Маяк для Лизы | ходы игроков | Глава Вторая. Призраки Дня.

Дом подрагивал своими каменными стенами будто живой, он сам распахнул дверь, когда ты подбежала ближе, но внутри плотными сгустками властвовала темнота. Лестница сейчас казалась затаившейся хитрой змеёй, измыслившей что-то очень плохое. Чьим-то злым она была осквернена, проедена липкими червями. Заражена! Вот какое слово приходило на ум.
Дом подобрался, дом испуганно смотрел на тебя, обещая поддержать. Шаг по этой проклятой лесенке, ещё один шаг…
«Расколдуй меня, сирота!» - просил этот древний, исстрадавшийся от времени достойный Дом. Твой дом, родной дом принадлежавший тебе по матери. «Ржа, плесень, грязь, проедает меня. Это всё из-за колдовства. Много, много лет назад в моих стенах случилась…»
Кхряяяя! - противно заскрипела деревянная кровля, а мёрзнущие на ветру деревья вдруг жёстко хлестанули крышу, ударяя почтенное жилище словно кнутом. Хрясь! И дом растерялся, дом испуганно замолчал прервав свою речь на полуслове. Скряяя-скррря-скррря. Только шум ветра остался и этот противный, этот докучливый скрип, будто бы там, на пыльном, захламлённом чердаке обреталась целая туча воронов.
Вот взять бы да вырубить эти облетевшие, бесконечно чёрные деревья! Зажечь спичку, чтобы все они умерли. Или так нельзя?

Что ж, чтобы расколдовать Почтенный Дом, нужно ведь знать секрет этой проклятой лестницы, нужно знать, почему в этом тёмном узком коридоре завелось зло. Маленькая закрытая дверца обнаружившаяся в твоей комнатке была призвана не впускать, но кто её знает, эту сокровенную маленькую дверь спрятанную от всех живых, Лиза, возможно, она здесь для того чтобы НЕ ВЫПУСКАТЬ? И тогда. Войдя в этот коридор, наполнив лестницу живой своей силой и растворив дверь…
О-о-ох. Да. Жаль, что здесь нет Провидицы Пифии, она ведь умела отвечать на все вопросы. Но у тебя имелось её перо – красивое радужное перо напоминающее павлинье. Впрочем, оно было шире и мощнее павлиньего – это было перо огромной сильной птицы, такой как Пифии, которая и монстр, и человек.

Лестница противно хихикала, обнимая стылым холодом твои ноги, как бы тут не заболеть! Льдистая прохлада забиралась под одеяло, наполняя фарфоровую куколку Дашу льдом. Теперь Даша смотрелась чуждо, царапина на лице казалась вредной, словно бы Даша с чем-то боролась, выбирала свой путь добра… или путь зла. Возможно, следовало съесть орех ради этой ветреной модницы? Молчаливые куклы, они ведь очень беззащитны перед плохим. С другой стороны, верная подружка Даша всегда спала у твоего сердца в теплой постели, она была согрета тобой, она была любима, но ведь она видела пожар. Один глаз её больше не открывался, и кто знает, какие мрачные картинки скрывались под этим закрытым веком?

Картина, штормовое море, одинокий маяк. Теперь ты бежала вперед помня черный, напоенный горечью снег падающий с неба. Бежала вперед, вспоминая коричный аромат Пифии, теплый запах жаркого пера – она уже не успела обнять тебя, зато успела улыбнуться напоследок, обнажая свои прекрасные зубы. Впрочем, оскалилась она для того чтобы драться, видимо знала своего врага.
Твоего врага. Наверняка, ТВОЕГО.
Что ж, ты ещё слаба чтобы справиться с этим новым неприятелем, но если в тебе горит Звезда… Мама любила рассказывать, что в День твоего Рождения, небо светилось особенно ярко, целая россыпь звёзд падала с неба. Конечно, в школе вам уже рассказали будто это всего лишь случайные крошечные метеориты, странники судьбы, обычное в общем-то явление. Но ведь ваши строгие учителя никогда не видели Пифию, не видели её черных глаз, не трогали её гладких длинных перьев, что покрыты алыми разводами. Достойным учителям никто не говорил про Мел, а если верить Пифии, мел может вернуть дядю. Потому что это волшебный мел и потому что в тебе спрятана звезда. Не просто Звезда – а упавшая из-за любви звезда.
«Интересно, дорогая моя, - вдруг оживилась Даша. – А кого же она любила? И хочу заметить, моя милая, этот докучливый дом следовало бы расколдовать. Он совсем даже не плох. На первый взгляд старомоден конечно, но в этом кроется некая пыльная элегантность. О да-а! И всё же я справедливо опасаюсь его. Он словно сумасшедший! Сейчас как будто добрый, но эта лестница, эти темные узкие коридоры ведущие во мглу… Ах, клянусь своим прекрасным платьицем, боюсь наш милый Дом осознает себя не вполне хорошо. Боюсь, он бредит, а его настроение меняется слишком часто. Вот если бы запретить этим вредным деревьям его бить!»

...

Звезда. Падающая звезда. В День твоего Рождения метеориты падали с неба серебряным дождем, свободные словно снежинки, они соединяли два мира – космически и земной, вспыхивая оранжевым огнем. Объединяли! Небо казалось бесконечно зеленым, метеориты оставляли за собой огнистые дорожки похожие на золотой песок. Их можно было видеть какое-то время, а потом они исчезали.
Могучая, красивая, наполненная мощью и магией Звезда неслась на землю – светило, решившее отринуть бесконечность ради Любви.

...

Ты проснулась сама, кажется, проспала…
Снулый свет дождливого утра заливал комнату жидкой хмарью, было холодно, камин уже давно остыл. Осмотрелась: высокомерный павлин по прежнему запирал дверь, на столике покоился орешек, похожий на грецкий. Перо! Даша с её царапиной на лице в твоей постельке, а так, чуть подальше, плотно затворенная крошечная дверь, спрятанная от чужого взгляда, но теперь явственно видимая тебе.
Хотелось спать, хотелось видеть сон о Норре и о падающей Звезде. Он наверняка тебе ещё приснится в это раннее утро, Лизонька, нужно только положить голову на подушку и сладко заснуть! Но кажется, пора было уже вставать. Или твёрдо решать – не ходить в школу и всё!
…Только вот мачеха вряд ли поймет это решение. И потом, ты ведь должна найти мел. Впрочем, если это твоя судьба, Мел и так разыщет свою Хозяйку сам…

Дом. Родной дом. И чужой дом.
Он хотел ей что-то сказать. Он напевал стылым ветром в коридорах, что кем-то, когда-то, зачем-то был заколдован. Что-то ужасное случилось в нём много-много лет назад, из-за чего он… заболел. Да, Лиза воспринимала это проклятье, это чёрное колдовство, как прилипчивую хворь, заразу, способную распространяться, наверное, на тех, кто долго находится в этом доме и подвержен этому колдовству, лишён иммунитета. Даже она, Лиза, может этим однажды заболеть! Зараза… инфекция в него проникла. Кто-то постарался всё сгубить. И это наверняка было как-то связано с Норром, она это чувствовала. Не просто так к ней явились Пифия с Ареем и завели разговор о волшебной стране. Может, кто-то оттуда, владеющий злыми чарами, проклял мамин дом? Кто знает… Он, кажется, хотел рассказать, но не договорил.
Девочка даже не задумывалась в эти мгновения, почему её не удивляет, что она слышит Дом. Понимает, что хочет ей сказать её кукла. Знает, что не так с лестницей и коридором. Эти Знания – они откуда-то пришли, они теперь были с ней. Возможно, позже она задумается над этим, поразмыслит хорошенько, но сейчас точно не было ни времени, ни желания разбираться в вопросах существования чудес. Лиза просто верила, что с ней это происходит. Это не мог быть сон. Иначе… иначе всё будет очень плохо.
Наверное.
Или нет? Ведь если это сон, то никакого пророчества, предсказывающего гибель дяди, не было. Хотя, бывают вещие сны…

Она смело бежала по этой коварной лестнице – не забывая только под ноги смотреть и покрепче за перила держаться, чтобы схватиться за них, если ветхое дерево треснет под ногой и нога провалится в подпол. Лиза бежала и слушала, что ей хочет сказать Дом. Она с ним не говорила, не перебивала, но отвечала взаимностью. Все её мысли и чувства были на это направлены – Дом должен это почувствовать. Она хотела помочь. Своему дому, дядиному дому, и тётиному тоже, и кузенов.
«Не бойся! – пришла вдруг первая мысль, когда Дом испуганно затих, ударенный ветвями злых деревьев. – Я с тобой! Я тебя не оставлю!»
Нельзя оставлять друга в беде, а этот дом – он, без сомнения, был Лизоньке настоящим Другом. Он согревал её в студёные морозы. Старался, как мог. Прятал от чужих глаз, когда ей хотелось побыть немного в уединении. Пусть он порой был жесток, но в этом была не его вина. О-о, они с этим домом были давними друзьями. И тётя, вселившаяся сюда после замужества с дядей, не могла помешать этой дружбе, соединённой духовными узами с мамой, жившей здесь задолго до неё, проведшей в этом доме своё детство. Дом помнил малютку Натали. Теперь он оберегал Лиззи, её дочку. Как сердитый дедушка, дождавшийся долгожданной внучки. Пусть он и ворчит, и говорит с ней гневливо, но сердце не обманешь – оно чувствует, что дедушка тебя любит. Добрый, ворчливый, старый и родной Дом, помнящий маму…
Но эти деревья… с ними что-то не так! И нет, нельзя желать им смерти. Тут нужно что-то другое придумать. Они наверняка тоже заражены, как и лестница, как и сам дом. Больные деревья… А вдруг их ещё можно вылечить? Хотя бы волшебством! Зажечь спичку и загадать, чтобы болезнь ушла?

- Не надо меня пугать! Я сама испугаюсь!
Так говорила одна Лизина подруга из гимназии, не в меру пугливая девочка, но сердившаяся, когда её пугали специально, чтобы увидеть её испуг. Сейчас эти слова были очень кстати, и Лизонька их повторила раз, другой, третий, пока бежала назад в свою комнату. Всё тихо да шёпотом, боясь нарушить своим звонким голосом многолетний покой этих стен. Но эти простые вроде бы, незатейливые фразы бодрили, придавали сил, от них делалось спокойнее. Казалось, будто её нарочно пугают, а значит, что ничего страшного и угрожающего на самом деле нет. Просто кому-то страстно хочется попугать одну жительницу этого дома, которая вмешивается в чьи-то чужие планы.
Ну и пусть пугает. Лиза – отважна! Из той породы людей, про которых можно сказать: «я не трус, но я боюсь!» Бояться – правильно. Страх – это естественный механизм защиты, оберегающий от всевозможных жизненных опасностей. Не будь страха – люди бы гибли за просто так, бесстрашно совершая необдуманные поступки. Страх сдерживает и оберегает, контролирует… Вот когда его становится слишком много, он обрастает плотью и обретает реальные формы, превращается в панику – это уже неправильно. Всего должно быть в меру. И страха тоже – не много, но и не мало. Лиза не паниковала – она просто боялась тех опасностей, которые действительно могут причинить вред.
Дверца в комнату со скрипом отворилась, и дрожащая от стылого холода девочка вбежала внутрь, закрывая за собой волшебную дверку. Оглянулась быстро назад, на эту сказочную дверь, огляделась вокруг в комнате. Ох-хо-хо, так хотелось согреться в постельке. Но сначала – растопить замёрзший камин, иначе от холода она не уснёт. Или уснёт и простынет во сне.
- Даша, подожди, я сейчас… - шепнула Лиза, оставив куколку на кровати, заботливо прикрыв вторым покрывалом. Перо, орешек и коробок со спичками положила на стол. И бросилась к камину, принялась разжигать остывший огонь, щедро заправляя его дровами…

Знать бы, с каким Врагом собиралась встретиться Пифия. Возможно, Лизе стоило остаться и помочь Провидице и Арею? Но они её решительно прогоняли прочь. Оба, что немаловажно. Ведь они постоянно спорили друг с другом, грызлись за каждое сказанное Пифией слово, а тут – пожалуйста! – сошлись в том, что девочке надо уходить. Вот она и ушла, напуганная этим их обоюдным напутствием. Стра-а-ашно, когда оба – и Арей, и Пифия – в чём-то сходятся единогласно.
Но она обязательно вернётся. И поможет им. И спасёт своего дядю. И…
Звезда…
Мама любила рассказывать про тот чудесный звездопад…
Лиза вспомнила про маму и тут же крепко уснула, согретая тёплым одеялом и разогревшим комнату камином. Даша, по обычаю, лежала рядышком, но не слишком близко, чтобы её большая подружка во сне случайно не повредила куколку. Всё же она иногда ворочалась.
- Да, Дашенька, обязательно расколдуем… мы ему поможем, не волнуйся… всё будет хорошо… - сонно шептала девочка, и на заалевших от тепла губах появилась улыбка, с которой она и уснула…

* * *

Ей снилась падающая звезда. Упавшая от большой любви. Такой большой, что она не могла усидеть на небе. Кого же она так сильно любила? Может быть, свою маму? Или речь о другой любви?..
- Ах, это прекрасно… - уже будучи во сне, шептала Лиза, рассматривая маршрут Звезды на небе. Путь, который она проделывала, оставляя за собой след, похожий на ослепительный хвост кометы. Соединяя два мира и, может быть, два сердца. Две души. Воедино. Две половинки одного целого…
Лиза стояла под огненным дождём, запрокинув голову вверх и протягивая руки к небу, которое, казалось, падает вместе со звёздами. С метеоритами этими, извечными звёздными странниками. И это не было страшно. Это было… захватывающе! Сердце в груди сжималось от тёплой боли, стоило только подумать, свидетелем какого величественного события она была. Это зрелище завораживало. Словно бы небеса готовы были рухнуть на землю… нет, поцеловаться с ней. Вот чего они хотели на самом деле. И забрать во время поцелуя лишних звёздных жителей, чей путь уже закончен на Земле. Вернуть их в Бесконечность. В Вечность. Чтобы однажды, снова, когда они будут готовы пойти на новое воплощение, отринув бесконечность ради любви, отпустить их. Проводить с добрым напутствием.
Ведь Небеса – это их Дом. Небесный дом. Такой же близкий и родной, заботливый и ворчливый дедушка, каким был дядин… и мамин дом для Лизы.
А может, в Нём есть частичка Небес? Точно так же, как в Ней жила Звезда…

* * *

Глаза открылись нехотя, сами собой, против воли едва пробудившейся от чудесного сна девочки. Снова закрылись, не желая терять чудо сна, но что-то заставило Лизу их опять раскрыть, на этот раз шире.
Перо! Она увидела это большое, почти павлинье перо, лежащее на столике! И рядом с ним покоился довольно крупный орех, похожий на грецкий. Это был не сон!!!
Лиза резко вскочила, сев в постели, и в этот момент поняла, что окончательно вспугнула сон. Удивление было так велико, что она проснулась и теперь уже вряд ли смогла бы снова уснуть. Она перевела взгляд на неприметную, маленькую дверцу и радостно улыбнулась. Счастливо прямо-таки!
- Это был не сон… - прошептала она, прижав ладошки к возбуждённо запылавшим щекам. Было всё ещё холодно поутру, без обогрева-то, но от разлившейся по телу радости Лизоньке вдруг стало жарко.
Она вскочила с кровати и подбежала к дверце. А что там, за ней, сейчас, в эту утреннюю пору? Не в волшебный Тринадцатый Час. Поколебавшись немного, Лиза попробовала её открыть, чтобы осторожно заглянуть в коридор. Там ли он всё ещё? Но идти туда она не станет. О нет. Сейчас побоится… Если только он там.
Да и… время было собираться в гимназию. Кажется, она проспала завтрак. Неужели её сегодня отправят в школу голодной?
- Между прочим, сытый организм лучше впитывает знания, - наставительно сказала девочка дверному павлину, почему-то предпочтя в собеседники его, а не Дашу. И шутливо показала ему язык.

Мел… волшебный мел…
Как мало она о нём успела узнать. И непонятно, где и как она его получит. И когда именно Днём придёт Арей, неизвестно. И в каком обличье? Ведь днём у него другое лицо, если верить Пифии. Пифия… Лиза провела ладонью по её перу, желая убедиться, что оно настоящее, затем наклонилась и слегка прижалась к нему носом, вбирая в себя коричный запах. Чудесный аромат…
В любом случае, отсиживаться здесь было глупой затеей. Лизавета не хотела лишний раз злить тётушку. Она не просто не одобрит – она её непременно накажет. Оставив без еды на весь день, очень даже может быть.
- Кто не учится – тот не ест, - так и звучал в ушах её противный голос. Нормальный голос-то на самом деле, красивый даже, но яд его сильно портил.
И Лиза торопливо засобиралась. Для начала надо было застелить кровать и, как можно тщательнее разгладив складочки на платье, бегом бежать в ванную, чтобы умыться после сна да расчесать свои растрепавшиеся и взлохмаченные волосы.
Ах да, и не забыть опустить в карман орешек!

А за Дашей она вернётся позже, перед выходом. Пусть поспит ещё немного подруга.

Такие сны случаются под утро, они приходят словно воспоминание о былом, словно некая жизнь которая была прожита, которая ушла, но о которой ещё сохранилась добрая память. Так желтые листья шуршат! Восхитительно охристые, пахнущие лесной хвоёй до одурения опавшие листья – память прошлых, отцветших, отзвеневших лет.
Небо полыхало фиолетовым, красным, темно-синим цветом. Звезда падала, звезда неслась. А ты стояла Лиза раскинув руки в стороны, видела как метеориты, звёздные эти скитальцы протягиваются к тебе – сотни, сотни, сотни сверкающих нитей! Ты зачёрпывала серебряные звезды словно снег и этот радужный снег с тихим, мелодичным шуршанием пересыпался в твоих руках.
Звезда, упавшая ради любви. Она увеличивалась, становилась всё больше, закрывала собой целый свет. А потом в твоей груди проросло блаженство, радость, осознание самой себя. Ты была Звездой которая неслась к Земле, и ты была девочкой Лизой любующейся на звезду, тёмный. Сумеречный Петроград опасливо застыл, а потом его снулый, его бесконечно унылый дождь вдруг сделался золотым.
Это был добрый сон, после такого сна просыпаешься с восхищением. После такого сна немедленно хочется заснуть снова, чтобы продлить Чудо. Чтобы ощутить это счастье полёта – без крыльев, но полёта, ведь звёзды тоже умеют летать! Им дан один полёт в жизни – путь в одну сторону. Только туда! И без возвращения обратно.
…А может, люди всё же возвращаются в этот Небесный Дом. Кто знает? И снова обращаются светилами, прежде, прожив долгую тусклую жизнь. Или даже в тусклой жизни они умеют быть звёздами, напонять - и даже под покровом беспросветно серых туч, продолжают сверкать?
Странные мысли. Но Древний бы сумел тебя понять. Он открыл Норр, создал Законы, неизвестный тебе забытый Древний – «Всё на свете возвращается домой, Лиза.» Мог бы он наверное тебе сказать.
Древний. О котором ты ничего не знала.
Хотелось угреться в постельке как в гнезде, свернуться горячим клубочком и поспать. Но уже стучался день, стучалось блёклое солнце – то самое невидимое за пологом черных курчавых туч, где-то очень-очень далеко ползущее себе в вышине ленивое солнце. Проливающееся на землю ржавой своей капелью. Камин уже почти потух и в постели сделалось холодновато, под одеялом конечно уют, а вот кончик носа начал замерзать.

Улыбались ангелочки со стен, игрались гирляндами цветов скользя по воздуху в смешных своих, полупрозрачных вуалях. Ох уж это отгремевшее, опьяневшее от шампанского давнее время: тогда было модно пить кофей в своей богатой постели и подражать всему французскому, ходить в широких креналинах, а спать в чепцах. Одна из твоих дальних родственниц велела добавить особняку шика. Она велела обновить старый дом, она велела его омолодить.
И начался тогда ремонт. Украсили комнаты в стиле французского замка – всеми этими розами, витыми павлинами, золотом, сладкими парящими ангелами да росписью нарочито идиллических, голубых небес. И мебель принесли. И затейливые клетки с попугаями. И мелких собачек рассадили на пышных крелислицах. И кружились в танцах, и смеялись громко, и падали в подушки забывая обо всём. Пьяные, от своего пьяного счастья.
И взлетали вверх белые, скромные, такие модные и дорогие в то время апельсиновые цветы. Как снег, как падающие звезды – заполняли собой комнату!
Флёрдоранж. Богатый южный аромат, огнисто рыжий словно роскошные апельсины. Властный аромат. Fleurs d’orange
А Дом, одинокий на ветру дом, перекореженный, перестроенный, слишком красивый, слишком хмельной. Дом стонал по дождем и что-то зрело на плохой лестнице. А потом что-то случилось, должно быть твоя тетя знала или кто-то из прислуги…
Дрожащая твоя рука открыла дверь, Лиза – за ней обнаружился кирпич, плотная коричневая стена. Ни коридора, ни прохода. Лишь препятствие. Лишь тиш-ш-шина.

Ну да… ведь этот дворик уже давным давно забыли, впрочем, кто-то из обслуги должен был про него знать – хозяйственный, замурованный дворик, заваленый рухлядью да гнилой, рассыпающейся под дождём трухой.
Жуткое кирпичное молчание. Маленькая, опасливо замурованная дверь. Чадными столбами ползёт за окнами жирный дым – то дыхание фабрик и мануфактур, дождь полосует стекло, а скверные деревья дрожат на ветру. Или не на ветру. Быть может они дрожат сами по себе, подцепив какую-то злую болезнь.
И мнится сейчас, будто бы там, за кирпичной стеной что-то происходит: лениво колышется тьма, завиваясь густыми чернильными спиралями, ползет как болезнь, распространяясь по лестнице, забираясь на чердак… в маленькую серую комнатку где-то на мансардном этаже. Запертую комнатку, которую нужно (а нужно ли?) отпереть.

Вдруг робкий стук в дверь. Ухх! Само собой это не Арей.

- Элизабет, душенька моя, вы проснулись? - голос принадлежал Анне-Гретхен, полунемке русского происхождения которой сейчас, в годы этой чёрной войны когда Петербург был переименован в Петроград, ой как не сладко жилось. – У вашей тети снова болит голова. Новости с фронта ужасны, поистине ужасны! Она не может сегодня выпустить Андрея одного, милая моя, она просит вас его проводить до гимназии! Что мне ей следует сказать? Вы уже встали?

Брата Андрея! ПРОВОДИТЬ. Того самого Андрейку невозможного хулигана и шутника Андрэ. Это он подложил тебе кнопку на стул, Лиззи. И это он предложил пожать ему руку измазанную в клее и напихал в твою обувь песка. А если бы, не дай Боже, вдруг обнаружил Дашу одну - даже страшно представить, что сотворил бы с ней этот невыносимый малолетний бандит.
Не то чтобы он был совсем плохой. Но он был шальной, бедовый, гроза учителей! Его ставили на горох и пороли, одевали шапку с надписью «дурак», а он всё равно продолжал бедокурить. Тебя Андрей не любил, но не любил кажется из-за тёти. Впрочем, в последнее время отношения потеплели. Словно бы горе тётушки растопило его сердце и как ни странно, он перестал так уж сильно тебя травить.
Впрочем, всё равно надоедал: мог подсыпать в суп перца, а однажды прибил твою обувь к порогу и до слёз хохотал.
Сводный братец Андрейка. Отвести его в школу или отказать? Любой знающий Андрея сказал без лишних заминок – ДА КОНЕЧНО ОТКАЗАТЬ!
Мягкое достойное перо слегка успокаивало – оно было как павлинье, только шире, ярче, многоцветнее, красивей. Провидица для чего-то тебе его подарила, значит что-то оно умело. Крыло, чтобы летать? Или им следовало что-то написать, широким этим пахнущим корицей пером?

Орешек, что походил на грецкий преспокойненько себе лежал на прикроватном столике. Он привлекал к себе внимание, он знал - если ты не съешь орешек до наступления ночи, этот иномировой пришелец обратится в пыль. Ты возьмёшь его с собой в карман, Лиззабэт, но вот станешь ли есть?

Конечно, продолжают сверкать! Люди-Звёзды. Но, увы, далеко не все. Такие, как Лиза, может быть. Люди добрые, не теряющие своей доброты под гнетом обстоятельств. Сколько бы ни терзала их судьба, как бы ни кидало по жизни, они никогда не изменят своей доброте, потому что она у них в душе. Она Сверкает, и иногда её Свет способен пронзить чёрные тучи и осветить землю и тех, кто так нуждается в этом свете.
Странные мысли. Странные Знания приходили в голову девочке. Ведь ничего этого она сама не знала. Ничего не рассказывали ей Пифия с Ареем про Древнего, кроме упоминания о нём. И уж точно никто не говорил про запертую комнатку наверху. На мансардном этаже. Должно быть, сам дом поделился с Лизой этой информацией. И он хотел, чтобы она отперла эту серую комнатку. Зачем? Для чего? Почему он хотел показать ей свои тайны?
Жу-утенькая история. Что она там увидит? Чьи скелеты в шкафу там спрятаны?.. Ох, хоть бы не буквально… Но до чего же любопытно!

Прохода во дворик, этого длиннющего неприятного коридора с ужасной скрипучей лестницей в конце, не было. Он был замурован кирпичом. Лиза огляделась, зачем-то поискав в комнатке что-нибудь тяжёлое, чем можно было бы ударить по кирпичной стене и пробить в ней отверстие. Потом уже проще будет разобрать. И так ей этого страстно хотелось, что даже всерьёз примеряла на глаз, получится ли, скажем, разбить стену, ударив по ней тяжёлым стулом. Наверное, нет. Глухой кирпич должен выдерживать такие удары. Тут нужно что-нибудь потяжелей, поувесистей…
Ох, интересно, кто бы мог рассказать ей про Дом и его историю. Не тётя, это уж точно. То есть, она могла бы, ведь наверняка знала часть истории со своего появления здесь. Но спрашивать тётю Лиза не стала бы ни за что. Она знала, что ответа не получит, ещё и может разгневать вечно недовольную всем женщину.
А вот прислуга… кто-то из пожилой прислуги, кто жил здесь раньше, ещё до тёти. Кто бы это мог быть? Анна-Гретхен? С ней можно было говорить, эта наполовину немка была довольно добра к сироте, удочерённой дядей и тётей. И на её расспросы, наверное, ответит. Да, можно попробовать с ней поговорить. А может, ещё кто-то? Лизонька перебрала в уме всех слуг, что были в доме. Следовало выбирать из уже немолодых.

Анна-Гретхен была легка на помине. Она негромко постучала в дверь. Вежливо так, по-доброму. Правда, уже после того, как Лиза сбегала умыться и причесаться, и вернулась за Дашей, чтобы взять её с собой в гимназию. Девочка была готова выходить из комнаты к завтраку или, если опоздала, то сразу собираться на улицу. Она была умыта, расчёсана, оставалось лишь переодеться в форму, но это уже не здесь, а перед выходом. Поэтому подбежала к двери и открыла, встретившись лицом к лицу с пожилой женщиной. От принесённых новостей на лице Елизаветы обозначилась явная тревога. И дело не в просьбе тёти про Андрейку. Другое зацепило Лизу гораздо больше, просто таки раня в сердце.
- Доброго утра… - начала она и осеклась, подумав, что оно не может быть добрым с такими вестями. Глаза расширились в дурном предчувствии. – А что за новости, Анна-Гретхен?
Большие глаза просяще смотрели на немку: расскажи, ну пожалуйста, расскажи всё без утайки! Неужели про дядю?..

Вопрос про Андрейку временно завис в воздухе. Но ответ Лизы был очевиден. Как бы ни был ей противен несносный мальчишка, сердобольная девочка не могла отказать в просьбе страдающей мигренями тётке. А уж со сводным братом она как-нибудь попробует поладить. Может, сегодня, в свете плохих новостей, он не будет себя дурно вести…
Ага! Надейся, Лиза! Да скорее, наоборот, раздражённый событиями Андрэ намного опаснее, чем Андрейка в хорошем расположении духа.
- Я уже иду, ага, - робко сказала Лиззи и удручённо уточнила. – А завтрак я, наверное, пропустила?
Немного подумав, всё же кивнула, терзаемая и разрываемая прямо-таки сомнениями, но делать было нечего. По-другому она бы просто не смогла поступить.
- Конечно, отведу. Так и передай тётушке, вместе с пожеланиями доброго здоровья.
Ой-ой! Но тогда нужно было поспешить! Ведь Лиза скорее всего, отводя Андрейку, опоздает к началу занятий в своей собственной гимназии. И ей наверняка достанется от строгих учителей. Или…
- А можешь попросить тётю написать объяснительную записку для моих учителей о причине опоздания? – решилась она, выдохнув просьбу одним залпом. – Или я сама напишу, а тёте только подпись останется поставить, - предложила добрая девочка, помня о недомогании тётушки.

А может быть, это и вправду был Он? Твой ветреный, твой древний, твой измокший под сырыми дождями Дом, желающий рассказать свою тайну одной живой девочке – маленькой пичуге, запертой среди этих сырых стен, словно бы в клетку? Только Дом – живой и это не клетка, это твоя настоящая обитель Лиза! Раньше твоей мамы родное гнездо, а теперь твоё. И это твоя тайна. Твоя настоящая суровая ноша. Быть может, мама не смогла разгадать опасную тайну в своём в детстве, не успела, слишком рано повзрослев? Увлекшись взрослым сиюмитнум миром, улетела куда-то на другой огонь, не на огонь Звезды.
...Или это тоже была Звезда? Потому что мама влюбилась и повзрослела, и дала жизнь тебе. Так уж суждено ей было.
И не суждено ей было расколдовать дом.
А комнатка жила. Комнатка ожидала, комнатка под мансардой очень и очень долго верила, что однажды ее кто-то расколдует: поднимется по крутой скрипучей лестнице в этой особой, пыльной-серебристой тишине, пройдет по длинной кишке нездорового коридора наверх, в маленькую запертую комнатку.
Комнатку, которая была как-то связана с проклятьем Дома и может быть, с проклятьем твоей семьи? Ведь родители погибли слишком рано, погиб и дядя на войне… Но если верить Пифии, его ещё можно спасти. Спасти маму и папу? Пифия про это не говорила, но ведь в мире волшебства, в мире где падают звезды, в мире где существовал какой-то добрый могучий Древний – в этом мире, наверное возможно всё.
Впрочем, про маму и папу Пифия не говорила. Она говорила про мел, про дядю… про твою маму помнил сам Дом. Он знал её, припоминал лёгкие детские ножки. Скучал, когда оголенные деревья хлестали его исстрадавшиеся камни. Дом хотел вернуть маму, но чтобы её вернуть, необходимо прогнать болезнь – тёмную болезнь поразившую вашу семью. Как плесень, как горечь, как полумгла поразила стены этого Большого, очень-очень старого обиталища.

За окном шел дождь, высокие фабричные трубы на горизонте выбрасывали из своих глоток жирный чадный дым. Капли дождя разбивались о мутные стекла - прислуги осталось мало, мыли окна теперь совсем редко, пожалуй, в этих грязноватых стёклах война ощущалась сильнее всего.
Грязное небо, остро напоминающее тряпку под ногами, осыпалось неуверенными снежинками - долетая до земли, белые робкие хлопья эти обращались сыростью. Красиво! Красиво бы было, если бы эти маленькие звезды долетали до земли, если бы могли укрыть город одеялом, дав отдых глазам от черноты.
«А может, зажечь спичку, Лиззи? Пожелать людям настоящего снегопада! – могла бы сказать Даша, ведь её часто осеняли неожиданные мысли. – Этот пошлый чад заводских труб так утомляет, немного зимы не помешало бы этому старомодному, прокисшему в своей усталости военному городу»

Увы. Стул едва ли мог сгодиться для того, чтобы разбить кирпичную преграду на двери. Кирпич выглядел вполне уверенно, это тебе не капризный павлин, Лиззи!
Кирпич услаждался собственной спесью: попробуй-ка разбей его, когда он такой гордый и великолепный, изготовлен на мануфактуре в более качественные времена – изготовлен на века, не на день. Вон даже один клейменный имеется – подковка и фамилия «РобенЪ».
Лучше уж обратиться к живым людям, а не к этому бездушному кирпичу, коему не ведома жалость. Живые люди могли приоткрыть тайну закрытого крыла, и тринадцатый час снова откроет запретный коридор.
Помимо Анны Гретхен, в доме жила беременная молодуха Марья с мужем Иваном. Жил старик Васильич, он правда любил выпить, но что-то мог знать: конечно, если повезет найти его трезвым, обычно он уже с утра пораньше с зеленым Змием водит дружбу.
Дальше. Добродушная полненькая кухарка Инга со следами оспы на лице… вряд ли, хотя вообще-то она довольно сильно любит сплетни… Жаль, стариков в доме почти не осталось, правда Иоанна ещё была – нечто вроде экономки и главной ключницы дома. Только Ионна была сурова – напоминала ведьму. Старая дева в накрахмаленном, дико устаревшем платье в пол, а над тонкими злыми губами, щёточка женских усов пробивается. Угу.
Красотке Иоанне было от сорока и до… Трудно угадать, сколько именно лет этой ключнице, но Иоанна знала о доме всё. Только попробуй подступись к ней – незамужняя, жёсткая, постаревшая. Та ещё особа!

Где-то далеко противно взвыл заводской гудок.

- Говорят, на фронте применили отравляющие газы, сегодня они накрыли окраину Петрограда. Это впервые, милая! Говорят, есть новое изобретение, противногазы… или что-то в этом роде. По радио передают сводки о жертвах, о-о-ох. Ваша тётя приказала разбить этот полоумный ящик. Знаете, я думаю это самое правильное решение нынешнего утра! – Анна Гретхен тяжело вздохнула. – Я, конечно, попрошу ее написать вам записку, но вы же знаете… у Софьи Эдгаровны редко случается положительное настроение, особенно, когда у нее головные боли.
Ну да. У тётушки Софи всегда что-нибудь болело: голова, спина, сердце, желудок, она мучилась от болей в ногах и от проклятых болей в печени. От болей зубных и от болей в суставах. Велела закрывать форточки, пресекая малейший сквозняк. Тётушка принимала сотни пилюль и целительных настоек, чтобы не оставаться здоровой, любимым же её высказыванием было: «Ах, ты хочешь разбить мне сердце! Свести меня в гроб, при моём шатком здоровье! Ах, никому нет дела до моей печени… я никому здесь не нужна и вы вознамерелись свести меня в могилу!»
Но в гроб тётушка не сходила. Обладала отменным аппетитом и пышной фигурой, правда, в последние месяцы всё же сдала…
Итак, Лиза, тебе надо было идти на завтрак. Или поговорить прежде с прислугой, понядеявшись на тётушкину доброту. Но когда у нее мигрени... Анна-Гретхен отправилась сообщать про Андрейку и твоё согласие.

- Фыр Фыр Фыр, михрени, омерфзительная вещь. Определенно. Фыр-фыр-фыр. Не фмотрите на меня, душенька, я ещё не фоплотился до конца, и нахожусь в ужасном положении тени.
О да! Это и в самом деле была Тень на стене заговорившая с тобой. Тень, напоминающая кролика...
- Зеленый король нафылает проклятый туман. Фыр-фыр-фыр, я прифёл чтобы фас защитить. Немедленно идите к тетушке и поклонитесь ей как следует, будьте хорофей девочкой и я дам вам одну сладкую конфету! Шфрослых следует уважать, вот что я имею к вам, юнная барышня!

Определённо, Дом ХОТЕЛ, чтобы Лиза расколдовала эту комнатку в мансарде. Может быть, она была только игрой воображения одной богатой на фантазию девочки, а может, всё это волшебство существовало на самом деле и она вправду слышала, что ей рассказывал Дом. Так или иначе, она должна её найти, если только эта комната существует. Но сначала навести о ней справки. Да, у кого-то из прислуги, только не у Иоанны, которую Лиззи боялась чуть ли не больше, чем свою тётушку. Очень уж страшные усы у неё были. Они её портили. Внешне и внутренне. Губили всю красоту - и женскую, и человеческую. Злая была ключница, не стоит с ней разговаривать.
Интересно, а что про Дом успела узнать мама? Знала ли она все его тайны? Говорила ли с ней Пифия? Ах, надо будет расспросить птицедеву при следующей встрече! Или Арея. От этой мысли Лиза взволнованно положила руки напротив сердца, часто забившегося в желании узнать больше о самом дорогом для этого сердечка человеке. Не думала девочка о том, чтобы воскресить родителей. Слишком уж много времени прошло с их смерти. Вот если бы она могла отправиться в прошлое и предупредить их... чтобы они покинули их дом, когда начнётся бомбёжка, и укрылись где-нибудь в надёжном месте. Это могло бы всё изменить. Но способно ли на это волшебство Пифии? Чудесные спички не помогали...

За окном рождались снежинки, только жизнь их была слишком короткой. Короче, чем у бабочки-однодневки. Они падали с небес вместе с каплями дождя и таяли, не долетая до земли. Умирали сырой и мокрой смертью. Это было красиво, но куда красивее стало бы, если бы белые пушинки украсили город настоящим снегом.
Как в том дворе. Её дворе. Где она кружилась под снегопадом.
- Ах, не думаю, Даша, что нам стоит переводить спичечное волшебство на снегопад, - вздохнула девочка, не обращая внимания на то, что, кажется, говорит вслух со своей куклой. Это не то, чтобы было что-то такое уж странное. Все девочки общаются со своими куклами. Только ведь Лизе уже четырнадцать лет. Андрейка увидит - засмеёт. Эх... - Нет-нет. Снегопад - он, конечно, поднимет всем настроение, но спичек осталось так мало, а желаний у людей так много, и среди них есть намного более важные, чем увидеть снег. Хотя что-то в этом есть, ты права. Если бы только пошёл настоящий снег...
Несмотря на возражения, Лизоньке в голову прочно засели Дашины слова. А может, и правда? Одна спичка - взамен на улыбки всего города. Может, даже ключница Иоанна оттает.

Мечтай...

- Отравляющие газы?!.. - ужаснулась она, большими испуганными глазами глядя на Анну-Гретхен.
Воистину, ужасное оружие! Будто им обычных бомб было мало, теперь ещё и отравлять вздумали тех, кто в бомбёжке выжил. Но хотя бы не про дядю известия. От сердца отлегло, только неприятный осадок остался. Ведь новости были жуткие. Не мудрено, что тётя слегла от таких вестей. Ей и от простого чиха дурно становилось, а тут - отравляющие газы!
- Ах, не надо! - Лиза ухватила женщину за руку, останавливая, когда та уже развернулась, чтобы уходить докладывать об ответе падчерицы мачехе. - Не говори ей про записку. Я сама к ней зайду о здоровье осведомиться и попрошу написать.
Не хотела добрая девочка, чтобы из-за её прихоти тётя сердилась на добродушную Анну-Гретхен. Пусть уж лучше на неё ворчит.

На завтрак она всё-таки не опоздала. К добру это или нет, но в столовой не будет тётушки. Наверное, всё же не к добру. При матери Андрейка не позволял себе лишнего и мог со стороны казаться эталоном послушания, примером для подражания и вообще золотым ребёнком. Но стоило ей выйти или даже просто отвернуться... Вот прислуги он не боялся. Это скорее прислуга его боялась. И редко когда на него жаловалась. Даже не потому, что слуги боялись накликать на себя гнев Софьи Эдгаровны. Просто Андрюше всё сходило с рук. Любая шалость прощалась. В лучшем случае тётя говорила ему больше так не делать, мол, что за детские шалости, он же уже взрослый мальчик. И тут же об этом забывала. Ах да, тётя же ещё и на память жаловалась. Склероз у неё был, если ей верить. Всё от частых мигреней.
- А-ай!.. - удивлённо потянула девочка, и вправду уставившись на тень на стене, почему-то похожую на кролика. Неприлично даже как-то, невежливо вперив в неё свой полуиспуганный-полулюбопытный взгляд. И невольно оглянулась. Не шутит ли над ней Андрейка, показывая тени пальцами? Но нет. Анна-Гретхен ушла, и в комнате больше никого не было. - П-простите... - смутилась Лиза отчего-то. А потом затараторила, закидала вопросами странную тень. - А вы кто? Меня зовут Лиза. Вас Пифия прислала? А кто такой этот зелёный король и что за туман он насылает? А почему у вас уши длинные?

Однако, благоразумная, воспитанная и послушная девочка поступила так, как ей советовала тень, и сразу после этого короткого разговора с ней отправилась на завтрак, собираясь зайти к тётушке и пожелать ей доброго здоровья, ну а заодно и про записку попросить.
- Я только что разговаривала с тенью на стене? - шёпотом спросила Лиззи у своей подружки, с которой вместе они вышли из комнаты. - Наверное, я сошла с ума...
Времени узнавать про Дом и его историю у Лизы уже не было, так что интересный разговор с кем-то из слуг откладывался до самого вечера. Уж точно не удастся поговорить с Васильичем, он наверняка будет пьян. И как только тётя Софи его терпит?

В доме царил холод, он властвовал и наполнял его, холод пропитал кости дома и его старинные камни, проеденные плесенью стропила, шелк стен. Холод чувствовался в каждом движении, Лиза, он забирался под одежду, терзая более всего Дашу. Хрупкую эту куколку умеющую мерзнуть сильнее людей. Даша дрожала сохраняя молчание своё, Даша улыбалась наперекор всему.
Воистину холодное утро! Утро, пахнущее гарью и недоброй суетой, утро, прибитое к небосводу колодцами фабричных труб, туманное, распластавшееся в вышине утро, когда добрых вестей не существует в целом мире. Когда неясная печальная тоска давит на сердце, а с фронта приходят злые сводки. Тётя права. Радио шумит слишком громко, радио говорит не доброе, зачем любить радио? Радио наполняет дом тенями!
Даже стук дождя не успокаивает в такое утро. Шум дождя надоедает, шум дождя навевает тоску. Нежилое крыло, нежилой дом.
Впрочем, тепла нет и внизу. Семья обеднела, паровое отопление едва ли могло прогреть даже нижний этаж. Здесь сумрачно. Бедно. Пожалуй, впервые видишь это так ясно, понимаешь это взрослеющим своим умом – как же обеднела ваша семья!

…Там наверху шелк помпезных цветочных обоев царит – истёршихся, старых, хранящих достоинство своё, как хранят старики память о своей молодости. Внизу же стены оклеены бумагой. Обои вспучились, испортились, поползли со стен утратив всякий лоск, даже эхо лоска, даже саму память о нём.
Как здесь сумрачно, Лиззи! Анна Гретхен шуршит своими юбками прямая как струна, в доме тихо, темно, старинные часы с маятником отбивают время: ток-ток-ток. Уставшие часы, уставшее время дома. Пыль. Ощущение сдавленности. Тебе повезло Лиза! Наверху хотя бы легко дышится…
Холод напирает снаружи, обнимает землю дождем, приоткрывая Петроградские виды сквозь посеревшие стекла. Подходишь к портьерам и чувствуешь как свербит в носу, уж слишком долго не стирали эту ткань. На улице суровые дома стоят, рыжая сталь крыш растёт себе в небо. И вдруг, трамвай! Динь-диньть-дилль волшебный звук врывается во вселенную печального дома, счастливый звук мирной жизни. Динь-дилль-динь!
А что если вам с Андрейкой поехать сегодня на трамвае? На первом электрическом трамвае, пущенном совсем недавно по новому маршруту в центре города.
- Пффф. Этому дому не хватает лоска, маленькая мифф! – Тень на стене приняла очертания кролика: искаженного кролика в цилиндре, в одной руке он держал часы на цепочке, а во второй… что там у него находилось во второй руке-лапе оставалось неясным.
«Зато это проясняет вопрос ушей, милая!» - могла бы заметить Даша.
- Фпрофите фафу тётю, не пофелает ли она отведать чаю с бергамотом, юная барышня. Фыр-фыр-фыр, я мафтер нотариально-договориальных мер! Похфалите бахрому на ее чепчике и спрофите про чай, тогда разгофор непременно фаладится. Я вам гарантирую это, миф-ф-ф. Фыр-фыр-фыр.
Жуткий кролик вдруг выбрался из стены, поглядел на свои часы с разбитым циферблатом и жутковато улыбнулся полным клыков ртом.
- Юная барыфня! У нас мало времени, я вам говорю. Сегодня днём вы найдете Мел и выберете меня своим другом. Пифия – душа ненадежная, а уж этот мерзкий фолк, фыр-фыр-фыр. Фам потребуется кто-то толковый. Такой как я!
Кроль дернул облезлыми ушами пропуская тебя вперед, Лизочка.

Комната тети утопала в тенях – отопление провели кое-как, потому здесь тоже было холодно, было сумрачно, а еще комната была забита самым разных хламом до верха. Сундуки и засохшие букеты цветов в потускневших вазах, паутина и выцветшие гардины, темные картины на стене и портрет дяди на журнальном столике. Сувенирная фигурка совы. Подсвечники с канделябрами.
Кровать тёти казалась огромным монстром нависающим над крохотной старушкой. Огромный чепчик скрывал маленькое похудевшее её лицо, что отливало зеленью. Тётушка Софья казалась глубокой старушкой, а ведь ей всего лишь около сорока лет на самом деле.

- Маленькая неблагодарная девочка, ты конечно желаешь, чтобы моя нервная система расшаталась в конец! - тётушка недовольно плеснула рукой, таким вот своеобразным способом желая тебе доброго утра. – О, Лисхен, впрочем не ты одна… - голос тети Софьи смягчился. – Вся домашняя прислуга ополчилась против меня. Анна-Гретхен, эта несносная немка меня ненавидит! Они включили этот проклятый радиоящик, они желают чтобы моё сердце лопнуло. Ох, послушай мой пульс, Лиссафет… бум-бум-бум, как страшно бьётся моё сердце… Триста ударов в минуту, а то и четыреста! Думаю, это грудная жаба, или грудная плесень или грудная змея.
Тётушка присела в своей постели.
- Ты думаешь он жив? – и снова откинулась на пышные подушки. – Ах, ты такая худая, Лисхен, ты хочешь довести меня своим измученным видом. Иди и поешь как следует, неблагодарная девочка! Знаю я твои мысли. Ты ведь хочешь, ты ведь прямо желаешь, чтобы все вокруг знали как злобная мачеха морит тебя голодом. Хочешь, чтобы каждый измарал моё имя: «Ах, эта Софи Алексейдревна ненавидит бедную сиротку»... Неблагодарное дитя! У меня совсем нет аппетита, ах, все про меня забыли. Меня желают замуровать здесь заживо! Посиди со мной, Лисхен. Нет, иди на кухню! Иди на кухню и разбей этот проклятый радиоящик. И скажи Андрею что он наказан, да, я знаю кто разбил стекло в заброшенном саду… знаю, кто устроил там невыносимый беспорядок, шум и гам сегодня ночью…
Голос тётушки вдруг сделался вполне себе бодрым.
- Попроси Анну Гретхен принести мне ещё немного брусничного пирога и немного поджаренных бутербродов с кофе. И пусть кофе будет со сливками, дитя! Иначе бедное моё давление поднимется, Лисавет. Попомни мои слова, если кофе будет без сливок я непременно отойду в лучший мир. Вы все меня доведёте!

Трамвай! Да! Чудесная мысль поехать с Андрейкой на трамвае. Лизоньке ведь нужно сначала своего братца двоюрного доставить в его гимназию, а затем в свою отправиться. На трамвае скорее доедут, наверное. Но вообще-то Лиза давно думала об этом. Хотела прокатиться на электрическом трамвае. Вот только хватит ли ей денег на билеты для себя и Андрейки? Кажется, они дорогие. Это чудо техники потребляет много дорогого топлива, и владельцы трамвайного депо должны выставлять высокие цены на проезд. Хочешь - не хочешь, им это приходится делать, чтобы не остаться в убытке.
А их семья - дядина и тётина, а теперь также и её, Лизина семья - сильно обеднела за последние годы. Странно, что раньше девочка этого не замечала. Наверное, согретая своими фантазиями, живущая в своём маленьком уютном мирке, отгородившись от всего остального большого мира плотными занавесками из розовых грёз, она не обращала внимания, как живётся людям в этом самом большом мире. Ветреном и холодном, неуютном для маленькой девочки, которой Лиза оставалась все эти долгие годы, проведённые здесь. А теперь она стала чуть взрослее, и зыбкая завеса из её детских мечтаний истончилась, просвечивалась и показывала то, что творится снаружи. Лиза новым взглядом смотрела на вещи и как никогда понимала, что многого не замечала вокруг до сих пор. Этот дом - он... был сильно запущен. Несмотря на имеющуюся прислугу, которая вроде как должна была следить за чистотой и порядком в нём. А не следила почему-то. Может, из-за капризов тётушки. А может, у неё не было денег платить слугам за уборку? Хватало только на сиюминутные и более важные потребности...

- Ему не хватает заботливых рук, которые бы убирались в нём с любовью, а не ради денег, - согласилась со странным кроликом Лизавета, оглядываясь вокруг. - Ах, положительно мне хочется самой этим заняться! Но тётушка будет против. Она совершенно точно меня отругает, даже если я заикнусь о том, что могла бы убираться в доме вместо прислуги. Скажет, что я её со свету хочу сжить. Что хочу всем, и даже слугам, показать, как она плохо ко мне относится, заставляя убираться в собственном доме, как служанку. Но я ведь правда могла бы... мне не трудно... я люблю этот дом! Здесь родилась моя мама...
Сердечко её дрогнуло от своих же слов, и в глазах резь почувствовала знакомую, когда хочется плакать. Но сдержалась Лиза, слёзы сейчас были лишними. Тем более, что она должна зайти к тёте. Софье Эдгаровне совсем не нужно видеть слёз падчерицы, ей и без того дурно. Лиза не должна огорчать её ещё больше.
- Чай с бахромой... ой, то есть, с бергамотом, - растерянно шептала девочка, выслушивая подсказки настенного кролика. Теперь было понятно, почему у него длинные уши. Ей послышалось или это ей Даша сказала? - Бахрома на чепчике и чай... Хорошо, я попробую. Благодарю вас за совет, - Лизонька сдержанно кивнула и сделала книксен, приличествующий случаю, когда фыркающие мастера нотариально-договориальных мер дают жизненные советы простым гимназисткам. Ой, надо же ещё в форму переодеться! Но это после завтрака. Это быстро. Одевание у Лизы никогда не отнимало много времени.
А вот когда это длинноухое чудо стало вылезать из стены, девочка в страхе отшатнулась, испуганно глядя на его жуткий рот, каких не бывает у кроликов. Кролики ведь не едят мясо! У них резцы, приспособленные для растительной пищи. Это был неправильный кролик. Такой же, как Пифия и Арей. Житель жутенького волшебного мира. Теперь понятно. Его не присылала Пифия. Он сам пришёл, чтобы третьим напроситься в друзья Лиззи. Будто ей мало было двоих кандидатов. Теперь ещё и о кролике думай...
- Я... я подумаю, - немного испуганно заверила его девочка, сопроводив это быстрым и немного нервенным кивком.
Она подумает. Но, по правде-то говоря, у Пифии пока больше всего было шансов на то, чтобы Лиза назвала её своим другом. Арей и кролик не обещали Лизе спасти её дядю...
- Как вас зовут, господин кролик? - спросила она напоследок, опасливо глядя на клыкастого грызуна.

Боже, и как тётя может здесь жить?! И почему слуги не убираются хотя бы в её комнате? Она им не разрешает? А главное... неужели Лиза только теперь заметила, насколько ужасны условия, в которых обитает родная, пусть и не по крови, ей женщина? Ну да, за одну ночь многое изменилось. Эта волшебная ночь истончила завесу, которую девочка когда-то давно возвела между собой и внешним миром. И сейчас она смотрела своими большими удивлёнными и грустными глазами на этот жуткий беспорядок в тётиной комнате. Да нет ничего удивительного, что она вечно болеет, постоянно находясь в этой пылищи, среди паутины и засохших цветов. О Боже, а их-то почему не выбрасывают?! А паутину почему не снимут?! Лиза почти что буквально схватилась за голову, осознавая весь этот ужас. Да по сравнению с запущенной комнатой тёти её собственная комнатка была просто Эдемскими садами!
Лиза остановилась перед женщиной, пожелав ей доброго утра и сделав книксен, и терпеливо выслушала все её причитания, слегка вжав голову в плечи, как провинившийся щенок. Она уже привыкла к этому и старалась не обижаться на тётю Софи. Поворчит-поворчит и успокоится. Может даже слово ласковое порой сказать, после чего тут же завалить его ворохом новых упрёков и раздражения своего, ставшего с некоторых пор верным и вечным её спутником. Возможно, с того дня, когда дядя отправился на фронт.
- Тётушка, не волнуйтесь так, вам следует беречь себя, - с искренним сочувствием в голосе сказала Лиззи, делая шаг ближе к тёте, словно бы желала обнять и поддержать эту сморщенную, иссохшую к своим сорока годам, ещё не старую, в общем-то, женщину, но имевшую весьма болезненный вид.
Девочка любила по-своему её, несмотря ни на какие бранные слова. Может, тётя это даже чувствовала, оттого по-своему заботилась о ней. Как знать, не нарочно ли её отправили жить в дальнее заброшенное крыло, чтобы подальше от пыли и запустения жилого крыла, этого рассадника болезней.
- Что вы, тётушка, вы не такая, - возразила она ей на слова про злобную мачеху, морящую её голодом. - Вы добрая и заботитесь обо мне. Как я могу думать о вас плохо? Ах, какая чудная бахрома на вашем чепчике! - воспользовалась Лиззи подсказкой кролика, постаравшись придать голосу лёгкости и весёлости. - Вам она так идёт. По-моему, это очень модно нынче.
Лизонька хотела было предложить тёте зеркало, да спохватилась и прикусила свой разговорившийся язычок. Не стоило тётушке смотреться в зеркало, ничего хорошего она там не увидит. Её лицо слишком осунулось, чтобы не замечать этого, любуясь чепчиком. Как бы ни замечательна была на нём бахрома.
- Он жив! - заверила её девочка уверенным голосом. - Я бы знала, случись что! Я очень хорошо это чувствую! - Лиза приложила ладони к сердцу, показывая, как сильно и горячо она чувствует родного дядю. - Вот увидите, он скоро вернётся и всё у нас наладится. А вы не хотели бы к его возвращению, чтобы я помогла вам прибраться в комнате? - она обвела её печальным взглядом. - Давайте я из цветов завядших гербарий для вас сделаю, украшу комнату, будет намного красивее, чем сейчас, - Лизонька была не глупой девочкой и понимала, что цветы эти тётя не выбрасывает, потому что они были подарены ей дядей. Хранит их как память о нём. А значит, нельзя их выбросить. Но можно ведь превратить их в гербарий и украсить ими комнату. - И паутину непременно надо убрать, и пыль протереть. Вы ведь всем этим дышите, тётушка! Вам нельзя с вашим здоровьем дышать пылью, боже упаси! Дозвольте мне позаботиться о вас, когда я вернусь из гимназии сегодня? Заняться вашей комнатой? Вы мне разрешите? Я очень хочу, чтобы вам дышалось свежей и легче.
Решилась всё-таки. Не испугалась гнева тёткиного.

Про Андрейку, бесчинствовавшего ночью в заброшенном саду, Лиза запомнила. Неужели он и правда что-то там разбил? Или это она с Пифией и Ареем так нашумели и напугали тётю? Ох, надо бы расспросить младшего братца. Может, он и не виноват ни в чём.
- Я поговорю об этом с Андрэ, - пообещала Лизавета. - Непременно поговорю. И передам Анне-Гретхен вашу просьбу. Но, тётя... может, вам лучше отведать чаю? Чёрного чаю с бергамотом? Желаете, я вам сама принесу чай с брусничным пирогом и бутербродами? Мне не трудно, я буду рада позаботиться о вас... И у меня к вам маленькая просьбочка. Совсем ма-аленькая. Я ведь буду отводить Андрэ в его гимназию и поэтому немного задержусь в свою. Давайте я напишу пояснительную записку своим учителям, что я опоздала по уважительным причинам, а вы в ней распишетесь? А то ведь меня непременно накажут за опоздание. Вы не против, тётушка? Один только росчерк поставить. Это не отнимет много сил и времени. А я вам чаю с бергамотом принесу. Он очень вкусный и полезный для здоровья, знаете ли. Вот увидите, вам сразу станет легче, и жаба грудная поутихнет.

И змея грудная тоже. Агась.

Увы, так бывает, Лиззи, когда человек хочет удержать прошлое в своих руках. Когда он окружает себя букетами, сувенирами, подписанными открытками и прогоркшими духами, когда он складывает в стопочки непрочитанные, оставленные давным-давно книги. И он уже конечно не хочет возвращаться к этим пыльным страницам, но и отпускать их не желает. Так бывает у отцветающих женщин, которые желают ухватить своё прошлое: перетащить его из времени прошедшего, в это тяжелое, всегда тяжелое время под названием: «сейчас». Ведь прошлое, оно отчего-то видится добрее, оно кажется уютнее. Милосерднее, если можно так сказать...
Вот и тетя твоя попала в эту ловушку, Лиза. Всё что она собирала, всё, что она копила, всё что хотела удержать – стало хламом, оно рассыпалось в ее руках, почернело, как головки увядших роз. Стало жалким, как паутина свисающая с люстры. Но тётушка не позволяла навести здесь лоск, все эти вещицы были ей дороги – все эти вещи вросли ей в сердце; по сути мусор, но за мусором таился живой, умеющий страдать и помнить человек; и все эти осколки - эти осколки принадлежали тетушки Софи. Это была её душа обратившаяся осколками.
…Наверняка этот засохший букет роз принес ей дядя, ты права, Лиза! А фигурку совы подарил давний потерянный друг, тот самый друг, которого могли бы звать Альбертом: он уже давным-давно исчез из жизни, как говорится, развели в разные стороны ветра судьбы. Но когда-то он вручил Софье памятный презент из своей поездки за границу.
Эта книга сиротливо возлежащая на столике и покрывшаяся вековой пылью – сентиментальный дамский роман о большой любви, только трудно окунуться в эту самую любовь, если нет вестей с фронта. Если дядя больше не пишет и всё что от него осталось, это свернутое треугольником письмо. Вот оно – рядом с книгой - зачитано до дыр.
Всё что находилось в этой комнате, казалось душой тетушки Софи. Тетушка лежала в постели на своих батистовых кружевах, а комната ветшала, словно бы почуяв тетушкин крах. Это ведь ужасно, когда женщина теряет надежу! Когда она и не умирает, и жить как живёт больше не может: тогда всё вокруг нее или вянет, или превращается в кристально белый, безнадежно холодный лёд.
А покуда была надежда, Лизонька, она ведь тебя сюда и не звала! А сейчас, то ли приняла тебя, полюбила, вопреки собственному желанию… то ли просто, ей было уже все равно, какое зрелище откроется одной любопытной девочке.

- Ты сегодня выглядишь вполне достойно… - тепло вдруг начала миссис Софи. – Только очень уж бледна! – вдруг резко выкрикнула эта женщина, дернувшись в постели. – Ешь как следует, а не то каждый скажет, будто я морю тебя голодом, будто у Софи Эдгаровны не имеется души… Вот что они скажут, вот! Но я напишу тебе записку, да, если мигрень не умучает, если я буду в состоянии поднять свою бедную руку. Ох, не раздражай меня, Лизи, и накажи несносного Андрэ. Он не должен ходить во двор ночью, опасные заброшенные места так и тянут упрямых мальчишек, он сломает ногу и у него сгниет голова. Голова – потому что он совсем дурной мальчик! Следовало бы оставить его без сладкого, но я так слаба… так слаба… Нет, Лизи, мне не нужна уборка, когда я наконец умру, вы сможете освободить эту комнату и поставить сюда фортепиано. Оооо! Я знаю, Анна Гретхен меня просто ненавидит, черствая ледяная немка. Она хочет устроить в моей комнате музыкальную комнату и поселить здесь своего ужасного попугая!
Тетушка Софи вдруг всхлипнула, а потом улыбнулась.
- Значит, тебе нравится мой чепчик, дитя? И ты веришь, что Он жив?... Да, я тоже верю. НО надежда злая вещь, девочка, о поверь мне, она отрываем нам крылья словно мухам! Сердце женщины – что глупый пёс. Ну хватит, я так устала, у меня мигрень и грудная жаба. Иди и пиши своё письмо, Лиззи. И НЕ МОТАЙ МНЕ НЕРВЫ, Я РАСПИШУСЬ, ЕСЛИ БУДУ СПОСОБНА НА ЭТО! – выкрикнула. А потом смягчилась. – Я знаю, Инга приготовила брусничный пирог, идите и поешьте с Андрэ, пока он не остыл. А я буду умирать в этой комнате одна, лишенная надежды… впрочем, попроси принести мне кусок пирога и этот твой забавный чай с бегемотом. Ты славная девочка, Лисхен. Но не задирай нос, я не потерплю задир в своём доме, учти это, Елизавета!
…Что ж, может тетя и не сдалась окончательно – в ней еще чувствовался огонь, истеричный, болезненный, но всё же огонь души. Может, она и переживёт этот личный крах.
Или дядя вернется с фронта и спасет её, Пифия же обещала.

- Флифком мало прифлуги, фыр-фыр-фыр, - обратился к тебе Кроль, когда вы пошли в столовую. Именно в этой громадной неуютной комнате тебя ожидал завтрак. Впрочем, не одну тебя, Лиззи, еще и братца Андрэ. – Ф былые годы фдесь водилось много прифлуги, маленькая мисс, а теперь фыр-фыр-фыр, фплофное разорение! У тех кто офтался, ефть причины фдесь остфаться и у каждого из них, мисс, припрятаны свои мрачные фекреты за душой! Поверьте мне, душенька. За известную плату, я могу вам их выдать. Меня зовут Хрон, маленькая мисс. Хрон. Пофелевающий временем. Нотариально-договариальный Джентльмен. Оплатите мои услуги – и я помогу! Фыр-фыр-фыр.
Кролик помахал разбитыми часами в своей лапе: достойно помахал, будто эти разбитые часы ещё на что-то годились…
«Секреты! – могла бы ахнуть красотка-Даша. – Я обожаю секреты, хи-хи-хи, всегда интересно сунуть свой миленький маленький нос в чужие дела! У каждого в доме есть какая-то зловещая тайна, ооо, почему бы нам все их не раскрыть?»

...

Столовая представляла собой огроменное, обласканное эхом да ветрами помещение с окнами от пола до потолка; с гигантским зевом камина. За длиннющим столом с львиными ногами можно было бы устроить целый приём – дамы и джентльмены сидели бы рядами. В комнатке прислуги было гораздо уютнее: там приятно булькал чайник, там пахло цветами, едой.
Но вам надлежало принимать пищу здесь. В этих гигантских, пахнущих плесенью стылых креслах за равнодушным деревянным столом. Над камином висела зачерневшая от времени картина: серые люди в серых римских одеяниях, пили серо-коричневое вино и поедали серо-коричневый же виноград.
Пламенно-алые шторы, сползали от потолка к полу кроваво-красными змеями, а Андрейка выглядел букашкой на фоне этой могучей, уставшей от времени мебели.
- Эй ты, сироточка! – почти весело позвал тебя братец. – Ты слышала ночью шум? Кто-то с кем-то дрался, ээге-е-е, и бил стекло. Оооо! Я прямо-таки таю! Я слышал, будто бы здесь спрятана секретная дверь, вот бы нам сказочно повезло, Лизка, если бы мы её нашли! Огромные комнаты полные пиратских сокровищ и разного прочего барахла, говорят в доме спрятан целый второй дом, а все ходы туда замуровали, представляешь! Пиастры и тысяча чертей! Ооо, наверняка там валяется пыльный скелет и бомба, иначе зачем бы они прятали тайные ходы, сечешь?
Вдруг замолчал и перешел на громкий шепот.
- Знаешь, бродяжка, вчера ночью я слышал как кто-то ходил за стенами и гремел цепью!

Лиза то бледнела, то краснела, выслушивая тёткины речи, в которых отчётливо звучало подступающее безумие. Так похожее на старческий маразм. Но в её-то возрасте! В сорок лет он не должен наступать. Это безумство - Лиза знала - было вызвано потерей надежды в что-то лучшее, светлое... в возвращение дяди. Ещё не окончательно тётя Софи рассталась с этой дамой, про которую говорят, что она умирает последней. Видать, жива ещё была, вот и женщина жила, пока была жива надежда. Хоть и остались её лишь тщедушные остатки. Но теплились ещё, подобно тому, как не хотят угасать потухающие угольки отжившего свою яркую пламенную жизнь костра.
Тётя пугала её своим противоречивым поведением. Не успеешь порадоваться за похвалу, как за ней следует истошный крик. Хотелось заткнуть уши пальцами и бежать отсюда, не слышать этих полубезумных воплей и беспочвенных упрёков в свой адрес. Лизонька ведь хотела для Софи Эдгаровны как лучше. Только хорошего она ей желала. Но упрямица тётушка и не думала расставаться со своим прошлым, как бы сильно оно её ни тяготило. Как бы ни тянуло вниз... сначала к постели вечно прикованной к ней пленницей, а потом и ниже, к земле, в тесный деревянный домик - последнее пристанище для измождённого, уязвлённого хворями, уставшего от жизни тела человеческого.
Хотелось бежать. Но девочка стояла и, сцепив дрожащие пальцы перед собой, до боли почти, стиснув зубы, глотая ком в горле из непролитых слёз, молча выслушивала всё, что ей говорила эта больная женщина. Не родная ей по крови-то, но близкая по семейным узам. Любимая женщина родного дяди - Лиза об этом никогда не забывала. Хотя часто задавалась вопросом, что такого дядя в ней нашёл, зачем женился на этой холодной и безучастной женщине. Видно, были у неё всё же черты, милые его сердцу. Было за что её любить. Может, вот за это? Она обвела взглядом тётину комнату.
Да. Тётя явно любила дядю. Другого объяснения быть не может.

- Да, тётушка Софи... хорошо, тётушка Софи... я позабочусь об этом, тётушка Софи... доброго вам здоровья, тётушка Софи...
В комнату к ней заходила бодрая, словоохотливая и жизнерадостная девочка. А выходила потускневшая, опустившая плечи, тихая... Уже на пороге дёрнулась и быстро оглянулась, испугавшись, что увядающая в своём безумии тётя запустит в неё... чем-нибудь. Тяжёлое она бы не смогла поднять, но вот тапочком кинуть в спину... или, например, своим чепчиком с бахромой... Но обошлось. Ничего не полетело ей вслед, и Лиза благополучно покинула застывшую в прошлом комнату. Залипшую там, подобно пчеле, угодившей в паутину - некогда жизнерадостной трудолюбивой пчёлке, собиравшей мёд, такой вкусный с оладушками и со сметанкой, а ныне лишь жужжащей и дребезжащей в напрасных попытках вырваться из липкой ловушки прошлого.

Спасти... Она должна спасти тётю...

* * *

- Нет уж, благодарю за беспокойство, но мне ни к чему знать чужие секреты, наверняка личные, - грустно ответила девочка кролику со смешным именем Хрон.
Это имя больше бы подошло кабанчику какому-нибудь, будем честны. Так и хотелось прохрюкать «хрон-хрон», забавно двигая носом, будто свиным рыльцем. Но это было бы в высшей степени бескультурно, а Лиза, между прочим, гимназистка! Их в гимназии этикету обучают. Что бы сказала учительница этикета, увидь такое? О-о-о, у Лизоньки были бы бо-ольшие проблемы!
«Не нужно нам чужих тайн - вот правда, Даша, - мысленно пожурила Лиза куколку за её чрезмерное любопытство. Хотя у самой рыльце в пушку-то было. Хрон-Хрон. Ага. Очень уж любопытной от природы была девочка. Но вот сейчас ей было грустно после разговора с тётушкой и не хотелось никуда совать свой носик. - Своего горя хватает, которое нам расхлёбывать ещё долго. Если это вообще удастся... Тут уж не до чужих дел. Не обижайся, милая подружка».

Лиззи совершенно не понимала, почему они должны принимать пищу здесь, в этом огромном просторном помещении, явно предназначенном для приёма большого числа гостей на торжества, а не для скромных семейных обедов. Здесь было слишком... пусто. Слишком пыльно и холодно. Одиноко, несмотря на присутствие людей. А может, именно из-за их присутствия. Всего несколько человек в такой большой обеденной зале смотрелись действительно... одиноко. Неужели других комнат мало? Любую из них, ныне пустующих, можно было бы приспособить под столовую. Но тётя настаивала, чтобы они ели здесь. Соблюдали семейные традиции. А что Лиза? Она же ей слова поперёк не скажет. Вот и обедала там, где того предписывали законы этого дома.
Картина над камином неизменно притягивала взор. Воображение, хорошо развитое у Лизоньки, уносило её то в Древний Рим, где она в таком же одеянии поедала виноград вместе со всеми, то в странное запыленное серое место, где такие же серые люди в серых одеждах пили серые напитки и закусывали их серым сыром. Да, лица у этих людей почему-то были крысиные, а ещё у них был хвост. Странная ассоциация с крысами была у девочки с этой картиной. Она и сама удивлялась, откуда ей приходят такие мысли.
Перед тем, как зайти в столовую, Лиза не забыла сказать Анне-Гретхен про чай с бергамотом и кусок брусничного пирога для Софи Эдгаровны - мол, сама тётушка просила ей принести. А теперь девочка присела на самый краешек огромного, безразмерного кресла и приступила к еде. Ела она быстро, но аккуратно, соблюдая приличествующий этикет. Держа приборы правильно и тщательно пережёвывая пищу - ровно сорок раз, перед тем, как проглотить. Давиться за столом и быстро проглатывать было неприлично. Слишком долго жевать, напоминая сотрапезникам верблюда, пережёвывающего свою жвачку - тоже неприлично. Вот только для кого было соблюдать этикет-то? Слугам было всё равно, а Андрейка и этикет - понятия несовместимые. Ну, когда тётушка не видит.
- Тайная дверь? Вот глупости какие... - пробормотала еле слышно Лизавета, а сама покраснела немножечко. Она жуть как не любила говорить неправду. Не умела обманывать она, в общем-то. Но откуда Андрэ про неё узнал? Где-то ведь слышал, значит. Может, тётя Софи ему рассказала? Хотя с чего бы вдруг... - А от кого слышал? Кто у нас такой придумщик? - Лиза сдержанно, почти виновато улыбнулась, поглядев в сторону слуг. - И я думаю, бомбу бы не стали прятать в доме, - уже совсем тихо добавила девочка, опуская взгляд на свою тарелку.

Помолчала немного, слушая, как заливается двоюродный братец соловьём. Вздохнула украдкой. Незаметно потёрла носочком башмака себе щиколотку, вдруг зачесавшуюся от волнения. Нос тоже отвратительным образом чесался, причём самый кончик. Но его чесать за трапезой было неприлично. Ногу об ногу-то незаметно под столом если - ничего страшного.
О-о-ох, и откуда этот проказник узнал про секретный ход и про затерянный двор? Дом внутри дома... надо же.
- То было привидение, наверное, - в тон братцу, приглушая голос, страшно зашептала Лиза. - То оно цепью гремело. И оно во дворе шумело так, что тётю напугало. Но она почему-то уверена, что это был ты, Андрэ. Вот велела мне тебя наругать за это. Мол, нельзя ночью детям во двор спускаться и стекло бить. Но ты ведь не делал этого, правда? Это всё привидение? - девочка состроила большие глаза, которые, по её разумению, должны были напугать Андрейку.

Завтрак был закончен быстро, и Лиззи, предупредив братца, что сегодня она отвезёт его на учёбу, поспешила в кладовку на первом этаже, рядом с прихожей. Пыльная, холодная и заброшенная, она никому не была нужна в этом доме. Только одна девочка ещё за ней кое-как ухаживала, по мере сил убиралась в ней и хранила там свои вещи, которые требовались для гимназии: всегда выглаженную и чистую форму, сумку с книгами и тетрадками. Нужно было поторапливаться - время поджимало. Быстренько переодеться, привести причёску в соответствие с требованиями гимназии и не забыть написать расписку о своём опоздании. А перед самым выходом забежать... нет, чинно зайти к тёте, вежливо постучав, с запиской и ручкой, и попросить её поставить свою подпись.
«Сим удостоверяю, что ученица гимназии Елизавета... выполняла важное поручение... оттого задержалась... Дата... Подпись...»
Про болезнь Софи Эдгаровны там не было ни слова. Незачем, чтобы об этом все знали. Достаточно было упомянуть про важное поручение, ставшее причиной задержки. А тёте оставалось только подпись свою поставить. Всего-то и делов.

Всякий человек, что дом внутри дома. Странная аналогия, верно Лиза? Аналогия жуткая, но правдивая: есть фасад, выставленный на всеобщее обозрение горделивый облик. Есть нутро – череда комнат, анфилады мыслей. Парадные ангелочки и лавровые венки с полуистершейся позолотой – вот, мол, я какой погожий да пригожий, всякий старается показать из себя, улыбаясь первому встречному по закону этикета.
Но есть и тёмные заповедные уголки в доме, секретные двери да теневые коридоры, лазы крысиные, ведущие в гибельный, пропахший плесенью мрак.
Дом внутри Дома! Как тетушка Софи замурованная заживо в своей пыльной комнате, среди поблекших, отцветших своих воспоминаний.
Как этот дом, обиталище вылинявшее вместе с ней, словно бы болезнь вашего особняка поразила тетушку Софи – проросла в нее корнями, пестрыми лентами, жесткими нитями оплела сердце не старой еще женщины. Погибает дом, погибает тётушка. Комнаты покрывает мрак, тлен… В этой мрачной столовой невольно думается о проклятьях, о чарах злых, поразивших достойный готический особняк и душу одной женщины, запершей себя в четырех отсыревших стенах.

Напрасно пытается пар прогреть чугун батарей, он бессилен и слаб. Тени сильны, беспощадны – воронами кружат под потолком! Шурх-шурх-шурх. Кричаще-алые шторы, помпезная роскошь больших окон. Андрейка мёрзнет, дуя на свои застывшие руки. Ты тоже мерзнешь, Лиза, начинает казаться будто бы там, на улице, под дождем немного теплее – всё же ветерки Петроградские, всё же, какая-никакая течет себе жизнь. А здесь болезнь. И овсянка в твоей тарелке кажется особенно безвкусной кашей, такой себе пресной да осклизлой субстанцией.
Поджаренное мясо. Его немного, «дороговизна» - это новое военное слово. Мясо нынче дорого, яйца дороги и прочие привычные продукты, которые раньше казались чем-то самим собой разумеющимся, обыденным таким. Вам больше не подают молоко к завтраку, как это случалось раньше. Вы пьете жидкий чай с не менее жидким вареньицем, зато на десерт пирог: бедный пирог, лишенный каких-то ингредиентов, но очень тёплый пирог. Приготовлен с душой, что называется, сердечным пламенем доброй кухарки Инги напитан, совсем почти без изысков, а гляди-ка Лиззи, очень вкусно!

И словно бы отзываясь сердечности этой, словно бы желая показать что темные Чары не всегда сильны – яркий рыжий луч пробивает одеяло злых облаков; косой великолепный луч, гладит стекла и улицы, иззябшие дороги и недобрые деревья, что хлещут Дом. Усмиряет тьму Могучее Небо!
Наполняется величием заброшенная столовая. Приосаниваются любимые тобой римляне, наливается рубином виноград в их достойных патрицианских руках. Дом встряхивается словно сонный Пёс, а пирог пышит чем-то теплым, родным, сдобным таким, очень и очень славным! Своим.
Он так вкусен сейчас! Андрейка шумно ест: обжигаясь и дергая пальцами, хлопая себя по груди и запихивая в рот как можно больше этой радости. Будь здесь тетя Софья Эдгаровна, её бы наверное удар хватил... Локти на столе, разбросанные крошки хлеба.
- Фкуфно, Лизи! Великолепность. Пффф… Иоганна разболтала! Она гофорит у дома есть тайна. Представляешь! Бомбы или скелет прикованный к сундуку. Эта усатая командирша говорит, будто случилось несчастье в давние времена. Вот так-то! Ну, кого-нибудь замуровали в стене, как водится. В кандалах Лизка, в кирпиче, представляешь?! Вот это я понимаю пиратские разборки. У-ху! А папА напишет, это ты не бойся. Он же лучше всех сражается, ничего, утрет нос этим поганым австриякам… Жалько только Анна Гретхен из них, вообще-то она хорошая. – Облизал пальцы Андрейка, с шумом допивая свой чай. – А может, поищем вместе Лизка этот лаз? Ну, ты девчонка же, а кто-то тебя защищать должен на этом страшном втором этаже. Пойдем вместе, а? Чтобы ни одно привидение не тронуло! Возьмем свечей побольше и найдем лаз, представляешь сколько там секретов… А если золото найдем, поделим же. Ты сирота, это же совсем не лишнее тебе будет, Лизун! Хочешь, я пообещаю тебе не трогать твою куклу, Лизочка? Я хотел вообще-то оторвать ей голову, но теперь мне кажется, это будет не очень славное дело…
Вот как заговорил этот льстец малолетний – «Лизочка… Лизун», а не «эй-ты, тупица». Видать, очень сильно желал отыскать этот самый Дом внутри Дома потаенный. А может, и у Андрейки имелись свои секретные добрые комнаты в душе: в конце-концов, этот юнец взрослел, а война его подгоняла.

И в самом деле, распогодилось за окном Лиззи! И странное что-то случилось, уже перед выходом, отдала тебе тетушкину записочку прямая Анна-Гретхен, а к записке денежка оказалась приложена. Вот чуднО! Тетушка отказалась тебя принимать, зато в первый раз в жизни подарила настоящий подарок.
- Она сказала, чтобы вы не баловали себя, мисс Элизабет, и не тратили деньги почём зря, а то сведете ее в могилу. Погубите её хилую душу да разнесчастную жизнь. А в общем-то, Софи Эднаровна велела, милая моя, купить себе засахаренных орехов с мёдом или иной какой пустяк. Странные дела… Софи Эдгаровна, казалось, с нежностью это произносила. Вы действительно впечатлили её, моя славная!
Удивилась бледная Анна, на эти мелкие монетки поглядев. Потом тебе аккуратно отдала как старшей, Лизонька, вручив записку торжественно да строго. К Андрейке обратилась чуть нахмурив брови.
- Ведите себя как джентльмен, Андрэ. У вашей матушки зубная боль, её нутро точит грыжа, так она просила сообщить, не мотайте её несчастные нервы. Будьте любезны, молодой господин, учитесь пожалуйста хорошо!

...

А на улице сражение! Большая ветреная война против непогоды – подметает улицу серебряный вихрь, плывут густые тучи по небу, брызжет дождь и солнце разливается подсвечивая хмарь поздней осени. Чад заводских труб, гарь многочисленных очагов, уверенная сталь рельс, по которым ползёт первый не конный трамвай.
Его еще нет, но он приползет обязательно.
Торжественная вереница фонарей, листовки на тумбах: «Победа будет за нами, помоги своей стране – вступай в ряды гражданского сопротивления!» Спешащая толпа. Мальчишки газетчики выкрикивают надрывно:
- Сегодня, сегодня и только сегодня нас всех волнует один вопрос, применил ли неприятель отравляющие газы на фронте? Сможет ли правительство отразить удар? Сегодня, сегодня и только сегодня, читайте Петроградские Вести!
- Лиз, а давай в подземке поедем? Маман говорит это ад, и кто заходит туда, всё равно что грешит. А я не верю! Там, говорят, паровоз прямищно под землей катается! Поехали на метро, Лиз?
«Это мошет быть опафно, Мифф. Фыр-фыр-фыр, тень всегда привлекает слуг Зеленого Короля. Ф другой фтороны… любое подземелье блифко детям Терры, посланцам забытого Норра. Кто знает, куда прифесет фас поезд, фыр-фыр-фыр? Фы мошете оказаться вовсе не там, мисс, где планировали! Учтите… кто-то захочет фас похитить, это вполне фосмошный вариант. Юнная Леди. Фсякое отребье пожелает завоевать дружбу силой, я бы пософетовал соблюдать офторожность и держаться подальше от очарованных рельс. Будьте благорафумны, пожалуйста! Рельсы – они фсегда неблагонадежны!»

Необыкновенное сегодня выдалось утро. Волшебное утро после волшебной ночи. Но если ночное волшебство было хоть и жутеньким, зато оставило после себя приятное послевкусие прикосновения к чуду, то волшебство дневное казалось Лизе мрачноватым, угрюмым и холодным, как погода за окном... только здесь, в доме, оно казалось ещё злее, оно заковывало в лёд. От него стыло тело.
А всё-таки не покидали Лизавету мысли о тёте. О том, как её спасти из этого кошмара. Как вернуть здоровье и солнечный свет в умирающий, увядающий мир, в котором жила Софи Эдгаровна вот уже несколько долгих лет после ухода дяди на фронт. Невольно думалось о доме, пришедшем в запустение... Они и правда были очень похожи - тётя и этот дом. Словно бы были связаны вместе, переплетены судьбами, имели общую ауру, одинаково реагировавшую на любые изменения, происходящие с одним из них. Плохо тёте - худо дому. А худо дому - то и тётушке ещё хуже становится. Это была странная связь. Ведь казалось бы, Софья Эдгаровна здесь пришлый человек в доме. Она не жила в нём раньше, но дом прекрасно существовал без неё, жил и процветал. Связано ли её появление с запустением дома? Или же между ними просто установилась некая прочная связь? За счёт дяди, быть может. Они - одна семья, и этот дом с ней, конечно, неразрывно связан.
И ещё в Доме была некая тайна, известная экономке Иоанне и про которую - но не в деталях - прознал Андрейка. Эта тайна манила Лизу. Здесь не только её большущее любопытство стремилось сунуть свой длиннющий носик в замочную скважину. Тут чувствовалось нечто большее. Какой-то жуткий секрет хранил этот дом, и Лиза всеми фибрами души, отчётливо ощущала, что между этим секретом, скелетом в шкафу - хоть бы метафорическим, а не настоящим, и хворью, одолевшей дом и тётушку Софи, есть некая связь. Может, если тайну раскрыть, получится помочь Дому. А вместе с ним и доброй, не старой ещё женщине. Вернуть им былое величие. О-жи-ви-ть!
И снова загремит в этих залах музыка. И закружатся в вальсе благородные кавалеры с прекрасными дамами. Зазвенят бокалы с игристым вином и зазвучит колокольчиком женский смех. Потрескивание живого огня в камине, ритмичные шаги вальсирующих и шорох бальных платьев...

Мечтай, Лизонька. Мечтай, что однажды сама в этом доме закружишься в танце. И что рядом будет танцевать тётя, не выпускаемая из рук после долгой разлуки любимым дядей. Мечтай! Иногда - очень редко, но всё же - мечты сбываются. Особенно у тех, кто искренне верит в Чудо.

Ничего, что овсянка совсем даже не тает во рту, как то принято приличным овсянкам. Ничего, что кажется безвкусным комком чего-то склизкого, слегка приправленным мясным привкусом поджарки. Лиза всё это быстренько проглотит, лишь бы не остаться голодной. Она понимает - выбирать не приходится, а не поесть - будет хуже. Телу нужны силы для поддержания в нём жизни, которые даёт еда. Даже такая мерзкая с виду. Хотя, справедливости ради, кухарка всё же старалась разбавить эту пресность дешёвых продуктов, чтобы придать им хоть какой-нибудь вкус.
Зато потом был пирог! Это неземное, горячее ещё, мягкое, тающее во рту блаженство со вкусом брусники. О, Лизонька тоже ела от души! Но соблюдая правила приличия за столом всё же, в отличие от сводного братца. Хотя понять его она могла. Вкуснотища же! Не каждый день их таким балуют. То-то тётушка с нетерпением ждала этого пирога. «Приятного аппетита, тётя Софи!» - мысленно пожелала ей падчерица от всего своего доброго сердца.
Глядя на Андрейку, небрежно раскинувшего локти на столе и уплетающего пирог за обе щеки, девочка невольно улыбнулась. Ей бы стоило поучить братца хорошим манерам, да кто ж её будет слушать. Она и пытаться не станет. Только обозлится на неё мальчишка и станет придумывать, как отомстить да напакостить за сказанное поперёк слово. Нет-нет-нет, она не будет ему указывать на локти. Пусть потом опозорится разок прилюдно где-нибудь - и сам поймёт, что манеры надо соблюдать. Они ведь не первобытные люди, живущие в пещерах. Хотя даже те не клали локти на стол во время еды! Потому что столов-то у них не было.
Льстивые речи Андрея беспокоили Лизавету. И что это на него нашло? Если так хочется найти секретный лаз, то кто ж ему мешает-то сделать это в одиночку. Но он почему-то хотел, чтобы на его поиски вместе с ним отправилась Лизетт. Чуяла она неладное. Как бы негодник не вздумал её подставить, если их поиски рассекретят - скажет, мол, это всё Лизка, а я пытался её остановить. И тётя накажет, конечно же, её. Хотя она не глупая, тётя-то. Но вот угрозы Дашке были для девочки куда страшней, чем риск подставиться под наказание. Нахмурилась она, растерялась от такого признания про отрывание головы её горячо любимой подруге кукольной. Чаем пирог запила, ложечкой деловито в кружке поколотила, позвенивая посудой. Подуть даже захотелось, только чай ведь уже успел остыть.
- Вот не думала, что ты боишься привидений, - хмыкнула она осторожненько, не желая сердить Андрюшу злыми насмешками. - Пообещай не обижать Дашу, и я пойду с тобой искать этот лаз. И даже попробую у Иоганны выпытать больше про эту тайну.
Ну а что? Так и Даша голову не потеряет, и тайна, может быть, яснее станет. А потайной коридор Андрейка всё равно не найдёт, если только они не пойдут его искать в тринадцатый час. Лиза уж постарается, чтобы они в этот час не ходили.

Девочка неверяще смотрела на денежку в руках, подаренную тётей. Да неужто кролик Хрон-Хрон оказался прав и Софья Эдгаровна так хорошо отнеслась к племяннице, отблагодарив её за чай с бергамотом и комплимент её чепчику? На лице Лизоньки в это мгновение такая растерянность читалась, что невольно улыбалось, глядя на неё. Анна-Гретхен точно ничего не перепутала? Может, эту денежку тётя Софи ей дала на расходы, а совсем даже не Лизе.
- Спасибо, Анна-Гретхен, - она растерянно взглянула на пожилую немку и медленно убрала монетки в кошелёк. Так медленно, будто ожидала, что тётя или Анна-Гретхен сейчас передумают и отберут их. Кошелёк вместе с запиской Лиззи бережно положила в кармашек своей формы, нащупала волшебный орех в нём и на миг его крепко сжала своими тонкими пальчиками. Это будто бы приободрило девочку, и взгляд её стал увереннее. - Да... передай, пожалуйста, тёте, как её увидишь снова, мои благодарности. Скажи ей... нет, ничего, - она смущённо отвернулась.

«Скажи ей, что я её люблю и у нас всё будет хорошо!»
Но это были только мысли.

* * *

Лиза выпорхнула на улицу, прикрываясь зонтиком от дождя, вслушиваясь в голос непогоды, но стараясь не слышать криков мальчишек-газетчиков, зазывавших прохожих купить свежую газету, чтобы почитать свежие, пахнущие типографской краской, новости. Которые совсем не радовали, оттого даже слышать о них не хотелось. Девочка поплотнее закуталась в плащик, щурясь от ветра, и заспешила в сторону рельсов, почему-то молчаливо решив за них с Андрейкой поехать на первом электрическом трамвае. Только услышав слова брата, одумалась, остановилась и обернулась к нему, растерянно выглядывая из-под зонта.
- А не хочешь новый трамвай опробовать, Андрейка? На электричестве, - предложила вдруг братцу, смущённо взмахнув ресничками.
В действительности же она опешила, услышав снова кроличий голос. Кажется, он у неё в мыслях звучал и Андрейка не мог его услыхать.
«Рельсы неблагонадёжны... все-все-все? Даже трамвайные? - мысленно уточнила девочка у господина Хрона. - Похитят? Как злой колдун со странным именем сказочную принцессу? И зачем кому-то меня похищать, чтобы завоевать мою дружбу?»
Хотелось задать целую кучу вопросов, но сейчас явно было не время.

- Ой, да ты что, Лизка!? Да чтобы я трусишкой-зайчишкой был? – вздернул светлые свои брови братец Андрейка, расцветая ядовито-алым румянцем на щеках – таким вот говорящим и предательским румянцем покрывась-то, зловредно красным. Сигнализирующим, как огни фальшфейера во тьме.
- Конечно, я ничего не боюсь! Тысяча мертвецов на сундук мертвеца, кар-рамба! А вместе нам все же больше удастся исследовать, чем по одному. Ты только представь, Лизыч, найдем комнату полную сокровищ. Узнаем тайну пиратского мертвеца, ты же слыхала… - таинственно понизил голос твой сводный братик. – Там есть мертвец, самый настоящий. Тю-ю-ю, не веришь мне сирота? А вот и верь, Лизетта, вот и распусти свои девчачьи уши, ведь мне про то рассказывала сама усачка-бородачка-Иоханна Несмеяна! То есть Сашкенция наша, а уж она про дом всё знает…

Задумался Андрейка, аки вумный, указательным пальцем подбородок даже подпёр так сосредоточенно до молчаливо, а потом почему-то закончил уничтожающим доводом:

- ВО у неё какие усища, как прямо у генерала, который на коне ездит и смотр войскам государевым учиняет! Во какие же! – показал на себе пальцем, смешно вздергивая подбородок; салютуя одновременно ложкой перепачканной овсянкой да куском пирога, сочащимся сладким летним вареньем. Видя, очевидно, эти самые великолепно-вымуштрованные государевы войска в воображении своём и командуя им при помощи угощения.
Дальше не говорили, смаковали выпечку эту редкостную теперь, позабыв на несколько минут про серость дома и про убожество его и про лютый холод, отсыревшие стены напитавший. Существовали сейчас только ягоды сладковато-кисленькие, пышное облако теста, в которое вложила душу и сердце своё добрая кухарка Инга.
Теперь, только этот вкус позабытого леса на языке существовал, давнего карнавала и бесконечно густого счастья – когда светлый июль на дворе и нет войны, когда не прорезают лучи прожекторов темную пасть неба. Когда не говорят о зелени отравляющих газов. Когда цвело лето, когда светило солнце даже над Петроградом вечно простывшим, когда заливалась фонтаном торжествующая дневная звезда. Твои родители вывозили тебя на дачу, Лиза, ленивые мостки спускались к холоднющей прозрачной воде. Виделось в этой воде песчаное дно похожее на стиральную доску – волнообразное, достойное в своей покойности, а вода пахла одуряющее свежо. Пахла огурцом, здоровьем, пахла безграничной свободой. Её хотелось взять на ладошку и поднести к губам, чтобы познакомиться поближе, но пить нельзя.
«В животе сделается неловко!» - так предостерегала мама.
А вода обнимала ноги, вода холодила, пода звала к себе серебряным счастьем…
И лесок был рядом угретый поздним июлем, и ягоды в нем выспевали, и колокола дальней церкви наполняли воздух торжественным своим, неземным звоном.

Сейчас иначе. Сейчас режут воздух злые вопли сирен, а скрещенные лучи прожекторов вырывают из сна даже сквозь плотные шторы. Воздух поздно осенний, морозный, разливается в воздухе какая-то кислятина, серая грязь измарала боковины домов.
Но глядь, Лиза! Отступила грязь, сдалась, не вечна видно её злая власть. Высунулось вдруг солнце, ветра налетели объявляя этой гнуси решительный бой – а вы сытые, странно спокойные сейчас ребятишки, стоите на улице сейчас залитые дневным щедрым светом. Значит, не вечна война. Существует Мел, которым можно переписать историю, и болезнь дома переписать и судьбу его и тётину. И спички. И монстры. И звезда упавшая с неба – всё это вполне реально сейчас!
Даже Андрейка застыл угревшись в этом странном, холоднючем, но внезапно солнечном дне, когда расступились тучи освещая пыльную измученную улицу.

- А давай вправду на трамвае, - вдруг не стал вредничать Андрейка, улыбнувшись даже тебе дружелюбно. – Как бы я желал найти какую-нибудь волшебную страну, Лизыч, вот чтобы взять в нее да и прыгнуть закрыв глаза.
Размечтался вдруг братец этим утром оглушенной – когда серая стена пала приоткрывая вечную, морозную, очень и очень чистую синь безграничного неба.
- И чтобы там всегда лето, да? А папа вернется и все будет хорошо, и чтобы шагнуть в эту страну и окунуться в нее с головой, вот здорово бы было. А я ведь что, Лизка! Я великолепно плаваю – я бы по волнам тынц-тынц и до Финлядии, а гимназию я ненавижу. Эдуард Карлович всегда меня за уши дерет, к стенке выставляет. Гадина австрийская, даром что под русича маскируется. Ненавижу эту дрянь! – разозлился вдруг. – А была бы где страна волшебная, так там бы никакой гимназии не было и в помине, никакой учебы. Угу. Только вот…
Нахмурился.
- Иоанна-то что говорит? Говорит, что проклят наш дом и не будет нам счастья никому-никому, потому как злое случилось. Ну, верно, какого мертвеца в пиратском сундуке заточили пираты, про то ведь и речь!
Вздохнул Андрейка, и вдруг лицом просветлел.
- Слушай, Лиз, а ведь все равно опоздаем, как пить дать. А давай прогуляем эту глупую школу, в синематограф сходим, вместо того чтобы были нас да за волосы дергали? – и с такой надеждой это спросил младший братец, что даже задрожал всей своей фигуркой тощей. На воробья сделался похожим вдруг: на синего замерзшего воробьишку, клювастого, упрямого да встопорщенного немного пернатого.
«Все-все-все рельсы могут предафать, характер у них больно ветренный, Мифф. Они любят заводить людей в приключения и бросать, как только наиграются. Хуже рельс, только дороги мисс – шаловливые, знаете ли, сущефтва. Ведут тебя куда угодно в края чужедальние, обманывают… Фдобавок, именно на рельсах вы можете пофтречать этого крылатого дуралея Ариэля, а он увлечет вас своими фантазиями, мифф, в которые совершенно глупо верить. Поферте, мне. У Ариэля перо и пух фместо мозгов, водиться с таким, мне ниже своего достоинства! Фыр-фыр-фыр. И вам ниже своего достоинства, долфен заметить!»

Чего греха таить, необычайно странным в это утро казался Лизавете младший двоюродный братец. Так вёл себя ладно, если не считать угроз кукле Даше. Такие речи проникновенно-увлекательные вёл. Столько интересного и любопытного нарассказывал, что не терпелось уже Лизе разузнать, что из этого правда, а что чистый мальчишеский вымысел, хоть у той же Иоганны, будь она неладна. Нет, говорить с ней девочке хотелось меньше всего, но она определённо очень многое знала о доме и о каком-то проклятье, на нём висящем. Явно же том самом, которое Лизоньке нужно постараться снять. Избавить от него дом и всю их семью. Лиза очень даже верила, что насчёт проклятья - это не Андрейкина вовсе выдумка, а оно есть на самом деле, и что-то знает про него усатая Несмеяна. Тьфу ты, Андрюшка, заразил своими шуточками про неё!
Однако же, в какой-то миг, слушая болтовню братца, Лизе всё ж пришла в голову шальная мысль. А что, если и правда свести его в волшебную страну? Ну, или хотя бы показать тот самый двор в тринадцатый час, познакомить с Пифией и другими его обитателями. Андрейка-то ведь матушку свою любит, это понятно. Несмотря на всё своё баловство, но Софья Эдгаровна же его мама, как можно её не любить? И если Лиза сможет его уговорить, что им нужно сделать, чтобы снять с дома проклятье, исцелить тётю от её хворей тяжких и вернуть дядю с фронта живым, то он мог бы стать ей незаменимым помощником в этом деле. И да, возможно, что тем самым единственным другом, которого можно было, по словам волшебных существ, взять с собой в загадочный край чудес. Ох, как же соблазнительна была эта мысль! Ведь не только ради Андрейки Лизонька этого хотела, и не только ради спасения семьи, но ещё и потому, что тогда бы ей не пришлось делать выбора. Ведь выбор очевиден, когда речь идёт об Андрее.
Но стоит ли? Зная мальчишку, Лиза сильно в этом сомневалась. Всё может обернуться ещё хуже, если он прознает про Лизины тайны и набедокурит, наябедничает или ещё что. Он был настолько же хорошим союзником, насколько и опасным.

Тучи вдруг расступились и выглянуло солнышко, будто бы желая поприветствовать вышедших на улицы Петрограда ребятишек и согреть их своим теплом. О, это мгновение было по-своему прекрасно! Лиззи даже остановилась и замерла, заметив миновавший дождь, вскинула лицо навстречу ветрам и недоверчиво поглядела в небо, косящееся на них с братом жёлтым солнечным глазом. Когда происходят такие совпадения, невольно кажется, что они не случайны, и сама природа тебе благоволит, уступая самую лёгкую дорогу.
- Вот оно, волшебство настоящее-то, - заулыбалась вдруг девчонка, подставив щёки пригреваться под бледно-жёлтое это, болезненное будто, но такое живое сейчас солнце, под это небо простывшее, исходившееся в кашле, прямо как тётя, но сейчас притихшее и благоговейно взиравшее вниз на них с Андрейкой. - Андрюш, а что бы ты сделал ради того, чтобы дядя поскорей вернулся? Мой дядя и твой папа. А тётя Софи, твоя мама, ты ведь хочешь, чтобы она выздоровела и больше не болела? Что бы ты ради неё сделал, Андрейка? Мне бы так этого хотелось! - Лиза сложила ладошки под подбородком, глядя в небо мечтательно и улыбаясь, будто молясь господу нашему единому и всемогущему. Но мыслями она была далека от бога. Она мечтала о чуде.
Но вдруг опомнилась девочка. Слова братца вдруг услыхав. Его предложение уроки прогулять и в синематограф сходить вместо этого. Они будто протрезвили захмелевшую от неожиданного небесного тепла Лизоньку.
- Нет! Бежим на трамвай! - она подала Андрею руку, чтобы вместе с ним ускориться. - Сходим ещё и в синематограф, и просто погулять, а сейчас в школу нам надо. Лучше опоздать, чем вовсе не прийти, только хуже будет, сильнее накажут. Но мы постараемся успеть! Давай, Андрейка, побежали!

Ариэль - не Ариэль (Кстати, кто это? Уж не про другое ли обличье Арея речь?), но рельсов бояться - на трамвае не ездить. Так говорит старая русская половица? Только там про лес и волков было. Но Арей ведь тоже немножечко волк. Хотя, стой... причём тут тогда пух и перья?!

Сумрачный горделивый Петроград более не плакал, Лизочка! Нехотя разошлась густо-серая хмарь укрывшая небо, словно болезнь – была изгнана целительными ветерками, была изгнана далекой призрачной весной, красавицей этой нежной которой еще только предстояла народиться. Надеждой была изгнана проклятая серая хмарь – надеждой о весне, о лете, о том самом сезоне звенящем, который жил, царил и который наступит снова. Непременно же! Рыжее солнышко, такое болезненное, такое еще чахоточное и несмелое словно бы озябшее в этом бледно-голубом пруде неба, это самое солнышко погладило твою щечку Лизочка. Испуганное солнышко, еще пока болезненное будто бы школьник вставший с постели после длительной ангины. И Андрейка застыл рядом, угревшись ненадолго в этом моменте, словно ленивый кот на подоконнике.
А хорошо же, когда солнце!
И ваш дом совершенно особенный в этих охристо-медвяных лучах возвышается. Такой себе старинный сказочный дом, самый старый на улице, если верить семейным преданиям. Когда-то это были выселки дальние, когда-то, как и во всём Петрограде здесь царили болотища студеные, липкие, гнилые, комариные лужи. Стоял чахлый тонкий лес, такой себе лес, который невольно кажется проклятым и больным. Место это называлось в народе «Барашки», оттого что возвышенные чахлые островки соседствовали здесь с глубокими гнилыми прудьями, с этими-смолянисто черными зеркалами соседствовали надежные песчаные земли. Потом на задворки пришел город. Сначала победнее люд селился здесь, потом уж стали строиться купцы – разрастался город, засыпались болезные лужи – разный народ стекался сюда, разбойничий, шальной…
А потом уж начали строить Дом. Сначала худая изба – крепкая, надежная, распластавшаяся на земле деятельным гномом. Но а потом уж и улица пролегла мощеная пеньками, потом уж и дом перестроили, и название «Барашки» кануло в лето. Теперь уж старики об этом только знают, а ещё твой дядя знал, Лизочка. Теперь и ты знаешь, и Андрейку можешь научить, ежели есть твоя водя.
Теперь барашечья улица стала горделивой, пафосной, фонарями приукрашенной да элегантно-серыми домами своими. Если бы не было войны – ушла бы и серость. Но война перекрасила город, война вмуровала его в унылый монохромный саркофаг, раскрасив афишами и воззваниями: «Будьте бдительны, шпионы не дремлют!», «Опасайтесь отравляющих газов», «Смерть предателям и пораженцам!»

Вот рельсы, Лизочка. Кривоватые немного, да зато первые рельсы города. Люди толпятся на остановке, мальчишки выкрикивающие лозунги и гляди-ка, первый трамвай виднеется! Деятельная такая деревянная коробка движется сама собой, без лошадок. Силой жирных проводов перекрестивших небо покоряет рельсы.
А на крыше у него смешной крылатик сидит. Чем-то на Пифию похожий – такой же себе весь пернатый да возвышенный филин, а чем-то не похож – лицо у него миловидное да свежее. Совсем совсем человечье прямо же! Крылья за спиной широченные имеются словно у Провидицы, красивые синевато-голубые перья украшают существо.
Он нежно улыбается. Еще один претендент на дружбу.
- Лиза! О Лиззет! Я пришел чтобы тебя похитить, славная казет-та. Пойдешь ли ты со мной в мою страну, ведь я немного не мало Король своей страны, я славный ее древнейший государь. Пойдешь ли, я вопрошаю? Видит Древний, я велик, добр и хорош. Пойдешь ли ты со мной, о Красавица!?

…Приоткрыв рот осчастливленный Андрейка глядел на трамвай, а вот пернатого знакомца кажется не замечал. Зато Кроль видел, видел и злился себе наш полуоблезший ушастик. Череп его недовольно клацнул зубами, а гниловато-лысоватые уши «мистера» задрожали от негодования.
- Фр-фр-фр, тоффе мне король. Учтите, Лизза! Фы долшны найти Мел, непременно и обязательно сегодня, юнная леди. Но ф этим блохафтым мерфафцем вы разыщете только неприятности, мисс! Флуги Зеленого Короля ищут вас повсюду, милочка. Они рыскают словно крысы выспрашивая у теней - где, где, где эта деффочка желающая открыть закрытую страну!? Фр-фр-фр. Думаете, этот трус вам поможет? Назовите меня своим другом, и мы фмефте Уничтожим Проклятье!