...сквозь решетку... (продолжение) | ходы игроков | Камера № 1

Творить жизнь – значит творить беспокойство.
Есть только один способ избежать беспокойства: убивать.
Бернард Шоу

Когда-нибудь мы все умрем – любимая фраза многих из нас. Сомкнуться веки, выдыхая последние лучи этого мира, навсегда расслабятся мышцы, ожидая вечного покоя, и несколько последних ударов сердца, будто прощаясь, разрежут стуком покров тишины.

И уже не важно, что ожидает за милосердной смертью… ибо за ней пустота. Миллионы неупокоенных душ, безвольно летящий на пламя, как глупые мотыльки.

Пожалуй, когда-то это место было раем – девственно-белые пески холодного снега, бесконечные, пустые равнины, избавленные от суеты. Тяжелый свинец спокойного неба, которое отдыхало, глядя на море льда под собой. И только ветер, нерушимым спокойствием равняющий гладь снегов с точностью срезанной бритвы…

Здесь не было ни добра, ни зла, ни суеты, ни жизни, а просто вечный покой, погребенный под вязким слоем неумолимого времени.

Так было, пока не пришли сюда люди.

Человек удивительно невезучее существо. Кажется, что даже там, где ангелы выводят небеса белым пухом крыльев, человек обязательно найдет многовековое зло, разбудит его нервной рукой и при этом несказанно удивится, когда «случайно» погибнет.

Так произошло и здесь, в далеких ледяных барханах Антарктики. Пока сюда не заглянул человек – это была обитель покоя. Но люди почему-то решили, что это девственное место просто создано для тюрьмы особого режима.

В принципе их можно понять – белые, холодные снега, скрытые в серости будней, должны были перевоспитать убийц и психопатов, сметая своей вековой пустотой все барьеры сознания.

Возможно, оно так и было бы… а может, в самом начале оно «действительно» так было. Но все изменилось слишком быстро, так быстро, что, ни заключенные, ни их смотрители толком не успели понять, что произошло.

Просто ткань привычной реальности будто оборвалась, выкручивая на изнанку человеческий мир… Не то место выбрали люди для постройки сосредоточения горя и сумасшествия. Не то… и поплатились за это.

Воспоминания об ужасах этого мира, многовековое зло, дремлющее сладкими снами под толщей спокойного снега, резко пробудилось, входя в жуткий резонанс с мыслями заключенных, с их воспоминаниями.

Зарычали стены, меняясь на глазах обезумевших людей, затряслись полы, разверзая острые пасти подземных миров. Мало кто выжил в этом первом выплеске Их сознания, ну а те, кто выжили - навсегда потеряли рассудок.

В серое здание тюрьмы пришла Тьма, намного более древняя, чем этот мир.

Тюрьму хотели закрыть, ибо жуткие, психоделические и фантасмагорические смерти заключенных неприятным холодком гуляли по спинам правительства.

Но нашелся некто, обладающий большим могуществом. Кто это был? Время утаило навсегда. Много предположений гуляет и по сей день – НАТО, масоны, отдельные страны (в основном Германия), некоторые даже утверждали, что это ООН. Конечно, смешно… так же можно было бы обвинить Гринпис в ритуалах истязания животных. Но возможно слухи частично правы, иначе они не распространялись бы так быстро.

Тюрьму оставили открытой, и, кроме этого, начали присылать туда заключенных на пожизненное, зная, что оно скоро истечет. Скорее всего - это был просто опыт, неудачный эксперимент, который скоро превратил это место в Ад с большой буквы.

В тюрьме (или, как принято говорить у заключенных – Яме) появились новые законы и правила, позволяющие выжить хотя бы несколько лет. Всех новичков старались как можно быстрее ввести в курс дела, но только после того, как они переживут первую ночь – это был рубеж, способ отсеять самых слабых.

***
Пройдя самую обычную процедуру регистрации, вас, без лишних слов, поместили в камеры. Две камеры. По трое новичков в каждой. В одной из камер уже сидел Джонни, быстро сходя с ума, так как он напрочь не помнил, что произошло в те три дня, что он уже здесь был.

Итак, на этот раз объяснить вам, что к чему некому, старожил нет, в камерах вы одни. На вас грязная одежда и зудящая кожа. В голове сумбур. Пока все целы, ранений нет, лишь у Джонни выдран приличный кусок руки, но память отсутствует и не может подсказать, как он получил ранение.

Прошу держать отпись согласно своим камерам:

Камера № 1:
Артур
Валера
Григорий Сытников

Камера № 2:
Альтаир
Николай Мирцев
Джонни Ривз

-Черт возьми, вот ведь место для отдыха попалось... Валерий, статья 105, многократно.-представился молодой человек.
-А вас как величать, о достославные соседи?-как обычно, он не смог удержаться от того, чтобы не ляпнуть какую-нибудь ерунду...

До боли знакомый холод пробежал по спине... Нет, это просто ей было больно дрожать, о да. Тело уже устало от этой постоянной тряски, но я боялся сесть - койки не внушали ни капельки доверия.
-Артур, но я не помню свою статью... - ответил я, пожав плечами, и, как бы извиняясь, встретился взглядом с Валерием. Ощущение было, словно де жа вю, будто бы я уже представлялся так именно в этой камере, но там был только Гриша и еще какой-то паренек... Как же его звали? А, Малыш.

Григорий некоторое время молчал,чувство обречённости и страшной тоски нахлынула на него. Ведь он до конца не верил в тюрьму в Антарктике, в пожизненный приговор, в то что возможно ему придётся сгнить в камере. Хотя догадывался он о своей судьбе уже давно, даже до того как судья зачитал приговор. Конечно легко догадаться о том что обречён когда адвокаты бегут от тебя, как от огня. А тот молодой адвокат которого всё же заставили повести дело Григория был только что из института и даже он смотрел на заключённого какими то скучающими и пустыми глазами, будто его здесь нет. А во время процесса в основном молчал уткнувшись в какие то бумаги, всё было ясно, но так не хотелось в это верить. И вот судья читает приговор, называя статьи и преступление, длиться весь этот цирк очень долго, даже у Сытникова натренированного и сильного человека затекли ноги и начала болеть голова. А судья всё говорил и говорил, называя даты, имена, статьи и повторяя только одно слово:ВИНОВЕН.Даже в этом момент лелеялась надежда о двадцатипятилетнем приговоре.Но нет пожизненное в тюрьме особого режима.
Затем странная пересылка, самолетом совершенно одного в наручниках на ногах и руках. И это место. Мрачное угнетающие с атмосферой тоски и страха. Оно не было похожа на ту тюрьму в которой ему уже приходилось бывать, но вроде что то было в ней знакомо пугающие, как отблеск другой жизни затерянный в глубинах сознание и этот отблеск не сулил ничего хорошего. Да и один из двоих ему казалься смутно занакомым, правда как его зовут и кто он Сытников не мог вспомнить.
Второй парень, представился как это делают в тюрьмах. но Григорий не помнил что это за статья, он в тюрьме был всеволишь "пассжиром", и никогда не интересовался кто и за что сидит, не особо обращая внимания на уголовные законы. К тому же всех своих статей он не помнил, судья перечислял очень много статей по нескольку на каждый эпизод, всех упомнить не представлялось возможным. По этому Гриша просто представилься:
-Григорий, невинно осуждённый.-и сам горько усмехнулся своей иронии.

Вздрогнув, как ужаленный, я уставился на третьего сокамерника... Григорий, Гриша, откуда я знал его имя? Я застенчиво усмехнулся и даже пару раз нервно хохотнул, но говорить побоялся - мало ли чего? Тем более, что во сне он мне показался злым.
И все же, усталость после всей этой тягомотины с регистрацией и перелетом начала одолевать меня, заставив неуверенно подойти к одной из коек с тоненьким серым рваным одеяльцем, которым неаккуратно застелили матрац, виднеющийся сквозь такое же покрывало, больше напоминавшее сетку. Рука медленно проскользнула по грязной постельной рванине, закинув интересную мысль про четыре койки на трех человек, на что глаза ответили беглым осмотром остальных нар.

Григорий повёл плечами, и внимательно осмотрел камеру, что то ему не нравилось, что то напрягало все его инстинкты и рефлексы заставляя мышцы быть в напряжение, Будто знаешь что некто наблюдает за тобой, некто очень не добрый. Наверно у Григория просто разыгралось воображение от усталости и напряжения последних дней. Может этот смутно знакомый парень, по имени Артур и прав и надо чуть чуть отдохнуть. Григорий прошёл к одной из шконок и поборов брезгливость, вызванную удручающе грязным и неопрятным видом ложа, всё же присел на неё.
Взглянув на парашу он слегка удивился. Для сего делать отхожие место прямо посредине камеры? Единственное только, что воняет так сразу всем и излюбленное фраза уголовников, "Ваше место у параши" отпадает сама собой.
Сытников сидел молча и рассматривал камеру, говорить не хотелось, сокамерники ему были не по душе, впрочем как и 99% всего населения мира. Но открыто заявлять об этом он не торопиться, решив вначале понять где он оказался и с кем.

Григорий и Артур значит, ясно... Мутные какие-то они и смотрят друг на друга как-то странно... И "не помнят" за что сидят... Хрен знает что от них ждать... Ну и черт с ними, тоже в молчанку играть буду.
Валерий решил, что раз уж все равно делать сейчас нечего, то лучше бы последовать примеру соседей и занять койку. Он немного походил по камере, выбирая место посимпатичнее после чего присел на одну из коек...

Тьма заползала холодом в камеру, уютно устраиваясь в заветных углах. Заключенных сковал невнятный холод, заставляющий леденеть конечности. Движения стали плавными. Вы не можете встать со своих коек, жуткая слабость приковала вас к ним. Артур и Григорий почувствовали леденящий ужас – это уже было, они помнили, воспоминания начинали съедать заживо. Этот страх, это бездействие, медленная тьма в углах, все казалось таким знакомым. Гуляло на кончике памяти, но не позволяло прикоснуться полностью.

Валера же, в это время, открывал эти ощущения для себя сначала. Каждый холодок, проникающий в сердце и замораживающий тоской. Боль воспоминаний, воспоминаний о старых убийствах.

Внезапно заключенных отвлекли шоркающие шаги за камерой – к решетке подошел один из смотрителей. Остановившись около нее, он затравленным, сочувствующим взглядом поглядел во тьму камеры. После чего тяжело вздохнул, осмотрелся по сторонам и тихо прошептал:

- Слушайте внимательно. Сегодня ночью вас испытают… вы не должны были ничего знать, но тогда, возможно погибли бы. Я многим рискую, говоря вам это – в тех «сновидениях», в которых вы окажетесь, все слишком реально. Не позволяйте страху уничтожить себя… но, что самое главное – не умирайте. Умерев там, вы останетесь с Ними навсегда, а худшей участи для себя не придумаешь.

Тьма загустела, прерывая смотрителя. Лед сковал тела заключенных, мысли начали расползаться, сквозь покров звенящей тишины раздался невнятный шепот:

- Главное не умирайте… боритесь за жизнь остатками воли.

-Хххолодно, мать, надо что-то сделать...-пробормотал Валера. Конечности плохо слушались, но он как-ухитрился лечь на койку, свернувшись в позе эмбриона и частично закрыться одеяльцем...
Отчетливо вспомнился тот день, когда на него напал этот проклятый пес-такой же страх, сковывающий разум, то же чувство, что происходящее не остановить... Вот только тогда под руку попался камень, а теперь нет. Снова нахлынула ярость, желание бить, ломать, что угодно, лишь бы успокоиться! Но нет, тело отказывается даже встать, остается лишь бессильно кусать собственные губы...

Но как только смотритель отошел от решетки, коридор прорезал жуткий вскрик, нечеловеческий вопль, заставивший всех присутствующих вздрогнуть. Холод в камере стал более ощутим, а тьма за решеткой сгустилась, поглощая маленький мирок Ямы.

Раздались глухие шаги, медленно приближающиеся к камере заключенных. Все они приподнялись со своих коек, ожидая увидеть, что угодно… но это был всего лишь еще один смотритель. Он осторожно подошел к решетке и открыл ее длинным, металлическим ключом.

Раздался противный лязг, пронесшийся по нервам струной, и в камеру вошел еще один заключенный. Сразу же после этого сержант с треском закрыл дверь и удалился, оставляя камеру на съедение тьме, а новенький так и остался стоять у входа, осматривая безумным взглядом сокамерников. Спустя несколько секунд молчанки он едва слышно прошептал:

- Просто Эл… все, что я смог придумать

Придумал. Тоже мне, еще один плод воображения с манией величия. Но имя чем-то запало в душу... Хотя понятно, это просто еще один способ моего сознания достучаться до меня в этой клоаке. Что ж, Эл так Эл.
Я не умею делать несколько дел одновременно. Я не умею выбирать ударение в слове и продолжать думать о том, о чем я только что думал? Ах да, мне не удается думать о важном и, ну, скажем, оглядываться. Конечно, это не самая моя лучшая черта, но зато едва ли не единственная такая.
Глаза метались по темной комнате, ловя взгляды других людей. Пустые глаза - статисты, видимо, тут я поленился вкладывать душу в пушечное мясо. Почему пушечное мясо? В висках закололо, когда я начал с усилием вспоминать, чем мне так знакомо это место... Деревянный матрас. Тьма в углах. Что-то коснулось голой щиколотки.
Я подскочил на месте, бросился на середину комнаты, решив держаться от теней подальше.
- Мне надо на нижнюю... надо на нижнюю, - повторял я, в панике вращая глазами. Все равно, что меня посчитают сумасшедшим - мне на это всегда было плевать. Слова Трупника, сказанные с такой заботой, которой я никогда раньше не знал, были сказаны не просто так. Кто такой Трупник?
Кто задает мне эти вопросы?!!

Григорий охваченный оцепенением которое практически парализовало тело, всё же заставил свои веки подняться и уставил взор на вновь прибывшего. В отличии от Сытникова, этот паренёк был полон энергии стал носиться и требовать нижнею койку.Но свою Гриша ему уступать не планировал, почему то ему казалось это очень важным. Хотя почему? Мозги переставали работать адекватно, мысли ворочались неохотно и медленно будто стараешься с помощью ломика перекатить гигантский валун на пару тонн. Затем мозг стал утопать в тьме, и холоде которые вновь смеживали веки и глаза безвольно закрылись. Чувство холода нарастало, от него не могло укрыть ветхое одеяло и арестантская одежда, к холоду стал примешиваться страх и боль. Приходилось напрягать всю силу воли что бы хоть как то оставаться в сознании.Григорий чувствовал, что стоит провалиться в бездну тьмы, окружившую его со всех сторон и он попадёт в капкан, в ловушку где будет происходить что то страшное, мерзкое, ужасное... пожалуй ни в одном языке мира ещё не придумали слова характеризующего то что ждёт человека когда нить сознания связывающего его с реальностью оборвётся и он упадёт в пропасть бесконечной тьмы, смотрящий в душу человеческую, миллионами невидящих глаз и протягивающие к нему миллионы невидимых щупалец. С каждой секунде сопротивляться тьме становилось всё трудней и трудней....

Еще один такой же как мы... Интересно, он тоже новенький или что-то уже знает? Надо бы спросить...-подумал Валера
-хочешь нижнюю полку? Ложись на свободную и считай что она нижняя. А заодно расскажи откуда ты такой взялся.-произнес он, не вставая с кровати и практически не меняя позы.
Хм, еще что-то получается сказать... Хороший знак? Вероятно...

Марионетки, которые ведут себя, словно они тут хозяева. В обоих смыслах они всего лишь генераторы страха и боли.
- Трупник, - взвесил я имя на языке. Имя было тяжелым, за ним неотвязно следовали годы молчания и горы мертвых душ. Почему-то в памяти всплыла рука. Сразу за ней - другая рука, тянущаяся из-под кровати. - Надо на нижнюю.
Я повернулся к тому, кто первым заговорил именно со мной.
- Ты не понял. Я не хочу. Мне надо - необходимо. Когда Они придут, надо лежать там, где страха осталось больше всего, на том месте, на котором полежало как можно больше трупов. Думаешь, дерево может их забыть?! Оно их всех помнит, жалеет, верит, что это не то воздаяние, которое они заслуживают! Слезай лучше, ты же не боишься, тебя здесь заметят сразу.
Я нес ерунду, которая всплывала в голове слово за словом, постепенно начиная понимать и вспоминать все здесь произошедшее. Было это во сне или нет, но мне предстоит пережить это еще раз - а значит мне надо подготовиться. Уже подходя вплотную к лежащему остряку, я бросил любопытному и молчаливому соседу:
- Лучше закрой глаза. Когда воздух замерзнет, будет холодно.

Какой-то дебил. Он говорил полнейшую чушь - тьма, помнящее дерево, Они... Но я ему почему-то верил, а от этого становилось еще страшнее... Я верил в то, что дерево что-то помнит? Бред, оно не могло! Но я тут же начал представлять под собой листы фанеры, что жадно раскрывали рты и тянулись ко мне своими гибкими скрипящими занозстыми языками. Хотелось хоть чуточку поерзать, но не получалось... Слава Богу, я лег на верхнюю койку! Хотя бы этот Эл ко мне не пристанет. Я не видел его - глаза не хотели открываться, но и он меня не должен был, ведь я вжался в самую стену, тихонько трясясь от холода и страха. И тут я совершил ошибку - вспомнил детство. Те редкие моменты, когда мне было хорошо, по-настоящему хорошо! Но, несмотря на светлость этих моментов, мне стало почему-то только хуже. Душа хотела завыть, но тело отказывалось ей помогать... Оказывается, когда так плохо, лучше не вспоминать хорошее, но далекий свет летнего солнца манил меня, не отпуская.
Это было в конце июня. 5ый класс. Я, наконец, сдал все экзамены и, свободной ото всей этой тягомотины, а главное, пусть и на время, - от вечного гнета матери. Можно было по-настоящему расслабиться. Я вышел из школы и перешел дорогу, с другого конца которой стояла старенькая седая бабушка. В свете дневного и радостного солнца, я, наконец, понял, отчего их называли "Божьими одуванчиками". Но, что удивительно, она походила на цветок не только внешне, но и внутри. Мне хватило одной лишь ее беззубой улыбки, чтобы почувствовать, что эта бабушка - цветок. Не волк, не тигр, не лошадь, не, тем более, человек. Простой цветок, что не способен причинить зла - физически, Бог не дал ему такой возможности. Зато Он дал ей шанс продлить себя и она его использовала - отчего-то я сразу понял, что у нее куча детей, а те преподнесли ей кучу внуков. Большего и не надо было - одуванчик опылился и разнес своих деток с парашютиками по миру, и оставалось ему только лишь уйти из этого мира, перед этим, правда, вдоволь насладившись сотворенным зрелищем.
На самом деле, я не дурак. Многие обходили ее стороной, но я-то сразу понял, что ей надо помочь, и что она действительно этого заслуживает. Не министры, не герои войны, не учителя, что, по их словам, так старались изо дня в день, не певцы в телевизоре, не научные деятели, а именно она. Да, она ничего не добилась в жизни такого высокого и большого, но она сделала единственное, что могла, и, что самое главное, - ничего плохого. Я был уверен в этом, а потому и подошел к ней... такой прекрасный день! И почему мне так больно вспоминать это время?
Пальцы судорожно сжали грязную и бесполезную тряпку покрывала, а глотка издала слабенький стон, правда, этого всего я уже не замечал, улетев в свои воспоминания...

Становилось всё трудней и трудней оставаться в рассудке, тьма сгущалась становилась тяжелой, вязкой, осязаемой... Неприятно сковывала мозг и тело. Голоса ещё пробивались сквозь морок, но стали приглушённые, неестественные, далёкие. Мозг зацепился и смог осмыслил только последнею фразу о холоде, пробудив в Григорие жуткое воспоминание, оно милостиво пряталось в глубинах мозга, но слова потревожили его и оно выползло из подсознания, напомнив тот ужас который некогда пришлось испытать. Вначале был холод... нет это сложно назвать холодом, холод это когда температура воздуха низка, а на тебе мало одежды. Тут холод шёл изнутри тела, это было сложно объяснить, но от него не спасла бы никакая одежда, тем более это ветхое одеяло. Волна страха породила ещё одно усилие воли и вновь Сытников, чуть отодвинулся от тьмы. Что делать? Что он сделал в прошлый раз? Или это был сон? Ааа вспомнил, стал молиться. Значит это был сон, нету бога, нету чёрта, это единственное в чём Григорий был уверен, иначе...иначе.... А может это Ад и всё будет повторяться вновь и вновь? Может это не тюрьма особого режима, а особое место в аду для самых страшных грешников? Нет не сходить сума, надо сохранять рассудок. Хотя что бы сойти сума, надо что бы тебя окружал нормальный мир, в сумасшедшем мире нормальность будет сумасшествием.Всё чушь, чепуха, надо бороться, нельзя сдаваться...

Что чувствует маленький щенок, покинутый матерью на произвол судьбы? Что он чувствует, скуля ночью и прижимаясь от холода к толстым, безразличным деревьям? Непонимание, досаду, обиду, страх. Мать ушла, оставив его где-то на произвол судьбы. На милость безжалостного рока. Именно это в глубине ощущали заключенные, именно это нашептывали им потрескавшиеся стены. Из коридора снова раздались скрипучие звуки. Жадное, нечеловеческое дыхание. Тьма так быстро заполнила собой камеру, что теперь единственное спасение от нее – это койки и самый центр помещения. Особенно она была сильна у решетки, обхватывая каждый прут неземными объятиями щупалец.

Шаги были ближе. Шаркающие, непонятные. Все замерли, понимая что охранники ТАК ходить не могут и нашли в себе силы приподняться на своих койках. Эл, который направлялся к Валере уверенным шагом, тоже на секунду замер.

Воздух натянулся струной, готовый разорваться в любой момент. Напряжение настолько увлекло «гостей» этого дома, что даже страх немного отступил. Наконец, шаги приблизились и остановились у стены за камерой. Заключенным не было пока видно их источник, но они слышали непонятное хихиканье, смешанное с трупным дыханием. Глаза их расширились, а мозг отчаянно пытался отбиваться от чужой реальности, от прорыва чужого мира в этот. От Них.

Маленькая рука, явно принадлежащая ребенку, появилась у самого края решетки и обхватила прутик с другой стороны. Один палец на руке был выдран, на его месте зияло что-то кровавое и ободранное. Липкая гниль смешалась с Тьмой у решетки. Но владелец гниющей руки не хотел появляться весь, продолжая то ли всхлипывать, то ли смеяться. Одинокое брошенное существо, возможно требующее помощи, а возможно ему уже ничто не поможет. Пальчики вздрогнули и скользнули по решетке чуть ниже. Раздалось нечто, смутно напоминающее слово, но разобрать что он сказал ни у кого не вышло.

Воспоминания прервались сами собой - звуки вернули меня в реальность, заставив взглянуть на обхватившую решетку ладошку. Она была ужасна, отвратительна - она хотела меня ударить. Это было зло по своей сути, оно хотело лишь моей смерти, оно хотело меня уничтожить, но я-то этого не хотел. Ноги поджались сами собой, я хотел отвернуться, но проклятое любопытство не давало мне это сделать... Тени были повсюду, заволакивая своими протуберанцами мое сознание в глубину отчаяния и страха - я был бессилен, беспомощен, ничтожен... Впрочем, как и всегда. У меня лишь единственный шанс - остаться незамеченным и я не собирался его упустить. Надо было отвернуться - в этом спасение! Чем меньше внимания я уделю монстру, тем меньше он уделит мне. Я должен был обратно прижаться к стенке и не дышать, сростись с нею, стать предметом... Ведь чертов чемодан на верхней полки не смотрит на тебя выпученными расширенными от страха глазами! Артур, отвернись! Закрой глаза, уйди обратно, не шевелись, замкнись, закройся, уничтожь себя - на время, это спасет!
Но нет, я продолжал бессмысленно смотреть на эту гниющую ручку, обещавшую мне мучения и смерть, я продолжал, застыв, словно сурок, наблюдать за подкрадывавшейся гиеной, и все лишь потому, что страх заставлял меня что-то делать. Пусть и не бежать, пусть и не драться - это было бесполезно, а хотя бы наблюдать за врагом! Но никак уж не умирать в самом себе, чтобы меня не заметили... Страх заставлял жить, и все эти годы я жил лишь потому что боялся, потому что если я боюсь - значит есть что-то, что мне дорого, что я ценю, что я не хочу терять... И пока я боюсь - я живу.

Григорий открыл глаза и уставил пустой взгляд на окно. Его не сильно впечатлило эта ручка, в своей жизни он сам делал и похуже, правда никогда с столь маленькими детьми.Нет, не по тому что в нём остался хоть какой то моральный стержень который, не давал ему это сделать, просто как то не приходилось. Если надо, он бы и с ребёнком мог вытворить многое. Но вот палач похожий на смех или смех похожий на плачь пробрал до самого нутра, захотелось закричать и забраться под одеяло, по детски казалось что под одеялом можно укрыться, спрятаться от всех страхов мира.Но сил что бы оторвать взгляд от маленькой ручонки не было. И он смотрел, хоть лицо перекосилось от страха, а волосы на голове стали шевелиться, неспешно покачиваясь, танцуя танец страха. Мучительно захотелось оказаться во сне, что бы хлопнуть себя по щеке и проснуться, а потом просто забыть, выкинуть всё из головы и оказаться дома в постели... Но это точно не сон, Григорий от чего то знал это, был уверен на все сто процентов и от этого становилось ещё страшней...

Я сразу понял, что означал этот знак. Он нес смысл для меня - и только для меня. Сны возвращались, но на этот раз наяву, лишая возможности сбежать в реальность.
- Вылезай. Ты не можешь прятаться вечно, - выудил я из памяти слова.
"Ты поможешь?" - эхом раздалось в голове. И я с ужасом стал ждать этих слов, повторного появления руки... Удар был направлен на меня, что еще раз подтвердило несущественность сокамерников. Страшно было так, что мне пришлось ухватиться рукой за верхний ярус, а зубы до боли сжать, но всхлип все равно прорвался и сразу увяз в сгустившейся черноте вокруг.

Нет, нет, это не может быть он... Какими взрослыми глазами он тогда смотрел... "Дядя, вы маньяк?" Сколько ему было? Лет 10-12 примерно... Но почему он гулял один? Что искал? И что нашел... Меня... Нет, я в том не был виноват, все равно бы на него наверняка напали собаки... Они всегда нападают на одиноких... Как я... Или я как они? Не важно...
-Это ты? Прости меня. Но ты сам виноват. Уходи. Мне нечего больше сказать.
Валерий отвернулся, чтоб не видеть его, не слышать его, не вспоминать маленького мальчика с глазами взрослого, которого было просто необходимо убить...

Не обращая никакого внимания на липкий страх, ручка продолжала сжимать решетку. Только вот мрак, с той стороны коридора очень стремительно заползал и окутывал помещение непроглядной дымкой. Скоро ручка утонула в темноте, остались лишь тяжелые, истерические всхлипы-смешки.

Привычный холод заморозил кожу и роговицы глаз. Смотреть в эту темноту было так больно, что, казалось, глаза сами повыпадают, не в силах вытерпеть этих мук. Одинокие воспоминания снова нахлынули на заключенных. В головах их неясно всплыли образы утерянных снов и забытых грез. Они осознали, что, наконец, пришла долгожданная ночь и теперь она принесет им покой в виде сновидений…

Но нет, Артур, Григорий, Эл – они помнили, они знали, что сны в этом месте разорвут их уши пополам, выжмут тягучей жидкостью соки и выгнут ребра, протыкая ими воспоминания. Они знали, что сейчас важно делать что угодно, лишь бы не спать, лишь бы не окунуться в это скверное небытие, которое быстро перейдет в Их кошмары.

Чувства притупились, уплыли, только Валере было невдомек, почему его соседи так дрожат, что койки ходуном ходят. Ну, страшно, ну бывает… одиночество, холод, непонятные видения – это можно понять, это можно списать на обычное человеческое подсознание, которое стремится сделать это место девятым кругом Ада. Но это не все. Это лишь намек на ту пустынную, глобальную боль, что испытывали его сокамерники. Валере почему-то казалось, что они прошли через что-то похожее, что они знают куда больше чем он.

Запах страха смешался с приторной вонью мочи и фекалий. Металлический привкус крови на губах дурманил, будто бы принося извинения за преждевременный приход. Сжавшись в тугие комки, заключенные отдали все силы лишь на одно – на бесконечную войну с холодом и дремой. Они все знали, что, окунувшись сейчас в сон, есть большая возможность не проснуться.

текст

Холодно... Холодно и страшно... И непонятно... Эти люди ведут себя как будто что-то знают... Скрывают от меня... Ничего, еще получат свое... Но откуда? Откуда они это знают? Вроде никто тайно им ничего не говорил-я бы заметил... Значит не знают? Черт, ладно, лежу, буду наблюдать что дальше... Будут вести себя как то по-особенному- буду вести себя как они. А пока- не нервничать, они такие же люди как и я. Наблюдать.

"Как хочется закрыть глаза, что бы унять боль, закутаться в одеяла что бы сохранить иллюзию тепла и уснуть... Просто выключить сознания и спать спать спать... но нет коварная тьма не обманет меня, не заволочёт в свои сети сотканные из страданий и жгучей злобы. Я знаю что там меня ждёт надо бороться превозмогая боль и холод, надо бороться не смотря на бесполезность борьбы, надо бороться что бы иметь хоть призрачный шанс выжать.." -Григорий напрягал всю волю? нет даже не волю, а скорее инстинкт выживания, поскольку человеческая воля не была в состоянии справиться с надвигающейся тьмой, только первобытный инстинкт древний как и тьма, приобретённый ещё в утробе матери мог спасти.По крайней мере Сытников смог остаться в сознании...

Никогда прежде мне не доводилось засыпать насильно. Я не устал! Черт возьми, у меня по венам вместо крови носится чистый адреналин - это же смерть!! Перестань... Путались мысли, я понимал, что бормочу \"отвыкни, отвыкни\", имея в виду совсем другое... Тело медленно уходило из-под моего контроля.
Стало еще страшнее, чем было раньше. Я раньше не думал, что могу бояться - царь и бог этого мира, я купался в той фантастической реальности, родившейся в моем сознании. Потом получил свою пощечину - даже выдуманный мир всегда мстит даже своим хозяевам, хватает за воротник и возит разбитым носом по асфальту. Сейчас - да, боже я, зачем же надо так себя истязать?!
А что если это все еще сон? Что если Они, столь легко проникшие в мой разум, прорвавшие те грани, что я с заботой выстраивал в частокол, - что если Они не отпустили меня? И это они сейчас таскают меня туда-сюда по терке этого ужаса, отнимая у меня куски разума и тонкую стружку сознания. Будет ли смерть пробуждением? Или я был прав тогда?
Быть может, именно в эту минуту надо мной склонился проснувшийся вновь Трупник - или я уже там, на нижних уровнях?.. Хватит... Просто прекрати, эти мысли - они сжигают себя, огнем опаляя соседей, если не потушить их сию же минуту - этот пожар не погаснет никогда. Что ему угли? И на них языки пламени спляшут свой похоронный вальс, не уставая, не прерываясь ни на минуту...
Но глаза закрываются. И мысли путаются. Пожарная бригада запуталась в своих костюмах, потому что кто-то написал на штанинах \"верх\". На шлангах узлы...
Отвыкни... отвыкни... отвы

Я никогда не думаю о других. Просто смотрю на них, на их муки и боль - мне не все равно, и среди других марионеток бывают те, кого я поднимаю на нитках выше остальных. Но мне всегда хватало собственной боли - удар за ударом, капля за каплей, она пробивалась мне в сердце, а я думал, что она давно уже там. Те секунды, когда я в детстве примерял папину бритву к запястьям. Те мгновения, когда я поднимал пистолет на полигоне - я думал, я хозяин своей боли, что в любой момент могу ее остановить.
Как я ошибался.
Она лжет. Создает иллюзии, вертится - не исчезает, и кажется, она всю вечность со мной. Вечность - не представима никаким воображением. Всего лишь слово, и то весьма короткое... Но она разрастется, станет больше этой вечности. Я вижу это здесь, во мраке, потому что Темнота не подчиняется никакой боли, даже самой всеобъемлющей. Потому что я слышу в этой Тишине, как боль - Боль - шепчет вслух все свои коварные планы.
И если им суждено сбыться - скольких людей вокруг меня эта Боль утащит вслед за мной? Я о них никогда не думаю.

Рука убралась - ну и слава богу, я смог чуточку расслабиться. Ноги отжались обратно, меня пусть и трясло, но я уже приходил в себя... И все-таки, страшно. Сама собой вернулась улыбавшаяся безубой улыбкой бабушка, что я встретил у светофора - в чудесном солнечном дне я, наконец, почувствовал себя хорошо. Я подошел, но не знал, что сказать, но она сама все поняла, увидав мою готовность ей помочь.
-Внучок, помоги. Не подскажешь, дом...эээ... как его там, - задумалась она и полезла в сумку, а я все ее ждал улбаясь в немом напряжении. Нет, это нельзя назвать напряжением, ведь напряжение - это когда ты чувствуешь приближение чего-то плохого и от этого начинаешь как будто просыпаться. Словно, ты ходишь в обычное время невыспавшимся, а потом приходит нечто и бац! - ты просыпаешься еще сильнее, чем утром. Новые ощущения, новые мысли - ты думаешь и делаешь что-то быстрее и лучше. Но ведь напрягаться - это пробуждение перед плохим, а я проснулся перед хорошим, как утром в День Рождения, ожидая, что вечером мне что-то подарят.
-Улица Молокозаводческая, дом 16, квартира... а это тебе не надо, - посмеялась чуточку она и я вместе с ней. Но от другого - я знал этот адрес! Это было через два дома от моего. Конечно же, на моем лице все написано, а я опять не нашел, что сказать от восторга.
-Какой хороший мальчи! Может, ты меня проводишь? - спросила бабушка и сама взяла меня под руку.
Я ее отвел, так ничего и не сказав, за что она мне подарила старую конфету, на редкость вкусную, кстати. А потом я решил пойти в парк. Просто взял и решил. Деревья, собаки, люди и солнце, что все это окрашивало в мягких желтоватый цвет, развернулись в целую картину и обхватили меня - я бегал и прыгал от радости по этому лесочку, пока чуть не задохнулся от одышки, валяясь на зеленой лужайке и прищуривая глаза от яркого солнца...

Сладкая истома никогда не сравнится с горьким привкусом свободы. Каждый маленький шажок отмерял закон нового мира. Холод нежно ласкал кожу заключенных, вбирая в себя их жизнь. Впитывая морок забытых воспоминаний. Холод, похоже, только он мог понять то неистребимое чувство одиночество и блестящих плетей боли. Тьма никогда не сможет быть столь милосердной, как и отблеск близкой тишины. В маленький мирок заключенных, в тесную злость камеры пришли Их тени. Они давно ждали этой встречи, давно хотели ощутить привкус живого страха. Ни одна скрипка мира не сможет описать всю ту скорбь, что чувствовали сомкнувшиеся в маленький комочек заключенные. Ни один поэт никогда не сможет описать всю силу этой непобедимой надежды на смерть. Впрочем, они бы и сами не смогли выразить это словами. Может потому, что слова застыли в замороженных глотках? Или потому, что собственные воспоминания слишком глубоко пронзили кровоточащее сердце.

Сон медленно смыкал уставшие глаза, каждый готов был сдаться под напором чужого сознания. Что такое кошмар? Это наши страхи воплощенные нашим же подсознанием. Вот только как всегда есть одно маленькое «но» - эти кошмары могут превратиться в настоящую жизнь, вытесняя серость иллюзорных будней. Поселиться в другом мире, заполненном чужой злобой и своим одиночеством. Заполнить свою душу блеклым намеком на истинный страх, стремясь испытать любую боль лишь для того, чтобы знать, чувствовать себя живым. Знать, что в мертвое стекло окна смотрит не просто призрак, а живой человек, который возможно разучился жить, но очень хочет вспомнить какого это – впитывать чужие осколки этого мира, который какая-то часть еще считает домом. Вонзать их в глубину наболевшей плоти.

Никому не хотелось засыпать, окунаться в Их мир. Но не всем это было подвластно. Мертвая тишина сломила волю Артура и Эла, заставляя их окунуться в мир сна. Григорий же и Валера смогли остаться в сознание, продолжая бороться за каждый вдох.