха. Такая ледяная ненависть казалась куда страшней его всегдашнего гнева. Отец был вспыльчивым человеком, в семье он властвовал безраздельно. Возразить что-то ему никому бы и в голову не пришло. За всю свою жизнь Ярослава, наверное, слова не сказала поперёк. Изнуряла себя учёбой, потому что так велел отец, общалась с теми, с кем он решал, делала то, что он хотел. Она боялась, как и все. Но, как оказалось, не этого надо было бояться. Тот старый Князев, кипящий от гнева, был совсем не страшен по сравнению с этим незнакомым человеком, цедящим слова в ледяном бешенстве. Уж лучше бы он её опять ударил. Или убил. Всё лучше, чем то, что теперь.

И всё же, когда она, наконец, подняла на отца глаза, страха в них не было. И слёз больше не было. Только холодная решимость на заплаканном лице.

— Лицемерие и предательство? — переспросила она со злой усмешкой. — Я лицемерка и предательница, что ж хорошо. Скажи мне только, как тогда назвать человека, который вступает в брак с одним, любя при этом другого? Дай, угадаю. Конечно же, как угодно, только не предатель. Он же никого из этих двоих не предает при этом, да? Как назвать человека, который в постели с супругом, представляет себе на его месте другого? Нет, он не лицемер, что вы. Он же никого так не обманывает, верно. Это всё в порядке вещей, ведь так? Как у вас с матерью. Но ты не лицемер. И не предатель. Нет, ни разу.

Она уже почти кричала, сама не веря, что все это говорит. И кому? Отцу. Маленькая девочка умерла сегодня, если он отчитывает её, как нашкодившую кошку, пусть тоже хоть раз услышит правду в ответ. А потом хоть убивает.

— А я так не могу и не хочу, понял?! — глаза на миг снова сверкнули, как тогда, на свадьбе. — Ты уже за меня всё решил. Что я эгоистка, думающая лишь о себе. А я не о себе думала. Я ошиблась. Но не сегодня. А тогда, когда согласилась на эту свадьбу. Без любви, без даже возможности её возникновения. И почему Эрнесто должен расплачиваться за мою ошибку? Сейчас он меня, наверное, ненавидит, но это ничто по сравнению с тем, как бы мы возненавидели друг друга в будущем, если бы свадьба состоялась. Нельзя строить семью на лжи и обмане. Нельзя. Ты тут что-то говорил про детей? А думаешь легко детям, когда их родители еле терпят друг друга? Думаешь легко видеть, как твоя мать боится твоего отца и в глубине души ненавидит, а отец ее презирает и относится, как к мебели? Думаешь, это лучше, чем покоцанный потенциал? Думаешь, я скажу тебе спасибо за свою чистую кровь? Нет, папа, ты ошибся, я думала вовсе не о себе сегодня. И даже не о Максиме. Я не хотела Эрнесто и нашим детям твоей судьбы, — последние слова она просто выплюнула. — Я хотела, чтобы у него была нормальная жизнь. И нормальная жена. И единственное в чем я виновата, что согласилась на эту свадьбу вообще.

— И раз ты копался в моей голове, то знаешь, что мы расстались, — Ярослава замолчала, ощущая, как не хватает воздуха в груди. Отец сейчас мог сделать что угодно. Ударить, даже убить. Но это уже не имело особого значения. Впервые она чувствовала себя с ним... на равных.

Отец слушал ее и даже не скрывал кипящую в нем ярость. А что здесь скрывать? Разве он не понимает правоты ее слов? Разве он не пытается втолковать, что их выбор - это меньшее из зол? Разве он когда-либо разглагольствовал об идеальной жизни?
- Дура. - просто ответил он.
Дура.
- Выбирая за себя, тебе не хватает осознания понять, что будет, если все начнут так поступать. Ни у твоих детей, ни у тебя самой не будет будущего. Вообще. Мертвые не борются за любовь. Ты совершила то, что совершила. Теперь тебя ждет иная судьба, нежели могла быть. Если ты выбрала, прими последствия с достоинством. Хотя бы это. Если ты не умеешь уважать людей, тогда всегда будешь видеть гнилую семью, полную лицемерия. Мы зла тебе не желали и выбрали достойного мужчину в супруги. Не желаешь с ним спать, сделай ЭКО. Не будь в твоей голове этой дури, общалась бы с ним, как все нормальные люди. И это не мешало бы показать детям самый лучший пример уважающих друг друга родителей. Но ты вбила себе в голову, что если тебя не тянет лобызать и трахнуть кого-то, если у тебя не щемит в твоей груди от того же желания трахнуть, то ни один мужчина не достоин твоего человеческого и теплого отношения, так? Даже, как Друг, как Соратник? В таком нелегком деле. Именно потому, ты видишь, что все либо плохо, либо идеально? Очнись, девочка. Ты живешь в этом мире только потому, что сотни, тысячи других женщин пошли на эту жертву. Если ты не просила для себя этого, тогда ты не просила жизни. Тогда ты не имеешь на нее право. Потому что твоя жизнь выстрадана потом и кровью других чародеев, многие из которых давно покоятся в могиле и развеяны прахом по этому миру. Тебе не придется идти воевать, но ты даже столь простую вещь, как родить детей, не готова сделать для пользы общего дела. Ты не мне это говори. Наберись чести и смелости выйти на чародейское кладбище и заявить все это. Ты никогда не видела, что за ад творится в сокрытых землях. Для тебя это просто страшные истории, которые неизменно уступают всем этим слезливым романчикам, прочитанным в школе. Меркнут, да? Кровь не так приятна, как кружева белья и чужие объятия. Но в тот день, когда сила чародеев ослабнет по милости таких идиоток, как ты, человечеству придет конец. Раз ты готова стать еще одной из тех, кто вколотил очередной гвоздь в наш гроб - пожалуйста. Только в клане Огненного Дракона предатель - есть предатель. В тот час, когда твоя душа обратилась против нас ножом, ты стала врагом. Уходи. Ты более не дочь мне.

Он отвернулся. Не ждал ответа. Ему он больше был не нужен. И ушел. Телепортировался обратно на свадьбу, где ошалелые люди сворачивали столь неуместные украшения, которые теперь казались насмешкой. Над всем.
Роман как-то осунулся, посерел. Глаза поблекли. Этот тот самый случай, когда вопреки всем чародейским силам внутри тебя колотит, мышцы расплываются, как тающее масло. А смотреть в глаза людям - пытка похлеще семисот смертей.
Но ему придется смотреть.
Не ей, так подло ужалившей и трусливо сбежавшей.
Им шагать перед публикой с этим клеймом позора и до дрожи в руках пытаться сдержать ладони, не сжимать кулаки. И отчаянно надеяться, что удастся все сгладить, исправить... Хотя бы для других. Для братьев, сестер, племянников, кузенов и кузин... Для всех тех, на которых теперь также будут коситься с подозрением. После такого скандала количество желающих породниться с их семьей уменьшится хорошо, если вполовину...
Что же ты наделала, Ярослава.

Но еще более страшно даже не это. Детям не понять седин своих отцов, которые отчаянно желают им лучшей жизни и все никак не могут дать. Словно ключик к разрешению извечных бед кто-то коварно скрывает и он ускользает, ускользает... Когда кажется, что развязка уже вот-вот... И снова осечка.
Когда каждую ночь тебе снятся кошмары о том, что чародеи вырождаются, о том, что силы слабнут. Источник слабеет...
Все слабеют.
Что эта плотина может прорваться и вся гадость сокрытого мира хлынет на безопасные земли. Они не удержат, не осилят...
И тогда мир погрузится в бездну агонии, где уже не важно, какая у тебя кровь, был ты когда-то с Телласом или против него. Все сравняется. Абсолютно все. И воцарится вечная Тьма.
Не будет тогда ни этой самой любви, ничего...
А пока, у тех, кому особенно повезло, хотя бы есть шанс еще застать что-то теплое и нежное. Что-то трепетное и светлое.
Ни одно дитя не познает столь жгучей горечи своих родителей, пока не задумается о будущем собственных детей. Не умозрительно. А когда на руках - беспомощный младенец, а враг подбирается к дому...
Ты готова нарожать хоть тысячу детей, лишь бы этот кошмар остановился, закончился. Чтобы эти и еще множество младенцев увидели лучшую жизнь.
Чем меньше сила чародеев, тем больше их гибнет там, в сокрытых землях. Тем малочисленнее становится Академия и боевые корпуса... что им останется?
Вскоре и самые слабые вынуждены будут взять оружие, но они против сильных тварей Телласа - ничто...

Так часто бывает в споре, что когда он уже закончен, человек находит всё новые и новые аргументы, на ум приходят убедительные слова, о которых не подумал сразу, крутятся в голове обрывки разговора, желание доказать своё сжигает, и ты снова и снова споришь с невидимым визави, снова и снова пытаешься переиграть уже проигранную битву. Отец давно ушёл, а Ярослава всё разговаривала с ним мысленно и не только. Прохожие оглядывались на странную девушку, бредущую по улице и бормочущую что-то на незнакомом языке. Пьяная или обкуренная вероятно.

Всю жизнь отец был для неё авторитетом, непререкаемым судьёй, которого Ярослава уважала и боялась, человеком, которому она, сколько себя помнила, безуспешно пыталась угодить. И изменить всё в один миг, сказать себе, что ей безразлично его мнение, девушка была просто не способна. Она понимала, что так и будет, что это только начало: предательницей и лицемеркой её назовут ещё не раз, но всё же слова ранили слишком больно, гораздо больнее, чем она ожидала, жгли изнутри своей правотой. Своей правотой и своей вопиющей несправедливостью. Одновременно.

С детства Ярослава знала: она должна поступить в Академию. А для этого необходимо хорошо учиться. Но то, что другим детям давалось при должном усердии, у неё никак не получалось освоить. Она занималась в школе, занималась вечерами, занималась даже тогда, когда другие дети отдыхали, смотрели кино или катались на роликах. Ярослава этого ничего не знала — она не заслужила, потому что плохо старается. И девочка старалась ещё, и ещё не желая огорчать родителей. Отец, когда выходил из себя, мог и руки распустить, а ещё он кричал на маму. И этого Ярослава боялась куда больше. Вот то взаимопонимание, которое царило в семье, и которого Ярослава не видела, потому что не уважала людей.

Упорство в конце-концов дало своей результат, но все понимали: природу не обманешь, если сейчас учеба дается с огромным трудом, то дальше будет только хуже. Выше головы прыгнуть нельзя, а загнанных лошадей пристреливают. Все понимали, кроме родителей. Отец считал, нужно стараться больше. И она занималась. В выходные, на каникулах и праздниках. Оглядываясь назад, на свои без месяца восемнадцать, Ярослава не помнила ничего, кроме этих тренировок. Она занималась каждый день до потери последней капли маны, но и после отец заставлял тренировать тело, изнуряя себя упражнениями. Вот те слезливые романчики, которые читала Ярослава.

Ни разу она не пожаловалась на то, что устала, на то, что ей хочется гулять, сходить на дискотеку, к подруге на день рождение, на каникулы к морю. Отец сказал, значит, надо терпеть. И Ярослава терпела молча. Сначала, пока была совсем крохой, потому что боялась, что он будет ее бить, а когда стала постарше, тоже потому что боялась, но уже другого. Что отец в ней разочаруется. И только когда она ложилась спать, то не занималась, но во сне ей виделось, что она тренируется. Она просыпалась и думала, что хорошо бы умереть. Тогда можно будет отдохнуть. Вот таким было кружевное белье.

Родители, конечно, не были идиотами. Загнать дочь в могилу они не хотели. Существовала помощь целителей, когда становилось совсем уж невмоготу. Ярослава чувствовала себя заржавевшим механизмом, который смазывали и он снова в ходу. Что ощущает механизм, никого не интересовало. Вот таким было уважение. Кажется, целитель и сказал родителям, что девочке иногда все же надо отдыхать. Увы, человеческое тело не совершенно, а психика — тем более. Те редкие выходные, когда Женька вытаскивала её на природу, остались единственными светлыми воспоминаниями. Пока отец и их не извалял в грязи сегодня, заявив, что её такое мимолетное, горькое, украденное у судьбы счастье, пляски на костях погибших чародеев.

И все равно она не справилась. Наверно, не выкладывайся Ярослава так, ей бы и четверки не видать, а так в аттестате было шесть. Но этого было мало. Мало для Академии. Мало для того, чтобы дочерью можно было гордиться. Она плохо старалась. Разочарование и презрения в отцовских глазах после оглашения итогов говорило само за себя. Если бы она только поступила! Все было бы по-другому. Любовь к Максу из чего-то мерзкого и грязного осталась бы светлым огоньком в душе. Нет, отец ошибся, Ярослава не боялась крови. Она не боялась сражаться, она хотела этого. Если бы только она поступила. Отец ничего не понимал, она бы все отдала, чтобы быть на месте тех, кто гибнет там. Но так... Быть живым инкубатором, бездушной маткой для вынашивания, в этом было что-то мерзкое, что-то противное самой природе и человеческой натуре. Насмешкой над женским предназначением. Авторитет отца и всего их мира говорил другое, а пробуждающееся внутри женское начало кричало, что это предательство гораздо более худшее. Предательство самой любви и самой жизни.

Нет любовь не была милыми свиданиями. Она вообще не была милой. И светлой, как поют в песнях не была. Хищной птицей, гарпией она была, которая рвала сердце на куски. Стихией, противиться которой невозможно. Ярослава много бы отдала, чтобы не знать любви. Но предать её — предать саму себя. И всё же это сжигающее всё на своём пути чувство было тем, на чём все держалось, как дом стоял на фундаменте. То, без чего жизнь невозможна. Ярослава много бы отдала, чтобы не знать любви. Она отдала всё, чтобы не забыть её. Чёрное, всё сжигающее на своем пути чувство. Лучшее чувство, которое может испытать человек. И пусть ей не повезло, но у Эрнесто должен быть шанс. Пусть ему повезет больше, чем ей, пусть его любовь окажется законной, такой, которую не затопчут в грязи. Но Ярослава была не вправе отнимать, не вправе соединять его чистую душу со своей сгоревшей душой. Неуважение... Нет, она слишком его уважала, чтобы пойти на это. Вряд ли отец мог это понять. Вряд ли поймет Эрнесто. Даже Женька, даже она...

И все же отец был прав. Сотни женщин любили — и отказались. Сотни женщин предали свое предназначение, ради того, чтобы не предать свой народ. А она не смогла. Предательница и лицемерка. Эти дни Ярослава почти не спала. Она знала, что должна. Знала, что в этом её долг, долг Эрнесто, долг их всех и собиралась выполнить его. Так было надо. В этом был ее долг. А Макс... А что Макс? Пешка в чужой игре. Он даже ничего никогда не узнает. Но в те последние мгновения, сидя перед зеркалом, из которой пустыми рыбьими глазами смотрела незнакомка, она поняла — она так не сможет. И не хочет. И всё же, всё же... Слишком больно, слишком.

— Мисс, вам плохо? Вам помочь? Мисс?

Она и не заметила, что какое-то время уже сидит на тротуаре. В Сан-Франциско пришла ночь, разукрасив его нарядными огнями. Какая-то женщина склонилась над ней, что-то настойчиво спрашивая, слова чужого, но хорошо знакомого языка не хотели доходить до разума, только с пятой попытки Ярослава поняла, что у неё спрашивают.

— Нет, нет, всё в порядке, — она выдавила кое-как улыбку, поднимаясь...

ссылка

****
Огонёк весело плясал в воздухе, в паре сантиметров от стола.

— Не надо, — сказал Макс, — с детства не люблю фокусы. Я и так тебе верю.

Из ночного, праздничного Сан-Франциско в обсыхающий после ливня полуденный Петрозаводск Ярослава пробралась украдкой, как вор. Вор, боящийся быть схваченным. Пробралась, не взяв в родном доме ничего, не задержавшись даже на секунду. И снова бездумно шаталась по улицам, сидела в кафе, кажется, в том же самом, где они встречались с Женькой, забрела в какой-то кинотеатр... Она знала, где живёт Максим, хотя и никогда не была у него, а сейчас то и дело ноги несли к этому единственному дому, и Ярослава торопливо уходила прочь, очнувшись и застигнув саму себя на месте преступления. Идти туда было нельзя. Возвращаться домой тоже. Никуда нельзя. Наверно, она могла бы пойти к Женьке. Наверно, её бы даже приняли там и не прогнали. Но после того, что сказал отец. Нет... к Женьке она тоже идти не могла. Не имела права.

Уже снова пришла ночь, догнала второй раз за этот бесконечный день, обступила со всех сторон. Слишком много эмоций, слишком много слов, слишком много любви и ненависти... Слишком много... Слишком... Дрова прогорели, костёр осыпался золой, Ярослава глядела на мир словно сквозь толщу воды, слова, краски, звуки и чувства долетали приглушённо, едва-едва. И она снова стояла в знакомом дворе. Идти было некуда. Она высчитывала, вот эти окна на третьем этаже — его. Гасли одни за другими ночные огоньки, засыпал город, убаюканный ночью. Она ждала, когда же погаснет и эта лампа, а окна на третьем этаже всё горели, и горели в ночи. Ярослава встала и пошла прочь, в ночь и темноту... Пошла и оказалась под оббитой дерматином дверью на третьем этаже.

Максим не спросил ничего. Ни что она делает здесь в третьем часу ночи, ни про слёзы на лице. Вообще ничего. Крайне неразговорчивым парнем он был. Достал из кармана цепочку (таскал с собой всё это время что ли), молча застегнул на её шее, аккуратно поправил, чтобы тоненькие золотые чаши весов легли ровно.

ссылка

****

— Не надо, — сказал Максим, — с детства не люблю фокусы. Я и так тебе верю.

В плохое вообще поверить легко в отличие от хорошего.

Огонёк погас, Ярослава подняла глаза на него. Таких глаз не должно быть у девушки, которой нет и восемнадцати. Да и в тридцать или в сорок таких глаз быть не должно. Вообще не должно быть никогда и ни у кого.

Так бывает, что думаешь — всё в жизни плохо, настолько плохо, что поднимается в груди тоска. Когда уходит от тебя любовь, и жизнь теряет смысл. Но это думаешь вчера, а сегодня глядишь в затравленные глаза своей любви и понимаешь, что ошибся, что вчера всё в жизни было хорошо, и пусть бы лучше она разлюбила и ушла, пусть лучше бы просто разлюбила и ушла, чем смотрела сейчас так. А беспощадное время тикает, кажется, они проговорили всю ночь. Точнее говорила Ярослава. Рассвет заглядывает в окна, напоминая, что новый день придёт своим чередом, и ему нет ни малейшего дела до мелких проблем этих двоих.

— Ты тоже считаешь меня подлой? — спросила Ярослава.
— Нет, не считаю. — Максим никогда не умел говорить пафосно и красиво. Он вообще был никудышным оратором. Обнял за плечи, погладил по волосам, поцеловал. Так утешают скорее напуганного ребёнка, чем любимую женщину.
— Мир он... не чёрно-белый, — сказал, наконец, не зная, как ещё ей объяснить. — Но вот что... если он до сих пор не рухнул, то и ещё сутки продержится. Тебе надо отдохнуть. А мне надо на смену. А потом мы обязательно что-нибудь придумаем.

Она заснула сразу, видимо, вымоталась и физически, и морально. Максим поправил одеяло и стал собираться. Воскресенье выходной у большинства граждан, но на «скорой» выходных и праздников нет. Он старался не смотреть на Ярославу, потому что на спящих смотреть — плохая примета. Хотя в приметы парень и не верил, но подстраховывался на всякий случай.

А у людей были свои маленькие и большие проблемы, которые, как оказывается, не стоят и выеденного яйца. Интересно, смогли бы колдуны и маги, объяснить это, например, родственникам той семьи, чья «Мазда» врезалась сегодня в фуру на повороте. Бархатный сезон — время ДТП. Люди массово едут на юг, возвращаются с юга. Кто-то не возвращается. Потом он сидел внизу, ждал бригаду и по привычке шарил в кармане, ища сигареты. Сам же вчера решил, что раз начинается новая жизнь, то стоит бросить курить. Без сигарет было плохо.

— Заводи, — сказал фельдшер, садясь в салон. — Маразматичка старая. Вызывает по три раза на день давление мерить. А где-то в это время люди ждут. Убивал бы таких.

Макс хотел было спросить у него сигарету, но передумал. Решил, значит решил. Он завел мотор, мигалку включать не стал. Вызовов пока больше не было. Наверно старушке одиноко и скучно, а может страшно. Скоро умирать, а она ещё не готова. Дети далеко, а может и не было их. А где-то в это время ждут люди.

Ночь прошла спокойно. Где-то совсем рядом его ждала девушка с глазами синими, как весеннее небо. И что бы ни было дальше — у них одна судьба на двоих. А некоторые вещи должны решать мужчины. Воспользовался служебным положением Максим без малейших угрызений совести. Будь ты хоть великий волшебник, Гессер, блин, а от флюорографии в поликлинике никакая магия не спасет. К утру он знал и адрес, и имя-отчество. Караулил во дворе, ожидая, когда выйдет отец Ярославы и терзаясь без сигарет. Он оказался удивительно похож на дочь (она на него, конечно), не обознаешься.

— Доброе утро, — сказал вежливо. — Роман Николаевич, надо поговорить.

ссылка

Роман Николаевич выглядел угрюмо и мрачно. Еще до того, как заметил Максима. Последние события, словно клеймо, выжгли свою печать. Как говаривали в некоторых кругах простых людей - строка на лбу. Так и здесь. То ли: "не влезай - убьет", то ли "уйди, старушка, я в печали".
Он выглядел разбитым. Ровно до той поры, как взгляд чародея встретился со взглядом Максима.
- Пришел. - глухо произнес мужчина. И добавил: - Сам пришел. - с неким едва уловимым удовлетворением.
Не секрет, что мысли Максима сейчас тщательно изучались.
- Уважаю. - добавил коротко Роман Николаевич.
Стоять перед подъездом было не с руки. Он оглянулся на ближайшую скамеечку, сдержанным жестом руки указал на нее и направился, чтобы присесть.
- Говори.
Перегорел, страсти в душе улеглись за эти сутки ада для всей их семьи, теперь он был немногословен, как то часто случалось в подобные периоды.

Выглядел отец Ярославы, прямо скажем, неважно. Несладко, видать, мужику пришлось. Некрасивая вышла история, что и говорить. И, как не крути, из-за него всё. К тому же сам Максим за сутки как следует осознать всё, свалившееся на него разом, не успел и чувствовал себя, будто пыльным мешком ударенный. От того и обычно-то неразговорчивый парень сейчас и вовсе не находил нужных слов. Легче мешки таскать, чем такой разговор. А говорить надо. Хорошо хоть не придётся объяснять, кто он, да что ему за дело... Роман Николаевич и сам всё, видимо понял.

— Яся не знает, что я к вам пошел, — вздохнул парень. — Не знал я, что... жених у неё имеется, — это была просто вершина дипломатических способностей Макса. Но не добавлять же, «а заодно, что весь наш прелестный мир — туфта и фикция».

Очень хотелось курить. И рассмотреть, что там под лавочкой такое интересное. Но Макс упрямо поднял голову, заглянув собеседнику в глаза.

— А если бы и знал. Может и так же бы все вышло в конечном итоге. Может и нет. Врать не буду, не знаю, как бы поступил...

Он замолчал и инстинктивно хлопнул по карману скоропомощной куртки. Сигарет не было.

— Теперь об этом говорить... ну... если для того, чтобы поругаться, виноватых найти... а не вернёшь же ничего всё равно. Бесполезно, в общем. Что-то дальше делать надо. Оно, конечно... Вы не подумайте, я к Ярославе серьёзно, не так чтобы...

Чёрт, надо было обдумать разговор заранее. На бумажке записать что ли. Больше всего сейчас Максим испугался, что Ярославин отец встанет и уйдет, не дослушает.

— Ладно, не за этим я пришел, — сказал торопливо. Страх, что его не выслушают, придал красноречия. — Ярослава рассказала мне все. Люблю я ее. Да даже не это важно. Идти ей некуда. Обругать-то девчонку недолго. Я не осуждаю, я... Про паразитов тоже сказала, — он снова хлопнул по карману, словно сигареты могли там материлизоваться.

— Мало приятного такое про себя узнать, но то ладно, не стану вас грузить. Только, тут выходит, что с Ярославой паразит, что без. Все одно. Разве что знать о том не знал. Весело, в общем, — говорил он спокойно, словно о погоде рассуждал. Лето, мол кончается, жаль, но переживем, дело житейское. Только руки в кулаки сжались.

— В общем, я спросить пришел, может чем помочь вам могу? Не хочется же так, паразитом, — докончил угрюмо. Нужен ты им, как же.

— А за Ярославу вы не переживайте. Я книжку читал, эпос какой-то индийский. Там царь слепой и жена его взяла, глаза себе завязала. Все ее хвалили, геройский, мол, поступок. А по мне дура-дурой. Никакой пользы, мужу в том числе. Ну... я Ярославе глаза завязывать не собираюсь. Дети там... — он опустил все же взгляд, под скамейкой много чего интересного было, и тут же вновь поднял глаза на собеседника. — Вы про ЭКО ей говорили. Пусть. Я не против. Детей воспитаю. Заплата у меня хорошая, ну и вообще...

Роман Николаевич слушал. Не уходил. Не радовало его то, что говорил Максим, но и не сказать, что огорчало, не говоря уже о ярости.
- Знаю, что не хочешь паразитом. Ты думаешь, мы не видим, кто вы? Что гнильцой промышляют, что по-человечески живут? Да только ни мы вам, ни вы нам помочь не в силах. Только горестей огрести, а все без толку. Вот и берегли ее.
Сам поглядел под лавку. Поднял глаза, нахмурившись. Так всегда - суровый лоб и боль во взгляде кажется гневом.
- Да не уберегли. Без знания то живешь! Живешь как-то. Без лишней мороки. Веришь, что пользу приносишь. Да ты и приносишь. И мы. По-своему. Все по-своему. Не все умеют, как ты. А вы не умеете, как мы. Некуда нам вас пристраивать в таком количестве. Да я бы и не стал. Твоя работа в нашем мире не нужна, там совсем другие законы имеются. Служи людям. Им и так досталось. Дохнете, как мухи. По дурости, по слабости. - он едва не сплюнул с досадой. - То, что ты по любви - хорошо. Да. - сказал он сам себе. - Береги ее. Слышишь? - пронзительный взгляд опалил стоящего перед ним Максима.
Огонь снова вспыхнул в глазах Романа Николаевича.
- Сколько вас таких день за днем по ЗАГСам околачивается. И всякие скажут, что у них - не так, как у всех. Серьезно. Не то, что у других. у каких других? Все думают, что они - особенные. Что у них лучше. Хорошо бы. Да видал я вашу статистику. И пары лет не проходит, как где она вся любовь девается, неведомо. Сидят у разбитого корыта и локти кусают. А мы за это платим... Жестоко платим. Лучше не знакомить наших с вашими. Так спокойнее будет. Да все равно ж не послушаются, полезут. Зачем она рассказала? Мы с этим бременем от рождения живем. А у вас счастье неведения есть. Не нужно подсчитывать младенцев год от года, дергаться, приходя в ужас от цифр... Все меньше сильных становится, она говорила? Вот так и представь, жить, как на пороховой бочке. Никогда не знаешь, в какой день рванет весь мир вместе с вами всеми. Остается лишь верить, что эти зверские усилия, тошнотворные и жестокие, позволят подготовиться до времени икс. Или как там у вас говорят.
- Злой я на нее. За вранье злой. За насилие злой. Ирония? Мысли перестал читать, так сном и духом не ведал, что чувствует она. Так бы предпринял что. А сейчас уже как после боя, лапами не машут. Да есть такие битвы, после которых и лап то не остается. ЭКО, говоришь. Найти бы еще тех, кто захочет с нами дело иметь. Пусть страсти перекипят. Потом, после. Иди, Максим. Дело свое держи. И Ясю мне береги. Если кто ей сейчас и поможет, так ты. А когда в ее голове сумбур уляжется, снова поговорим. Но клан ей искать другой придется. Не нами едиными в Драконе. Не мудро вот так... Все ценности клана попрала этой ложью.
- Что такое родительская любовь? Я не могу изменить мир. Все, что было в моих силах - оградить ее от соблазнов. Нужно было на привязь сажать. Вот наш мир. Жестокий и беспощадный. Он не спросит о твоих чувствах. А она. Не согласилась. Впервые в жизни не согласилась. - чародей сжал губы в тонкую линию, затем добавил: - Я из-под земли, с того света достану любого, кто осквернит и потопчет все, ради чего Ярослава предала свой народ. Ради чего заплатила такую цену. Иди, Максим. В вашем мире тоже нужна помощь. Иди, пока мы не выжгли твою душу. Иди к ней, пока ты можешь дать то, за что она боролась. Махать мечом и получше тебя найдутся, сделать счастливой Ярославу - больше некому. Мы, как сено. Высохли, чтобы выжить. Чтобы не сломаться. Это - не твой путь. Я не позволю.

Максим молчал, вглядываясь в лицо Романа Николаевича. Не отводил взгляд, слушая его... исповедь? По другому и не скажешь, не идет на ум.

Не надо быть магом и чародеем, чтобы почувствовать чужую боль. Кое что у колдунов было общим с теми, кто сейчас отправлялся по своим будничным делам. Бессилие. Но о таком не говорят вслух. Даже если собеседник и так может прочитать твои мысли, всё равно вслух не говорят. О таком не говорят даже самому себе. «...ни мы вам, ни вы нам помочь не в силах». Наверно он был прав, этот уставший от свалившейся на него ноши человек. Даже наверняка был прав. Но эта не та правда, с которой хотелось смириться. «Запад — есть Запад, Восток — есть Восток, и вместе им не сойтись...». Пусть тут речь шла не о расах, но разница невелика. Затёртая фраза, которую настолько заиграли в прессе... Настолько, что она первой приходит на ум в такой ситуации. Настолько, что ухитрились извратить смысл на полностью противоположный. Мало ведь кто помнил продолжение. Бремя белого человека, непримиримые противоречия... Вот что люди действительно научились делать в совершенстве — это искажать и извращать. Ухитриться проделать такое с гимном дружбе и братству вопреки всяким условностям — суметь надо. Но Максим знал, как на самом деле заканчивается стихотворение. Слабое, а все же утешение.

Не знать ничего наверно проще. Но если бы люди знали, не стали бы тратить время на крысиную возню. Кого ты пытаешь убедить, сам ведь понимаешь — это не правда. Мир не раз стоял на краю, а люди, только отойдя от пропасти, тут же забывали об этом. Продолжали и дальше уничтожать друг друга. Не успевали уйти все те, кто помнил реки крови и искалеченные судьбы, а их правнуки уже снова торжественно открывали памятники былым тиранам, снова вовсю заигрывали со злом, и какой-нибудь очередной неграмотный школяр авторитетно рассуждал о том, что «в этом был смысл, историки все наврали». История не учила никого и ничему. Поневоле поверишь, что какая-то зараза разносится по крови, включив механизм самоуничтожения. Так с чего ты решил, что сейчас будет иначе?

Были и другие среди людей. Добрые и хорошие... Только они всегда проигрывали. Закономерно всегда проигрывали. Чтобы выиграть, нужно играть по правилам зла. А приняв эти правила, рискуешь погасить свет в своей собственной душе. Сложно балансировать, почти невозможно стоять на краю и не упасть. А чародеи. Максим смотрел на одного из тех, кто балансировал на этом краю не одно тысячелетие, смотрел и мучился собственным бессилием. Не помочь, не разделить... Добрые и хорошие защищали то, что дорого, сжигали свои души, как дрова в мороз... Только они всегда проигрывали. И его собеседник знал это тоже. Отступали. Раз за разом. Шаг за шагом. Год за годом. Слишком мало, все меньше и меньше... Ярослава сказала и об этом.

Максим вдруг подумал, что как-то мало удивился. Мало испугался. Все мало. Нет, конечно, это был шок. Но если задуматься, совсем не такой, как должен был бы быть по идее. Словно ты и так всю жизнь подозревал нечто подобное и был к этому готов. Кровь по телевизору, в газетах, в новостях. Кровь повсюду, ставшая привычной и повседневной. Было время подготовиться. Да уж, правда о человечестве не слишком удивила, если честно.

Горстка воинов стоит у стен города, а внутри люди. Обыватели. Им нет никакого дела до тех, кто умирает за них. Грызуться между собой, а стража стоит насмерть, пока кто-нибудь не свалится без сил. И тогда их становится меньше. Это было несправедливо. Неправильно. С этим нельзя, невозможно было смириться.

На этот раз он выдержал взгляд Романа Николаевича не отводя глаза. Дело уже было не в Ярославе. Не только в одной Ярославе.

— Я буду беречь, — сказал, наконец, — Обещаю вам, я сделаю всё, чтобы уберечь её. Чтобы она была счастлива. Я... сделаю всё, что в моих силах. И что не в моих тоже сделаю... Об этом даже говорить не надо, мне обидеть ее все равно, что оторвать себе руку или ногу.


Он вдруг улыбнулся, словно вспомнил что-то хорошее.

— Знаете, Ярослава похожа на вас. Хотя сама об этом наверно ещё не догадывается.

Максим встал, но всё медлил уходить. Словно еще что-то собирался сказать. Наконец, решился.

— Так не должно быть, — сказал Максим. — Несправедливо. Не может быть, чтобы вам нести этот груз одним и совсем ничего нельзя было сделать. Я всё понимаю, но... За всех говорить не могу, скажу за себя. И за тех, в ком я уверен, но которые не смогут от своего имени. За ребят, с которыми служил, и наших из клуба, за отца. Вы не отвечайте сейчас, просто знайте. Иногда пригождаются самые странные вещи. Какой-нибудь хлам, который во время не выкинул иногда способен спасти жизнь. Если вам когда-нибудь потребуется помощь, любая помощь, вы знаете, где меня найти.

... На душе было тяжело. Образ стражников у городской стены, усталых и измученных всё стоял перед глазами и не хотел уходить. Кажется, он уже больше не уйдет никогда. Но когда Максим, вошел в дом, он улыбался изо всех сил. Это оказалось трудно, но кто ж в наше время боится трудностей.

— Ну вот и я, — сказал, целуя Ярославу. — Будем проверять, умеют ли чародейки говорить, или пожалеем кухню?