Дети мертвого мира | ходы игроков | Детство

То был пятый год от Дня. Именно так всё население Элис-Спрингс называло сутки, когда случилось Происшествие. Просто День - ёмко и всегда подчеркнуто с большой буквы. О нём почти не говорили в обыденной жизни, предпочитая отмалчиваться или переводить тему, если кто-то, презрев вежливость, заговаривал об этом последнем дне прошлого, навсегда канувшего в небытие, мира.

В пятый год от Дня в Элис-Спрингс родилось сразу пятеро детей. Для городка с населением в едва три сотни жителей - нешуточное событие. Отец Бреддок, местный пастор, благодарил Бога за это, призывая воспитать детей в этом новом мире как достойных сыновей и дочек Христовых. В доме мэра (у которого тоже родился сын в тот год) просто занесли имена новорожденных в большую метрическую книгу. Впрочем, мистер Уитклиф, законно избранный мэр, по случаю рождения первенца устроил небольшой праздник для своих. По такому случаю даже забили одну из здоровых коров, которых в Элис-Спрингс осталось и так слишком мало.

Городок этот, лежащий в посреди унылой пустоши, был совершенно, кстати, непримечателен. Несколько улиц, сотня домиков, ручей на окраине, в котором жители стирали одежду и из которого набирали воду те несчастные, у кого на пятом году жизни без водопровода не было колодца во дворе. Из интересных мест - разве что маленькая церквушка в центре, где добрый, хотя и склонный, как говорили, к распутству и пьянству, священник проповедовал Слово Божье. Жители привыкли считать себя добрыми христианами и посему церковь по воскресеньям была набита битком.

К юго-западу лежал Филлмор - крупный город, куда жители Элис-Спрингс ездили раз в две недели на рынок. Для таких случаев мэр Уитлкиф отряжал единственный грузовик, в кузов которого набивалось пару десятков жителей с товарами на продажу. Час давки и тряски в кузове по разбитой дороге - и у границ Филлмора тамошние ополченцы с охотничьими ружьями наперевес радостно приветствовали знакомцев, а начальник смены выписывал водителю разрешение на пребывание в свободном городе Филлмор. Торговали всем, кроме воды - ее не хватало самим. Привезенные каким-то ушлым торговцем с севера или запада бутыли очищенной воды разлетались по баснословным ценам. Подумать только, за один двадцатилитровый бутыль предлагали короб патронов или полбака бензина! Не каждый мог позволить себе такое удовольствие.

В Филлмор съезжались со всей округи. Все знали, что тамошние жители приветливы, ополчение преданно городу и обеспечивает безопасность, а вот мэр Хемфри - самый настоящий пидор. О его мутных делишках говорили все, кому не лень, даже его собственная жена. "Вот бы у нас был такой мэр, как у вас", - вздыхали филлморцы, встречая приезжих из Элис-Спрингс. О достоинствах мистера Уитклифа знали и здесь.

Десять лет спустя после Дня вокруг Элис-Спрингс были широкие поля пшеницы и кукурузы. Половина населения работала на них, однако каждый обязан был сдавать десятую часть продукции городу, дабы в голодный год можно было обеспечить жителей. Некоторым это не нравилось, но никто не роптал слишком громко.

Дом мэра к тому времени обзавелся электрогенератором. Как и где его достали осталось тайной, но теперь в большом двухэтажном коттедже на улице Первопроходцев были свет и горячая вода, а потому мэр распорядился отдать одну комнату первого этажа под лазарет. Спустя год, когда городок поразила неизвестная хворь, многие возносили хвалу не только Небесам, но и мистеру Уитклифу, а также его жене, помогавшей больным. Десяток человек, в основном из самых бедных, умерли, поскольку так называемый лазарет все рано не мог вместить всех. Доктор Льюис из Филлмора прибыл лишь месяц спустя после начала эпидемии. Поговаривали, что тамошний мэр отказывался послать доктора, пока мистер Уитклифф не заплатит. О цене никто точно не знал, но все были уверены - она была высокой.

Через пятнадцать лет после Дня в город прибыли Франклины. Высокий и статный Роберт, глава семейства, носивший бакенбарды и странную помятую шляпу с обвислыми краями, двое его сыновей: Генри и Джордж, близнецы лет двадцати и супруга, Каролина Франклин, изысканно одетая и носившая всегда (даже под платье) крепкие, хоть и побитые жизнью, ботинки, сделанные еще до Дня. Семья приехала на двух лошадях и муле, вооруженная до зубов. Они бежали от чего-то и когда, спустя несколько дней после их появления, мэр спросил у мистера Франклина, откуда они, тот ответил:
- Сэр, мы с севера, из места, которое когда-то называлось Каслвуд. Сейчас там хозяйничают бандиты, отнимающие всё у мирных фермеров. Сейчас там болезни, да, сэр, голод и бедность. И дай Бог, чтобы те живодеры не пришли в вашу тихую заводь.

После этого мэр приказал закупить патроны и оружие, а еще - создать отряд ополчения из числа охотников и просто крепких мужчин. Возглавил его майор Доннован, когда-то служивший в армии и кое-что знавший о военном деле. Ополченцев было всего два десятка, но в стрельбе они практиковались часто, а у двоих из них даже был камуфляж. Сам же майор расхаживал в каске и с пистолетом на боку. ОН был страшно горд своей ролью.

Когда о создании ополчения узнали в Филлморе, к мэру Уитклиффу отправился представитель мэра Хемфри с требованием немедленно прекратить "Всю эту военную чепуху". Уитлкифф ответил отказом. "Мы не подчиняемся вам, сэр, - сказал он, - Хотя и уважаем ваш город и вашего мэра. Но защищать себя мы хотим сами". Посланец уехал. Это был первый конфликт между двумя городами.

-------------

Аксар

Его отец был фермером. И после Дня ничего не поменялось - работа на поле от рассвета до заката, уход за кроликами, которых держали в клетках, починка оборудования... Мама Аксара умерла при родах, а отец никогда не говорил о ней. Сохранилось всего одно фото - улыбающаяся молодая девушка в красивом голубом платье на фоне морского прибоя. Что такое море Аксар знал с детства - отец рассказывал ему о "Большой воде" много и долго, с любовью и чувством. О кораблях, о рыбах и диковинах, таящихся на морском дне... В их доме была книжка про приключения отважного капитана корабля и его команды, с цветными картинками. Ее отец читал сыну из самого детства, почитая ее больше сказок. Отец когда-то хотел стать матросом, но встретил маму Аксара и... мужчина при этих словах горестно вздыхал и шел работать.

Их семья жила на самой окраине Элис-Спрингс и жилище напоминало скорее ферму, чем коттедж. Крепкий двухэтажный дом, выкрашенный в бледно-желтый цвет, отгороженное место для разной живности вроде кур, а прямо за домом - поле. Их поле. Оно кормило семью, его плодами отец порой торговал, выменивая за десяток початков кукурузы игрушку для Аксара или бутыль молока. Когда мальчику исполнилось пять, он уже вовсю помогал родителю. Поначалу в мелочах. Так, за кроликами убрать, курицу забить и ощипать, воды на поле отцу принести. Когда повзрослел - работы стало больше.

У них был трактор - самый настоящий, большой и ревущий, как сто быков. Топливом трактор обеспечивал весь город, а отец на своем железном коне обрабатывал не только свое поле, но и земли рядом, пока что не принадлежавшие никому. Он щедро делился продуктами с другими жителями и в городке его знали как Френка Фермера. Его настоящую фамилию почти не вспоминали. Смуглокожий и сильный, он был хорошим хозяином и добрым гражданином Элис-Спрингс. Когда жители ринулись обрабатывать поля, дабы прокормить себя, он наставлял их и помогал, не требуя взамен ничего, кроме небольшой помощи по хозяйству. И как-то так вышло, что через десять лет после Дня в их доме жило трое наемных работников, получавших от отца плату едой, а спустя пятнадцать лет работников стало семеро. Хозяйство Френка Фермера было самым крепким в округе.

Приходилось тяжко работать и семья, чего греха таить, не купалась в роскоши. Аксар даже не успевал ходить в церковь, где отец Бреддок и миссис Крик преподавали детям азбуку и математику. Отца вызывали в "школу", но он лишь отмахивался, не считая нужным забивать голову сына лишними знаниями. Читать Аксар научился рано, таблицу умножения усвоил хорошо, а большего отец от него не требовал. Лишь бы руки из нужного места росли и на поле помогал.

Во время эпидемии Аксар чуть не умер. Температура, подскочившая буквально за пару часов до невиданных высот, уложила его в постель крепко и надолго. Френк, бросив хозяйство на наемных рабочих, бегал вокруг сына, пичкал всеми лекарствами, которые только мог найти, но болезнь не отступала. В какой-то момент казалось, что Аксар умрет... а потом ранним утром он проснулся совершенно здоровым, хотя и очень слабым. Уже через неделю он мог работать в поле. Отец удивился, но списал всё на Провидение. Когда в их дверь постучал доктор Льюис, Фермер послал его ко всем чертям, обвиняя в медлительности. Френк совершенно не стеснялся выражаться при ребенке, а мистер Льюис молча удалился.

-------------

Чака

Его подбросили под дверь семьи Воррингтон холодной осенней ночью. В пеленках была записка, написанная женским почерком: "Его зовут Чака" - и больше ничего. Почему именно Воррингтоны? Этот вопрос мучил как саму семью, так и Чаку, когда он вырос. Они не были богатыми, скорее наоборот - едва могли позволить себе куок мяса раз в неделю. Их дом, которому, по словам Патрика Воррингтона, сорокапятилетнего главы семейства, было около пятидесяти лет, разваливался по кускам. С ними жил пёс, приблудившийся спустя неделю после Дня да так и оставшийся жить в этой бедной семье. Пса звали Посланец.

Мистер Воррингтон был писатель. До Происшествия его книги печатались и он зарабатывал на кусок хлеба, не особо напрягаясь. У него с супругой, которую звали Рейчел, был сын, уехавший куда-то на учебу. После Дня от него не было ни единой весточки и в семье про него не говорили. В новом мире мистер Воррингтон оказался совершенно бесполезен. Он был раздавлен, он не умел ничего, кроме как писать и красиво говорить. Деньги, скопленные за предыдущие годы, оказались бумажками. Если бы не его жена, подвизавшаяся работать на продуктовом складе в Филлморе, бывший писатель, наверное, умер бы с голоду.

Чаку не хотели принимать в семью, но не могли и выбросить. Все же у Воррингтонов было доброе сердце. Их соседка, миссис Бинг, когда-то зарабатывавшая чем-то, что Патрик называл "Танцами в непристойном виде", помогала на первых порах едой для малыша и молоком - она сама в то время кормила грудью. Но ее ребенок не выжил, а вот Чака рос быстро и без задержек. Мальчик был крепким и громким, его крики слышали все соседи. Сначала они умилялись, затем - злились. Только миссис Бинг любила мальчика как родного и видел он ее чаще, чем приемную мать, которая приезжала домой лишь на выходные.

Отец не мог научить Чаку ничему полезному, кроме чтения, счета и познаний в предметах, которые были абсолютно и совершенно не нужны в новом мире. Рассказывал приемный отец, впрочем, интересно и его истории порой захватывали дух у маленького Чаки. В дома была обширная библиотека и отец чуть ли не силой заставлял мальчугана вникать в книги про принцесс и драконов, рыцарей и магов. После прочтения он обязательно спрашивал у мальчика, что тот усвоил, проверяя таким образом, прочел ли тот книгу.

В доме были и комиксы. Эти истории с картинками мистер Воррингтон не любил, но читать не запрещал. Зато все соседские подростки, казавшиеся Чаке такими большими и взрослыми, завидовали мальцу невероятно, а порой даже пытались отобрать их, увидев мальчика, читающего на крыльце. Приемный отец жестоко ругал мальчика за каждую драку, даже если тот пытался объяснить, что он всего лишь защищался. "Насилие - есть путь зла", - напыщенно произносил бывший писатель и удалялся в свою комнату писать мемуары.

Во время эпидемии мистер Воррингтон почти не вставал с постели, в отличие от Чаки, которого болезнь, кажется, почти не коснулась. Его приемная мама тоже слегла, а когда поправилась, оказалось, что ее уволили с работы. Никому не нужен был болеющий человек, кроме соседей - это Чака понял сразу. Миссис Бинг, на удивление бодро перенесшая хворь, помогала Воррингтонам. У нее, казалось, были неисчерпаемые запасы пакетиков с чаем, а еще она соорудила у себя в доме настоящую печку. На вопрос, как ей это удалось, она, мило улыбаясь, говорила, что сделала всё по самоучителю "Построй свой дом". Книгу эту, впрочем, никто не видел.

Когда Чаке исполнилось десять лет, семья его летела в пропасть. Они нигде не работали, и не хотели, почему-то уверовав в то, что им все должны приносить еду за сам факт их существования. Даже добродушная соседка, по их мнению, делала недостаточно, отдавая им треть всей своей еды. Они называли ее жадной и мелочной, не забывая упомянуть о том, что когда-то она "танцевала у шеста". Последнюю фразу Чака не понимал.

-------------

Блюз

Ее отец был актер. Мистер Джон Фэрфакс - так его звали. Он играл во многих фильмах третьего сорта, к чему сам относился с должной долей юмора. А еще он был влюблен в театр. На подмостках он провел почти всю свою жизнь, поселившись в Элис-Спрингс всего за два года до Дня. Переехать сюда его уговорила молодая красавица-жена.

Ее мама была официантка. Отец увидел ее в одном из кафе в каком-то городке на юге и влюбился моментально. Их любовь горела ярким пламенем страсти больше года, а затем... не затихла, нет, не угасла, но несколько потускнела, остепенилась. Они женились и Сюзанна уговорила мужа переехать в городок поближе к ее родителям, жившим в Филлморе. Как потом оказалось, это был чертовски верный шаг.

Родители Сюзанны были банковскими служащими. И в День, а также всю следующую неделю они чертовски выгодно вложили все свои деньги в продукты и товары первой необходимости. Они скупали всё: топливо, одежду, консервы, фильтры для воды, детали двигателей, сами двигатели, металлолом, детские игрушки и столовые приборы. Когда остальные жители поняли, что за бумажки, которыми расплачивались Фергюсоны (а такова была их фамилия) ничего купить уже нельзя - было поздно. Негодующих жителей было много, но тех, кто за еду готов был стать на защиту новых богачей - не меньше.

С той поры и повелось - Фергюсоны всем заправляют в Филлморе, а их дочка с мужем ни в чем не нуждаются в Элис-Спрингс. Джона Фэрфакса тесть и теща любили, ведь был он красив, умен и строптив, напоминая мистеру Фергюсону его самого в молодости. Спустя полгода после Дня Джон Фэрфакс сделался правой рукой тестя. Он оказался умелым дельцом и торговал с соседними поселениями и фермами так успешно, что семья богатела день ото дня. Когда родилась Блюз, Фэрфаксы-Фергюсоны были одной из самых преуспевающих семей в округе.

У нее было самое счастливое детство из всех возможных в том мире. Множество игрушек, конфеты почти каждый день, счастливые родители и добрые дедушка с бабушкой, подбрасывавшие время от времени дорогие подарки. В пять лет у нее была личная воспитательница, нанятая мамой. То была дородная негритянка, которую звали Хлоя. Она была учительницей грамматики в прошлой жизни, а теперь принялась с усердием учить единственную ученицу грамоте, письму и счету. Хлоя знала свое дело - вскоре у Блюз был прекрасный почерк, она четко выговаривала все слова и отец-актер не мог нахвалиться ее дикцией. А еще девочка обещала стать настоящей красавицей.

Во время эпидемии ее увезли в Филлмор, потому что девочка и так часто болела. Вернувшись, она обнаружила, что Хлоя куда-то пропала, а ей на смену пришла Джинн - рыжеволосая, молодая и со странным акцентом. Впрочем, учила она не хуже. В это же время Блюз познакомилась с музыкой - у ее новой учительницы была гитара. Девочку учили играть, а еще петь - у нее обнаружился удивительной чистоты голос. О том, то происходило за пределами большого дома недалеко от церкви, где они жили, Блюз практически не знала.

-------------

Люций

В Элис-Спрингс с семьей Фэрфаксов могли сравниться немногие. Родители Люция - могли. Его отец был мэром этого городка, а это значило, что он управлял всем, что происходило в нем. Честный, спокойный, с открытыми и приветливым лицом, мистер Уитклиф старался быть хорошим отцом и не менее хорошим мэром. Второе, честно сказать, получалось лучше, ведь сыну он уделял куда меньше времени, чем горожанам и их проблемам. Частенько он пропадал в Филлморе, а порою ездил куда-то еще, оставляя сына с мамой и теткой. Мистера Уитклифа любили в городе, его уважали и слушались беспрекословно, а он никогда не приказывал ничего невыполнимого. В редкие часы, проведенные с Люцием, он был весел и добр, часто шутил и таскал мальчика на себе, играя в ковбоев и индейцев.

Мама у Люциуса была куда как строже. Она не баловала сына, хотя и опекала его порой сверх меры. Тем не менее, Люций получал всё, что желал (и что мама считала для него полезным). У него были книги, немного игрушек и всегда - здоровая и сытная еда. То, чего многие были лишены.

Еще у него была тетушка, сестра мамы, приветливая и добродушная толстушка. От нее почти всегда пахло едой, которую она умела и любила готовить. Тетя Фанни угощала племянника всем, чем только могла, а еще читала на ночь сказки и рассказывала страшные истории собственного сочинения. Порой она ностальгировала и начинала говорить о Старом Мире, прекрасном и далеком, который Люций не застал. Многие вещи он не понимал, но рассказы тёти были так интересны и удивительны, что оторваться от них было решительно невозможно.

Когда в доме появилось электричество, Люция первым делом проинструктировали, что большой и жужжащий электрогенератор на заднем дворе - вещь важная, но опасная. Ему строго-настрого запретили приближаться к нему ближе, чем на пять шагов. Даже отец, обычно улыбающийся, был строг и непреклонен. Зато теперь в доме был свет, стоило лишь нажать на выключатель. А еще горячая вода - удивительно, что ее не нужно было больше греть, она сразу была теплой.

В дела, происходившие вокруг, мальчика не посвящали. Он вместе с другими детьми ходил в церковь, слушал проповеди пастора Бреддока и лекции миссис Крик. Порой отец брал его с собой в Филлмор - они ехали туда на отцовской машине, большой, красной и блестящей. Внутри машины пахло кожей и немного отцовскими сигаретами. Мэр не каждый раз брал машину для поездок, однако, водил умело и любил это дело. Откуда он брал топливо? Вряд ли такие вопросы волновали маленького Люция.

-------------

Сандра Леклёр

В старые времена иметь лошадь было символом достатка. После Дня всё вернулось. А у семьи Леклёр были лошади. Из железа.

Элизабет Леклёр до Дня держала автосалон в Филлморе. Ее бизнес не то чтобы процветал, однако на еду хватало и Элизабет совершенно не жаловалась. У нее был муж, стабильный доход и работа, которая ей нравилась. Происшествие всё изменило.

Почти все машины в ее салоне купили Фергюсоны в неделю, последовавшую за Днем. Она удивлялась и радовалась, а потом - злилась (больше на себя, чем на них) и кричала на мужа, который не додумался о "подлом надувательстве". Слава Богу, семья Леклёр имела не только машины, у них было топливо к ним. И его-то, черт возьми, они не продали никому.

Год спустя после Дня Леклёр переехали в Элис-Спрингс. Не смогли ужиться в Филлморе, в том числе из-за скрытой вражды с теми, кто, по их мнению, обманул их, скупив дорогостоящие автомобили за бумажки, утратившие ценность. "Фергюсоны", - цедила Элизабет, сжимая кулачки. Бог свидетель, она терпеть не могла эту семейку и не стеснялась об этом говорить.

Спустя год после рождения Сандры умер ее отец. Девочка не знала точно, что произошло, потому что мать употребляла только фразу "Подох как собака". Кажется, отец пил. Кажется, бил маму. Но это всё девочка узнала куда как позже. А пока что они с мамой жили в небольшом, но уютном коттедже в Элис-Спрингс и мама ее преуспевала. Она пропадала на заправке на полпути к Филлмору где и вела дела. В этом ей помогал крупный чернокожий парень, Джейкоб. Он вел учет, таскал тяжести, а заодно охранял заправку от слишком ретивых любителей наживы. Он всегда ходил толстой сучковатой палкой и был не прочь пустить ее в ход, даже когда без этого можно было обойтись.

Девочку мама любила. Она учила ее всему, что знала сама, игралась с ней в куклы, каталась на велосипеде, брала с собой на заправку и в дом мэров (как Уитклифа, так и Хемфри), где Леклёр была частой гостьей. "Топливо - основа жизни", - смеясь, поучала она дочку. В их семье было полно еды, с ними дружила половина города Филлмор (вторая половина дружила с Фергюсонами). Элизабет была честной и открытой, а потому ее уважали и любили. Что будет, когда топливо закончится - не думал никто.

У Сандры не было няньки и во время, когда мама отсутствовала, она была предоставлена самой себе. Элизабет доверяла ей и знала, что дочурка не полезет куда не следует. А если и полезет, то получит по попе ласковой маминой рукой чуть позже. Джейкоб, порой остававшийся с "молодой леди", как он называл ее, катал девочку на своих плечах, пробегая с маленьким грузом по нескольку миль от города, а порой доставляя дочку к маме, к радости обеих.

К десяти годам Сандры топливо еще не кончилось.

Говорящий с числами.

К радости его родителей Люций родился спокойным и тихим малышом. Единственное, что беспокоило мать, привычка крохи по долгу сосредотачивать внимание на каком-нибудь с виду случайном предмете. Что он там пытался углядеть можно было только гадать.

Сын для Софии Уитклиф был всем, она хотела дать ему самое лучшие из того что могла и воспитать достойного человека, как это понимала она.

- Человека делает образование, даже в такое время,- говорила мать Люциуса.

Как только мальчик начал немного говорить, София стала пытаться научить его читать и писать. И если к чтению у малыша были, как она выражалась, удовлетворительные способности для наследника Уитклифов, то его способности к счету поражали даже такую требовательную женщину.

Мир для Люция изменился когда он узнал про числа. Для малыша открылось, что всему можно дать имя и порядок. Мальчик считал все предметы которые видел. Когда же числа которые он знал заканчивались, продолжал, используя те что знал по новому кругу. Мать поправляла его и учила новым, а затем еще и еще. Потом его научили сложению и вычитанию. И все пошло по новому кругу. Он делал операции, а потом перепроверял их, пересчитывая результат.

Когда мальчик складывал очередные трехзначные числа с друг другом, его осенило, что ему не нужно знать название чисел что бы увеличивать их значение. Даже больше, что бы считать не нужны и сами цифры. Все есть число. И все считается через себя. В руке пять пальцев, у человека две руки, у Уитклифов в семье четыре человека. А потом, можно взять столько семей Уитклиф сколько пальцев на руке. Люди не считали большие числа, они заменяли их на маленькие и повторяли и повторяли.

Люциус считал все что видел: пальцы, руки, людей, предметы, затем он начал считать сколько сделал шагов и вдохов, сколько ударов сделало его сердце. Весь мир он видел через призму чисел. Он задавал им вопросы, а они отвечали ему.

Таблица умножения сначала была мертва для мальчика, когда он заучил ее, он не мог понять почему числа в ней не говорят с ним. Считая камушки сложенные в прямоугольник, он осознал что она из себя представляет. Таблица умножения не помогала считать, а хранила уже по считанные значения. Т.к. если умножать одни и те же числа, каждый раз будет один и тот же результат. Но что самое главное, такой прием работает для любой математической операции. Теперь мальчик считал еще быстрее, пропуская повторяющиеся операции.

Мать продолжала давать ему все новые и новые операции, формулы и уравнения. В каждой из них он находил много знакомого и добавлял в свою коллекцию мира чисел.
Внешне София старалась не проявлять восторга по поводу успехов мальчика. Ведь излишняя похвала только портит и балует ребенка. А тетя Фанни хвалила мальчика буквально за все. Что с точки зрения чисел означало, что какого либо успеха у мальчика в этой области над другими нет.


Сосчитать звезды

- Без культуры и воспитания, называться человеком нельзя, самое большие обезьяной.

Очередная фраза матери, когда она учила мальчикам манерам поведения в обществе. Не все уроки матери нравились Люцию. Гораздо больше его привлекали истории тети, хотя в них часто находились нестыковки и расходения, о которых ему сообщали числа. Тетя обычно на это говорила: "Да, да, так я и сказала" и продолжала. А вот в ее историях из прошлого нестыковок было меньше. Она рассказывала про города полные машин подобной отцовской, про здания настолько высокие что кажется будто они касаются небес, про волшебные устройства показывающие картинки, того что было раньше и конечно о том что люди могли летать. Летать так высоко, что добирались до Луны.

Мальчик любил смотреть на ночное небо, звезды можно было считать и считать. Тетя говорила, что у каждой звезды есть имя, но люди забыли их. Люций хотел к звездам. Видя это, тетя начинала рассказывать истории о путешествующем в космосе мальчике, который так похож на малыша Лю. О том, как он бороздит космос, спасается от монстров и сражается с космическими пиратами. Но что бы не случилось, Люций знал, маленький герой победит в конце истории.

Чем старше мальчик становился, тем больше было его удивление различию, о том что когда то было и тем что стало в мире. Его не покидал ощущение, что раньше мир считал вперед, прибавляя, а теперь только отнимает. И он продолжал каждый вечер пересчитать звезды, словно пытаясь повернуть этот процесс вспять.


Игра в игры

Детей в городе было не много, поэтому удивляться, что все друг друга знали не стоило. Хотя много играть могли позволить себе далеко не все из них. София отпускала мальчика играть. Но возвращаться нужно было не позднее указанного срока. Опоздание хотя бы на пол часа наказывалось запретом выходить из дома на целую неделю. Для контроля Люцию были торжественно вручены часы. Часы были волшебны, ведь они всегда считали, как и сам маленький Лю.

И мальчик считал время. А потом понял, что может считать не только сколько занимает игра, но считать время для всех своих дел. Он завел себе тетрадку, где писал на сколько и на что тратит время. Числа говорили, где что можно сделать, что бы успевать больше интересного.

Такие игры как салки и прятки довольно быстро наскучили мальчику. Хотя и они были по своему интересны вначале. В салках нужно было запомнить территорию игры, а так же примерную скорость бега каждого в компании. И тогда можно было рассчитывать маршруты, что бы убегать и догонять, учитывая положение других детей. Прятки требовали так же предварительно изучить место игры, подыскав убежища. Еще помогало запоминание предпочтений детей. Зная это, можно было перепрятаться, пока искальщик проверял места по своему любимому маршруту. Как не странно, но здесь Люцию пришло в голову использовать помощь других детей. Если с кем ни будь сговариваться, тот помощник мог подавать сигналы громко разговаривая или другим способом. Уже после того как его нашли. Тогда же мальчик узнал об особенностях характера людей. Кто то соглашался помогать ему, и выполнял то о чем договорились. Другой наоборот предавал его, подставляя искальщику. Были те кто отказывался, т.к. считал, что это не честно. Честность и ложь, как и добро со злом были для Люция просто очередными вариантами выбора, а не чем то большим. Дети и люди были сложнее уравнений. Точнее они походили на те, что давала ему сейчас мать, с большим количеством неизвестных переменных. Решать такие задачки было интересно.

Поэтому он предложил играть в разыгрывание различных историй, которые составлял из того что рассказывала тетя, узнал от Чака, а так же прочел в книгах. Если дети играли в спасение принцессы-дракона рыцарями на космических флаерах от рук зеленых пятируков, значит игру точно предложил Лю. Правда, в таких играх Люций обычно играл в другую. Суть которой была предсказывать действия детей, а так же заставить их самих сделать то, что хочет Лю. Похвала, печенки тети Фанни, страх и угрозы, совместные тайны и просто то, что некоторые называли дружбой, были инструментами Люция в играх.

Он пробовал понять все об этом мире используя числа, даже такую вещь как красоту. Можно ли ее посчитать? Числа ответили. Спросить у ребенка: "Кого из двух он считает красивее?" Повторить вопрос для всех. И вот все дети, словно числа, выстроились в ряд. Люций к своему удивлению, оказался почти в самом низу. Еще один пункт добавился к его размышлениям о людях.


В поисках прошлого

Кроме чисел, у Люция была еще одна страсть. Он изучал все, что относится к техническим чудесам, таким которые создал человек. Мальчик читал как историческую, так и фантастическую литературу. Звездные корабли, поселения на других планетах, говорящие роботы, искусственные существа выведенные людьми, все это он считал вполне достижимым. На вопрос к числам “Как?”. Он получал “ответ ищи дальше”. И мальчик изучал книги по истории развития промышленности. Открывал учебники по физике, электронике, механике, а затем… закрывал их. Слова написанные там, были мертвы для него. Он их не понимал. Тогда он доставал словарь, искал непонятное слово. Находил его описание, а затем проделывал все тоже самое для каждого слова, уже в описание. И так, пока не понимал, что же ему хотят сказать. Как и с числами, сложные слова объединяли простые. Оказалось, что между ними нет особой разницы. Но для физики этого было мало, только когда ему удавалась повторить опыты описанные в учебнике, в его голове все складывалось в целое.
Как же ему влетело, когда у него получилось создать электричество подобно ученому древности. Влетело током и от мамы. Когда он пришел домой чумазый и с волосами дыбом.

С тех пор, опыты он проводил только в специальной одежде, которую можно было не боятся испачкать. (Заодно стал внимательнее читать сноски по безопасности.) Компоненты для опытов доставал через семью, что-то через Сандру Лейкер (у нее был широкий доступ ко всяким штукам связанными с машинами), а многое просто валялось на свалке. Для поисковых работ он использовал прикормленную печенками парочку Джимми и Билли.
Джимми был старше его на год. Его удавалась уговорить на что угодно, если представить это в интересном виде. Билли же был, младше на год, чем Люций. Он таскался все время за Джимми. И был рад находиться со старшими мальчиками в одной компании.

Мальчики служили глазами и руками Люция, находящегося буквально в заточение в своем доме и свободного только в строго заданные часы. Теоретическую подготовку к опытам мальчик делал дома. Парни же, подготавливали ему все что нужно в одном из заброшенных домов. Кажется они относились к Люцию, как к какому-то волшебнику. На опытах, частенько присутствовала Сандра, т.к. она требовала “плату” за помощь. А ее приезды, были хорошим поводом вырваться из под опеки матери и пойти погулять. Надо признать, что в отличие от парней, которые стояли разинув рот, она пыталась вникать в процесс и даже что то понимала.

Параллельно мальчик пытался разыскать людей, которые близко знакомы с техникой. Т.к. все таки книги не могли заменить живого человека. Джимми и Билли были посланы узнать истории жителей города, кто чем занимался. Сам мальчик пытался узнать у отца и миссис Леклер про таких людей. А так же, универсальная валюта от тети Фанни помогала найти общий язык с детьми из Филлмора, когда отец его брал с собой. Вдруг там есть кто то на слуху?

Когда в их доме появилось электричество, мальчик попытался уговорить отца подключится к линии для его “маленьких” опытов. Люций доставал всю возможную технику: пылесосы, микроволновки, калькуляторы. Разбирал и смотрел как они устроены и работают. Часть понимал. Но самое сложное, как работают микросхемы внутри, для него оставалось загадкой. И он чувствовал, что бы ее разгадать, нужно будет прочитать еще не одну книгу.


В доме бога

Содержание книги проповедуемей пастором Бреддоком сразу смутило мальчика. В ней было много противоречий с тем, что он знал. В отличие от учебников, было множество вариантов толкования написанного. Чем и занимался пастор, часто одной и той же цитатой описывая противоположные события. Но нужно было отдать должное данной книге, каждый ее абзац был пронумерован, что было крайне удобно для запоминания. С тех пор, при чтении новых книг, мальчик нумеровал каждую секцию книги и запоминал не только цифру, но и краткое содержание к ней. Это позволило ему в памяти перечитывать книги и выявлять забытые им места.

Собственно учиться мальчику в школе было нечему. Мать отправляла его туда скорее, что бы показать всем, как нужно воспитывать детей.

О миссис Крик и учебе у Люциуса сложилось странное впечатление. Никто не слышал чисел. Все как дети, так и взрослые заучивали правила и повторяли их когда возникало подходящие условие. Абсолютно не понимая, что они делают.

На уроках Лю обычно быстро делал задание. А в оставшиеся время, вспоминал прочитанные книги по геометрии, механике и физики. Выученная формула сами по себе ничего не давала. Пока мальчик не разберет в голове множество способов ее применения, не сможет сам создать ее с нуля, формула была бесполезна, мертва. Но стоило понять откуда она пришла, как на него обрушивалось шквал новых идей. Новое знание не просто прибавлялось к тому что было, оно умножало существующие знания Люциуса, а иногда брало в степень.

Досчитать до нуля

Напротив их дома жил старик Хэч. Он каждый день сидел в кресле качалке на веранде своего дома и любил рассказывать детям о похождениях в прошлом. При должном упорстве можно было вытрясти информацию о том, как работала и появилась техника. Но однажды он не вышел на веранду, как и на следующие дни. На вопрос Люция отцу, что ведал всем городом и кажется знал все про него, тот ответил, что Хэча больше нет.

- Такое происходит с людьми, сын.

Люций узнал подробнее. Смерть — то что происходит со всеми людьми.

Хэчу было семьдесят четыре, минус семь, умножить на триста шестьдесят пять. А затем, начать считать в обратном порядке дни, до самого нуля. Через несколько часов маленький Люциус понял, почему люди не любят считать.

А вскоре, случилась эпидемия. Мальчик узнал, что в его расчетах есть ошибка, но не в ту сторону которую он бы хотел. Мать, когда никто не слышал, бранила отца, что тот сделал из их дома больницу. Ведь он подверг семью опасности. Люцию запретили подходить к больным, а так же выходить из дома пока в городе бушевала эпидемия. Но сама София помогала заботиться о заболевших, лицо семьи Уитклиф не должно было пострадать.

Смотря, как из их дома выносят людей, которые никогда не проснутся. Мальчик спросил у чисел: “Зачем все это? Если в конце всегда ноль?” Числа ответили ему. Стоило лишь присмотреться к будущему и прошлому. Числа уходили в бесконечность. Их ответ был очевиден. Люций принял решение, каким образом теперь будет считать свою жизнь и что делать дальше.


Шаг в будущие

Мальчик узнал сколько ему осталось жить. Теперь его интересовало сколько жить его городу. Тут возраст считался по другому. Самый простой способ узнать - это посмотреть в метрической книге отца. Сколько живет, сколько умерло, сколько родилось по этой динамике можно было увидеть состояние здоровья города.

Когда мальчик пришел за книгой, он получил ответ…

- Это не для детей, сын.

Тогда, мальчик задал другой вопрос, нужный для его расчетов. Откуда берутся дети? Это тоже оказалась не для детей. Что случилось в День? Этот вопрос давно мучил Люция, т.к. выходило, что это событие и уничтожило многие чудеса прошлого. На последний вопрос, отец вместо ответа выставил мальчика за дверь.

Книгу и другие важные документы отец хранил в толстом металлическом сейфе. Ключ от которого носил на шее, даже ложился спать и мылся с ним. Так что ни какой возможности добраться до книги, даже в обход правил, у мальчика не было.

Количество детей Люций знал и так, а количество умерших ему помогли узнать Джим с Билли. Много кто любил поболтать. Город умирал. Средний возраст жителя Элис-Спрингс рос. Расчеты показывали, что как количество дней которые остались Люциусу стремились к нулю, так и количество жителей города шло к этой цифре.

О том откуда берутся дети, мальчик тоже узнал. Теперь стало понятно, почему не рассказывают, для этого телу необходимо достичь определенно возраста, а значит сейчас нельзя воспользоваться. А потом это не проблема. Но по состоянию города, выходило, что все таки проблема была. И в чем дело мальчик не знал.

Возможно город умирал из за нехватки еды и воды. Числа говорили, что это весьма вероятно. Не известным фактором были болезни, о которых трусливые взрослые, тоже боялись говорить. Но нужны бы точные данные.

К десятилетию, Люций решил, что возможно его посчитают достаточно взрослым и попробовал получить доступ к бухгалтерии отца. Через мать. Он сказал, что хочет помогать отцу. Т.к. он хорошо считает, то этому нужно практическое применение. И работа с отчетностью будет самое лучшие. Конечно, пусть его труд перепроверяют взрослые, ведь он только ребенок, который учится.

Так же мальчик интересовался устройством работы автомобиля и его различных элементов, тоже относилось и к генератору. Ему хотелось понять эти машины. При рассмотрение того же двигателя автомобиля, ему виделось, что сделать на его основе электрогенератор не такая уж проблема.

А еще он искал следы легендарных компьютеров. Хотя уже сейчас начал осознавать. Микросхемы от различных устройств, что были у него на руках, годились для решения разнообразных задач.

Каждый его день был расписан по шагам во времени, как и планы на будущие. Записи о прошлом помогали понять, где он ошибается, а где идет в верном направление.

Ее первое воспоминание - какой-то семейный праздник. Это воспоминание статично; в нем нет движения, слов, действий. Оно напоминает картину, фотографию или дагерротип.
В этом воспоминании есть отец. Он одет в белое с черным, он высокий, статный, молодой и красивый, он улыбается, стоя напротив окна, окруженный солнечными лучами - и люди тянутся к нему, смотрят на него, улыбаются ему в ответ. В этом воспоминании есть мать. Она держит Блю на руках, и лучше всего Блю помнит именно эти руки - крепкие, даже сильные, они вцепились в нее так, что девочке больно. А еще от мамы пахнет духами, и в памяти всплывает ее речь - негромкая, отрывистая, хлесткая. Блю не видит этого, но она знает что мама смотрит на папу - все смотрят на папу. Мама смотрит на папу - и больно сжимает в руках свою маленькую дочь. Смотрят на папу и бабушка с дедушкой, смотрят с одобрением, смотрят довольно. У дедушки в зубах трубка, из трубки колечками вьется красивый сизый дым. Бабушка смешно прячет улыбку за кончиками пальцев, но улыбку все равно видно. В будущем Блюз неосознанно скопирует этот жест, он войдет у нее в привычку. И вставать там, где вокруг тебя солнце - тоже. В будущем, когда люди будут тянуться уже к ней, и улыбаться тоже в ее адрес.

Дальше - Блю растет, и чем старше она становится, тем больше понимает, тем больше запоминает. С самого детства изменчивость мира поражает ее воображение; она следит за тем, как меняются вокруг нее люди и предметы, следит за тем как меняется ее тело, как меняется ее сознание. Последнее, с сознанием, конечно же не носит какого-либо философски-ученого характера. Блюз не свойственно увлекаться числами и определениями (тем, что в будущем, как она узнает, взрослые называют "терминами"), ее детский разум артистичен и эмоционален. Более того, слова и цифры настолько ей скучны, что она долго не хочет начинать говорить и считать, так долго, что родители начинают волноваться. Они пропускают тот момент, когда она говорит свое первое слово - а потом долго пытаются "научить" ее говорить, в то время как малютка молчит словно партизан. Слова кажутся ей расплывчатыми, непонятными, блеклыми. Разве слово "солнышко" похоже на ласковое тепло или яркий свет, бьющий прямо в глазки? Или слово "она" - какая такая она? Но со временем Блю все-таки "начинает" говорить - когда становится чуточку старше и чуточку умнее. До нее доходит что словами выражать свои мысли и желания куда удобнее, чем плачем или криком. Она "начинает" говорить - причем, сразу предложениями. Однако порой долго мучается, пытаясь подобрать нужное слово для той или иной вещи; слова и вещи не хотят совмещаться вместе в ее голове. Такое с ней будет случаться всю ее жизнь - всю свою жизнь она будет то и дело забывать слова, словно человек, пытающийся говорить на неродном языке. Правда, с возрастом все реже и реже. Удивительно, но на письменную речь это не влияет - когда ее начинают учить писать, Блюз быстро схватывает основы и сразу начинает складывать слова в текст. Причина в том что слова на бумаге - это другое. Слова на бумаге словно вещи в себе; каждое из них похоже на часть паззла, которую можно красиво сложить вместе с другими частями. Письмо для Блюз походит на живопись - а потому, когда отец знакомит ее с рифмами, у нее сразу начинает получаться. С цифрами все происходит схожим образом, но чуть проще. Блю долго и мучительно учится считать, Блю то и дело при счете забывает цифру-другую, что, опять же, становится ее привычкой на всю жизнь. Однако, когда ей показывают цифры на бумаге, когда ее учат считать, складывать и вычитать, умножать и делить - бумага помогает ей. Цифры бодро складываются в столбики, сложные уравнения и примеры щелкаются как орешки. Более того, познакомившись с рифмами, Блюз начинает видеть рифмы и в цифрах - и наоборот.

Однако слова и цифры - это не самое интересное, что происходит в жизни Блюз. В жизни любого человека, особенно в детстве, самую важную роль играют две вещи - семья и свое место в ней. И с этим девочке, можно сказать, повезло.
Родители любят ее, дед с бабкой тоже. Все - по-своему. Блю больше нравится как ее любит дедушка. Он чаще всех гладит ее по голове, чаще всех говорит ей комплименты, никогда ни за что ее не ругает. Впрочем, ее вообще не ругают - ее разве что поучают, или, в крайнем случае, ей выговаривают. Так же стоит отметить что это случается нечасто. Блю девочка тихая и спокойная, она редко совершает что-то такое, за что можно было бы сделать выговор. Но дедушка не выговаривает и не поучает вообще, только шутки шутит и хвалит. Это Блю по душе. Бабушка - бабушкина любовь вкусная. Она угощает ее всякими сладостями. Правда, очень, очень любит поучать - где надо и где не надо. Именно от нее, а не от мамы, Блю узнает что она "леди", а так же то что "леди должна вести себя так или этак". Если бы не это, бабушка была бы не хуже дедушки - но что есть то есть. Все равно ее угощения размещают пожилую "леди" на почетном втором месте. А на третьем месте оказывается отец. Он мог бы легко оказаться на первом, ведь его ласка и его внимание очень нравятся Блюз, его уроки (как тот, с рифмами) и его объяснения она впитывает как губка. Однако папа - существо занятое и непостоянное. Его часто нет дома, он часто занят, его настроение меняется пять раз на дню - и для любви к Блю в его расписании порой оказывается совсем мало места. Но он все равно любит девочку больше мамы, которая остается на четвертом месте по показателю любви; по крайней мере, Блюз так кажется. Потому что с мамой все сложно; мама, пожалуй, заботится о ней больше всех, ее волнует хрупкое здоровье девочки, ее нежелание говорить, ее трудности со счетом, ее питание, ее одежда, ее распорядок дня. Со временем Блюз научится ценить эту заботу; но пока что эта забота ее тяготит, ведь мама совсем не умеет проявлять эту заботу в позитивном ключе, она вечно заставляет, принуждает, она вечно недовольна. А когда у Блю что-то получается - никогда не похвалит, всегда найдет о чем бы еще "позаботиться". Кроме того, мама с папой порой ругаются, и начинает эти споры всегда мама, и папа потом ходит сам не свой, не обращает на Блюз внимание. Девочке это не нравится - и девочка винит в этом мать.

Так она и растет, набираясь знаний и опыта, становясь старше. И совсем скоро Блю узнает о себе две важных вещи.
Во-первых, она не только любима, но и красива. Эту истину она усваивает от Хлои, которая расчесывает ей волосы и заплетает непослушные золотистые локоны в косы - а еще от гостей, которые бывают в ее доме - а еще от редких детей этих гостей. Вернее, не "от детей", а "из-за детей". Другие дети не делают ей комплиментов, конечно же - но взрослые постоянно сравнивают ее с этими самыми другими детьми, и эти сравнения всегда оказываются в пользу Блюз. Ее называют ангелочком, хвалят ее зеленые глазки, ее золотые кудряшки, ее белоснежную кожу. Девочка усваивает эту истину - и воспринимает ее спокойно. Она воспринимает свою красоту как данность, не слишком-то ею гордится, но осознает и с возрастом начинает вести себя соответственно этому осознанию. Бабкины нравоучения наконец-то находят благодатную почву - маленькая красавица скоро соображает что бегать в грязном платье сломя голову или пачкать личико сажей не только "недостойно леди", но и некрасиво. А она не хочет быть некрасивой, ведь она уже знает что красота ей свойственна, что красота это хорошо, красота людям нравится. Так в маленькой Блюз начинает потихоньку воспитываться модница в хорошем смысле этого слова.
Вторая вещь, которую Блю узнает о себе, носит несколько иной эмоциональный окрас. Два слова - "слабое здоровье"; и серьезные такие лица взрослых. У Блюз - слабое здоровье. Она не сразу понимает что это значит, ведь она и не знает, какое такое здоровье "сильное", а какое такое здоровье "слабое", да и само понятие "здоровье" для нее пока что весьма и весьма относительно. Но с возрастом начинает разбираться в вопросе. Слабое здоровье - это когда ты часто болеешь. Когда тебе нельзя простужаться. Когда у тебя аллергия на пыльцу местного сорняка, из-за которой родители нанимают рабочих чтобы те каждое лето под корень вырезали все сорняки в саду. А еще слабое здоровье - это значит что ты не станешь такой дородной и пышущей теплом, как Хлоя, или даже такой крепкой и статной, как мама. А еще слабое здоровье - это значит что ты можешь рано умереть. Опять же, Блюз не сразу понимает что такое "умереть" и как это, "умереть рано" - а потому начинает потихоньку интересоваться вопросом. И этот самый интерес до добра не доводит.

Ключом к пониманию становится Джинн. Та, что приходит на замену Хлое. До этого знания Блюз о смерти все еще расплывчаты и туманны. Так, здесь что-то слышала, тут что-то прочитала. Однако исчезновение Хлои объясняется смертью, и эпидемия, из-за которой девочку увозили в Филлмор, тоже объясняется смертью. Кое-что к этому добавляет Джинн, которую Блю потихоньку расспрашивает во время уроков, кое-что к этому добавляют те песни, которым Джинн ее учит. Но главное Блюз уже уловила - смерть это когда тебя нет. Для полного понимания ей остается только найти как-то, ранним весенним утром, дохлую птицу в саду и провозиться с ней какое-то время. Тут-то в голове у Блюз все окончательно встает по полочкам - и идет наперекосяк. Смерть - это когда ты так заболеваешь, что прекращаешь быть. Все рано или поздно умрут, станут вонючими скучными мертвыми птицами на мокрой от росы траве - а потом исчезнут насовсем. И Блюз, с ее слабым здоровьем, может умереть рано.
Сидя в саду с дохлой птицей на руках, девочка, которой еще и десяти лет нет, ощущает дыхание смерти у себя за спиной.
И это ощущение ее не пугает, что самое странное. Даже не травмирует - хотя это как посмотреть. Напротив, знание о смерти словно бы подстегивает Блюз жить; запах мокрой травы и дохлой птицы, щекочущие щеки пряди собственных волос, мокрые от росы коленки, все это ощущается так ярко, так красиво, так сложно и так многообразно - так же, как в раннем детстве, когда воспоминания были лишь картинками, на которых все было ново и непонятно. Слабое сердечко девочки аж щемит от таких ощущений. Она вдруг перестает испытывать к дохлой птице отвращение, отвращение сменяется на жалость и нежность. Блюз думается, что умереть вот так вот сейчас, на этой пахучей, мокрой траве - совсем не плохо. Напротив, очень даже хорошо. Мысль не задерживается у нее в голове - но она еще вернется. Нездоровое и ненормальное отношение к смерти, эмоциональное ее предвкушение, со временем станут крайне важной чертой личности и характера Блюз. Чувства радости и грусти в ее светлой головушке надежно совместятся воедино, так, что ее имя станет по-настоящему говорящим.

Ну а пока - она продолжает расти, хрупкая и красивая, как цветок. Продолжает учиться новому. В душе ее прорастают семена будущих привычек и будущих черт характера. Из-под ее руки выходят аккуратные строчки стихов, столбики уравнений, зарисовки человеческих лиц и птиц. Ее тонкий голосок выводит слова песен, некоторые из которых она начинает писать сама - с помощью Джинн и, иногда, отца. Ее пальчики приучаются понемногу преодолевать упрямое сопротивление гитарных струн. У десятилетней Блюз Фэрфакс любящие родственники, почти нет друзей, она мало знает о мире вокруг - но немало знает о себе, и голова ее полнится мыслями и эмоциями. У нее впереди вся жизнь - и смерть.

Первые годы жизни Сандра помнила весьма неясно, как и многие из нас. Единственное обстоятельство, из-за которых она ещё не забыла о том, что когда-то была совсем ещё маленькой - смутные воспоминания об отце. Кажется, он гулял с ней по улице, но большего она уже и не помнит, уж слишком рано отцу пришлось покинуть семью. Впрочем, можно сказать, что отец не особо то ей и дорог - как может быть дорог тот, кого не знаешь?

Другое дело - мама. Элизабет пыталась проводить с дочкой как можно больше времени и даже почти ни в чём не отказывать ей. Конечно, это не значит, что Сандра стала капризной и избалованой, но богатые всегда почему-то имеют какую-то свою особую придурь. Эта самая придурь ещё скажется на ней в будующем, но сейчас перед нами малышка, только-только научившаяся ходить.

Мать довольно часто брала её с собой на работу, показывая дочери своё основное занятие. На заправке она никогда не забывала о девочке - она постоянно рассказывала ей о том, как всем нам важно топливо. "Топливо - основа жизни" - этот слоган надолго засела в её голове, хоть сейчас делай плакат и вешай на заправку.

Уже тогда, сидя со своей матерью, Сандра видела, с каким уважением к ним относились другие люди. Она уже тогда знала, что её мать была очень важна всем этим людям, но она всё не могла понять почему.

С раннего детства Сандра не просто умела читать - она делала это просто великолепно. Она невероятно полюбила читать, и практически никогда не выходила из дома, а если и выходила, то только с книжкой. Она быстро потеряла интерес к игрушкам - ведь это был всего лишь плюшевый заяц, или кто там ещё был. Мягкий, милый, но книги рассказывали ей удивительные истории и позволяли сознанию унестись далеко-далеко...

Однако больше всего ей нравились не те книги, которые рассказывали о других мирах, а те, которые говорили о нашем. О нашей планете, о механизмах, о растениях, о животных. Особенно последние. Она весьма была удивлена тому, как было устроено всё вокруг. Люди состояли из органов, органы состояли из тканей, ткани состояли из клеток, и даже такие мелкие штуки были живыми. Это невероятно захватывало её разум тогда. Получается, каждый человек был не просто человеком - он был целым миром со своими обитателями, выполняющими какую-то свою работу. Но раз человек состоял из разных деталей, то значет он был машиной? А ещё, получается, живое и неживое состояло из одних и тех же мельчайших деталей. Это всё было так интересно...

... ей одной, да её матери. Обычно люди, с которыми она пыталась общаться на эти темы, отвечали фразами самой разной эмоциональной окраски и степени грубости, притом не только взрослые, но даже ещё сверстники. Все они были одинакого заняты своими делами, и никто как из сверстников, так и из взрослых не воспринрмал её слова всерьёз. Нет, конечно они всё это знали итак, но все просто отмахивались от неё. Особенно ситуацию не спасали выходки вроде пристального рассматривания травы посреди улицы. Прохожие крутили пальцами у виска, а она ведь почти разглядела, как уделяться клетки! Или нет?... Ну и бог с ними.

В любом случае она всегда знала, с кем она могла обсудить прочитаное. Это был Люций. Из всех серых и безликих для Сандры фигур он был единственным, кто выделялся. Он с интересом узнавал что-то новое от девочки (или по крайней мере притворялся заинтересованным), она - что-то новое от Люциуса, и ей это нравилось. Люций часто ставил какие-то опыты, и Сандра помогала ему, ища нужные детали со своей матерью. Впрочем, они не интересовались сугубо одним и тем же. Пока Люций интересовался больше неживым миром, Сандре по вкусу больше был мир живых.

Она изучала его по книгам, а иногда ей даже счастлив лось находить мёртвых животных, на которых можно наглядно увидеть, как были устроены организмы. Это влияло на мнение окружающих не лучшим образом, и ей сильно влетало от матери за это, но она просто не могла перебороть своё любопытство.

Что же такое есть жизнь человека, зачем она ему дана, как получается, что такой маленький, обделенный когтями, клыками, шерстью, цепким хвостиком, брюшными наростами, ядовитыми железами (если не считать последними язык), рогами, многими другими удачными боевыми модификациями, вид, выжил и добился доминирования на всей планете?
Юный Аксар, или же просто Акс, для отца в минуты нежности ― Акси; уже знал, что в мире и почему делается. С первого робкого крика, который стал последними звуками, которые восприняла его матушка, и до первой серьезной порки, в десять лет, когда кричал он более чем истошно, Аксар думал и вынашивал. С последним ударом, когда седалище мальчишки превратилось в красное, болезненное и кровоточащее, мысль родилась. Чистая, как ключевая вода. Светлая, как пляшущее пламя костра. Резкая, как озарившая темную ночь молния.
Человек выжил, потому что все время бунтовал против природы. Человек смог поставить ее на колени. Он зажал злобную стерву в угол и замордовал до нокаута. Ну откуда ему было знать, что однажды мир сплюнет выбитые зубы и подложит в боксерские перчатки подковы?
Первое отчетливое воспоминание Акса ― теплые руки матушки, Феоды, которую отец приглашал, чтобы вскармливать малыша. Аксу запомнились только руки. Позже он видел Феоду в поле. И никак не мог соотнести эту дородную, всю такую телесную, с обвисшими, налитыми молоком выменами, бабищу, лихо справляющую любой труд, и те теплые, нежные и при этом цепкие, сильные руки. Странно…
Акс рос не таким стойким, как батя. Скорее он походил на свою почившую мать. Его лицо рано обрело привлекательные черты, заставлявшие в будущем стыдливо тупиться в пол и краснеть девочек. Было бы еще этих девчонок в достатке…
Отец, конечно, являлся обходительным и мягким человеком. С другими. К сыну он предъявлял требования, и в детстве, когда еще мысль не сформировалась в головке юного Акса, мальчишка их прилежно выполнял. Немудреные знания дались ему относительно малым потом, но дальше батя махнул на них рукой ― ты что, сынок, словесами брюхо не наполнишь! Пошел пахать.
Второе яркое воспоминание ― Аксар смотрит на поле, на широкую спину отца, чего-то там ротающего, и спрашивает себя, а что вон там, вдали, за самым горизонтом? Ну, второй город, это все знают. А дальше него? Кто там живет? Так же ли они добывают еду, поливая землю, а потом долго в ней ковыряясь, или придумали что-то полегче? Солнце. Аксар потянулся к нему маленькой ладошкой, еще не успевшей обрасти мозолями. Почему нельзя взять его рукой, вот так запросто, и сунуть к себе в карман?
― Пап, а… А там, дальше, что?
― Еще один город, Аксар, еще один город.
― Правда? А… а за ним?
Отец распрямляется. Конечно, на его лице нежная и приятная улыбка, но Аксар чувствует: другие вопросы ожидает отец. И предмет у них должен быть совсем, совсем другой.
― Послушай и посмотри сюда, мальчик. Вот ― твоя земля. Вот ― твой дом. Мы, люди, брали на себя слишком многое. И это многое… Его было…
Еще один штрих к портрету папы: он не мог составить сложную фразу. А если составлял, то сбивался на середине. И речь не сколько там яблок в этом сезоне. О, такая практическая мулета давалась ему без проблем. Речь о тех важных, глупых, пустобрешных вещицах, которые наполняют смыслом и землю, и дом, и всю сорванную ветрами падалицу.
― В общем, мальчик, не забивай голову. Уцепился за что-то? Держись крепко. Пар костей не ломит. А честный труд ― не ломит человека.
И папа отворачивается, вполне довольный собой, ему кажется, что весь мир теперь перешел к сыну. Аксар стоит за его спиной, и плечи мальчишки поникли. Может, не такой уж мир и большой? Может, это все выдумки, бредни, а прямо за горизонтом ― черный провал и вечная пустота?
Третье яркое воспоминание: болезнь. Аксар лежит в своей кроватке. Вообще-то вполне себе кроватище. В комнате тихо и одиноко. Кажется, его трясет. В другие моменты он глохнет, отсыхает язык, а глаза, они сочатся слезками сутки напролет. И Аксар лежит, и даже тело отказывается ему подчиняться.
― Эх ты, горе луковое, ― морщинистая физиономия отца расплылась. Слезинки медленно щекочут кожу, подбираясь к губам. Соленые. Вкусные.
Мозолистая ладонь прикладывается к горящему лбу сына. Отец пахнет жмыхом, сеном и чем-то непередаваемо-кислым.
― Горе луковое, ― произносит он. Такие моменты Аксар приучился называть «замутью». Когда то, чего нет и никогда не было, вдруг оживает у него в комнате, прямо рядом с кроваткой, поднимается до потолка и смотрит. Пару часов назад Аксар видел свою мать. Она очень красивая. На ней было белое платье, под цвет кожи.
― Аксар, милый, ― это ее голос, высокий и приятный, его хочется слушать. ― Ну посмотри, что ты со мной сделал, Аксар… Посмотри… Как тебе? Нравится?
И Аксар смотрел. Он хотел отвести взгляд. Уставиться в стенку. Посчитать трещинки в потолке. Побегать своими серыми глазами по вычурным аляпистым обоям, пока родившиеся в безумной голове дизайнера абстракции не начнут плясать, перемещаясь вверх-вниз между тонкими коричневыми полосами… Он мог просто прислушиваться к своему телу и страдать. Мог играть со своими мыслями: вот она на середине, а вот… а вот развеялась, словно ничего и не было…
Самое страшное ― голос. Ни обвинения, ни угрозы. Только любовь, истинная, ради которой можно отдать жизнь. Даже чужую. Бери, не жалко, судьба-злыдня!
И Аксар видел: платье матери наливается алым. Спереди, точно между ног, алый цветок начинает расти, увеличиваться, вверх, вниз, вправо, влево… Сперва от основного карминового взрыва расползаются тонюсенькие волоски. Они утолщаются.
― Аксар… Аксар… Аксар… Ты смотришь, сынок? Я ради тебя это… А ты… Ты собрался ко мне? Не надо, малыш… Не стоит… Тут тебе лучше.
И вот они расползлись, доростя до упругой маленькой груди, до колен, и мать, мать улыбалась, и не было в ее лице ни одной кровинки. И где-то далеко вопил ребенок. Аксар знал, кто это так надрывается. Он.
И он сказал бы матери, что, прости, мол, я слаб. Эта дрянь точит меня. Да, скоро… Я поплачусь за то, что убил тебя.
Но это Акс видел прежде. Теперь ― отец. Замуть, конечно, это замуть. Ну или кончик шила, показавшийся из такой непрочной холстины.
― Ты убил ее! Ты убил! Узкие бедра. Она была такой стройной, ей не стоило рожать! Первая красавица в городе! Когда она согласилась со мной, я… Я думал, что повешусь от счастья. И все было прекрасно. Пока ты. Ее. Не. Убил.
Замути все равно, узнал ты ее или нет. Она умеет стать тем, против кого твоя душа беззащитна.
― Ты ее убил! А теперь сам подохнешь?! Она что, зря мучалась, орала как резаная? Ты ее убил!
И тут язык Аксара ожил. Он раскрыл губы, смеженные болезнью. Почувствовал, как лихорадка, сменяющаяся жутким ознобом, бежит прочь. Как мысли снова в куче, вот они, бери, трогай.
― Может, я и убил ее. Но себя я не убью.
Когда папа проснулся среди ночи и пришел к Аксару в комнату, проверить, то замер в дверях. Сын стоял возле кровати, закутанный, с раскрасневшимся лицом. И глядел на отца не так, как прежде. По-новому. Словно теперь пробурил его дух до самого донышка и знает, какие мурены там копошатся.
― Акс… ― вырвалось у отца.
― Все порядком, па. Все порядком. Мне уже лучше.
Что же следующее? Ах да. Мэйси.
Мэйси ― за двадцать. Она пришла что-то чинить. На ней идеально сидели широкие, но подчеркивающие фигуру брюки. Волосы цвета меда зачем-то собраны в тугую косу, а ее кончик бьет по середине спины. Ведь больно же, как она терпит!
― Сделали? ― спросил отец, когда Мэйси спустилась с чердака.
― Безнадежно, ― покачала головой та. Чердак? Что там такого? До сих пор па справлялся с работой сам друг, и вот…
Но Мэйси… Рубашка чуть расстегнута, сверху.
― Совсем? ― спрашивает па. Что он тут делает? Что делает весь мир? А. Он вращается вокруг Мэйси. Ее чуть расстегнутой рубашки, широких брюк и волос цвета меда.
― Совсем… Откуда у вас такая рухлядь?
Па пожимает плечами.
― Остался вот… Ладно, спасибо. Сколько я вам должен?
И они ушли, скрылись в прихожей. Аксар стоял, словно мешком по голове получил, или же вернулась та самая лихорадка. С тех пор люди поделились на два типа: Мэйси и все прочие.
― Па, а зачем приходила та девушка?
― Чинить приемник, Акси, ― отец ласково потрепал малыша по голове. ― Не обращай внимания.
Но увы, когда бы Акс не встречался с Мэйси, внутри ребенка все переворачивалось, вставая с ног на голову.
Последнее воспоминание. То, что вывело мысль из тьмы подсознания в четкое, осознанное словесное выражение, на белый свет. Ну не прямо вывело, но взяло за руку и подтолкнуло.
Разобьем рассказ о нем на несколько этапов. Удобнее всего начать с Крутых Парней.
Городской Самый Главный прочистил горло, обводя подопечных отеческим взглядом. Аксар прижимался затылком к животу отца, у мальчика слегка болело горло, но в последнее время у него часто что-нибудь саднило. Отец уставал, начиная раздражаться. Потому Аксар старался болеть молча. В конце концов, он чуть не убил себя, и самое главное ― убил мать. Хватит с па мучений…
― Тяжелые времена ― тяжелые меры, мои дорогие сограждане. В этот час наши соседи как-то уж слишком… активны. И я гляжу на них, и вижу, что рано или поздно…
Самый Главный говорил еще очень долго и вдохновенно. В конце Аксар почти уснул, но очнулся под конец.
― Эти люди защитят нас. Для нашего же блага.
Молодые, хотя каждый раза в два старше Аксара. Со странными штуками в руках, которые напоминают палки, только от этих веет настоящей угрозой. Кто-то гордо выпятил грудь. Кто-то явно тушевался. Кто-то вытянулся во франт.
Народ молча слушал. Потом снова говорили, бла-бла-бла, сердились, но Самый Главный оставался непреклонен.
― Сегодня он выпустил дьявола из бутылки, ― проговорил отец, разворачивая Аксара за плечи. Наверное, хотя Акс не представлял, как сам Повелитель Ада может поместиться в какой-то там бутылке.
Аксар кивнул, а потом…
Один из парней с Опасными Палками о чем-то говорил с Мэйси. Та улыбалась. Аксар замер, а вместе с ним и па.
― Ну и чего встал? ― вздохнул отец. ― Пора по домам…
Проследив за взглядом ребенка, он хмыкнул.
― Не так скоро, Акси. Не так скоро. Подрастешь ― все эти девушки станут ложиться к твоим ногам, сынок. А пока… прости.
Аксар не слушал.
В ту ночь он не спал. Он стоял возле окна и глазел на горизонт. Понимая в своих собственных чувствах чуть больше, чем нифига, он вдруг решился. И ка кон раньше не додумался! Он должен сам сбегать и посмотреть, есть ли за горизонтом еще что-нибудь. Увидеть тот самый город, против которого некоторым выдали Опасные Палки. Он сбегает, найдет, во что ткнуть взрослых носом. Да, так он и поступит! И Мэйси больше не станет улыбаться кому попало!
Грязная предательница с ее ослепительно-медовыми волосами…
Ну ничего, скоро они узнают, что…
Стоп. Если там ничего нет, против чего получили Палки здоровяки? Странно.
Все это надо выяснить.
А чтобы выяснить ― собираемся и идем!
Стояло начало осени. Холодное и бессмысленное, и хотя закрома дома Аксара ломились от снеди, отец хмурился. Понятное дело, ведь теперь по миру летает сам Диавол и уж конечно, ярости ему не занимать. Будешь тут нервным…
Аксар тихо спустился в прихожую. Голышом, а без защиты одеяла горло Акса разошлось не на шутку, в него словно закатали рулон колючей проволоки. Аксар ступал бережно, замирая каждые несколько секунд и вслушиваясь. Усмирял скрежет половиц как мог. Нет, богатырский храп отца говорил, что ситуация под контролем.
Наконец, прихожка. Аксар быстро влез в подбитые мехом штаны, напялил двое носков, сапоги, ибо там, рядом с горизонтом, наверняка очень слякотно, а он итак болеет. Рубашка, потом толстая стеганая кофта из ключей шерсти, впрочем, колючесть луженый Акс уже перестал замечать. Наконец, куртка сверху. Готово. Можно отправляться. Аксар тихонечко прошмыгнул к двери. Замок странным образом заело. Аксару казалось, что в любой момент отец появится из своей комнаты и тогда, тогда… Но вот два оборота отмотаны. Аксар быстро сунул ключи в карман и вышел на улицу.
Холодно, чтоб его! Дыхание выходит парком в самые неудачные моменты, в более приятные ― Акса словно кусают за щеки. И все же он запирает дверь.
Что дальше? Успех опьяняет юную головку. Улыбаясь, Аксар бежит через поле, стараясь обегать участки, с которых еще надеялись что-то получить. Аксар несется во весь дух. Сломя голову ― к лесу, скорее! Вот тропа, по которой иной раз ходят взрослые.
И Аксар бежал, и бежал бы долго и счастливо, но вдруг его нога зацепилась за предательски торчащий корень. Аксар полетел вперед, вспахал носом землю, изгваздав и поцарапав лицо. Но это не страшно: царапины подживут, как и синяки. Вот одежда со следами грязи… О чем это он? Вернувшись, он станет героем, который напомнил взрослым: за горизонтом что-то есть! Его станут на руках носить и, конечно, отец и не подумает ругать его из-за такой мелочи, как грязь на одежде. Да! Хотя по правде, не так уж и сильно его шмотки пострадали.
И вдруг ― движение за спиной. Аксар вскочил на ноги, тут же вспомнив о дьяволе из бутылки. Вот кто там, за его спиной, сам диавол! И Аксар шмыгнул в кусты прежде, чем падший успел до него добраться.
Но чей же голос услышал Акс, как только сердце перестало биться как сумасшедшее?
― Ну что, прямо здесь? А?
Это же… Мэйси?!
― Ага, прямо посреди тропы. Точно.
А это один из тех здоровяков.
Мелодичный и приятный смех.
― Не будь занудой, Колин. Я уже долго этого ждала. Я уже не могу терпеть. А ты с этим стволом такой… такой… мужественный! Ну давай…
Аксар осторожно раздвинул ветки, совершенно не обращая внимания на ползущую по его лицу уховертку.
― Перестань же ты, ― улыбался здоровяк, и в его руке застыла Опасная Палка. А медовые волосы Мэйси, почему они так распущены? Несколько минут сознание мальчишки оживленно решало эту загадку, потом перешло к сути процесса.
Голова Мэйси двигалась вперед-назад в районе, где у мужчин болтается пипирка, которую па покуда не советовал лишний раз беспокоить. Аксар понятия не имел, что все это значит. Ведь он отправился в экспедицию. Отважно, налегке, потому что потерю сына па как-нибудь переживет, но вот уменьшение припасов…
Что Мэйси, во имя святых, делает?!
Вдруг взгляд здоровяка упал в сторону Аксара. Вдруг блаженство на его лице сменилось яростью. Он вскинул палку, в ушах Аксара зазвенело, но только в одном, потому что второе облюбовало вредное насекомое.
Заряд просвистел в паре дюймов над головой Акса.
Ноги сработали прежде разума. Аксар развернулся и понесся прямо сквозь чащу. Вспомнилось ему, что отец предостерегал от походов туда, ибо там волки, медведи, рыси и кое-что пострашнее. Оглохший от выстрела ребенок мчался, не разбирая бурелом и полянки. Падал сбивая ладошки, вставал, налетал на тонкие стволы, получил по куртке, шее и лицу яростными прутиками. Не видел он, как вздрогнула, чуть не укоротив пипирку Колина, Мэйси. Как мужественный боец поник, решив, что зверь упущен. Колину даже в голову не пришло, что он мог стрелять в ребенка. И вообще в человека. Ведь сегодня его дозор. А что бы ни говорил Мэр Ворчун, до войны еще глаза коли.
― Ты чего? ― спросила Мэйси, сидя задницей на дороге.
― Показалось, ― ответил Колин. ― На чем ты там остановилась?

Аксара нашли на третий день.
― Вот он! ― кричал тот самый Колин Разлучник, который украл у Аксара прекрасные медовые волосы. ― Нашел!
Аксар открыл глаза. Он лежал в ямке посреди поля. Перепачканный грязью с ног до головы, простуженный на все сто, с гноящимся правым ухом и постепенно начавшим отходить левым. Из его рта прямо на землю натекло слюны, а из носа ― соплей. Вокруг собралась дикая пшеница, став для мальца своеобразным гнездом.
Только двое продолжали идти, пока все прочие махнули рукой. Отец, который умирал всякий раз, как только представлял, что же может статься с его бедным дитем, и Колин. Ибо он стрелял в зверя как раз той ночью, когда пропал малыш. И мало ли, и если он правда стрелял именно в ребенка, но, черт…
И если бы попал, тогда что?
Отец, бледный, как мать, обработанная замутью, склоняется над Колином. Бросив топор наземь, падает на колени и хватает мальчишку, прижимая к груди.
― Далековато забрался, ― сказал Разлучник.
«Ага, прямо посреди тропы. Точно».
― Я здесь, здесь, здесь, ― шептал отец и прижимал Аксара к себе. И нес на руках до самого дома.


― Зачем ты это сделал? ― спросил па, когда наконец вычистил окаянную тварь из уха сына и кое-как залечил его простуду.
Аксар посмотрел на отца с непониманием.
― Я шел к горизонту, ― ответил он. ― Но горизонт все удалялся и удалялся… Сколько бы я ни шел…
― Пора вручить тебе заслуженное, барбос, ― сказал па.
И в тот момент, когда ремень окончательно превратил задницу Аксара в кровник, мысль родилась.
Человек бунтует. Человеку не нравилось, что по земле шастают большие и сильные твари ― человек создал Опасные Палки и пострелял их. Человеку не нравилось, что он должен мерзнуть или трястись от дождика ― человек выстроил дом. Перестали радовать побегушки за мясной зверюгой по лесам? Здравствуйте, земледелие! Болезнь? А мы по ней лекарством! И так во всем.
Конечно, до полной формулировки было еще далеко. Но фундамент уже закладывался. Когда кожаная лента ремня отлипала от обнаженных ягодиц, оставляя на них длинную кровавую полосу.

Чака был жизнерадостным парнем, это признавали все. Черномазый мальчуган, c пытливым взглядом, который улыбался даже тогда, когда дела шли не очень. А случалось так часто: есть нечего, везде тебя воспринимают как подкидыша-нахлебника, немногочисленные ровесники в свою компанию не принимают. Ну и тысяча мелких проблем и бед, которыми полна жизнь приемного сынишки, которого родители старались вечно припрятать или услать куда-нибудь, если в дом приходили гости.
Но Чака не обижался. Ему довольно рано рассказали всю историю его появления в доме Воррингтонов, и мальчик сделал из нее вполне логичные для него выводы.
- Да я везунчик! - сказал он однажды, и эта фраза стала чем-то вроде его личного девиза. На ней же держалось все его мироощущение. Не могло случиться ничего такого, из-за чего Чака вдруг приуныл бы. Потому что он хорошо помнил: всегда могло быть хуже. Семья могла не принять его. В младенчестве он мог умереть, если бы не сердобольная соседка. Лихорадка могла унести его маленькую жизнь. Злые пацаны могли бы и сильнее издеваться. Отчим мог оказаться горьким пьяницей, вроде Забулдыги Сэма, бьющего свою жену. В доме могло вообще не быть еды.
- Все верно, мэм, мне очень везет в этой жизни, - важно отвечал Чака, принимая на ужин тарелку жидкой похлебки, прежде чем жадно наброситься на нее. Этой похлебки могло не случиться, как, например, вчера.

Не сказать, чтобы у Чаки были проблемы с друзьями. Сверстников мало, и они его не признают? Да есть же Посланец, вот это лучший друг. Старый облезлый тощий пес, верный товарищ по всем детским делам. Вместе с ним Чака облазил все окрестности в поисках своих приключений. Его выхаживал, когда пса ужалила змея. Ему мальчик отдавал время от времени часть своей еды, и так скудной и нерегулярной. Именно верный Счастливчик лежал рядом на крыльце, пока Чака, шевеля губами, читал захватывающие и несколько уже выцветшие приключения о величайшем детективе Готэма, мстителе в черной маске и плаще.

Книги и комиксы стали для Чаки целым миром. Не то чтобы он был семи пядей во лбу, или проявлял какие-то задатки книжного червя. Но, едва усвоим сложение литер в слова, мальчуган вдруг выяснил, что мир, оказывается, не всегда был таким. Без этой унылой однообразной пустыни, зато с огромными зданиями, блестящими машинами, негодяями и красивыми женщинами, с дождями. Чака упивался комиксами, представляя себя в таком месте. Фантазировал о том, как ведет машину по улицам большого города. Как неоновые огни отражаются на капоте, как по тротуарам идут красиво одетые люди. Как за каждым окном кипит какая-то своя жизнь, интересная и разнообразная.
И поглядывал по сторонам, пытаясь понять, почему все вокруг не желают превратить свой дом в подобное место. Чака был еще слишком мал, чтобы нормально врубиться в нынешнее положение дел в мире. Но уже достаточно подрос, чтобы мечтать о чем-то больше.

В остальном мальчишка оставался мальчишкой. Бегал, когда надо - дрался, ходил на воскресные службы, чтобы послушать смешного пастора с красным от выпивки носом. Как достаточно подрос - ходил с мачехой помогать на работе. А когда та слегла, помогал как мог: носил воду, бегал по соседям одолжить чего-нибудь, подрабатывал посыльным или на подхвате, нанимался по хозяйству или в сезон за небольшую часть урожая помогал в поле.
Продолжая повторять про себя сакральное "Я - везунчик", хоть свидетельств тому было с гулькин нос.

На шестнадцатый год после Дня судьба Элис-Спрингс казалась, в целом, благополучной. Вокруг города возделывались поля, шла торговля с Филлмором, а летом небольшая группа из пяти ополченцев отправились на разведку на север. Вернулись они спустя две недели, сообщив, что добрались до некой большой реки и на своем пути встречали в основном такие же поселения и фермерские хозяйства. Оружие им пригодилось лишь однажды - ночью прямо к их лагерю вышла стая волков и пришлось отстреливаться. Мэр Уитклиф принял решение наладить торговлю с северными соседями и вскоре небольшие караваны предприимчивых торговцев сновали туда-сюда.

Однако, с севера приходили и плохие новости. Говорили о каких-то дикарях, бандитах и ренегатах, уничтожавшим всех встреченных а своем пути. Описывали зверства, от которых стыла кровь в жилах. Многие северные фермеры откровенно боялись неизвестных и страшных варваров, но со своей земли никто не уходил.

В Элис-Спрингс построили две дозорные вышки на окраинах города. Теперь там всегда можно было видеть кого-то из ополченцев с ружьем и стареньким биноклем. Мэр Уитклиф призывал серьезно отнестись к угрозе, но едва ли половина жителей отнеслись к этому серьезно. Бандиты были где-то далеко, да и вообще, были ли? Разве что ополченцы да майор Доннован были серьезны и весьма гордились своей ролью защитников родного городка. Майор постоянно говорил о необходимости экспедиций к горам на западе, он говорил, что там должен быть какой-то город, в котором, майор был уверен, множество припасов и с которым можно торговать. И мэр почти согласился отправить людей, но...

В одно утро весной семнадцатого года от Дня жители Элис-Спрингс проснулись от какой-то шумихи за окнами. Крики и ругань, звуки моторов, неразбериха. В центре Элис-Спрингс, прямо у дома мэра - ополченцы.. У Колина разбиты губы, майор поддерживает левой рукой правую. А вокруг - филлморцы. Необычно суровые, с оружием, одетые в подобие военной формы. Их командиру толстому усачу Тому (его фамилии никто не помнил, а потому называли его просто "командир Том") всё происходящее явно не нравится, он морщится и сплевывает на пыльный асфальт, хмуро глядя на лучащегося счастьем и довольством мэра Хемфри.

Мэра Уитклифа вывели из его дома в одной пижаме.
- С этого дня, - с улыбкой говорил ему Хемфри, - Ваше так называемое ополчение объявляется мною расформированным. Мы конфискуем оружие во избежание... эксцессов, - его взгляд скользит по перебитой руке майора Доннована, - Я предупреждал вас... я предупреждаю всех вас! - его голос вдруг взвинчивается, становится громким и слышимым даже в самых дальних домах, - Вы зависите от нас, мы кормим Элис-Спрингс, но ваш мэр отказывается это признать! Ради нашей общей безопасности я был вынужден... - он говорит долго, минут тридцать. Жители слушают его, молчат. Филлморцы мнутся, переглядываются. "Вот дерьмо", - говорит кто-то из них так, что слышат все собравшиеся.

Филлморцы уехали, увезя с собой Доннована. Ему обещали оказать медицинскую помощь, хотя гордый майор и отказывался ехать. Поддался он лишь после уговоров мэра Уитклифа. А Элис-Спрингс остался без ополчения и без оружия.

Восемнадцатый год от Дня был чрезвычайно урожайным. Земледельцы не могли нарадоваться, собирая невиданный доселе урожай, а старики ворчали, что после такого обычно приходят бедствия. Мало кто задумывался об этом, ведь теперь у них было вдоволь еды. Ею торговали с Филлмором, хотя и не так бойко как раньше. Население обеих городов теперь вряд ли можно было назвать друзьями: одни верили в то, что их мэр поступил нехорошо, но из лучших побуждений, другие - в то, что их права были попраны. Однако даже в самом Элис-Спрингс были те, кто говорил о правоте филлморцев. Мало ли что могли учудить эти необученные ополченцы с оружием, еще убили бы кого ненароком. Да и зачем мирному городу ополчение?

На девятнадцатый год мэр Уитклиф ушел с поста. Он почувствовал, что община раскололась, что его поддерживает чуть больше половины жителей - и умыл руки. Многие обвиняли его в трусости и нерешительности, однако, даже сделавшись простым жителем, он оставался уважаемым человеком. Нового мэра не успели выбрать - из Филлмора приехали ополченцы, объявившие о том, что отныне Элис-Спрингс будет управляться филлморцем по имени Луис Джексон. Это был средних лет чернокожий, всегда в очках и белой рубашке. В первый же день он объявил, что отнне в Элис-Спрингс таки будет ополчение и записал в него тех филлморцев, что приехали с ним - около двух десятков человек. А на следующий день Джексона нашли зарезанным в собственной постели.

Двадцатый год от Дня стал самым сложным годом для многих из тех, о ком говорилось ранее. После убийства мэра начались аресты. Арестовали Доннована, Уитклифа, нескольких бывших ополченцев и вообще всех, кто негативно отзывался о новой власти. Ошибкой стало то, что заключили их в подвале церкви здесь же, в Элис-Спрингс. Не прошло и пары дней, как разъяренные жители освободили узников. Филлморцы не отважились стрелять и ретировались под смех и улюлюканье жителей. Уитклиф был торжественно провозглашен мэром вновь. В городе почти не осталось оружия, но никто не сомневался, что мер Хамфри не успокоится. Трудную и полную неприятных ожиданий сменило жаркое лето, а филлморцы всё не показывались. А осенью... осенью пришли северяне.

Элис-Спрингс сгорел за пару часов. Напали на городок ночью и так профессионально, что никто не успел даже подумать о побеге. Церковь и дом мэра уже горели, а горожане только начали просыпаться. Половину жителей, в основном стариков и немногочисленных детей, убивали в постелях. Женщин сначала насиловали, разрывая одежду и выбивая зубы тем, кто сопротивлялся. Кому-то "повезло" больше - их уволокли в неизвестном направлении, по пути пару раз приложив дубиной или прикладом.

Это был двадцатый год от Дня, и всё пошло прахом.