[☣] Развал | Естественный отбор | ходы игроков | - Джерри Уилсон

 James Newton Howard — The Gravel Road ссылка

Ему позволили собрать личные вещи, какие именно, не интересовались — конвой Миллитари ожидал снаружи дома. Капитан сдержанно покашливал в кулак, поторапливая, но в целом не мешали, наблюдали смиренно и сдержанно — смотрели так, как глядят на смертельно больных, со смесью жалости и ужаса во взгляде, не в глаза.
Джерри для всех уже стал мертв.
О том, что теперь будет с домом, не хотелось даже думать. В Развале у всего есть хозяева, ни одна вещь не останется без присмотра. Уже утром кто-нибудь обязательно наведается. А Уилсон больше не хозяин здесь, самому себе — и то не хозяин. Запомнится вышитая матерью скатерть, узорная чашка со сколом по краю и тоскливый скрип половиц за спиной уходящего. Хватит ли воспоминаний, чтобы выжить?
Ночь предстояло провести в камере смертников, ни тебе теплой постельки, ни тебе проводов с музыкой, горячими девочками и напитками. Джерри, конечно, не красавчик, но в эту ночь девочки его бы, пожалуй, любили. За деньги. Из жалости. Они, говорят, из жалости отдаются острее всего. Даже как-то обидно уходить вот так, умирать загодя, будучи еще живым.
Вокруг темень, хоть глаз выколи — цокольный этаж, окон нет. Время то бежит стремглав, то течет еле-еле. Может там, снаружи, уже прошла пара-тройка дней? Металлический лежак на четырех ножках, приваренный к полу, ведро в углу — вот и все скудное убранство комнатенки. Тарелка манной каши на ужин, каша склизкая, противная, с комочками, совсем не такая, как готовила когда-то мама.
И тишина.
Тишина давит, в тишине, говорят, можно очень быстро сойти с ума — в тишине, хочешь не хочешь, придется слушать себя самого. Что там внутри?
Это камера смертников, отсюда сопровождают либо на плаху, либо за периметр.
А ночка-то лунная, красивая ноченька, даже не смотря на туманное небо, очертания лика луны там снаружи видны. Там. На воле.

Тихий стон за стеной оглушает — по соседству тоже кто-то есть, кто-то немощный, хоть по голосу, кажется, не старый.
Просто у того, который за стеной, болит. Ему плохо, он мучается, в его стоне — невероятно, но факт — чувства Джерри, он как будто стонет за Джерри, вместо. Вой одного смертника откликается второму. Может, эти стены передают чувства? Или все смертники воют одинаково?

Если и Джерри когда-то и представлял себе прощание с родным домом - то уж точно не так. Там, знаете, женился и переехал в более крутой дом крутой жены. Или получил более крутой дом, как крутой член касты. Или там в большой поход его провожали. Но никак не под конвоем, под тупым взглядом соседей из-за штор. В первый раз его просто прямо вытащили из кровати, побили палками и повезли в подвал.

Нет. Не в подвал. В Подвал. Когда-то это был крупный цокольный этаж крупного административного здания. В хреновые времена он даровал жизнь тем, кто не сумел спрятаться в бункерах или еще где-то. Какую-никакую, забитую радиацией и прочими прелестями, но жизнь. Теперь же тут были только страдания и смерть. За отсутствием масштабной судебной и уголовно-исполнительной системы функции тюрьмы были сведены к двум вещам: содержание подследственных, которых тут же допрашивали, и ликвидация приговоренных к смерти. Собственно, и разделена она была на две зоны: в первой камеры и допросные, во второй - такие же камеры, комната для исполнения приговора и какая-то комната для утилизации трупов, про которую знают только те, кто убивают и утилизируют.

И вроде бы один Подвал. Одно здание. Но вторая зона, в разные времена называемая то спецзоной, то блоком "D" (от слова Death, разумеется), то просто трупецкой, была совсем не такая. Та же темнота, та же "кровать", тот же "туалет". Правда, каши дали меньше, чем в первом, но оно и понятно - мертвецам еда уже не нужна. Время не посмотришь - все вещи отобрали, даже ремень с ботинками - не дай божэ, удавится еще шнурком от кроссовок. В первой зоне время можно было посмотреть: запомни на часах, когда тебя выводили, а потом уже отсчитывай по шагам надзирателя, проверяющего, не сдох ли кто - обход каждые три часа. Здесь же ходили только забирать из камеры.

Но самое главное - зловещая тишина. В первой зоне кто-то выл, стонал, орал - допросные то рядом совсем. Здесь уже главной была Смерть. Смерть, как известно, предпочитает тишину. Когда услышишь лязг засовов, ты понимаешь - тут лучше молчать. Крики не помогут. К смерти нужно быть готовым. Кричали только тогда, когда уже заводили в комнату для исполнения. А здесь тихо, спокойно. Вообще красота. Говорят, что долгая тишина сводит с ума. Интересно, а если человек жаждет тишины, то он уже сумасшедший?

Джерри хотел тишины. Надоело это постоянное шу-шу-шу кругом. Надоели комментарии типа "Не жилец", "Бедолага", "Молодой совсем парень" и всякое прочее. Надоел этот взгляд исподтишка, не презирающий, не обвиняющий, а какой-то жалостливый и сочувствующий. Отлежавшись пару часов после возвращения в Подвал, он окончательно оторвался от дремоты. Начал думать. Много думать оказалось трудно, начал делать перерывы. Поприседал, поотжимался, лег. Задолбало лежать - начал отжиматься. Устал отжиматься - лег на койку.

И все-таки на душе было хреново. Как бы Джерри не спорил сам с собой, он отчетливо понимал, что он - конченый человек. Мечты о собственном доме, спокойной жизни и счастливой семье были перечеркнуты приговором суда. Все-таки хреново осознавать, что в 21 год ты уже одной ногой в могиле. И даже не знаешь, какой будет твоя смерть. Может, от пули в сердце, может, будешь днями корчится от лучевой болезни, а может, сожгут тебя в куче покрышек. А жизни не повидал. Пил он редко, да и не умел особо. Всякую фигню пыхать - не пыхал. Даже, чего уж теперь стеснятся, с женщиной у него был один-единственный раз, и то когда пьяный, развеселый отец, видимо, провернув сделку, всеми правдами и неправдами довел Джерри до увеселительного дома.

А сейчас бы не помешало напиться и натрахаться. Одновременно. А то вот так лежишь час... два... три... А тут еще кто-то завыл. Стены на самом деле не очень толстые, хорошо слышно. Сразу видно - плохо мужику. Больно. Видимо, дубасили сильно. Но уже улавливались тона другие, не боли, а понимания, что всё. Завтра тебе положат плошку каши на утро, а потом выведут туда, откуда возвращаются только работники. И сейчас бы завыть самому. Во всю глотку. Так тошно, с тонкими, резкими нотками.

В отчаянии Джерри со всей дури ударил кулаком по стене. Больно, конечно, драться то Джерри был не мастак. Хоть не до крови, а то с такой сыростью и загниет еще царапина то. Присосавшись к костяшке среднего пальца, Уилсон медленно, как мантру, начал твердить у себя в голове: "Не дождетесь. Я еще долго поживу вам назло. Вы еще со мной помучаетесь. Не дождетесь..."

Усталость все-таки сморила его. Но засыпал он с улыбкой на лице. Все-таки повезло ему с местом, где он запрятал пистолет. Можно было обстучаться обо всевозможные стенки, мебель и прочее. Но кто догадается, что местом хранения является не ниша в полу, которая обнаруживается при приподнимании доски, а сама доска является тайником? Если только очень изощренный человек. А дознаватель был человек не из таких. А может, никто дом и не обыскивал. Во всяком случае, Беретта лежала, завернутая в спальном мешке, и никому не было дела до шмоток смертника. Все-таки нельзя обижать человека, который был уже труп. Или только казался таковым.

Звук замер после удара, словно тот который за стеной, испугался.
Показалось.
— Эй! — громкий, хоть протяжный и болезненный, окрик из-за стены, — Там кто-то есть? Кто там? Кто ты?..
Слова прерывает кашель, сухой и душный, надрывный и болезненный. Кашель долго не дает покоя воющему за стеной. Вряд ли он услышит ответ сквозь кашель.
— Я Марко, ты слышишь? Меня зовут Марко, я из Социума, я..., — он наконец говорит, и он говорит быстро, не надеясь на ответ, ему нужно сказать, словно сказать — последняя надежда. Этот Марко хватается за свои собственные слова как утопающий за гнилую деревяшку.
— Меня завтра выгонят, ты слышишь? Кто бы ты ни был, черт тебя побери! Дочь болеет, моя дочь, я не успел передать... Ты слышишь? Помоги! — этот другой за стеной замолкает. В его "помоги" больше крика, отчаяния и боли, чем в его вое.
Этот за стеной такой же, как Джерри — ему тоже завтра придется шагать за Барьер.

Можно было бы сказать, что Джерри поклялся себе в том, что просто обязан помочь этому умирающему и его дочери, наверняка мелкой, но красивой. Это было бы красиво. Литературно.

Но было бы неправдой.

Уилсон молчал. Резко вспомнилась вся его коротенькая и разбитая жизнь. Когда его просили помочь, он часто помогал. Как правило за спасибо, да и то слышал не часто. А потом доброты не видел, не трогали - и то хорошо.
Разумеется, Джерри не стал за годы жесткой и бездушной мразью. Его даже не сломало предательство отца и 11 дней в Подвале. Ну, относительно, разумеется.
Отвечать он не стал сознательно. Ну как он, которого вышвырнут из Развала, и почти наверняка туда не допустят, может помочь дочери смертника? Морально поддержать издали? Даже как-то глупо эта просьба выглядела.
Но и отказать сразу нельзя. Что-то внутри уже грызло его, но прямо и четко сказать "нет!" - как-то чересчур.

Поэтому он и промолчал. Всевышний сведёт - там разберемся. А пока Джерри отвернулся от стены и закрыл глаза, рассчитывая хоть немного поспать.

Крик за стеной захлебнулся, утонул в стоне, в рычании, в скупых, тихих, мольбах.
Зачем, если не слышат?
Зачем, если никого нет?
Никто не кричит для себя самого. Для себя самого не так, для себя можно быть тише, для себя вполне хватит воя.
Боль все равно не выйдет унять ни криком, ни стоном. Это боль бессилия. Не смочь, не справиться — больно. Не суметь помочь тому, кто дорог и важен — невыносимо.

Переход в другую комнату: ссылка