Вьюга | ходы игроков | Вьюга

- Это ещё что за чертовщина на наши головы? Тоже по заячьей похлёбке соскучился? Открыть трактир для упырей что-ли, - Сания опускает кинжал. Сомнительно, чтобы им можно было успешно атаковать нежить, хотя, кто их знает, жрецов Урфара - какие у них там цеховые секреты имеются. В любом случае ей совсем не хочется причинять вред животному. Видок у оленя, конечно, тот ещё, но, как говорят аэдверцы, на себя сначала в зеркало посмотрите. Зеркала нет, и хвала Единому. Тут, впрочем, и без него всё ясно. Ну дохлый олень, и чего кривиться? Они вроде как живые? Она смотрит на Дитриха, над которым склонился Ашиль, на Пада, пытающегося унять рану. Кому-кому, а Сании ясно - они уже мертвецы, как и этот олень. Да только они ли? На груди у Санни письмо, можно сказать дневник. Признаки, симптомы, сроки, развитие болезни, попытки лечения. Все неудачные. Тогда, осенью, слоняясь по полям в ожидании, пока зараза до неё доберётся, она находила прямо-таки мазохистское удовольствие перечитывать всё это помногу раз, как будто сама отлично не помнила, с чего всё начинается и чем заканчивается. И про опасность крови там тоже было. А тут всё кровью просто провоняло.

Сания спохватывается, что и на её замечательную песцовую накидку, спасибо имперской шлюхе, у которой её одолжила, крови пролилось немерено, хорошо хоть на кожу не попало. Она рывком скидывает с себя мех, оставшись в одном шерстяном платье. Зверский холод обжигает, как и сознание, что сейчас достаточно внимательно к ней присмотреться, чтобы догадаться обо всём. Поэтому она действует быстро, очень быстро. Тщательно вытирает кровь о снег, подпаливает ветку от костра и безжалостно выжигает роскошный мех везде, где были кровавые следы. Теперь накидка выглядит страшно и жалко, от неё несёт горелым, да и в плане согрева много теряется, зато проклятой крови не осталось. Она одевается, а олень смотрит, кажется, прямо на неё. Знает он что-ли?

***
Тогда снег выпадал в основном по ночам и таял к утру, но всё равно было чертовски холодно. Особенно если на тебе тонкий, осенний плащик и туфли, кто спорит, модные и дорогие, но совершенно не приспособленных для ходьбы по дорогам в такую погоду. Эйфория от того, что чума обошла стороной, очень быстро сменилась отчаяньем. Денег у неё не было, вот не подумала Санни о каких-то там деньгах, уходя, зачем они мертвецу, а есть хотелось. И подножного корма попадалось всё меньше и меньше. Вдобавок, ночуя на улице, она вполне рисковала к утру замёрзнуть. Попытки переждать зиму в каком-нибудь трактире или деревне не увенчались успехом. Изголодавшимся и озлобленным людям вовсе ни к чему был лишний рот. В одном месте на неё просто собак спустили, как на какого-то разбойника, а она всего лишь попросилась на ночлег. И, кстати, о разбойниках, разной швали по дорогам шаталось в достатке. Эти могли зарезать просто так или за кусок хлеба, стоило только попасться им на глаза.

- В одиночку девушке нечего и думать добраться до юга, - уныло размышляла Санни, сидя в углу придорожного трактира и ковыряясь в миске пустой похлёбки. Последняя монетка, из случайно обнаруженных в подкладке плаща (да здравствуют дыры в карманах, и ленивые девушки, которые во время не чинят одежду), ушла на эту нехитрую пищу и возможность подремать до утра на лавке в общей зале, а что будет завтра? Послезавтра? - Что-то надо делать, это плохо закончится, - сказала Санни похлёбке. Та закончилась. И тут к дверям трактира подъехала карета. Роскошная такая карета, с имперским гербом или как там эта штука называется. И трактир мгновенно опустел, всех смело, как тараканов, при виде веника. А Санни в углу старательно прикидывалась ветошью, деваться ей было некуда. Дама, что ехала в карете, в роскошной песцовой накидке и отороченных мехом высоких сапожках, сразу же потребовала комнату, жаровню, горячей воды, ужин и вина. Внизу она не осталась. А вот её свита, довольно многочисленная, заняла столики и гоняла трактирщика с женой в хвост и гриву, требуя лучшие вина и блюда.

- Да откуда у него тут возьмутся лучшие блюда, людям жрать нечего по вашей милости. Впрочем, зала как по волшебству наполнилась ароматами, которых Сания, кажется, целую вечность уже не встречала. Но ей, недавно страдающей от голода, стало не до еды. Всё, о чём могла сейчас думать девушка, куда направляется карета. И по всему ехала она в Оретан, а куда ещё может ехать карета с эскортом из имперцев? Слухи ходят, что там сейчас сам император, чтоб он абрикосовой косточкой подавился. Карета большая, дама едет в ней одна. Внутри тепло и они будут в столице ещё до наступления настоящих морозов. У Санни есть драгоценности, это дураки-трактирщики ничего в этом не смыслят и отказываются даже тарелку супа налить, а леди, похоже, аристократка, должна увидеть, какая им цена. Да и в конце-концов разве ей не пригодится служанка? Корсет там расшнуровать, грелку в постель, что ещё служанки делают? Сания понятия не имела, они слуг не держали. Мама вполне могла себе позволить помощницу, но не желала, чтобы по дому шастали чужие люди. Но в любом случае, ничего хитрого в такой работе быть не могло, это не лекарства составлять. Идти просить, да ещё у имперцев было до того противно... Вот не просто унизительно, а удавиться сразу легче, чем что-то у них просить. Санни бы ни за что не пошла. Но она дала обещание. И должна была выжить. Любой ценой. - А гордость и достоинство можешь засунуть себе..., - внутренний голос глумливо уточнил, куда это всё засунуть. - Для тебя это непозволительная роскошь. Сания встала и тихонько поднялась вверх по лестнице.

В комнате дамы горел свет. Девушка притворила дверь. Посреди комнаты весело горел огонь в маленькой жаровне. Меховая накидка висела на стуле, а сапожки стояли возле кровати. Кровать была шикарная, с настоящей периной. Дама полулежала на ней и пила вино. Сания начала говорить быстро, чтобы не передумать и не сбежать. Её переполняло чувство отвращения к себе. На даму старалась не смотреть, поэтому и пропустила момент, когда недопитый бокал полетел в голову. Но уж визгливый крик пропустить было не возможно. И тут такое началось... Истерики на тему, что тут привечают всякую шваль, нищенок и побирушек, ор пьяных имперцев, обещающих спалить этот клоповник, бледное, как у покойника лицо трактирщика. В общем, выставили её на улицу среди ночи, а она, между прочим, честно заплатила за ночлег последнюю монетку. Но кто слушать-то будет.

Идти только куда? Ночью, по холоду отправляться в путь - самоубийство сразу. Сания и осталась возле трактира, под окном, стараясь, чтобы изнутри её не заметили. Топала ногами, как танцор, чтобы согреться, но всё равно через пару часов зуб-на зуб не попадал. К тому времени свет в зале погас, видимо все разошлись спать. Санни подергала дверь - заперта, конечно. А замок-то не хитрый. Не сложнее весов будет, сколько раз доводилось перебирать и калибровать. Достала серёжку, ту самую, за которую супа не налили, поковырялась. И ничего сложного, оказывается. Или это она такая способная. Ничего худого она делать не собиралась, просто погреться, а поутру уйти, пока не заметили. В конце-концов, честно уплачено. Камин почти догорел, только слабый отсвет бросал на столы, с которых ещё не убрали остатки трапезы. Вот твари же! Нет, ну какие твари! Не доели даже. Санни жадно доела, стараясь не шуметь и вино из всех бокалов допила. Оно, видимо, и ударило в голову с отвычки. Молча сняла плащ и туфли сняла, поднялась наверх. Дверь была заперта, спала скандалистка имперская. Санни вновь поковырялась в замке, замки тут были - одна видимость. Огонь в жаровне все еще горел, сохраняя приятное тепло и освещая комнату, как ночник. А дама действительно спала. И не одна. Но меньше всего сейчас девушку волновала интимная жизнь этой шлюхи. Главное, вещи были на прежнем месте. Швырнула туфли и плащ на пол, сгодится сучке, схватила сапожки с накидкой и вылетела оттуда с бешеной скоростью. В сапогах и мехах на улице было тепло, даже жарко, Сания неслась по дороге, стремясь до утра убраться подальше от трактира, от пережитого волнения, даже про опасность не думала. И уж тем более не позволяла себе думать, что сделают утром психи-имперцы с толстым трактирщиком и его женой. Сами виноваты, она честно заплатила, и ей надо выжить.

***
Мёртвый олень смотрел так, как будто знал. Или ей мерещится уже. - Что ты хочешь от нас, что? - выдохнула она устало. - Нам просто надо выжить. Ты мёртвый, а мы живые. Ещё пока. Надо нам, как ты не понимаешь? - Лекарь, она повернулась к Ашилю, - нужно убираться отсюда как можно скорее, иначе нам всем конец, чума сожрёт. Ты должен это понимать. Объясни людям. Вздохнула, подобрала кинжал, но поднимать не стала. Нашла глазами Каталину. Если не выжить в одиночку, нужно действовать вместе, это Санни поняла ещё тогда, в конце октября. - Что дальше? Каталина, что теперь делать?

Юрген не сразу понял почему сабля в его руке начала дергаться. Через секунду пришло осознание того что его бьет крупная дрожь. Не свойственное для него проявление эмоций. Этот страх, это волнение был чем-то другим, отличным от того через что он успел пройти. Древний первобытный ужас, перед неизведанным и потусторонним. В памяти пролетали строки старой легенды, которую долгими зимними вечерами, рассказывала ему мать. Юрген вспомнил старые языческие обряды, которые никуда не делись даже с приходом веры в Единого. Как люди его хутора, пытались задобрить Духа…либо лесных братьев, что убивали излишне ретивых браконьеров и дровосеков.

Много слухов ходило про это существо среди простого народа. Иногда говорили, что Олень появлялся для того, чтобы вывести из леса заблудившихся путников, если их помыслы были чисты. Иногда он появлялся без особой на то причины, что предзнаменовало Предназначение. А еще болтали он появлялся и вершил возмездие, убивая виновных или защищая дикую природу.

Существо что стояло перед ним сейчас, было мертво. Заражено болезнью, поразившей этот лес. Скорее всего ему будет все равно кто сейчас предстанет перед его судом, ведь виной происходящему люди, решившие что, могут повелевать губительными силами, не оглядываясь на последствия своих действий.

- Лесной хозяин. – пробормотал усатый старик сдавленным голосом.

Он видел, как юродивая девочка пошла ему на встречу. Могла ли блаженная в своей простате девчонка договориться со Зверем? Был лишь один способ — это проверить.

Гордая голова сама собой склонилась, а плечи опустились и расслабились. Уна шумно выдохнула и со злостью вогнала «Паутинку» в снег под ногами. Раз, другой. Чтобы убрать с драгоценного лезвия поганую, чумную кровь. Предпоследнее, что девушка ожидала из леса и белого безмолвия, было оленем. Олени так не кричат. Ну, а последним оказалось то, что зверь был уже дохлый. Ни убить его, ни ужин приготовить. Блядство! Удивительно, но Уна не чувствовала страха. Разве что удивление, густо смешанное с навалившейся усталостью и безразличием. День на ногах, причем часть пути она тащила Санию, которая была далеко не пушинкой. Удары мечом по веткам и по волкам. Танец со смертью на белом паркете снега. Это выпило все силы. Сейчас хотелось только добрести до огня и закутаться в одеяло.

Уна убрала меч в ножны и двинулась к костру, чуть косолапя и размахивая руками. Девушка словно плыла через снежную круговерть, как в воде.
- Трупы сейчас заметет, - громко, из последний сил, сказала она в пространство, не имея в виду никого конкретного. – Под снегом они будут не опасны, нужно только чтобы около самого костра их не было.
Добравшись до нарубленных веток. Уна тяжело повалилась сверху, чтобы хоть немного передохнуть.

Вой прекратился. Люди в страхе вглядывались во-тьму. Но как известно, если долго смотреть во-тьму, тьма начнет смотреть на тебя. И она посмотрела на выживших, мутными глазами мертвого оленя. Только для мертвого, он был слишком живым. Ходил, волоча по снегу свои кишки и вел себя так, словно и не было на его теле этих страшных ран.
И пока тварь не проявляла агрессии, это все могло измениться в одно мгновение. Макс перехватил топор поудобней, но пока не спешил с действиями. Зато с ними поспешил один из детей. Юродивая девочка, стала топать по-снегу, словно перед ней не восставшая из мертвых потусторонняя тварь, а милый пушистый зверёк, которым он когда то и был.

- Девочка стой...

Пытался крикнуть Макс, но боялся спровоцировать монстра, а потому это получилось скорее шипением. Лесоруб начал двигаться за мелкой, пытаясь её нагнать и не спугнуть тварь. Казалось что сейчас, он играет наперегонки со смертью. А ставка в этой игре, жизнь девчонки.

Краткая передышка пошла всем на пользу. Санни отдыхала у костра, Ашиль колдовал со своими инструментами над Дитрихом, Пад оглядывал рану, и на нём Лин задержала взгляд подольше, о чём-то размышляя. Дрег пытался сладить со своим псом, который отчего-то вовсе не хотел останавливаться. Глупая животина…
Нет. Вовсе не глупая. Раздражение на собачий лай быстро сменилось настороженностью. Животные чувствуют. Они никогда не буйствуют просто так, их поведение имеет причины. Так, крысы бегут с тонущего корабля, птицы улетают с прокажённых мест, кошки и собаки покидают дома, почуяв, что им грозит опасность… Можно подумать, что Шваркс таким образом реагирует на волчью кровь. На заразу, что она несёт. Чувствует чуму, как от неё разит смрадом смерти и разложения… Но Лин думала иначе.

Этот вой. Он оборвался так же резко, как и мгновением назад разорвал ночную тишь. Волки убежали, оставив умирать полудохлых своих собратьев. А за стеной снегопада царила всё та же пустота и тишина, словно за его маревом не было никакого иного мира. Только этот островок существовал, обагренный кровью и озарённый светом слабенького костерка.
Но что-то там было. За гранью их маленького мира. Было. И неуклонно приближалось. Лин чувствовала это по-особенному остро, и потому не выпускала из рук оружие. Не могла себе позволить расслабиться, только не она. Её реакции будет достаточно, чтобы направить стрелу в нужную сторону и выстрелить достаточно быстро, прежде, чем неведомая тварь бросится на кого-то из группы…

…Лин вскинула лук, целясь в нового гостя. И застыла, поражённая.
Неужели оно выло? Это существо? Это ведь… обычный олень?.. Но постой. Что-то с ним не так. Почему его глаза горят таким странным, льдисто-синим огнём, неестественным для природы? Он двигается медленно и топорно, что-то влачится за ним шлейфом… Его собственные, выпущенные наружу кишки, растянувшиеся по снегу. На длинной шее зияет провал глубокой раны. Если присмотреться – в потемневшем мясе заметишь белёсые выступы позвонков…
Чёрт побери, он дохлый! Этот «безобидный» оленёнок мертвец, но при этом двигается. Мало того – весьма целенаправленно двигается в сторону людей.

Но, конечно, без происшествий обойтись просто не могло. Естественно, среди группы нашёлся кто-то сердобольный, кто посочувствовал несчастному убитому животному, игнорируя инстинкт самосохранения. Если он вообще был у этой девчонки.
В накрытом капюшоном затылке Лин безошибочно определила девочку, что находилась всё это время с Флинтом. Как же её звали… Не важно сейчас.
Та приближалась к животному, приговаривая что-то себе под нос, но тон её был наполнен состраданием. Что она творит?..
- Эй, ты! Стой на месте, не приближайся к нему! – крикнула Лин, продолжая целиться в оленя. К счастью, не одна она видела в неожиданном визитёре угрозу – Максимилиан осторожным шагом двинулся следом за девчонкой, потянувшись к её капюшону…
Что-то приговаривала рядом стоящая Сания, обращалась к Лин, а та была полностью поглощена разворачивающимся перед глазами действом.
- Не сможем идти. Не сейчас, - отрывисто бросила девушке, после чего обратилась к остальным. – Это магия, чёрт бы её побрал. Рубите твари голову, если что-то пойдёт не так!

В своих доводах лучница почти не сомневалась. Что там пробормотал Юрген? Лесной хозяин?.. Глупая сказочка. Реальность такова, что духи не разгуливают по лесу среди людей, их вообще не существует, а даже если бы существовало – то являлись бы они очевидно не в таком виде…
Мертвечина. Растерзанная той воющей тварью – не волками, скорее всего, иначе те обглодали бы несчастное животное до костей и не напали на группу. И безжалостно поднятая чьей-то рукой… Именно от этой мысли в жилах стыла кровь. Опаснее любого хищника был только человек. А если в его руках сила, способная поднимать убитых…
Лин понятия не имела, для чего кому-то вообще потребовалось играться с трупами бедных животных. Но пристрелить эту тварь стоило – хотя бы ради сохранения собственной нервной системы. Поднимает ещё эту девчонку на рога…

Чуть расправив затекшие плечи, Ашиль вытер свои руки чистым снегом, хотя найти его у него получилось не сразу. множество крови, трупы волков, зайчатина, остатки бывших товарищей. Все, все смешалось в эту зимнюю ночь. Все те ужасы что он видел на войне, сейчас это все было так же как и тогда. Куски плоти, кровь и погибшие, и он с кровавыми руками стараятся спасти жизнь еще одному солдату. Да, все ему кричали, орали, что его место там - в тылу. Но Ашиль знал, в некоторых случаях только срочная помощь могла помочь выжить солдату. И сколько б на него не кричали капитаны при подчиненных за то, что Ашиль в очередной раз нарушил дисциплину, когда они оставались наедине, всегда было одно и тоже, всегда капитаны отворачивались, смотрели куда-то в сторону, и бурчали "Спасибо". Да, хороший капитан знает цену жизни каждого солдата, но есть дисциплина, есть то, на что должны все равняться.

С кряхтеньем встав с колен, Ашиль взглянул на оленя. Он не искал глазами его глаза, что бы встретиться с ними, как может быт ьпоступили бы многие, или не кричал другим что не идите, или не смотрите в глаза. У кого хватит ума, тот сам это сделает, у кого нет - Ашиль уже ничем не поможет. Олень для него - мерзость, олицетворение того, чем не должен становиться любой умерший. А лучше что бы никто умершим и не становился. Гниющая плоть, прорехи. Мерзость. Пульсирующая кровь, жаркое дыхание - жизнь!

Краем глаза, Ашиль заметил как в бликах от костра мелькнула чья то тень. Повернувшись, он видел как возле костра стоит Пад, бурча себе что-то под нос. Его нож был всунут в костер а в отблесках костра была четко видна рана.
- Не вздумай заниматься самолечением Пад, я врачом не за красивые глазки и хорошую попку стал!,- поворачиваясь спиной к оленю вымолвил Ашиль.
Там сзади всего лишь лже жизнь, мертвая мерзость, которая еще просто не поняла, что она мертва, или не хочет этого понять. А тут - впереди костра жизнь, живой, которому требуется его помощ. И плевать Ашиль хотел на то, что у него стоит сзади. Он уже и так труп, так что пусть смерть ждет своего часа, а Ашиль пока, постарается может и не вылечить полностью всех, то хотя бы продлить им максимально жизнь. На столько, насколько он сможет это сделать.
- Так, что у нас тут ?,- задал Ашиль опять же риторический вопрос, обращаясь скорее к себе, чем к кому либо. Его инструменты были с ним, быстро проколив их в костре, и окропив спиртом, он занялся новой раной. Спасение жизни не терпит отлагательств...

Боли.. не было. Кровь на снегу уже замерзала, и тела распотрошенных людей и волков бок о бок покрывали пространство. Танцовщица уронила окровавленный кинжал в снег и поддалась всё ещё не отпустившему приступу тошноты, опорожнив содержимое пустого желудка неподалёку от места так быстро закончившейся стычки.

Девочка и четыре мужчины умерли для того, чтобы Тэрия жила. Хотя нет, они умерли из-за собственной слабости, глупости или всё-таки слабости. А закутанная в шубу девушка осознала, что хочет жить. Для этого ей нужна была эта стая людей, ещё не дошедшая в своей дикости до стаи волков, и, быть может - именно поэтому и сумевшая пережить их атаку.
Однако, что-то было не в порядке, и волчья кровь... Тэрия постаралась как можно быстрее оттереть её снегом. Стало противно - так протвно, как впервые потрогать волосатую гусеницу. Или ощутить запах немытого насильника, нависающего над твоим телом. Противно, мерзко и очень хочется убежать не глядя. Жалко что некуда - нет теперь у Тэрии дома.

Впрочем, Единый с ним. Или другие боги. Мать Тэрии верила в каких-то северных богов, сама Тэрия верила в то, что принято верить у других. В последний раз это был Единый, но видимо жрецы огненный бога девочки и Императора заставят всех отречься от него. Невелика потеря.

Отмывшись от крови, Тэрия огляделась по сторонам и постаралась помочь раненным. Или убитым. Хотя вряд ли в её силах было больше, чем подать воды.

Меланхоличный взгляд холодных глаз провожает убегающих потрепанных "санитаров леса". Адрианна отчаянно избегала смотреть на кровь и трупы, от чего выглядела неестественно и скованно. И еще более напуганной, чем обычно. Губы ее дрожали.
Вдох. Выдох.
Ей то и дело приходится напоминать себе, что она все еще жива. Может, все действительно не просто так? Может, судьба благосклонна к аристократке, не привыкшей носить ничего тяжелее ажурного веера на украшенной перстнями руке во время бала?
Чушь.
"Просто кто-то дрался в первых рядах, рискуя собственной жизнью. Вместо тебя умер кто-то другой. А ты даже имен их не помнишь, неблагодарная девчонка." Так бы рассудила ее добросердечная, но порой излишне справедливая нянечка. Она была из тех старушек, что безумно любишь и столь же сильно боишься будучи ребенком.

Инстинктивно девушка замирает. Будто странное существо ее чудом не заметит, если старательно не шевелиться. Взгляд ищет спасения в уверенности Юргена. И не находит.
Возможно, сама смерть настигла их. Отмщением за чужие провинности. Справедливости больше не существует, она погребена в руинах старого мира.
Нехорошее предчувствие заставляет сердце испуганно колотиться в груди, а жар приливает к вискам. Аристократичная натура в прежние времена, скорее всего, подсказала бы ей упасть в обморок. И пусть ответственность берут на себя сильные мужские руки. Так поступали почти все малодушные богачки. А теперь? Теперь нужно проблемы решать, а не избегать их.

Лесной хозяин. Адрианна не знала баек о белом олене, что охранял свое царство природы подобно королю. Но когда сталкиваешься с чем-то, что царственно взирает на тебя, побеждая саму смерть, начнешь воображать и не такое.
- Это... это... это оно издало тот крик?- девушка вырвалась из оцепенения, сковывающего и не дающего мыслить хоть сколько-то здраво. Вопрос глупый и неуместный. Но себя было уже не перебороть.

Эйты идет на встречу белому демону, чей взгляд был пустым и пронизывал насквозь одновременно. Смотришь в глаза призраку, и видишь само время, что неотвратимо ускользает.
Кто-то решает отдохнуть. Серьезно?
Бородатый мужчина, похожий на лесоруба пытается остановить запутавшуюся маленькую девочку. Юрген же в свою очередь пытается остановить его. Кровопролитие и бой уже изрядно поднадоели. Переговоры с демонами- вот, чем путники еще не пробовали испытать себя на прочность. Не рехнулся ли Юрген, случаем?
Каталина не мелочится. Как лидер и человек твердого характера решает стрелять. Можно ли убить то, что уже мертво? Даже если отсечь голову. Странные обстоятельства и столь же странные размышления.

Удивительно, но Адрианна доверяла Юргену куда больше. Даже если тот тронулся умом. Аристократка рванула по сугробам к лучнице, стоявшей в боевой стойке и натянувшей тетиву лука. Она подбежала к той сбоку и попыталась предотвратить выстрел или направить его куда-то выше, нежели в цель.
- Не делай этого! Может, он пройдет мимо и все? Если ты можешь поверить в ходячего мертвеца, кровавую магию или некромантию, что мешает тебе поверить во владыку леса? Вдруг, Юрген и Эйты правы? А если так, то нам не одолеть его: он олицетворяет саму природу, он- идея,- аристократка пыталась навести Каталину на мысль, что конфликт не всегда- решение проблемы. Тем более конфликт с чем-то, чего не понимаешь. Правда, не смотря на это, продолжила она неуверенно.- К тому же... он и так мертв.

Если белый величественный олень действительно лесной владыка, он и так уже страдал. И причина тому никто другой, как люди. Нельзя усугублять все еще больше.

Не смотря на все происходящее вокруг, лишь Тэрия и Ашиль вели себя благоразумно, помогая раненым.

- У тебя тоже, - кивнул улыбнувшийся, наверное, впервые за всё их совместное путешествие Лорензо, принимая фляжку обратно. Легко закинув её снова в свой мешок, рыцарь сделал пару шагов и, наклонившись, выдернул из поверженного волка арбалетный болт, вошедший в глазницу почти наполовину. Меньше минуты ушло у него, чтобы обтереть с дротика остатки крови и мозгов о снег и местами сохранившуюся на поверженном животном мягкую шерсть, а затем, вновь зарядить им арбалет. Повесив, не нужное более, смертоносное оружие на поясной крючок, выстрелить, вися на котором оно самостоятельно уже бы не смогло, да даже если бы болт и сорвался, то просто безобидно угодил бы в землю, усыпанную снегом, никому, в сущности, не навредив. Разумеется, убивать предполагаемую еду таким дротиком, возможно теперь и было опасно, но для сражений он был ещё вполне пригоден. А охоту в подобный буран, рыцарь представлял себе крайне слабо. Вздохнув, воин поднялся и уже даже сделал пару шагов в направлении костра, когда, не иначе как чудом, заметил знакомый отблеск собственного кинжала, воткнутого Санией в шею вполне здорового на вид волка.

- «Конечно, здоров он, как же! - хмыкнул Лорензо, чувствуя себя каким-то мародёром, обшаривающим трупы павших врагов. Придавив сапогом морду мёртвой твари, рыцарь рывком достал потерянное девушкой оружие, почти сразу же слегка отступая, когда с негромким бульком вслед за покидающим тушу лезвием кинжала на снег пролилась небольшая струйка начавшей сгущаться крови, окрасившая его в густой тёмно-красный цвет. – Прокалить в огне, почистить и можно будет вновь использовать. С другой стороны… чума – тоже своего рода яд. Проклятье да о чём я вообще думаю!»

Рыцарь негромко выругался, обтирая щедро напившуюся кровью сталь о мех. А затем вогнал кинжал в предназначенные для него ножны и сделав пару шагов к костру устало привалился к дереву, как раз тогда, когда всеобщее внимание привлёк ещё один незваный гость.

Как ни странно, желания атаковать внезапного пришельца у графа не возникало. Да, это магия! Зачатки каких-то воспоминаний из детства, не выбитые до конца учителями, только подтверждали это. Но если это действительно так, то какой смысл сражаться? Если же это иллюзия, то неподалёку должен был быть и тот, кто её создал. В любом случае, если этот олень спугнул волков, то он или тот, кто создал его им не враг, так зачем напрягаться попусту?

Время словно смеясь, стало искусственно замедлять свой бег, превращая секунды в минуты. Сунув руку в мешок, рыцарь, которого голод уже начал основательно покачивать, нащупал один из припасённых для такого случая кусков валеного мяса и наблюдая за тем, как вновь переполошился, словно разворошённый ногой муравейник, их уменьшившийся в численности лагерь, стал довольно спокойно разжёвывать свою добычу. Со спины его защищала вьюга и могучий ствол дерева, спереди же почти всё пространство было освещено несколько раскиданным костром, от которого к тому же несло запахом палёной плоти и шерсти.

Дрег замер у костра. Замер, не шевелясь. Чудовище поймало его взгляд. Ледяной огонь его глаз выжигал душу. Коробейник не шевелился, почти полностью отдавшись страшному чуждому ему существу. Ночной демон, или умирающий божок далёкого племени? Не имело значения. Что-то происходило вокруг. Люди говорили. Кто-то игнорировал огромное копытное, кто-то напротив, встал на изготовку.

Коробейник неловко сделал шаг в сторону. Дёрнулся неловко, словно большое напуганное животное. Но не так и не побежал. Где-то там, во тьме бродят голодные волки. А тут огонь и люди. Его судьба решится здесь, вместе со всеми остальными. Собачье ворчание даёт силы двигаться. Говорить. Торговаться. Пожалуй, это лучшее что он умел в своей жизни.

Перехватить посох поудобней. Двинуться на полшага вперёд. - Шваркс! Ко мне! А ты, демон ночи.. Именем Угга, услышь моё слово! - голос ощутимо подрагивает. Страшно. Настолько что колени даже не могут согнуться. Пустота в глазах лося замораживала. Его движения были исполнены силы, мощи и грации. Но вместе с тем исполнены жути. Чуждый взгляд словно пронзал душу Дрега. Торговец наконец смог оторваться от морды создания. Маленький крохотный шажок вперёд, от которого снег поднялся словно очередной порыв бурана.

- Забирай то что тебе нужно и уходи отсюда! Наше время..наше время вступить на Тропу ещё не пришло! Очаг горит вечно, но не тебе лишать нас дара жизни! Таково было слово Угга! -

Дрег сделал ещё один шаг на встречу чудовищному зверю. Он совсем не хотел с ним говорить. Но он умел по другому. Когда боишься - нужно преодолеть свой страх и шагнуть навстречу своему страху. И может быть ты окажешься сильнее. Та же девчонка была куда смелее.

- Если ты хочешь обрести здесь защиту Агни -то мы не можем тебе её дать. Но ты можешь привести своих детей к нашему огню до конца этой ночи. И мы сбережём их, если на то будет воля Угга! Агни не тронет их, но Пепельный не любит детей ночи, и не потерпит тебя рядом с собой. - ещё один шаг. Мучительный. Дрег ещё не успел убрать отвергнутый бурдюк с маслом и сейчас сжимал во второй руке. - Но если ты попытаешься сотворить с нами что-то столь же неестественное..то Пепел найдёт тебя. Пепел войдёт в твою глотку и забьёт твои ноздри. Я говорю это не потому что желаю тебя напугать! Я лишь напоминаю о заведённом порядке! Ты же помнишь ледяной топор Угга? Если хочешь - приводи своих детей или важенку..но прошу тебя, забери этих..волков. Тебе уже всё равно, а для них и нас они опасны. -

Дрег наконец заткнулся. И замер, сжимая в руках посох и бурдюк с маслом.

Шваркс, хрипя и захлёбываясь, отчаянно тявкает на незваного гостя.
Олень с истинно королевским высокомерием не обращает на дворнягу никакого внимания, не двигаясь с места и внимательно изучая людей.
Его горящие потусторонним сапфировым светом глаза излучают вежливый интерес, обращённый, кажется, одновременно и в пустоту и персонально на каждого.
Некоторые словно не замечают присутствия жутковатого зверя – занимаются своими делами, зализывая раны и словно нарочно игнорируя визитёра. Другие – напротив, целиком и полностью им поглощены.
Безымянная девочка Эйты отважно шагает вперёд, проваливаясь едва ли не по колено в сугробы. Она завороженно смотрит прямо в сапфировые глаза оленя и продолжает идти – одинокая тёмная фигурка на белоснежном полотне неистовой вьюги.
Вслед за ней быстрым шагом бросается лесоруб Максимилиан. Юрген, бормоча что-то под нос, тоже делает навстречу несколько осторожных шагов.
Олень не шевелится, словно наблюдая с немым укором за Каталиной. Бросившаяся было к ней Адрианна спотыкается и падает в глубокий сугроб. Взмывает в воздух выпущенная лучницей единственная стрела. Всё замирает.

Сания.
Находишь глазами фигуру лучницы Каталины в надежде обнаружить среди этой чёртовой вьюги хоть какую-то точку опоры. Островок уверенности и непоколебимости, которые, возможно, передадутся со временем и тебе.
Видишь, как девушка натягивает тетиву, прицелившись явно в мистического оленя. И как выпускает в воздух стрелу прежде, чем кто-либо успевает этому помешать.
И вдруг натыкаешься на горящий синим огнём взгляд животного. Он пробирает льдом, выворачивает тебя наизнанку. Олень действительно знает. О данном обещании Тьеру, о всех твоих проступках и воровстве. Испытывает тебя на прочность. И отпускает.

Юрген.
Выпущенная Каталиной стрела хоронит все твои надежды по-хорошему договориться с рогатым хранителем леса. Останавливаешься, понимая, что нет уже смысла пытаться помешать Пуатье.
Если ты действительно прав и древние легенды не лгут, то попытка выстрелить в духа наверняка является фатальной ошибкой. Едва ли девушке удастся убить его – слабо верится, что получится даже попросту ранить. Едва ли животному с разорванной шеей и выпущенными кишками страшна ещё одна торчащая из тела заострённая палка. Но кто знает, быть может, у лучницы есть все шансы его разозлить.
Олень, тем временем, смотрит мимо Пуатье и Эйты. Олень взирает прямиком на тебя, выворачивая наизнанку воспоминания и бередя рваную душу. Ты снова сражаешься с имперцами на берегу холодной в это время года реки. Снова ломит колено застарелая рана. Ты вновь переживаешь кровавую бойню, теряя друзей и убивая врагов. Наиболее тёмные моменты твоей основательно затянувшейся жизни проносятся в одночасье перед очами– синее пламя в глазах оленя освещает самые мрачные уголки твоей памяти.
Приходишь в себя уже на коленях. Верная сабля покоится бесхозно рядом в снегу, лоб покрывает ледяная испарина. Дышишь отрывисто, тяжело. Но понимаешь, что на этот раз всё-таки пронесло. Олень отвернулся.

Адрианна.
Бросаешься наперерез в отчаянной попытке спасти оленя и помешать Каталине. Спотыкаешься, до обидного глупо. Летишь в сугроб, выставив вперёд руки.
Лежишь на снегу. Для благородной леди, наверное, достаточно унизительно.
Поднимаешь голову, силясь разглядеть сквозь вьюгу последствия выстрела. Летит в лицо снег, лезут растрепавшиеся пряди волос прямо в глаза.
И вдруг всё окружающее пространства затапливает синее потустороннее пламя. Точки-глаза оленя начинают казаться тебе огромными маяками, от которых невозможно укрыться. Они испытывают, проверяют на прочность. Ворошат неприятные воспоминания из далёкого детства. Такого далёкого, что ты уже и сама тех событий толком не помнишь.
Олень, потеряв интерес, отворачивается.

Эйты.
Бредёшь вперёд заворожено. Олень смотрит на тебя – но тебе совершенно не страшно. Он кажется мудрым и добрым, всезнающим. Чем ближе ты приближаешься, тем спокойнее сразу становится. Кажется, около него даже утихает вездесущая вьюга.
Ты совсем не боишься.
Пока на плечо не ложится чья-то рука. Оборачиваешься, словно выходя из глубокого транса – видишь глаза и бороду Пуатье, одного из мужчин в вашем отряде. Он чего-то хочет от тебя, настойчиво тянет назад.
Не понимаешь. Этот человек пугает тебя куда больше оленя.

Пуатье.
Нагоняешь быстрым шагом девчонку. Она оборачивается заторможено медленно, её взгляд кажется блеклым и затуманенным. Смотришь на неё, хочешь что-то сказать – но, поверх головы девочки, встречаешься взглядом со зверем и замираешь.
Он выворачивает тебя на изнанку. Просматривает все основные факты твоей биографии. Детство оруженосца. Непродолжительную карьеру рыцаря. Кровавую резню в родном замке.
Он знает, что ты был вынужден бежать. И, кажется, тебе даже сочувствует.
Олень отворачивается и сразу становится немного теплее.

Тэрия.
Ты пытаешься не смотреть на оленя, но чувствуешь, что тот взирает именно на тебя.
Он пытает тебя, заставляя невольно вспоминать те неприятные и тёмные вещи, которые ты больше всего в жизни хотела забыть.
Он осмеливается судить тебя, подвергать твои поступки мерилу морали.
Ты снова в объятиях наиболее противных из своих покровителей. Ты снова чувствуешь на себе последствия пьянства. Ты видишь себя со стороны, как никогда чётко и трезво.
Олень теряет к тебе интерес – никогда ещё ты не чувствовала себя настолько раздавленной и покинутой.

Энзо.
Сидишь, прислонившись к дереву.
Жуёшь мясо.
Наслаждаешься шоу.
Но всевидящей олень добирается и до тебя – в его глазах такой холод, что очередной кусок мяса застревает в горле комком. Дыхание сбивается, в одно мгновение тебе становится ещё холоднее.
Он изучает тебя, копается в твоей голове. Ты чувствуешь это, но ничего не можешь поделать.
Когда он отпускает тебя, так и остаёшься сидеть. Опустошённый, обескураженный. Есть больше не хочется от слова совсем.

Флинт.
Хочешь идти за Эйты, хочешь что-либо сделать.
Но не выходит.
Глаза животного словно парализуют, воскрешая воспоминания в памяти. От него ты не спрячешься за тоннами баек и надуманной лжи – олень, кажется, всегда знает правду.
И говорит правду тебе. Доносит то, что ты знаешь, но во что верить упрямо отказываешься. Алистер не ждёт тебя ни в Эредине, ни в Оретане. Он больше не потреплет тебя по волосам. Никогда. Не похвалит за проделанную работу. Олень говорит, что и Алистер, и все остальные, скорее всего, давно мертвы. Заколоты, больны или замерзли где-нибудь на бескрайних просторах Теравии.
Не хочешь верить, но в глубине души понимаешь. Олень не станет лгать тебе без причины.

Уна.
Падаешь на ветки без сил. Закрываешь глаза.
И ледяное свечение заполняет тебя изнутри. Олень интересуется, он выясняет.
Он говорит тебе, что отдохнуть не получится. Не время спать или ужинать, время идти.
Он копается в твоих воспоминаний, вытаскивает на свет наиболее неприятные эпизоды из жизни.
И, не обнаружив ничего по-настоящему тёмного, отступает.

Каталина.
Выпускаешь стрелу. Целишься спокойно, неторопливо. Как сотни раз прежде.
Разница присутствует только в одном. Олень смотрит прямо на тебя своими потусторонними ледяными глазами. Он знает о том, что ты собираешься сделать. Стискивает ледяными пальцами холода сердце.
Он знает, но ему всё равно.
Говорит что-то слева от тебя Адринна – пытается помешать, но вовремя добраться не успевает.
Следишь взглядом за полётом стрелы – рука подводит, это явно не лучший твой выстрел. Но всё-таки достаточно хороший, чтобы угодить твари в спину.
Сгущается вьюга – снежники кружат в сумасшедшем водовороте, словно застывает окружающее пространство. Олень ведёт головой – видишь, как замерзает, покрываясь корочкой льда, в полёте стрела. И падает, не долетел до животного несколько ярдов.
Теперь его очередь. В тебя впивается ледяной взгляд. Перед твоим затуманенным взором проходят, отдавая честь, лица павших легионеров-соратников.
Ты уцелела. Единственная, среди всего своего отряда. Действительно ли сделала ты всё, что могла? Действительно ли можешь смело смотреть в глаза некогда бывшим твоими солдатами мертвецам? Не побежала ли ты, испугавшись стали на земле и магического пламени в небе?
Ты можешь обмануть других, но себя не обманешь.
Приходишь в себя лёжа на снегу. Тебе холодно, тебя жутко трясёт. Твой лук, выпустивший роковую стрелу, лежит рядом. Проледеневший до основания и развалившийся на несколько крупных осколков.

Эларик.
Если до выстрела Каталины олень скорее походил на молчаливого наблюдателя, то теперь, по всей видимости, он впал в настоящее бешенство. Стрела лучницы утонула в снегу бесполезной стекляшкой, а сама девушка без видимых на то причин замертво упала на землю.
Хочешь помочь, но сделать ничего толком не успеваешь. Олень делает шаг вперёд и наконец обнаруживает и тебя.
Вся походная жизнь чередой образов проходит снова перед глазами. Вся пролитая за свободу кровь воскресает в воспоминаниях. Ты – солдат, человек слова и стали. И этого олень явно не понимает.
Но отпускает тебя.

Дитрих.
Врач оставляет тебя. Сделал всё что мог и бежит дальше, к следующему пациенту.
Смотришь отчаянно вслед и поднимаешь глаза. Мёртвый олень ужасающе близко. Он смотрит на тебя, вытягивая на свет Единого все мелочные грешки.
Мародёрство, жестокость, презрение.
Он заставляет тебя испытать то, что чувствовали перед смертью жертвы вашей небольшой банды. Их крики стоят у тебя в ушах и даже тот факт, что ты страдаешь из-за своих же добрых намерений не в силах унять дикий ужас.
Ты ощущаешь неистовый страх, испытываешь лютую боль. Один за другим перед тобой проходят призраки убитых людей – среди них есть знакомые, есть незнакомцы. Слишком длинная вереница, чтобы ты мог это действительно выдержать.
Олень не отворачивается. Ждать помощи со стороны на этот раз не приходится.

Ашиль.
Мёртвые олени или духи возмездия – не всё ли равно? Ты невозмутимо переходишь к новому пациенту, присев у костра начинаешь прокаливать нож.
Душераздирающий крик заставляет тебя обернуться – кричит Дитрих, отползая на лопатках назад от чего-то неведомого. Он смотрит на проклятое животное, то взирает на раненого в ответ.
Мгновение – и мужчина перестаёт кричат, застыв на снегу в неестественной позе.

Пад.
Терпеливо ждёшь, пока врач прокалит на огне инструменты и займётся тобой.
Ты около остатков раскиданного волком костра, чувствуешь себя в относительной безопасности.
Пока тебя не начинает обдувать с ног до головы ледяной ветер. Вокруг сгущается неправдоподобно глубокая тьма – ты больше не видишь огонь, не видишь Ашиля, не различаешь никого из своих спутников.
Лишь синеглазый силуэт рогатого выродка проступает в темноте особенно чётко. Мистическая тварь приближается, из её пасти при дыхании вырывается синий мороз. Он подходит к тебе почти что вплотную.
Твои конечности скованны холодом, тебе с огромным трудом удаётся дышать. Олень вкрадчиво заглядывает в твои глаза, бередя одновременно все старые раны.
Он видит то, что ты прячешь даже от себя самого. Твоё отчаяние, твою бесполезность. В каждой схватке ты снова и снова молишь судьбу о неминуемой смерти. Но вселенная продолжает над тобой насмехаться.
Теперь всё иначе. Олень видит тебя изнутри, олень понимает. Его мороз больше не обжигает, а нежно баюкает.
Ноги подгибаются, ты медленно оседаешь на землю. Глаза рогатого зверя остаются последними ориентирами в подступающей со всех сторон темноте.

Дрег.
Шваркс больше не лает. Он свернулся калачиком на снегу и жалобно громко скулит.
Он не слышит тебя или, по крайней мере, не реагирует.
А ты не бежишь. Шагаешь вперёд.
Именем Угга заклинаешь оленя внимать. И он слушается. Ты без труда привлекаешь внимание к своей скромной персоне. Совсем недавно поглощённый кем-то другим, олень теперь переводит взор на тебя.
Слово Угга зверя не особенно впечатляет. Он продолжает смотреть на тебя – позади бестии усиливаются, становясь совсем непроглядными, снежные вихри. И в совершенно безумном завывании ветра тебе чудится недавний оглушительный вой.
Ты делаешь шажок навстречу – маленький шаг для человека, огромный шаг для торговца. Олень тоже шагает вперёд – тебе чудится тень насмешки в сапфировых глубинах крошечных глаз.
Плевать он хотел на защиту Агни – олень снова синхронно с тобой продвигается немного вперёд, словно испытывая на прочность несчастного коробейника. Твоё сердце бешено колотится – чувствуешь, как он копается в твоей голове. Выворачивает наизнанку прозаичные торгашеские дела, отдаёт некоторую дань уважения прошлому строителя-созидателя.
Даже упоминание о ледяном топоре Угга не в силах его устрашить. Делаешь последний отчаянный шаг – и олень ревёт тебе прямо в лицо. Открывает широко пасть, в недрах которой, кажется, господствует первозданная тьма. Обжигающе холодный ветер бьёт тебе прямо в лицо, слух режет уже знакомый то ли крик, то ли вой.
Только ближе. Громче. Ужаснее.

"Мне тоже жаль" - мысленно ответил Макс оленю.

Пуатье рывком толкнул девочку к себе за спину, прямо в руки старого телохранителя, успев лишь буркнуть что-то вроде "уведи" и тут же вернул своё внимание зверю. Максимилиан стоял широко расставив ноги и держа топор в руках, готовый к бою. Лесоруб смотрел прямо в бездонные ледяные глаза. Смотрел без страха и стыда. Да, мертвый олень оказался не просто мертвым оленем, возможно дух леса какой-нибудь, что сейчас защищал свои владения от людей, но в этот раз, не люди представляли угрозу лесу.
Чем дольше Макс участвовал в зрительной дуэли с чудовищем, тем сильнее скалился, уподобляясь зверю. Кем бы ни было это существо, оно либо отступит, либо падет. Либо...

Олень видел прошлое Максимилиана Пуатье, некогда благородного человека, рыцаря, который потеряв всё, вынужден был бежать на север, укрыться в лесах, лишь бы уберечь жизнь жены. Если бы не она, он бы пал в битве за своё. Теперь же, у Максимилиана не осталось ничего и никого. Только его собственная жизнь, которую он продаст по-дороже.

Но он больше не будет бежать...

Жуткий рёв снова разрывает уши. К лежащим на снегу Дитриху и Паду не нужно подходить ближе, чтобы понять - мертвы. Теперь уже действительно мертвы, без всяких обречены и не выжить. Адриана и лучница тоже падают на снег. Сания на дрожащих ногах приближается к ним, волоча сумку. Страшно увидеть в глазах девушек тот же застывший и вечный ужас. Но нет, кажется, просто короткий обморок. Уж Санни знает, как это бывает. Она за этот длинный день просто выигрывала все первенства Теравии по падению мордой в сугроб раз за разом. Хотя, кажется, к ночи у неё появились серьёзные конкурентки. Санни помогает аристократке подняться, протягивает вино, чтобы подкрепила силы, потом подходит к лучнице и предлагает ей сделать глоток.

А между тем, новые любители оленьих боёв отважно выходят на арену, чёрт бы их побрал. Неужели, в жизни этим людям уже ничего не дорого? - недоумевает девушка, глядя на размахивающего топором Макса. - Неужели им больше нечего терять? Сании есть что терять, и есть для чего жить. Ей надо выжить, очень надо. Но что можно сделать одной? Если даже олень, разъярённый выпущенной стрелой, отпустит, по такой вьюге в одиночку не сделать и десяти шагов. А здесь смерть. От нежити или от чумы. Санни бы поспорила, что из этого хуже и поставила бы на заразу. Снегопад от неё не спасение, ну заметёт он трупы, распространяющуюся с каждой секундой заразу это не остановит. Её вообще ничего, кроме огня не остановит, а сжечь здесь всё они не в силах. Только даже Ашиль, который должен понимать эти вещи, просто не обратил никакого внимания на её обращённые к нему слова. Что же ждать от остальных.

- Нам нельзя здесь оставаться, - снова говорит девушка. Безнадёжно, словно учитель, пытающийся в который раз вдолбить скучный урок наследнику лорда - понятно, что бесполезно, но долг обязывает. - Нам нельзя здесь оставаться. Чума нас убьёт. Нам нужно уходить. Послушайте, нам нужно уходить.

Но Сания не уходит. Стоит, прикидывает, хватит ли у неё сил уйти, но не поворачивается спиной к оленю. И дело не только в том, что в одиночку не выжить, она просто не может их бросить. Это глупо, очень глупо, у неё нет никаких обязательств перед этими людьми, а перед другими - есть. Всем обязательствам обязательства. Но она просто не в состоянии сделать этот выбор. Как Тьер не мог тогда. Ещё сегодня утром сделала бы его легко и просто, а сейчас нет. Они или вместе выживут или вместе умрут. Последнее чертовски глупо! Пережить нападение чумы и умереть от нежити, которая, кажется, только и хочет, прогнать их отсюда и больше ничего. Иначе мертвы были бы уже все, оленю не составило бы труда при желании убить взглядом не только Пада и Дитриха. И она стоит закусив губу, надеясь, что в них проснётся благоразумие. Стоит и не уходит. И не поднимает оружие.

- Прости на, прости нас, пожалуйста, - просит она животное, пытаясь перекричать его жуткий вой, - отпусти. Пожалуйста, отпусти.

ссылка
Ножки–палочки в безразмерных сапожищах мягко ступали по истоптанной истерзанной земле навстречу доброму и сильному.
Тонкие, в нарядных зеленых туфельках ножки мягко ступали по заплеванному булыжнику площади, спотыкаясь о чьи–то нечищенные сапоги, навстречу доброму и сильному.

Утонув в огромном меховом тулупе Эйты, улыбаясь, шла, чтобы обнять теплое, родное, зарыться лицом в широкую шею и уснуть, убаюканная.
Просторный изумрудного цвета плащ скрывал под капюшоном лицо Эйя, которая, улыбаясь, шла, чтобы обнять тёплое, родное, уткнуться носом в щетинистую щеку и задремать на коленях под перелив знакомой мелодии.

Она уже протянула ему свои горячие ладони – пусть знает, что она на его стороне.
Девочка шла к эшафоту, на котором казнили главного советника короля Теравии, неожиданно оказавшегося предателем, врагом, убийцей, и улыбалась с нежностью – она не слышала выкриков, не замечала брани и толкотни.

Лесной хозяин заметил ее и понял без слов. Он знал, что Эйты не причинит вреда, не считает его плохим.
Перед тем как ему набросили мешок на голову, отец вскинул усталые глаза и сразу увидел ее, Эйя. У него хватило мужества улыбнуться, разозлив тем самым толпу, ведь он знал – дочка во всем придерживалась своего, пусть и своеобразного, мнения. И сейчас она вполне обоснованно не считала его виновным.

«Я буду с тобой до конца» – голос, который слышался ей, не принадлежал ни оленю, ни отцу, он плыл над ее белой головой, словно радужное облако, готовое укрыть от любой беды, способное однако растаять при любом малейшем движении. Его стоило укрыть от любого вмешательства, иначе девочке грозила потеря того крошечного воздушного воспоминания, что прорезалось сейчас в ее голове.

– Он хороший… – повторила девочка, прежде чем грубый рывок спугнул родной голос, едва заигравший на струнах памяти.
Широко распахнутые голубые глаза встретились с лицом обидчика, испуганно ощупали….

Мерзкая улыбка палача виднелась из–под надвинутого до предела алого капюшона.
Почему Эйты помнила ее и при этом едва удерживала в памяти ту последнюю вымученную улыбку отца? Почему?!

Что–то неприятное заскреблось внутри – проснулся человек. Простуженный, уставший, замерзший, отвергнутый, исполненный злобы, непринятый и непонятый, он ехидно ухмылялся, потягиваясь. Его улыбка – мерзкая улыбка палача, искаженное ненавистью бородатое лицо перед ней. О, оно решительно желало смерти теплому и родному, желало разрушить ее дом, увести ее в этот лес снова и оставить навсегда, без права на возвращение. О нееет, мерзкая улыбка палача, не сегодня! Эти крохи уединения с воспоминаниями она никому не позволит отнять.

Отец закричал. Когда черный мешок закрыл от него ее, Эйя, милый и добрый, он не выдержал. «Я люблю тебя! Прости, Эйя!».
Эйты крепко закрыла ладонями уши, как тогда на площади. Теплое, родное, доброе не должно так кричать.
– Он хочет, чтобы я ушла…Чтобы мы ушли, – оглядываясь и наконец вспоминая, где находится, Эйты попятилась. Вот только палача за собой не позвала. Человек внутри, ухмыляясь, ликовал.

Девица собралась с силами и, хотя и хотелось плакать, упёрла руки в бока и отказалась двигаться. Что это за чудо-юдо такое? Волшебное животное? Оборотень? Дух леса или земли?
Кем или чем бы не было это животное, Тэрии не хотелось покидать очаг и тепло костра, ей не хотелось снова бежать, тем более бежать пришлось бы домой. Она устала. Каталина, как выяснилось, перенервничала не зря. Но их целых девять человек. А олень один. И это олень, у него нет клыков и когтей. Только рога. Тэрия видела убитых оленей не один раз, и пару раз - даже живых. Нужно было оружие. Нужно было согреться. Нужно было поесть. Иначе смерть.
Пад - уже не вставал. Нельзя его бросать вот так. Даже если страшный олень. Волки были страшнее.
С другой стороны - олень и буря. Буря это холод, но не обязательно смерть. Олень это просто животное, хоть и волшебное. Его можно испугать огнём. Наверное. Тэрия в очередной раз выхватила из костра головню, во вторую руку - подобрала железку подлиннее (это оказался меч Пада) - ему уже не нужный, - и вышла вперёд, встречая животное,-

- Шу! Пошёл вон, рогатый! Убирайся прочь!

Проклятая тварь к ужасу Уны залезла прямо в ее голову и девушка судорожно задергалась на ветках, обхватив голову руками. Она была совершенно беззащитна перед вторжением и никак не могла сопротивляться. Это напоминало извращенное изнасилование. Только оленя, хотя какой это к демонам олень, интересовала не нежная плоть молодой дворянки. Олень копался в ее мозгах, вытягивая наружу страхи и секреты, девичьи тайны, надежды, опасения и мечты. Это было страшно. За всю свою предыдущую жизнь Уна не сталкивалась ни с чем потусторонним. Она как правильная и послушная девочка раз в неделю ходила в храм, но никогда и ничего необыкновенного там не встречала. Произносила заученные слова, глазела исподтишка по сторонам и все. А сейчас она чувствовала внутри головы страшный холод, словно ее раздирали невидимые ледяные пальцы. Она каким-то образом понимала, что делает с ней тварь и чего она хочет. Прогнать. Заставить уйти в холод и метель. А еще этот страшный рев.
Все это заставило Уну снова встать на дрожащие ноги. Вскочить. Распахнуть глаза. Протянуть руку к костру. Живое пламя казалось сейчас единственной защитой от подступающего ужаса. Разум твердил, что бежать нельзя. Если она уйдет от костра и людей в метель, то сгинет там в одиночку. Может она умрет и здесь, но по крайней мере в тепле и вместе. Это казалось сейчас очень важным. Вместе. Девушка выставила перед собой горящую ветку как оружие и замерла.

Лорензо жевавший кусок мяска едва не подавился им, когда благодаря оленю его накрыл хоровод из давно позабытых воспоминаний. Уж конечно тварь не упустила из внимания бойню, устроенную в замке отца, захваченном узурпатором, превратившим благородного графа в мальчика на побегушках. Тяжело было и от тех «изысканных» моментов ученичества, о которых рыцарь старался не вспоминать вообще! Никогда! Кровь, крики – всё это завертелось бешенным хороводом, а потом исчезло.

«Вот же чучело набивное, – хохотнул Энзо, но остаться равнодушным, и преспокойно есть свою еду больше не смог. – Вечно животина всё только портит, где твой хозяин или ты сам по себе?!»

Откинув на мгновение голову назад, позволив голове намокнуть об холодный, успокаивающий снег на своём капюшоне, рыцарь глубоко вдохнул морозный, полный ледяных снежинок воздух и резко встав, опёрся о дерево, так как мир на пусть и считанные мгновения пустился в дикий пляс. Как раз в тот момент, лучница сделала свой «шикарный» залп по мёртвому оленю и упала в снег.

- Молодец! – тихо оценил старания Лорензо, прекрасно понимающий, что против магов это не сработает. Атакуй они с разных направлений, с разной скоростью и шанс бы появился, но для этого нужно выйти из зоны видимости, напасть внезапно, застав колдуна врасплох. Впрочем, о том, чтобы маги превращались в зверей, граф никогда прежде не слышал, как и о чуме, что не может излечить ничего кроме пламени. Почему-то вспомнилась малявка, пропагандирующая всюду своего божка с его огнём. Почти сразу же Энзо нашёл её, с перекошенным от боли и ужаса лицом, изглоданным волками так, что белели скулы, и торчала надорванная кожа. Этот вид ещё больше отбил желание есть что-либо, но ему нужна еда! Нужно выпить хоть немного бульона или хотя бы горячего отвара из той же ёлки.

Подбежав к Каталине, которая, похоже на секунду потеряла сознание, инстинктивно снял перчатку и приложил руку к шее, проверяя, бьётся ли сердце.
- Он или оно - маг, ну или по крайней мере должно контролироваться одним из них, - негромко произнёс рыцарь, помогая девушке подняться. – В лоб такого не взять! Нужно или обходить со спины, или попробовать договориться. Предлагаю попробовать сначала второе…, а ты готовь народ к атаке, ведь если договориться не удастся, он нападёт…

Накинув на лучницу свой тёплый плащ, чтобы она как можно быстрее согрелась, граф поднял руки на уровне груди в знак сдачи и поднялся, как раз когда раздался второй рёв, заставивший Лорензо отвернуть голову в сторону, но всё же сделать пару шагов навстречу к животному.

- Подожди! Ты же понимаешь нашу речь и намерения верно? Не можешь говорить, но пугаешь видениями! Мы поняли тебя! Давай всё обсудим? Нам не нужно это место! Только согреть на костре, что уже разведён немного воды. Мы умрём без этого! Ты вынуждаешь нас сражаться, а ведь мы не хотим этого! Волки сами напали на нас, мы их не трогали, они просто хотели есть, как и мы! Дай нам хоть час, чтобы отдохнуть и мы уйдём отсюда! Я могу дать тебе слово благородного графа Эль`Райнер, если оно для тебя хоть что-то будет значить…

Флинт не из трусишек. Никогда он не боялся ни людей, ни животных. И олень, пусть даже мёртвый и слегка жутковатый, исключением точно не станет.
С расстояния он видит, как Эйты медленно приближается к зверю, и успокаивается окончательно. Волшебнице он доверяет целиком и полностью. Если волшебница уверенно идёт в сторону посланного им духа, значит, он хороший. Значит, он может помочь.

Флинт встряхивает головой, сбрасывая комья приставшего к плащу снега, и проводит ладонью по лицу, силясь разглядеть сквозь вьюгу удаляющуюся всё дальше Эйты. А когда он снова открывает глаза, всё рассеивается и пропадает в синем пламени двух точек-зрачков.
Флинт не из трусишек и потому отвечает оленю встречным взглядом.

* * *

— Мала Синичка, да коготок востёр, а?
— Убирайся к чёрту, дурак надутый!
Низенькая девчушка в жёлтой рубахе старательно делает вид, что не дуется, и с тяжёлым вздохом сбрасывает инструменты на землю. Длинноносый паренёк рядом поступает так же. Флинт усмехается и тоже опускает лопату и грабли, оставляя в руках только верную мотыгу.
— Брось ты это, Скворец, — улыбается он во все тридцать два, хитро поглядывая на мальчишку. — Любой пятилетка знает, что ты без ума от нашей Синички, а всё равно задираешься. Я вот думаю: может, вас, голубков, сегодня одних оставить работать, чтоб помирились?
— Ну, Воронёнок!..
Синичка стремительно краснеет, а в следующую секунду слишком уж угрожающе хватается за грабли. Заливаясь смехом, Флинт срывается с места: он знает, самой младшей беспризорнице ни за что его не перегнать, так что и стараться не следует. Обернувшись, чтобы взглянуть на её успехи, он вдруг застывает на месте с широко распахнутыми глазами.
Огород старых Хиггсбери исчез. Перед ним — старая разваленная хибарка, в углу которой жмутся друг к другу двое: низенькая девчушка в жёлтой рубахе и длинноносый паренёк. Их плечи едва различимо дрожат, а тела наполовину увязли в сугробе.
Флинт тянется к ним и понимает, что его губы сковывает тот же мороз.
Флинт тянется к ним и не может издать ни звука.

* * *

— Он сказал, там плохие люди.
Ей определённо сложно говорить, но она продолжает, поднимая на Флинта взгляд светлых-светлых глаз. Чайка всегда была любимицей Алистера, и это признавали все. Быстрая, юркая, лучше всех на свете рассказывающая сказки, она почти всегда была рядом с ним, не отставая ни на шаг. Алистер не возражал — только улыбался и качал головой, когда кто-нибудь начинал злиться и ревновать.
— Он сказал, так нужно, потому что Альбатрос — самый старший и сильный. Старшие и сильные всегда защищают тех, кто слабее.
Альбатрос действительно был старшим и сильным, был тем, кто ушёл первым. А ещё Альбатрос был братом Чайки — вот почему сейчас она изо всех сил сжимает Флинта за плечи, как будто надеясь на то, что сейчас он встанет, пойдёт и вернёт Альбатроса назад.
— Алистер сказал, так нужно… Сказал, что он справится.
Флинт слышал это. Алистер сказал: «Он молодец. Не бойтесь: в конце концов, у нас с ним даже имена на одни и те же буквы начинаются, а? Значит, я всегда с ним, всегда могу его защитить. И всё будет хорошо».
— Алистер же никогда не обманывает, правда?
Флинт сжимает зубы и заставляет себя встретиться с чужим взглядом.
С безжизненным, пустым взглядом. Холодные руки Чайки уже не сжимают его плечи, а всего лишь безвольно обмякают поверх. Её тело скатывается на землю, и Флинт видит, как бегущая куда-то толпа давит затерявшуюся среди них девочку. Быстрая, юркая, лучше всех на свете рассказывающая сказки, Чайка умирает у него на глазах.

* * *

— Так что, я должен идти?
— Ага. Увидимся с тобой в Эредине, дружок.
Улыбка Алистера на этот раз даже теплее обычного. Его тяжёлая ладонь путается в волосах Флинта, и мальчишка по привычке доверительно закрывает глаза.
— И Скворец придёт? И Синичка тоже?
— Конечно.
Два маленьких мертвенно бледных тела жмутся в углу, засыпанные снегом. Алистер хлопает Флинта по плечу.
— И Альбатрос потом вернётся к нам?
— Обязательно. Плохие люди уйдут, потому что он очень сильный. Он — и остальные тоже.
Кровь струится по широкой груди брата, и он беззвучно протягивает руки к небу — так же, как сестра, задавленная бегущей толпой. Алистер вручает Флинту мотыгу.
— Всё же будет хорошо, да?
Флинт видит, как Алистер хмурится и говорит, но не слышит его слов. Несколько крошечных фигурок — тёмных, искалеченных, замёрзших, убитых и растоптанных — тянутся к нему в последнем объятии и утаскивают куда-то вниз.
А потом всё вокруг снова затягивает метелью.

* * *

Флинт слышит крик где-то позади. Замечает, как падает в снег Командирша. Видит, как оттаскивают в сторону волшебницу. Трясущиеся плечи и мокрый снег, отчего-то так не вовремя забившийся в глаза, заставляют его сделать усилие и подняться на ноги.
Только тогда Флинт наконец замечает лежащую под ногами мотыгу и всё равно не помнит, когда успел выронить её из рук. На секунду он отчётливо ощущает обиду и отвращение, смешанные с желанием забросить глупый, никчёмный инструмент как можно дальше в метель. Это ведь даже не оружие. Зачем глупый Алистер подарил ему такую бесполезную штуковину? Зачем он постоянно смеётся над ними и обманывает? Где на самом деле сейчас Синичка, Скворец, Альбатрос, Чайка и остальные? Где все?
Горло стискивает чем-то тяжёлым и мёрзлым. Флинт слепо прижимает мотыгу к груди и смотрит на отвернувшегося оленя — долго, настойчиво и — совсем немного — потерянно.
— А я всё равно верю, — упрямо выдыхает Воронёнок Флинт. — А ты злишься. Ты хороший, просто тебе неприятно, что мы тебя обидели. Поэтому ты… так. Но всё хорошо.
«Всё же будет хорошо, да?» — отдаётся воспоминанием собственный голос где-то под коркой сознания.
— Всё хорошо. Мы просто боимся, но не хотим тебя обижать. Вообще не нужно никого обижать.
Медленно-медленно Флинт несколько шагов в сторону, всё так же прижимая мотыгу к груди, как плачущего ребёнка. Рядом — длинный Юрген и волшебница, которая всё-всё знает и понимает. Которая говорит, что им нужно уходить.
«Так что, я должен идти?» — снова доносится до него собственный голос.
— Всё будет хорошо, — доверительно говорит Флинт кому-то. — Никто не умрёт.

«Война оставляет шрамы, которые никогда не затянутся, потому что это всеобъемлющая травма. Первый человек, которого я убил, был шестнадцатилетним пацаном. И таких случаев было слишком много. Не хочу рассказывать о них».

«Что ты творишь дура?!», хотел было крикнуть Юрген, но было уже слишком поздно. Тетива была спущена, и стрела устремилась прямо в Зверя. Она должна была попасть в него, но покрылась за мгновение покрылась инеем и рухнула в снег, не причинив существу вреда. Кажется, тому, кого старый телохранитель принял за Духа Леса, это не понравилось. А затем, усача поглотил огонь колдовских глаз.

Юрген роняет саблю в снег и хватается за голову разинув рот в немом крике. Кровеносные сосуды лопаются в глазах и мир погружается в красный цвет. Лишь синий огонь остается прежним. Струйка красной жидкости течет из налитого кровью глаза по щеке и кажется телохранитель плачет кровавыми слезами. Не в силах устоять на ногах из-за пробудившийся старой раны, ветеран падает на колени.

Что-то вторглось в его разум и утянуло обратно, в тот самое место, в ад на поверхности земли. Тела животных и людей смешались. Звенело оружие, кричали люди. Кленок рассекает живот, человек пытается засунуть выползающие кишки обратно. Сабля сверкает, собирая кровавую жатву. Боль пронизывает тело. Теряю равновесие, не понимаю, как оказываюсь на земле. Нога не слушается, не могу встать. Чертова лошадь придавила её. Рядом лежит враг, он тоже пытается подняться. Знаю, что нужно делать. Камень врезается в его лицо. Потом еще и еще, затем раздается характерный звук проломленных лицевых костей. Потом все останавливается. Звуки стихают. Я вижу черный пепел, что падает с небес, словно комья снега. Потом зажигаются падающие звезды смерти, освещая вечерние сумерки, и мир утопает в огне.

Рано или поздно вы доходите до состояния, когда надо решать, хотите ли вы жить или нет. Во-первых, ты боишься до смерти, потому что ты есть, а потом тебя не будет – и это страшно. Но потом ты доходишь до состояния, когда ты перестаёшь бояться вообще. Может быть, ты выживешь, может быть нет, но все воспринимается нормально. Действительно нормально. Это просто вопрос о том, успел ли ты сделать то, что должен был, или нет. А старый солдат знал, что у него еще осталось одно дело.

Юрген вырывается из состояния транса. На этот раз всё-таки пронесло. Олень отвернулся. Он видит застывшую барыню. Не стоит дожидаться повторного взгляда существа, нужно увести её. Сейчас же.

Угроза. Вот что видела перед собой Лин. Поднятую магией тварь, что грозила нарушить их покой. Ничего хорошего от этого мерзкого создания Лин не ждала.
И, вскинув лук, она тщательно прицелилась. Но услышала чей-то голос, тоненький женский голосок. Увидела боковым зрением, как приближается к ней Адрианна, говоря о том, чтобы Лин поверила в безобидность нежданного гостя…
- Я – солдат. Я не имею права верить в светлое и доброе, - отрезала лучница, бросив короткий взгляд в сторону споткнувшейся Адрианны.
И лучница выпускает, наконец, стрелу…

Неверное, волнение и усталость всё же взяли своё. Стрела отклонилась от изначальной траектории, огибая голову и метя куда-то в спину… Плохой выстрел. Лин сразу поняла, что за этим последует. Осознала свою ошибку. Непростительную ошибку… На краткую долю секунды перед её глазами промелькнула картина, как разозлившийся олень протыкает рогами вставшего перед девчонкой лесоруба… Что с тобой, Лин, ещё минуты назад ты так хорошо справлялась с волками…
Но судьба у стрелы оказалась иной. Нарисованная воображением картина тает перед действительностью. А реальность оказалась такова, что стрела до оленя вовсе не долетела… Застыла в полёте, покрывшись инеем.
Изумлённая, Лин замерла, не в силах сдвинуться с места… Когда ощутила нестерпимый холод на ладони. Её лук. Затрещал, извиваясь ледяным узором, и рассыпался на осколки…
А затем распался и остальной мир.

Рубиновое море. Шлейф, что тянется за ней от окраины города до центра. Алые плащи, застывшие в лужах крови, смятые и растоптанные. Гордость Теравии. Лучшие бойцы королевства. Большинство из них упокоились вечным сном навсегда, под ногами сотен, тысяч имперцев.
Всё было кончено.
Застыла Лин посреди улицы, уставившись на последний алый плащ под своими ногами. Стискивая лук до побелевших костяшек пальцев. Разметались светлые волосы, выбились из-под шлема. Собственный плащ местами порван, доспехи окроплены чужой кровью…
Почему всё вышло именно так? Почему она осталась жива? Злой рок судьбы… Она должна была погибнуть вместе с остальными. Получить стрелу в голову. Клинком в сочленения доспеха. Увидеть, как мир заливает кровью, пасть доблестно в сражении… Она погибла бы за то, во что верила…
До того, как не узнала, что всё кончено. И верить больше не во что.
Они все мертвы. Её соратники, её друзья. Регулус Ройс, последняя надежда. Все мертвы…
Лин осталась одна. Одна на пустынной улице, одна на всём свете… Почему ей так не повезло? Она хотела бы умереть. Если рай существует, она была бы с ними…
Но судьба оставила её гнить в этом умирающем мире с чувством вины. Горечью и утратой.
…Тяжёлые шаги десятков солдат. Они где-то за углом. Патрулируют уже принадлежащие им улицы.
Лин натягивает тетиву. Сейчас, они появятся в поле её зрения. Стрела пробьёт чью-то голову. Лин не успеет достать новую, когда они подбегут к ней, вырвут лук и обезглавят…
…Шаги проходят мимо. Лин затаила дыхание, спрятавшись в нише стены в маленьком переулке. Прижимая чёртов лук к груди. Уже не командир.
Слабачка.

…Приходит в себя мучительно медленно. Чувствует холод, объявший расслабленное тело, обжигающий щёку. Поднимается на четвереньки, тяжело дышит. Жар. Жар по всему телу, трясутся конечности словно в лихорадке. Ощущает, как слипаются от замерзающих слёз ресницы.
Кто-то рядом. Кто-то разговаривает с ней, пытается объяснить какой-то план. Помогает встать, но ноги не слушаются. В конце концов, он уходит, а Лин бессильно тянет руку вперёд, хрипло произносит его имя. Но уже отошёл. Уже разговаривает с тем, кто наслал на неё видения, перевернул всё внутри, выпотрошил наружу то, что хотелось забыть.
В тот же момент лучница ощущает рядом чьё-то присутствие. Чей-то голосок слышит, иглой проникающий в воспалённое сознание. Видит перед собой протянутую фляжку... Санни.
- Спасибо... - хрипло произносит Лин, вслушиваясь в знакомый голос. Та предлагала бежать, а ей хотелось возразить. Куда. Куда мы пойдём, мы так устали, смертельно устали... Но вместе с этим осознанием приходит другое. И Лин, возвращая флягу, смотрит вперёд, на оленя.

Разумен. Магически силён. Он видел всё, что таилось в её душе, и Лин это чувствовала.
Разве такое возможно?.. Лесной дух – это ведь просто сказка…
Но кроме того, что сказка только что вывернула её душу наизнанку, она убила двоих. Дитрих, Пад… Они лежали в снегу, и не клубился пар дыхания у головы. Бездвижны. Мертвы.
Чем больше Лин об этом думает, тем больше отстраняется от происходящего. Разговоры. Кто-то пытается говорить с этим существом, а девушка, словно завороженная, идёт к Дитриху, видя перед собой лишь один предмет...

Смятение в душе. Сомнения. Затем – ярость, обида. На себя. На монстра из снежной мглы.
Хватит. Ты не заберёшь больше никого из этих людей.
Ты. Отвратительное порождение этого искаженного голодного мира. Олицетворение упадка. Только посмей тронуть кого-то еще. Слышишь, тварь? Ты лишил меня оружия, но не лишишь силы воли. Я или ты. Совершенно неравные шансы, магический выродок, но мне плевать...
Ненавижу.
…Стискивает лук до побелевших костяшек пальцев. Натягивает тетиву…
В тот же момент замечает, что Максимилиан заносит топор, Уна встаёт в боевую позицию, Тэрия целится в оленя палкой. И словно видит всю эту сцену со стороны. Видит остальных, кто пытается наладить с существом контакт и тех, кто в панике бежит…
Но всё – бесполезно.
Лезвие топора бликует в свете костра…
Сейчас всё будет только хуже. Но есть те, кто в происходящем не виноват...
- БЕГИТЕ! ОТСТУПАЕМ!
Но Лин не отступит. Она готова. Теперь никуда не убежит.

Благородная барыня редко предпринимала столь весомые усилия для преодоления трудностей. А в этот раз на нее что-то нашло. Возможно, еще живущая в ней наивность, несмотря на выпавшие невзгоды. Черные сапоги из лучшей кожи, какую можно только сыскать во всей Теравии, были очень удобными. И несмотря на это, девушка споткнулась в самый неудачный момент. Лишь успела выставить вперед руки, проваливаясь вглубь сугроба. Холодный колющий снег щиплет кожу, но смягчает падение. Раскрасневшаяся Адрианна испуганно оборачивается на происходящее, больше ничего сейчас для нее не существует. Только лишь белый зверь за гранью жизни и смерти и летящая в него стрела, пущенная из-за безотчетной смертельной наивности. Приходится щурится изо всех сил, настолько много снега вокруг. Он сыплется и сыплется, грозясь вечным холодом и погребением. И все происходит будто за белой полупрозрачной вуалью.

Холодные огоньки мистического пламени разгораются и разгораются. От их яркости кажется, что и хлопья снега горят, вторя им. Пламя перекидывается на белое полотно вокруг и бежит, поглощая и поглощая... пока не заслоняет собою все удушающей жгучей волной. Адрианна пронзительно вскрикнула и будто застыла, поддаваясь странной силе.

***
Перед глазами проносится не слишком насыщенная, полная одиночества жизнь, казалось бы, благополучно устроенной девушки.
Сад, полный изумрудных красок и пестрых цветов. Полу-распущенные золотистые волосы Адрианны ложатся на открытые плечи. Она оглядывается по сторонам, вдыхая благоухающий летний аромат. Конная прогулка. Высший свет. И все же день омрачается тем, что ее сверстницы игнорируют ее, шушукаясь и смеясь. Никто в тот день так и не заговорил с ней.
Не смотря ни на что, она все еще недостаточно хороша для их общества. И это лишь первая обида в огромной чаше горечи. Первая и незначительная мелочь. Но все с чего-то начинается.
Она не так красива, как остальные. Ее отец "приземленный торгаш", обделенный родословной. Выскочка.
Первая безответная любовь. Молчание. Упреки за спиной. Глупые ошибки. И даже во время балов и званых приемов с ней лишь считались. Пара фраз вежливости, навязанные этикетом и все. Благородные господа вновь свободны от маленького гадкого утенка.

Другая картина переносит ее в отчий дом, столь уютный и старательно обставленный изнутри дорогой мебелью. Лепнина, живые цветы, картины... все, что можно только представить. И все же для Адрианны это скорее бездушный музей, служащий лишь для того, чтобы бросить пыль в глаза партнерам отца и всему высшему свету. На зло.
Крики за стеной. Очередная ссора. Маменька плачет и оправдывается, как и всегда.
- Не будь таким жестоким, прошу. Тебя не было целый год! Проклятый год, слышишь?! Долго ты еще будешь мне это припоминать?!- ее голос срывается на нечеловеческий плач, заставляя вздрогнуть маленькую Адрианну. И она плачет вместе с ней, разделяя ее горе, не понимая его до конца. Девочка очень напугана. Так сильно, что спряталась в самое сокровенное укрытие. Маленький домик, что она сооружала из одеял и подушек. Но как бы она не старалась, все равно не чувствовала себя в безопасности.
Отец продолжает бесноваться, он выкрикивает нехорошие слова. Нянечка очень расстроилась и наказала Адрианну, когда та повторила их. Страшнее отца в гневе всегда была только нянечка. Она никогда не кричала и не поднимала на девочку руку, но обладала весьма выразительным взглядом. И настолько сильным характером, что отец называл ее "старая ведьма, не иначе".
Потом он надолго уезжал без извинений. Все делали вид, что ничего не произошло.

Одиночество, расставания. Маг, что был верным другом Адрианны, хоть ей и казалось, что он смотрит на нее снисходительно, чуть свысока. Она тайком встречалась с ним по вечерам в его лаборатории. Он рассказывал ей истории из своей жизни, они вместе изучали историю, искусство и поэзию. А после он уехал, оставив лишь письмо. Адрианна слала ему ответные письма, изредка получая коротенькие скупые ответы. А потом и они перестали приходить. Даже уезжая во время чумы, она написала длинную тираду обо всех злоключениях, смерти и ужасах вокруг. И что она покидает родной дом, оставляя родителей на верную смерть. Их лица... опечаленные, но преисполненные надежды, которой не было у самой Адрианны. Пришлось отдать огромные деньги курьеру, все ее личные сбережения, чтобы тот доставил письмо в столь жуткое время.
Адрианна никогда не забудет лица родителей. Отец впервые тогда был с ней настолько добр.

***
Юрген торопливо растормошил барыню. Та взглянула на него и будто не узнала сразу. Моргнула пару раз, скривила истеричную гримасу, но не зарыдала.
- Вот же козлина. Не олень, а козлина,- прошептала в сердцах девушка, в очередной раз не позволяя себе сказать нечто грубее. Да даже эти слова вызывали стыд. И так обидно, что влезли в самую душу. Самое сокровенное и обидное разворошили. Будто улий какой палкой потрясли. А успокоить пчел забыли.
Она встала не без помощи Юргена. Девушка еще подошла, худенькая сама, сумку тяжеленную волочит за собой чуть ли не больше себя. Зато укутана как следует. Адрианна нервно смеется, принимая протянутое вино. Она не пила его уже долгое время, и ассоциации с этим напитком переносили в лучшие времена. Выпила всего пару небольших глоточков и вернула:
- Спасибо,- улыбнулась она уже оптимистичнее.
Взглянула потом на стоящего рядом беспризорника, тот что-то говорит. Доверительно так. Кажется, что все будет хорошо.

Бежит Адрианна, а сама оглядывается. И хочет крикнуть Каталине, чтобы та тоже уходила. Что все происходящее- не ее вина. Всего лишь стрела, и та стала лишь хрупким льдом. Ну, и что. Пусть спасается.
Почему остальные не бегут? Почему рискуют?
Но девушка не находит нужных слов, лишь держится за Юргена и тяжело дышит. И по прежнему не плачет. Ведь все обязательно будет хорошо.

Вьюга пришла на эти земли. Ветер разметал жалкий костерок, оставив лишь шипящие угли в снегу. Нет больше защиты от Агни. Огонь умер, не успев стать выше и сильней. От него не будет тепла, не будет надежды. Можно забраться на в палатку и надеяться на то, что лики многочисленных богов отпугнут этот кошмар. Но так ли это? Дрег остановился. Буран за оленем усиливается. Могущественный дух, ночной демон., что кружит за собой целые потоки ветра. Буран пришёл. Сердце бьётся где-то у горла, кажется вот-вот выпрыгнет изо рта, окровавленным комком прямо на холодный снег. Коробейник замер, пошатываясь. Сапфиры глаз цепляют воспоминания прямо из души. Метят. Копаются.

И казалось бы вот - он конец. Колени подгибаются. Хочется закрыть глаза, не видеть, не слышать это чудовище. Чёрное на белом, с яркими точками глаз. Шажок - и распахивает свою пасть. Тьма внутри, ещё тёмнее чем сам силуэт лося. Упасть. Закрыть глаза. Не двигаться. Но ноги несут вперёд. Всем телом налегает коробейник. И под одежду медленно вползает мороз. Рёв бьёт по ушам, кажется бесконечным. Шваркс впереди скорчился калачиком. Борода вся седая и жёсткая. Шаг. Ещё шаг.

- Ты..ты! Нет! -

Провал. Ожидание. Это было так давно, что этого почти не было. Старый-старый остров Ирр. Народа Ирр. Скалы, которые оттаивают летом, скалы, скованные зимой. Их приводили сюда. Не всех, нет, это был долгий путь. Для тех Ирр, что осели вне острова. Они приводили сюда своё потомство. Чтобы оставить его на одну ночь на скале посреди острова. Всегда в один и тот же день, но только один раз. Чтобы потомки знали, что такое настоящие герои и боги. Говорят - что весь остров, это старый бог скованный во льдах. А старые легенды говорят что герой, первый Ирр, вырвал своё сердце и бросил его в океан, чтобы его детям было где жить. Бог, сердце героя, просто скала. Это всё неважно. Важно лишь одно. В одну единственную ночь на острове всегда слышно могучий удар, рокот которого слышно по всему острову.

Маленький Дрег стоит на утёсе. Внизу спокойное безбрежное море. Солёный ветер врывается в ноздри. Дёргает волосы. Хочется закрыть глаза. Мать очень просила не спать этой ночью. Держать глаза открытыми - и мальчишка весь день готовился. Он без колебаний выпил ту особую настойку, что раздавал мудрец Ирр среди детей. Проглотил горечь. От неё немного тошнило и голова кружилась, но теперь, ночью, когда слабый серп луны едва освещал рельеф острова..Дрег не чувствовал усталость. Лишь лёгкость во всём теле, да необычно яркие звёзды, глядящие прямо на него. Бесконечность. Было бы здорово задуматься над этим. У ветра сегодня особый вкус. Он что-то поёт, но Дрегу никогда разобрать слов. Утёс, непоколебимо вздымающийся над водой. И будущий путешественник и торговец стоит, вглядываясь в небо, слушая ветер. И кажется, что начало Тропы-к-Очагу так далеко. Сколько он так стоял? Сколько было таких же как он, по всему острову? Когда пришёл первый удар он был один. Дрожь, сотрясающая весь остров. Дрожь от которой он чуть не упал вниз, в море.

Падение - на землю. Раскинуть руки, вцепится в пук травы, испуганно замереть, устремив взгляд в небеса. И слушать ветер. Рокот стих на мгновение. А затем ударил ещё раз. Восторг. Кажется что нечто огромное, живое, прямо под тобой выпускает воздух что набирало весь год. Ветер что кружит вкруг маленького тела в ритуальных одеждах - дыхание его. Что слышится биение сердца, звучащего так редко по сравнению с сердцем перепуганного мальчишки. Будто кто-то громадный и бесконечный положил на свою ладонь. И чуток покачивает. Звёздная бесконечность кружит. Твердь вновь сотрясается под мальчишкой. А сердце продолжает биться, не попадая в ритм этого острова. Слышаться песнь - одна общая, единая на всех. Со всех сторон. Кажется поёт сам остров. Слов не понять, но люди, люди множество людей стоят в темноте и поют будто одно единое целое. В унисон. И чувствуется единство. С людьми. Островом. Ветром. Мальчишка закрывает глаза, позволяя унести себя этой песне, этому медленному биению огромного живого существа, Ирр. Народ. Остров. Бог. Скоро он встанет, и пойдёт к остальным...

Глаза слезятся. Дрег продолжает смотреть во всепоглощающую тьму пасти Существа. Много лет прошло, но коробейник ещё помнит то биение, помнит, как мир и он были едиными. Ему ли боятся смерти? Ноги перестают дрожать. Краем глаза торговец видит Шваркса. Собака свернулась, и лишь жалобно скулит. И почему-то этот скулёж для Дрега больше значит, чем вой оленя. Верный пушистый комок..

Утро. Белый снег режет глаза. Долгая и одинокая дорога. Верная ломовой конь, запряженный в телегу, долгая снежная дорога, милостивое солнце на вершине. Дрег уже выехал несколько часов назад из Каленцов, когда приметил нечто необычное. Маленький щенок, вмёрзший в лёд. Маленький пушистый комок, скулящий у тракта, под неказистым деревом, давшим ему приют. Оставленный людьми, оставленный даже своей стаей и матерью если она у него была. Жалобный взгляд прощающегося с жизнью животного. Вялое тявкание на подъезжающего странника..И Дрег не выдержал. У него было мягкое сердце - братья не раз ему это говорили. И теперь, разводя костёр Дрег чётко осознавал их правоту. Сколько щенок просидел здесь? Все лапы во льду. Может кто-то из деревенских таким жестоким образом избавится от лишнего помёта, и разлив воды оставил щенка там? Вроде бы уже не совсем мелкий, псина. Если так - то это изрядная жестокость. Костёр, весёлый, яркий плясал у дороги уже через пять минут. Дрег не пожалел ни лампового масла, ни сил чтобы развести это тёплое чудо.

Щенок, уже слабый от холода скалит зубы, когда человек приближается с котелком горячей воды.
- Ну же, маленький, спокойно. Сейчас я тебе ноги освобожу. Потерпи только, ещё чуть-чуть. - Первая кружка горячей воды заставила щенка выпучить глаза. Нет, Дрег лил не кипяток, но прикосновение чего-то столь тёплого, как язык матери и столь же заботливого было для маленького пса в новинку.
- Как же тебя угораздило, маленький? Уснул под утро нешто? Вот глупенький. -

Уже минут через двадцать Шваркс грелся у костра, преданно заглядывая в глаза своему спасителю, и пожирая едва подогретую солонину. Такой большой и сильный, человек, победивший лёд, вожак который был достаточно упрям, чтобы не пройти мимо гаснущей искры жизни. Торговец, потративший несколько часов светлого времени суток, которые можно бы было потратить на дорогу. Друг и хозяин до смерти.


- Отдай моего пса, тварь! - Дрег наконец встряхивается. Ломает свои словно заледеневшие суставы. Мчится к собаке. Бранясь, спотыкаясь, вскидывая посох, словно для того чтобы ударить, или хотя бы просто погрозить этой тонкой смешной веткой огромному ревущему существу. - Заткнись, мразь! Сучий потрох! Никто не смеет обижать мою собаку! Я обломаю тебе рога и выколю ими твои зенки, сволочь! -

И достигая наконец желанного комка меха и шерсти, коробейник замирает. В нерешительности. Он бы поговорил с лосём. Попытался бы что-то сделать, втолковать этому духу что незачем гневится на людей. Но прежде надо вывести Шваркса из под его влияния.

- Я здесь, Шваркс, я рядом. - и руки в знакомых варежках хватают пса. Цепляются в шерсть. Подымают - одним рывком. Слышно как Дрег немного кряхтит. Посох пришлось бросить - прямо в снег, но собаку в одной руке не утащить.

- Ах ты тварь! Я их спас!, - с диким криком выкрикнул Ашиль, разворачиваясь к оленю.. быстро перелив спирт в один из пустых флаконов, он заткнул его тряпкой, которую перд этим тоже чуть смочил спиртом. Его ненависть к оленю была неизмеримой. он спас этих людей, а олень их забрал, значит нужно с ним поквитаться. Взяв головю из костра он поджог произвольный фитиль на флаконе со спиртом и кинул его в голову твари. Жаль конечно, что это не ламповое масло, но и этого должно было быть достаточно.

Несмотря на многократные попытки оленя убедить беглецов убираться подальше от этого места, большинство всё равно решает противостоять ему и остаться. Судорожно обхватив побелевшими от страха и холода пальцами рукояти бесполезных против кошмарной бестии топоров и мечей, ждут действий со стороны мёртвого зверя. Некоторые пытаются отогнать его криками, Энзо выходит вперёд и пытается начать с тварью переговоры, Ашиль запускает в оленя горящую головню. Люди, воодушевлённые перед лицом смерти необычайной решимостью, размахивают подожжёнными палками перед порождением вьюги в попытке его отпугнуть.
Олень не обращает на это никакого внимания – брошенная доктором деревяшка гаснет в полёте и беспомощно падает в снег, так и не добравшись до цели. Животное, впрочем, прекращает идти – стоит теперь неподвижно, разглядывая выживших без особого интереса. Быть может, выбирая среди них новую жертву.

Крики, паника, полный разброд – Юрген уходит прочь от лагеря, утаскивая на себе Адрианну. Коробейник, напротив, отважно шагает навстречу неподвижному рогатому силуэту. Олень наблюдает, как Дрег приближается вплотную к всё ещё беспомощно скулящей собаке. После – за тем, как торговец бредёт с Шварксом назад, утопая по колено в снегу. Не препятствует. Ничего не предпринимает.
Смотрит, как мечется в ужасе безымянная девочка. Насмешливо скользит взором по вновь приготовившейся к стрельбе Каталине. Кажется, его забавляет отчаянная глупость этих людей, возомнивших себя способными с ним совладать.
Слово благородного графа Эль’Райнер для оленя, по всей видимости, тоже значит немного – он столь же безразлично игнорирует пламенное выступление Энзо, как игнорировал чуть раньше всё остальное.

Олень смотрит внимательно на застывшего рыцаря Пуатье. Словно говоря ему – не сегодня.
И, распахнув пасть, снова неистово ревёт на людей, отвечая таким образом сразу и всем. В рёве этом сквозят завывания ветра – тотчас же усиливается в сотни раз вьюга, обрушивая на путников едва ли не сплошные потоки непроглядного снега.
Темнеет настолько, что вы с трудом можете различить поднесённую прямо к лицу собственную ладонь. Снег моментально прилипает к одежде, заполоняет собой капюшоны, проникает в любые, самые крошечные, щели. Совсем недавно рядом были все остальные, но, внезапно, вы остаётесь совершенно одни. Исчезают в белой мгле спутники, стоявшие совсем недавно всего лишь в паре шагов. Лишь держась за кого-то руками можно не потерять его в неистовой пелене. Ветер гасит насмешливо головню в руке продрогшей до костей танцовщицы, заносит снегом жалкие остатки разбросанного костра. Погребает белым саваном трупы людей и животных. Захлёстывают одиночество и отчаянный страх.

Ветер и снег летят, обмораживая разгорячённые лица. Застилают глаза, вынуждая беспомощно закрываться руками. В сумасшедшем вое тонут любые слова, пропадают даже душераздирающие, полные неимоверного ужаса, крики. Кажется, что весь остальной мир вдруг перестал по воле оленя существовать.
Двигаться куда-либо в таких условиях практически невозможно. Любые ориентиры исчезли, поглощены или уничтожены вьюгой. Не разглядеть теперь впереди путеводный красный плащ Каталины. Никогда прежде никому из вас не приходилось видеть столь беспощадный буран.

Вьюга, подобно воде поглотила людей. Огромный снежный зверь заглотил Пуатье целиком. Рыцарь кричит в ответ, на завывание монстра, но глотка мгновенно мерзнет и крик очень быстро сходит на нет, под конец превращаясь в охрипший стон. Мужчину трясет - ещё никогда в жизни ему не было так холодно. Даже если бы он хотел, то не смог бы сейчас выпустить топор из рук, пальцы просто скрутило судорогой, а колючая борода, стала напоминать иголки ледяного ежа.

Помимо холода, Максимилиана так же сковал страх и осознание неизбежности смерти. Да, вроде бы ему уже давно было всё равно на собственную жизнь и он стремился к смерти, да вот только стоит ей приобнять тебя своей костлявой рукой, как сразу невыносимо хочется жить. Но разве можно выжить в бою с противником что не знает поражения? С тем, кого не сможет одолеть даже смерть? Природа. Но Макс выживет. Да, пускай он не убьёт эту бессмертную тварь, но даст отпор, прогонит её прочь от их лагеря. А потом, они уйдут сами и победа будет за чертовым оленем.

Максимилиан Пуатье проигрывал множество раз и научился принимать поражения. Но так же, он научился выживать. Нужно только найти смысл жить. Был ли у него такой смысл?

Выходи в привольный мир!*
К черту пыльных книжек хлам!
Наша родина– трактир.
Нам пивная – божий храм.
Ночь проведши за стаканом,
не грешно упиться в дым.
Добродетель – стариканам
безрассудство – молодым!

Студиозы гуляют, пивнушка гудит: крики, смех, нестройное пение и стук кружек. Пока Санни пробирается вглубь заведения в своём новом зелёном платье с весьма нескромным вырезом, за который с мамой пришлось долго спорить, и шикарных носатых туфельках на высоком каблучке, её успевают несколько раз окликнуть, разок ущипнуть пониже спины ( - отцепись, придурок, - бросает девушка, впрочем беззлобно) и всучить полную кружку. Санни залпом выпивает и с торжеством оглядывается вокруг — мол, что, съели? У размалёванной девицы, оседлавшей колени певца, взгляд становится совсем кислым.

Наконец, девушка находит глазами Тьера. О, Единый, как же он пьян, никогда она его таким не видела! Санни тянет парня за рукав к выходу, ей всё же хватает ума при всех его не позорить. - Отец зовет, он составил новые микстуры, какие ты просил, пойдём же, пойдём же скорей... (дай только выбраться отсюда и я тебе всё выскажу, пьянчужка, я его, значит, битый час жду, а он тут гуляет... ). А певец всё надрывается, и десяток глоток подхватывают:

«Человек – есть божество!»
И на жизненном пиру
я Амура самого
в сотоварищи беру.
На любовную охоту
выходи, лихой стрелок!
Пусть красавицы без счету
попадут к тебе в силок.


…белым саваном вьюга хоронит последнюю надежду, последнюю отчаянную возможность - держаться вместе. И жуткий вой оплакивает её. Одна, снова совсем одна, не нужная никому, не способная никому помочь. Стоило только позволить себе поверить в этих людей, как неведомые демоны забирают и их. Она не захотела сделать выбор, так сделали за неё. Сания уже больше не сомневается, боги или демоны, (да какая между ними разница-то - и те, и те просто сволочи!), над ней действительно смеются, издеваются, проверяя, как скоро она сойдёт с ума перед смертью. Дарят надежду и тут же отбирают, словно гасят огонь, который даже не успел согреть. Раз за разом. Так мальчишки из их квартала шутили с дурачком Фрицем: привязывали к длинной ниточке монетку и прятались за угол. Парень радостно хватал денежку, а она - хоп и пропадала куда-то. А Фриц стоял посреди улицы, рассеянно хлопал глазами, шмыгал носом от обиды. Мальчишкам было смешно. Там наверху, без сомнения, тоже очень смешно: - Чтобы ты не сделала, дурочка, - хохочут боги-демоны, - а монетка на ниточке, и ниточка в чужих руках. А ты осталась одна. Если бы так. Всё хуже, всё гораздо хуже. Ты не одна.

Сания пытается нащупать сквозь буран своих спутников, но в такой адской мгле это невозможно. Ветер и снежное крошево сбивают с ног, проникают сквозь одежду, словно она стоит совсем обнажённой. Как же холодно и страшно, как же холодно и страшно...

Август хмельной и жаркий вырывается наружу запахом ранних яблок, в изобилие растущих возле пивнушки. Их так много, что ветки не могут удержать плоды, земля под ногами усыпана падалицей. Санни вне себя от злости топает каблуком прямо по этим яблокам, гневно размахивает руками, Тьер оправдывается виновато: экзамен, зашли отметить, на пять минут буквально, нельзя отказаться, он не хотел... Бормочет почти не членораздельно, пытается её задобрить и поцеловать и вдруг, потеряв равновесие, летит вместе с ней в эти яблоки. Целует, на платье такой откровенный вырез, а от огромной кружки пива слегка кружится голова... Или это от запаха ябок? Тьер трезвеет, пытается отстраниться, но Санни держит крепко, не выпускает, не может, не хочет отпустить. И плывёт земля под ногами и сводит с ума яблочный аромат. Потом они одеваются воровато и торпливо, кажется, прошла целая вечность, а между тем всего несколько минут - из трактира доносится последний куплет той же фривольной песенки и Санни вдруг вздрагивает, прижимается испуганно к парню. Словно холодом дует на миг среди летнего зноя:

Май отблещет, отзвенит –
быстро осень подойдет
и тебя обременит
грузом старческих забот.
Плоть зачахнет, кровь заглохнет,
от тоски изноет грудь,
сердце бедное иссохнет,
заметет метелью путь.


… Яблочный аромат на миг явственно чувствуется посреди белоснежной могилы. Наваждение тут же пропадает, но страха больше нет. Они ещё живы, ещё живы. Зима закончится, этот буран когда-нибудь закончится, ничто не может длится вечно. Нельзя сдаваться, просто нельзя. Иди по такому бурану практически невозможно, но она идёт. На ощупь, проваливаясь в снег идёт, вытянув вперёд руки к дальней, пушистой ёлке за границей лагеря, у которой, кажется целую вечность назад собирала бурелом. Только бы не упасть, только бы опять не упасть. И почти натыкается на тёмный ствол. Здесь ветви защищают от ветра и снега, хотя и совсем чуть-чуть. Нужно переждать буран, а потом идти дальше. Нужно двигаться, если сейчас остановиться — это конец. Она кружит вокруг ёлки, вытаптывая себе дорожку в снегу. Двигаться, иначе замёрзнешь. А если двигаться, всё будет хорошо, буран кончится, скоро настанет утро. Останавливается, чтобы глотнуть совсем немного вина и снова идёт по кругу. Она не одна, не одна. И тут где-то люди.

- К деревьям, идите все к деревьям, - Санни не знает, слышит ли кто-нибудь её, - но надеется, что порыв ветра донесёт голос. Она не будет кричать, и плакать не будет. Не дождутся эти боги-демоны. Они тут, они вместе. А губы сами собой выводят строки песни. Последние. Последние?

Жизнь умчится, как вода.
Смерть не даст отсрочки.
Не вернутся никогда
вешние денечки.

Теплый летний дождь. Две фигуры, мальчика и старика, неподвижно остановились перед рощей могучих дубов, служивших священным капищем, за долго до прихода в эти земли веры в Единого. За их спинами, едва были видны струи дыма, поднимающиеся из печей родного хутора, а впереди, раскинулся кажущийся бесконечным, Великий Лес. Деревья были украшены цветными лентами, а у корней древних великанов лежали выбеленные временем кости животных, людей и орков. Центральное дерево было короновано рогатым оленьем черепом. Седовласый старец, до этого молчавший, заговорил.
- Смысл войны – измеряется не в количестве завоеванной земли или несметной добыче. Каждый из нашего народа знает это. Ее смысл – в сердцах, которые бьются во имя общей цели, стучат в унисон в мире. В крови, которая проливается из тел наших воинов, красная из-за железа и непокорности судьбе. Это – железо внутри, и мы можем ощутить его металлический привкус, когда вражеский клинок или стрела обрывает наши жизни. Тогда железо внутри становится железом снаружи. Железо внутри. Железо снаружи. Королевства возникают и разрушаются. Я сражался с врагами, и мои братья будут и далее сражаться, встречая новые угрозы и опасности, пока еще не известные. Мы – войны железа, а железо – вечно. Когда наша плоть давно забудется, став жертвой врага внутри или врага снаружи, железо будет жить дальше. После того как наши отполированные временем кости от легкого ветерка распадутся в прах, наше оружие и доспехи еще многие годы будут целы. Следы воинственного народа. Они расскажут нашу историю – предостерегающую повесть для потомков. Серое станет бурым, а бурое – красным. В забытом ржавеющем осколке железо вернется в свое изначальное состояние, возможно, чтобы когда-нибудь снова послужить другой глупой расе.
Нож, острый как бритва, скользил по черепу мальчишки, сбривая волосы на висках и затылке.
- Ты, тоже станешь воином, как твой отец и я. Запомни мое слова. Из железа рождается сила. Из силы рождается воля. Из воли рождается вера. Из веры рождается честь. Из чести рождается железо. Это Нерушимая литания. Да будет так вечно.
- Да будет так вечно. – откликнулся мальчик, повторяя ритуальную фразу. Приняв из рук старца нож, юноша сделал надрез на своей ладони, и дотронулся ей до оленьего черепа. Где-то в небесах раздались раскаты грома, словно сами старые боги радовались этому моменту.

На голову заточенного в каменном мешке пленника, вылилась лоханка полная холодной воды. Узник застонал и кое как открыл один глаз. Второй скрывался за жутким кровоподтеком. Жирный тюремщик, что стоял над ним, рявкнул сиплым голосом.
- А ну на выход, ублюдок.
Чтож, время пришло? Ожидаемо. Осталось только узнать, каким будет наказание, казнь или рудники. В любом случае перспектива была безрадостная. Цепи зазвенели по каменному полу. Человек был выпущен из своей камеры, впервые за долгое время. Забавно, что самой жуткой и страшной пыткой, в этом богом забытом месте, было одиночество в каменном мешке. Боль и унижения, по сравнению с этим были ничем. Глаз щурился и слезился из-за резкого света факелов. К удивлению, заключенного, его провели в просторный зал. Заключенный не сразу понял, что здесь присутствует кто-то еще, окромя него самого и тюремщиков. Незнакомец выглядел как преуспевающий купец или хотел таковым казать. Бесстрастно улыбнувшись, торгаш кивнул в сторону грубо сработанного табурета.
- Юрген верно? У меня есть предложение, которое возможно тебя заинтересует.
Охотник за головами хмыкнул, звякнул цепями и взгромоздился на стул.
- Продолжай. – хрипло бросил он своему будущему господину.

Бегство продолжалось не долго. Каждый шаг, через ледяную вьюгу стоил невероятного количества усилий. Не было смысла двигаться дальше, и старый солдат это понимал. К счастью для Юргена, походная жизнь преподала ему несколько уроков по выживанию в снегах. Если у него только хватит сил.

Рухнувший сверху поток снега играючи погасил ветку в руках Уны и сразу отрезал ее от остальных членов отряда. Девушка оказалась как будто в холодной и белой клетке. На расстоянии вытянутой руки уже ничего не было видно. Холодные снежинки лезли в рот, нос и глаза, липли к открытой коже и ресницам, норовили залезть в каждую щелочку одежды. Уна закричала, но голоса своего почти не услышала. Откинула ветку и шагнула назад, к оставленным около костра вещам. К своему счастью Уна отошла от кострища всего на пару шагов и смогла нашарить мешок до того, как снег погасил пламя. Она вцепилась в лямку мешка так, что пальцам стало больно. Без продуктов, голодная и уставшая она могла просто не дожить до утра и отчетливо это понимала.

Несколько секунд Уна простояла, закрывая лицо рукой в перчатке, мучительно размышляя, что делать. Она не видела никого из людей и сомневалась, что сможет их сейчас найти. Идти прочь неизвестно куда было глупо. После дневного перехода у нее просто не хватит сил куда то отойти. Да и темно скоро будет. Оставалась единственная возможность, вернуться по протоптанной тропинке к елке, где она рубила ветки. Она прошлась оттуда к костру не меньше десятка раз и ее следы еще не занесло. Укрыться там, и надеяться что дух в образе оленя не будет рыскать по округе, а так и пойдет по прямой.

Короткий путь выпил остатки сил. Уна с трудом дотащилась до места своей рубки. Новые ветки пришлось рубить уже через не могу, чтобы не спать на голом снегу. Сверху продолжал падать тяжелый снег, и срубленные ветки приходилось сразу складывать в кучу около ствола, где снега было меньше. Как только девушка посчитала, что веток хватит, так тотчас рухнула сверху. Натянула одеяло. После всего случившегося мыслей не было никаких, остались одни инстинкты. Она даже не могла сейчас думать о судьбе остальных людей. Слишком жутко и страшно было вспоминать бой с волками и безжалостного духа. А ведь он был где-то рядом. Уна вытянула из мешка замершее мясо и хлеб, а потом долго жевала их, прикрыв глаза. Несколько глотков вина из фляги было последним. Что она успела сделать перед тем, как провалилась в сон.

(Продолжение следует)

Необыкновенный прилив сил. А вместе с ним – железная решимость. Лин знала – теперь знала, - что стрелять в существо бесполезно. Но просто не могла позволить ему вершить судьбы так легко… Чем заслужили смерть Дитрих и Пад? Первый и вовсе встал на защиту детей. Несправедливо…
На кромке сознания зиждется разгадка этой тайны. То, что Лин не хочет принимать сердцем, видя перед собой не призрачный дух, уничтожающий чуму, но опасную тварь, что могла в любой момент прикончить кого-то ещё… Пусть они умирают своей смертью. То, что делает этот «дух» - убийство. Ничем от него не отличается, какие бы благие намерения он не преследовал.
Кем бы ни были эти люди в прошлом, но лучница поклялась себе их защищать.

…Она кричит. Она хочет, чтобы остальные прекратили бесполезную болтовню и убирались отсюда подальше, интуитивно чувствуя, что должно последовать после агрессии некоторых людей и её в частности… Остальные не должны за это отвечать.
Олень делает шаг, раскрывает пасть и ревёт. Оглушающе громко. Никак не реагируя на пытающихся отогнать его людей. Но после…
Слова, выкрикнутые Лин, тонут в воющем ветре, настолько сильном, что лучница перестала слышать какие бы то ни было звуки, разговоры, хруст снега от удаляющихся шагов Юргена… Даже собственные руки она различала в этом мареве с трудом.
Не стоило сомневаться в магической природе этой вьюги…

Без паники. Главное – найти остальных, постараться собрать их вместе. Лин сомневалась, что сможет увести их как можно дальше в такую метель, но образ синеглазого оленя, блуждающего где-то за снежным маревом, не давал ей покоя. Если ей удастся всех собрать и пристроить там же, под елями, где уже вырыто убежище… Организует дежурства… Чёрт, сама не будет спать всю ночь, лишь бы лесной дьявол не приблизился ни к одному из них…
И Лин начинает поиски. Вспоминает, что рядом, буквально в паре шагов от неё, стояла Санни, протягивающая ей флягу. Кричит её имя. Пытается дотянуться рукой. Но там, в молочной густоте, она находит лишь пустоту.
Закутывается с ног до головы в тёплый песцовый плащ, что каким-то образом у неё оказался. Снег нещадно липнет к нему, но это лучшая защита, чем её собственный – тканный. Бредёт в ту сторону, где, предположительно, стояла Санни, с трудом ступая по снегу – его намело, пожалуй, по колено… Но в том месте никого не находит. Девушка словно испарилась.

- САННИ! УНА! ДРЕГ!! Куда вы делись…
Лин кричит, надрываясь. Но ответом ей служит вой ветра, словно насмехающийся над её потугами.
- ЭНЗО! МАКС! АШИЛЬ!..
Никто не слышит. Никто не приходит. Более того – она не ощущает в белоснежной мгле ничьего присутствия, и это не на шутку пугает.
Необъятная, бесконечная пустота. Ни единого признака, что кто-то здесь вообще был…
И только тогда ей по-настоящему становится страшно.
Сердце бешено колотится в груди, адреналин ударяет в голову. Девушка мечется из стороны в сторону, кажется, наворачивая очередной круг – не понять, следы тут же заметает. Время идёт, лучница выбивается из сил. Осознаёт безысходность своего положения…
- Ты отнял их у меня… Отнял, скотина ты нестрелянная… – хрипела Лин, пытаясь кричать от отчаянья.
Видимо, суждено ей было обрести кого-то – чтобы вновь потерять.
Ты вновь осталась одна. Без смысла жизни. К чему бороться теперь?.. Ещё минуту назад ты была готова умереть за них, но что будешь делать сейчас, когда никого не стало?..
Быть может, это и есть твоё наказание. Медленная смерть от холода. В полнейшем одиночестве…

Всё закончилось. Наконец. Чшш, теперь уже не будет больно в груди. Теперь ты уснешь или просто примолкнешь, ведь в белой пустоте, в этом молочном ничто так спокойно… Глаза не видят, уши не слышат, голос бесполезен, руки шарят, ноги ходят, но толку нет. Э–хей, свобода! Делай, что хочешь - никто не увидит, никто не осудит.

Эйты не испугалась. Ее позабавила это полнейшая бесполезность. Она была вольна делать всё и не могла сделать ничего.
Жива или умерла? Тянет вперед наконец начавшие зябнуть ладони, значит, надеется еще кого–то отыскать – живёт, стало быть… Окоченела, утонула враз, никем не слышимая – стало быть, умерла? Так просто и быстро? Нет, так не бывает. Всем страшно умирать, а ей нет. А должно быть страшно, горько, больно, чтобы понять, что исчезаешь навсегда.
Значит, это еще не конец... Значит, все–таки жива!

Снег набросился на нее беспощадно и Эйты завертелась со смехом, не давая снежинкам облепить себя, замахала руками в бешеном темпе. Все время отряхиваясь, согрелась, раскраснелась и снова рассмеялась – вот какую игру затеял с ними хозяин леса! Только все ли поняли правила? Вдруг нет?

Солнце вставало три раза, а ее все не могли найти. В прятки она играла в первый и последний раз, но помнила до сих пор, как было весело – сидишь в старом чулане, сквозь запыленное оконце пробиваются лучи, в их свете резвятся пылинки... И тишина…Совсем как сейчас. Только тепло, хочется чихать и есть. Спать тоже нельзя, но она изредка проваливается в сон.

«Мы поиграем», – сказала няня. «В прятки. Нельзя, чтобы тебя нашли, понимаешь?»

«Папа будет меня искать? Я видела его сегодня, он кричал, что не виноват и что любит меня. Если он будет искать, я спрячусь ненадолго. Пусть лучше он поскорее найдет меня. Я соскучилась.»

«Злые люди будут искать. Спрятаться надо хорошо.»

Эйя пряталась три с половиной дня. Ее нашли. А няню и папу – нет. Они спрятались получше.

Потом она опять играла, но было труднее. Силы оставили Эйя в середине второго дня, как раз, когда село солнце – казалось, закрой глаза да спи, но дремать добрый человек, что подарил ей кинжал, запретил совсем. Укрытие, сказал, найди. Или хороших людей...
Последних она нашла спустя неделю. Хороших, как он и советовал. Издалека проверила, присмотрелась, да и вышла…

Эйты разволновалась, вспомнила – Пестряк был тут… и тот.. палач с топором…и добрый, хороший, родной, он тоже был рядом… Почему имена никак не запоминаются?! Столько идут рядышком, а имён в голове так и не поселилось…

Победив смущение, она все таки крикнула. Сначала тихо, потом еще и еще, звонче, настойчивее:
– Рыцарь Пестряк! Это просто игра!

«Двигайся или умрёшь» называется…