Спящая красавица и семь чудовищ | ходы игроков | Сонная

Привыкла ли Ия задавать себе вопросы "зачем она здесь?" "в чём вообще смысл?" Находила ли она ответы? Были ли они однозначны или, напротив, туманны?

Перед ней старые, хлипкие, ржавые, ненадежные с виду американские горки. Пару ближних петель, усеянных неуместно яркими, слишком исправными, завлекающими глаз лампочками, можно проследить, а дальше, кажется, путь уходит куда-то за горизонт. Перед ней стартовая платформа с готовыми к отправлению вагончиками, синими, малость потрёпанными.

Вокруг аттракциона и до самого горизонта, простирается бесконечная равнина. Несколько секунд уходит на то, чтобы понять, что желтоватая земля тут гладкая и эластичная, как кожа какого-то неведомого левиафана. Она немного прогибается и неприятно пружинит под ногами. Если попробовать копнуть ее носком, образуется складка, разглаживающаяся как только убрать ногу.

Рядом с посадочной платфомой стоит тележка с большим цветастым зонтом. За тележкой стоит худой, бледный продавец в темных очках и длинными черными усами, он предлагает сладкую вату на палочке, розовенькую, похожую на маленькое закатное облако. Продавец улыбается, будто говорит, что для такой красивой девушки ваты не жалко и отдаст ее совершенно бесплатно.

С другой стороны от старта "американских горок" за простым письменным столом, но на обычной парковой скамейке, сидит мужчина в возрасте. Мужчина держит в руках несколько страниц бумаги и перечитывает их снова и снова, снова и снова, нет, остановиться он не может. У него такой вид, будто изнутри его пожирает рак: глаза ввалились, волос почти не осталось, губы сухие и потрескавшиеся. На нем недорогой, но опрятный костюм, из нагрудного кармашка торчит накрахмаленный платочек. Его рот слегка шевелится, словно мысленного чтения тут мало. Пальцы поминутно вздрагивают, так что можно засекать время по этим судорогам.

Скамейка вдвое длиннее стола и помимо престарелого мужчины на ней восседает обнажённая скульптура в расслабленной позе: одна нога на другой, руки широко раскинуты на спинке скамейки. Неизвестный скульптор не стал вырезать ей шею и голову, вместо них на плечах статуи покоится необработанный кусок гранита, на котором красным маркером нарисовано лицо. Рисунок детский: глаза - неровные круги разного размера с точками-зрачками посередине, две коротких линии ноздрей, безгубый рот изогнут в широкой улыбке. Между указательным и средним пальцами левой руки у статуи зажата настоящая сигарета. Огонек же сигареты стоит на месте, ни на миллиметр не приближаясь к фильтру, но кончик явно тлеет, струйка дыма вздымается вверх, к грязно-серым небесам. Нет, не тучам — отчётливо видно, что местное светило полностью покрыто движущимися зеленоватыми прожилками и напоминает клубок извивающихся червей. В его тусклом свете все вокруг кажется неестественным и каким-то больным, но тем не менее света хватает, чтобы отбрасывать тени и можно заметить, что в тени скамейки, за ногами у статуи человека, прячется черный котенок - грязный, испуганный, но все же достаточно милый. Кажется, он потерялся здесь - одинокий и брошенный. Он мяукает, жалобно, тихо-тихо, тише даже чем поскрипывает...

Да, сзади поскрипывает карусель. Как и скамейка, обыденная. Привычная взгляду. Из тех что можно встретить на детских площадках. Маленькие сиденья на вращающейся платформе, карусель тоже явно переживает не лучшие времена, некогда яркая краска давно выцвела и кое-где облупилась, тут и там видны пятна ржавчины. Сиденья пусты, но карусель быстро крутится с неприятным скрипом. Раз в несколько минут она останавливается резко, без замедления, как будто из видео вырезали часть кадров. Сидения на ней в этот миг оказываются совсем не там, где были секунду назад, когда карусель вертелась. Пока аттракцион стоит на месте, от него слышаться голоса. Сотни детских голосов, смех и плач, пение и крики, накладываются друг на друга, сливаясь в неразборчивую какофонию и сквозь нее, на той стороне, можно увидеть мальчика лет восьми. Тощий, в драной майке, широких штанах с протертыми коленями, босой и грязный, мальчишка смотрит тускло и жалобно. В его взгляде обреченность, полное отсутствие надежды. Он не просит помощи, не тянет ручонок, не спешит познакомиться, только смотрит пронзительно смотрит сквозь карусель в глаза.
Но проходит несколько секунд, голоса сменяются поскрипыванием и карусель вновь начинает кружиться, с той же скоростью, что и до этого, будто и не было никогда никаких остановок. Будто и не было этого мальчика.

Душно.
По коже Ии не проскакивает ни малейший ветерок, воздух густой, горячий.

Зачем она здесь? Какой смысл всего этого?
Сейчас этих вопросов не должно возникать. Ия не задумываясь, не вдаваясь в подробности, инстинктивно ощущает некоторую неправильность, избыточность окружения. И потребность как-то от неё избавиться.
Потребность действовать.

Всё-таки ход Красавицы.
Слишком большая лока.
После неё сразу Активное чудовище и после всего — первый ресолв.
Да, у Красавицы
6 кубов Воды (на попытки решения тех или иных задач головой)
и всего 3 куба Огня (на попытки решения задач... кхм... Огнём)

Мир медленно, упруго, как падение капли воска со свечи, обретал отчётливость: исчезало мелкое, дымчатое дрожание пространства; порыв горячего ветра, потной ладонью провёл по лицу; разгорелась и замигала в предсмертной агонии одна из лампочек аттракциона.

Стоя здесь, в центре гротескного пейзажа, невероятного острова посреди живой, упругой, странной пустыни, внутри мрачноватого и неестественного мирка, населенного такими же гротескными и неестественными фигурами, девушка чувствовала... беспокойство. Было в этом что-то неправильное. Возможно Ие следовало ощущать что то более сильное, но в душе мерзкой липкой чернотой оседала лишь тревога.

Девушка неуверенно сделала шаг. Еще один. И остановилось. Что то изменилось. Ощутимо, но неуловимо. Звук. Изменился. Скрип сменился стоном. Неуверенно обернувшись Ия увидела призрака: за старой каруселью стоял мрачный ребёнок, с обреченным спокойствием в глазах.

Не замеченный сразу, но ещё один, очередной. Обитатель странного, гротескного мирка. Очередной жаждущий. Все они: и пренебрежительно занятый клерк, и испуганный котёнок, скучающий лоточник, этот пугающий паренёк; даже статуя застывшая воплощением беспристрастия... Все они хотели что-то от неё. Ия знала это, чувствовала кожей. Все они ожидали. Выжидали. Выбор. Её.

Ия дернула головой, и улыбнулась. Коротко ухмыльнулась самыми уголками губ, уголками глаз, краешком настроения. И наваждение дало трещину. Художница продолжала стаять посреди мрачной пустыни, среди беспокойных теней. Но беспокойство спешно таяло, уступая место привычному созерцательному спокойствию.

"You came to see the mobscene
I know it isn't your scene
It's better than a sex scene
And it's
      So fucking
            obscene, obscene, yeah"

Задорная, злая, энергичная песенка разлилась в голове Художницы, наполняя теплом озябшие не смотря на жару пальцы, озябшие не смотря ни на что мысли, успокаивая уже взявшее разгон сердце, вертясь на пересохшем языке, шевеля губы.

Шаг, ещё шаг. Левой, левой! Песню запевай!

"You want commitment?
Put on your best suit,
Get your arms around me:
Now we're going down, down, down

Be obscene, be, be, obscene
Be obscene, baby, and not heard!"

Ия шла, лучась спокойной, уверенной энергией. Обходила крохотную полянку как граф объезжает свои владения. Как волк обходит свою территорию. Гордо. В своём праве. Лукаво подмигнуть лоточнику, потревожить носом застывший сигаретный дым, почесать котёнка за ухом. Положить в немом знаке поддержки руку на плече старика. С нежностью улыбнуться ребенку. Они уже знают. Их пожалели. Их не выбрали.

"The day that love opened our eyes,
We watched the world end...
They know my name,
Waltzing to scum,
and base and
            Married to the pain"

В этом месте слишком темно. Слишком тревожно. Слишком мрачные краски. Ия знала что делать. Она вышла в центр крохотного мирка как на эшафот. Гордо, как под виселицей, вскинула голову. Она смотрела на живое, копошащееся солнце. Пауза, что бы собраться с духом и...

"BANG, if you want it
BANG, if you want it
BANG, BANG, BANG, BANG, BANG"

-Прекрасная песня прекрасной владычицы...-

Из-за спины Ии медленно пролевитировала тонкая женская фигурка, одетая лишь в дымчатую ткань, позволяя насладиться видом серебрянного узора переплетенной лозы, поблескивающей и едва видимой на фоне светлой кожи. Начиная с корней, обвивающих лодыжки, лоза постепенно обвивала тело, раскрываясь серебрянным бутоном на особенно пикантных местах. Не смотря на то, что линии стебля были лишь рисунком на коже, вокруг витал легкий цветочный запах. Лицо девушки было скрыто за серебрянной маской, повторяющей лицо Ии, выделающейся на фоне густых темно-каштановых волос. В прорезях, предназначенных для глаз, тускло мерцали для карих огонька.

Но можно было видеть, что девушка была так же не свойственна этому миру, как и Ия, просвечивая туманной дымкой пейзаж позади себя. От фигурки исходили легкие волны спокойствия, она словно приветствовала свою госпожу - ибо она была тенью Ии.

-Спокойствие и сосредоточенность... Моя госпожа решила изменить отражение внутреннего мира... Не лучше ли позволить прорасти траве и скрыть палящую язву солнца сенью деревьев... Но я не смею говорить, что делать... Я - Ия, твоя тень и твое отражение... Почему ты хочешь меня видеть?-

Сейчас, стоя под изувеченным солнцем, пытаясь заполнить собой эту неприглядную пустыню, пытаясь зачерпнуть побольше прозрачного, игристого ультрамарина, и разлить его по небу, по этой болезненной коже-земле, обновить цвет на вагончиках американских горок, забрызгать весёлыми брызгами всё вокруг, Ия была непробиваемо сосредоточена.

— Нет, моя дорогая тень. Здесь и без того, слишком много зеленого. Траве будет душно и неприятно расти в таком окружении.

Ия старалась изо всех сил, но мирок отчаянно сопротивлялся. Как будь-то девушка не знала, что она делает. Она и не знала как. Но ощущала, что может.

— И что это за глупые вопросы? Ты же моя тень! Я могу укутаться в тебе, защищаясь от этого жаркого солнца. Я могу укрыть тобой кого-нибудь еще. А ещё именно ты передаёшь пространство, объём всего на свете!

Мгновенно переключившись Художница набрала на кисть своей души насыщенного, невозможно глубокого лимонного цвета, и размашистой мыслью отправила в "тень" миллионы ярких, солнечных капель.

— И не будь ты такой серьёзной, а то морщины появятся! Вот как я буду жить с морщинистой тенью?

Кагаяга

Она сильна. Слишком сильна. Она управляет не только своей аватарой, не только делает попытки изменить фон...
Она изменила тебя.
Изменила так, что ты не сможешь измениться обратно.
Пока она не будет... побеждена.

Ия

Иногда берёшь кисточку, макаешь её в банку и щедрыми мазками кладёшь краску на стену. Иногда тонкой штриховкой обозначаешь тени. А ещё часто бывает, что поменяешь случайно основной со вспомогательными цветами в любимом фотошопе и сколько не елозь мышью по столу — результат в лучшем случае разочарует.
Солнце протянуло через всё небо кислотный, конвульсивно подёргивающийся протуберанец, порыв пробудившегося ветра, горячего, душного, щедро плеснул буро-жёлтой пыли на скамейку и тележку со сладкой ватой. Ия отряхнула пыль с плеча старика...
Старика ли? Видно, что он куда моложе, а внешний вид - плод болезни. Героине не показалось, у него рак, причем вряд ли химиотерапия лучше смерти. Наконец мужчина откладывает бумагу. Кожа на его лице начинает слегка шелушиться, идет пятнами, темными, которые постепенно наливаются красным и переходят в язвы. Из них на бледную худую шею стекает кровь, омывает высоко стоящий риф кадыка.
— Я... Милая, любимая Ия... Я... Написал бы тебе. Я и написал. Но как я могу отправить, как? — старик хватается за голову, и когда отводит ладони от лица, на них остаются грязно-кровавые разводы, — Ты всегда была в себе, такая холодная, такая отстраненная... Надеюсь, мои деньги помогли тебе выучиться, и почему, почему я не имею прав на твою жизнь?
Тем временем лицо мужчины становится маской из крови, язв так много и они так часто, что срослись в одну.
— Дочка! Почему ты меня отвергла?!

Вместе со своим письменным столом старик рассыпался в пыль, в жёлто-бурую пыль, просыпавшуюся между досками скамейки на землю.

Становится заметно темнее — копошившиеся в солнечном круге создания уходят по нарисованной нити за горизонт, оставляя солнце пустым и тёмным.
В обступившей темноте потерялась громада американских горок, скрылся лоточник, не видать, появляется ли за каруселью мальчик.
Да и карусель уже не слышно.

Над скамейкой с песком происходят изменения: он обретает цвет, форму, изменяется, его движения хаотичны и беспорядочны, пока не складываются в четкую картину. Возникают руки, скупыми движениями выводящие каждую мелочь грядущего шедевра, руки тонкие, костистые, явно женские и чем-то неуловимо напоминающие ладони героини. Появляется пол из темно-красного ламината, застилающий всю скамейку, кроме лакун. Видно сидящую на корточках девочку, на голове черная шляпка, а лицо которой скрыто сеточкой вуали неопределенного цвета. Девочка сидит на корточках, плотно прижав коленки друг к другу, на ней архаичное серое платье, оттеняющее цвет кожи. В ее руках зажаты два снимка, произведенных камерой "Полароид" с характерными белыми рамками. Девушка не шевелится, ее поза кажется нарочитой и неудобной. Песчинки все время движутся, иногда немного цветного песка падает вниз, но тут же взлетает обратно, к скульптуре.
- Хи-хи? - раздается из-за вуали.

Маска Кагаяги расцвела золотой палитрой пятен, отбрасывая яркие блики на окружающие объекты. Тень совершила небольшой кувырок, подставляя свое новое драгоценное лицо под свет, позволяя разглядеть золото и серебро обновленного рисунка. Но вот она замерла перед Ией, и свет перестал играть на золоте узора - лишь маска освещала лицо девушки гирляндой светлячков. Два самых крупных освещали глаза Ии - ибо у ее тени сменились и очи.
Моя госпожа подарила мне звезды... И я повинуюсь ей. Чего свету моей жизни угодно сейчас?
Тень медленно кружила, ловя большую часть света солнца на себя, укрывая Ию собой, словно плащем.

Мир менялся. Мир менялся сам по себе. Не то, что бы в этом было что-то странное. Как раз даже наоборот, всё вроде бы шло своим чередом, но... Свет уходил. Тусклый, противно-зеленый, цвета лёгочной мокроты свет уползал за горизонт. И в месте с ним, казалось, уходила какая-то магия. Стихали, становились гулкими, глухими звуки, предметы: столик, скамейки, лавка мороженщика — всё теряло объём, казалось плоским, сухим. Бумажными декорациями третьесортного кино.

Волны чувства, огня, страсти выпущенные Ией утонули, растворились в этом наполненным унынием мире, не принося ожидаемого результата, подобно тому, как страстная речь утопает в разношерстной, уставшей толпе измученных людей. И художница отступила. Сдала позиции, проиграла бой, в надежде сменить тактику и выиграть войну.

Впрочем, совершенно бесплодными действия художницы небыли: "старик", с которого стряхнули пыль, на поверку оказался вполне себе молод душой. Или, скорее молода.

— Боже мой, Тень! Посмотри! — Ия сделала широкий жест рукой, разбрасывая искристыми капельками остатки эмоций — Посмотри, даже дети смеются над тобой! Ты же форма! Объём! Характер! Откуда столько подобострастия? Столько покорности? Гнёшься под взглядом, словно какой нибудь абрис! Будь уж твёрже, плотнее!

Девушка обернулась вокруг своей оси, плавно, не быстро, вглядываясь в погружающийся во мрак пейзаж, и на секунду задумалась.

— Темнеет... Раз уж мы не собираемся спать, нужно включать освещение. Знаете, такие витиеватые уличные фонари были здесь совершенно к месту! Обязательно с газовыми рожками, что б всюду расплескался тёплый, пляшущий свет! Целая улица фонарей, прямиком от карусели и до горок!

Вуаль чуть качнулась, голова приподнялась. Разобрать черты из-за полупрозрачной завесы темного недо-тюля довольно непростая задача, однако половина лица кажется сильно белой, как будто штукатуркой вымазали.
- Хи-хи? О нет, ты не поняла. Хи-хи. Я совсем не гнусь. Я - та, которая никогда ни за что не гнулась, хи-ха. Слишком серьезная, ха-хи. Слишком умная. Любила кофе, ваниль, и его. В смысле - свой интеллект. Мне даже был плевать, что мой папа умер от рака. Дать жизнь может каждый, а вот сделать так, что от меня все будут шарахаться - только я одна. Я сама.
Девушка энергично махнула головой, вуаль приподнялась всего на миг, но этого хватило, чтобы увидеть следующее: левая половина лица нормальная, человеческая, если считать за людское выражение открытого снобизма. В то время как правая половина - с опущенным книзу уголком рта и прищуренным от слез веком.

Голос, слова девочки заставили Ию обернуться. И присесть на корточки, глядя в глаза, глядя сквозь вуаль. И выслушать. И пустить бесов грустной серьёзности на своё лицо.

— Бедное дитя. Бедное, бедное, глупое дитя. Одинокое, замёрзшее. Споришь со всем миром, кричишь ему: "Узри меня! Я самая умная! Я самая серьёзная! Я есть!". Подумай, стала бы действительно умная девушка вероломно перебивать разговор посторонних людей? Конечно же нет, ведь вежливость — страшное оружие! Вострейший клинок душ. А серьёзность - это то, что ведёт руку, держащую клинок. Верность, чёткость, сила... Бедное дитя.

Лёгкое движение, наклон вперед, и вот уже Ия падает на встречу своей собеседнице, что бы в последний момент попытаться заключить её в объятья.