Вьюга | ходы игроков | Вьюга

Мертвые рыбьи глаза наблюдали за смертью той, кого он поклялся защищать. Дочь Старого Лиса умерла. Что-то внутри старого солдата оборвалось и кануло в небытие. Последние искорки надежды на простую и мирную жизнь, имеющею смысл, погасли. Осталось лишь пустота, холодная как зима на вольных просторах у Старого Леса. Вьюрд. Или же дорога судьбы. Говорят, что, если твой дух достаточно силен, ты сможешь изменить свой путь, но только вот конец всегда будет один. И ты его примешь, каким бы он ни был. Странная философия, выработавшаяся у вольного народа, постоянного ходящего рука об руку со смертью, превратила их в фаталистов. Юрген не боялся. И не страдал. Он просто не мог больше ничего чувствовать. Но он знал, что должен сделать перед самым концом. И по этому проповеднику следуют убить его как можно быстрее.

Тяжело. Верёвки впиваются в тело даже сквозь одежду. Нет и шанса освободится. Тяжело думать, дышать. Лицо обливается потом. Хороший тулуп. Тёплый. Пот рекой течёт. Коробейник молчал, боясь привлечь внимание жреца. Обвиснув в путах. Лицо обливается потом. Хороший тулуп. Тёплый. Пот рекой течёт. Из под ушанки тоже течёт. Рубаха липнет к телу. Даже ступни будто пропотели. Или чудится? Вот и помогли удачливые сапоги. Хотя отслужили и вправду долго. Можно сказать до конца жизни. Дрег сжался в комок, исподволь пытаясь высвободить хоть немного кисть. Хоть чуток ладонь. Дотянутся..докуда? Не имеет смысла. Он никогда не был воином, у него не было ни малейших шансов как-то дать укорот этому монстру в обличье человека с горящей дланью. Коробейник никогда не был храбрецом и сильным. Он предпочитал оставлять подвиги другим людям. Лучше оставлять другим всё это геройство. Но какая-то малая часть внутри коробейника протестовала против всего этого. Он не хотел быть заживо сожжённым. Преподобный сжегший Адрианну. Короткий крик - девушка успела осознать что с ней происходит. Вонь палёного мяса и волос. И жар, жар, удушающий жар.

Дрег зажмурился. Страшно. Пот ест глаза. А между тем живая огненная купель продолжала ходить между людьми. В голове коробейника речитативом перебирались все имена богов. Много их. И никто не захочет помочь бедному торговцу. Тропа..так не хотелось признавать, но похоже сегодня тот день, когда Дрег встанет на неё. В виски отдаётся биение сердца, а кишки скрутило, почти как от рвотного позыва. Голова кружится. Словно вновь очутился в детстве. Словно вновь стоишь на утёсе, и слушаешь ветер. Словно вновь весь мир под ногами дрожит в такт ритму. Но мёртвые герои, на чьих вырванных окаменевших сердцах живут их далёкие и расплодившиеся потомки, не приходят на помощь живым торговцам. Даже если те - немного их крови. Или? Бесшабашность овладела торговцем. Он дёрнулся всем телом, скидывая морок и оцепенение. Тряхнул головой. Шапка прилежно осталась на месте.

- Эх, имперец. Сколько зла вы принесли на эти земли. Чума и гибель одна от вас. Жена моя от вашей хвори помёрла. А теперь и людей теперь жжёте. Это и есть гостеприимство ваше? - первые тихие слова, полные горечи и сожаления покинули язык торговца. Словно предупреждение, на языке стало горько. Остановись. Сбереги себя ещё на пару минут. Подохнешь - так хоть последним. Обернёшься назад, успеешь душу свою к Тропе подготовить. А там глядишь и Очаг близко. Но какая-то малая, очень храбрая часть Дрега сейчас взяла верх над основной его сутью. И взяла под контроль его язык и слова.

- Жрец П-пламени! - придушенный крик, словно торговец прямо сейчас задыхается. Чёртов пот. Лезет в глаза. Как же здесь душно. Дрег, насколько это возможно приосанился на верёвках, пытаясь визуально стать больше.

- Я - Дрег. Я родом с севера. С того места, где всегда холодно. Где всегда были долгие и злые зимы. До того как стать торговцем, я был печником. - Дрег облизал губы. И что? Что дальше? - Ты, жрец, поступаешь неумно! -

"Да, правильно, а теперь назови его безумным слепцом, и пусти пену изо рта, словно обожравшийся грибов проходимец. Будете на пару народ потешать." Издевательский и желчный голосок здравого смысла походил на голос Эрнесто, и сейчас звучал на самом краешке сознания. "Ты и вправду забыл пословицы? Переспорить жреца, принести воду в решете!"

Но Дрег родился на севере, и даже в столь критический момент он не мог забыть, что иная ипостась воды - это снег и лёд.

- Да послушай же ты меня! Пламя, которое разжигаешь - это пожар, а никак не тёплый очаг, у которого можно согреться, который может прогнать холод! Ты...ты..пускаешь красного петуха самому себе! Это как..как сжечь тёплый дом, в котором можно переждать всю зиму, и греться у огромного кострища одну ночь! А потом сдохнуть от холода на пепелище которое сам устроил! Ты правда хочешь миру и себе такой судьбы?! Неужели ты не видишь ошибку? Твой бог позволил лишить тебя глаза - он хочет показать тебе правду! Ты слеп на одно око - но ты не глух, нет. Так прислушайся же! Или сам ты не пламя, а лишь рдеющий уголь? -

Коробейник выдохнул и обвёл часовенку взглядом. Жаровни были так близко. Глотка пересохла. - Эх, попить бы. - Взгляд торговца вновь упёрся в жреца. И его взгляд был твёрдым, как у человека, который не сомневается в своей правоте ни на йоту. Такой взгляд достигается долгими тренировками..и уверенностью в своей правоте. Кроме того у него было два глаза - против одного. Почему-то это совершенно не облегчало задачу.

Последний росчерк меча и… грузное тело воина опускается мёртвым грузом на досчатый пол «казарм», в тоже самое время на ближайшую из кроватей опускается и сам Энзо.

«Расслабился, отвлёкся, повёл себя точно новобранец, почуявший вкус победы от трубящего горна» - примерно такие мысли проносились в голове бывшего графа, но слишком краткое мгновение.

Закусив губу от боли, Лорензо потянулся здоровой и хвала всем существующим богам левой рукой к креплениям брони на предплечье, чтобы добраться до раны и пережать мерно сбегающий вниз поток, пока голова ещё не закружилась, а силы не оставили его. Кое-как, наспех, намотав какие-то тряпки и затянув их при помощи закушенного ртом и зажатого в руке конца материи, что ещё пару минут назад была предназначена для сна, рыцарь поплёлся к двери с табуретом в руках.

Честно говоря, он не ожидал, что в полу найдётся достойная подпорки выемка, и что первый же удар о довольно хлипенькую дверь не вынесет последнюю с петель.

Остальное время практически потонуло в тумане. Энзо делал всё движимый инстинктами и вбитыми правилами, нежели собственной головой. Вот арбалет вновь заряжен и вернулся на крючок, вот кинжал отправился в ножны, а ещё несколькими минутами позже раны оказались обработаны и перевязаны. Да не спиртом и даже не выпивкой, солдаты оказались отнюдь не выпивохами, пришлось обойтись обычной водой. Как граф прикрепил к своему поясу ножны, он, наверное, не вспомнит никогда, но менее чем за пятнадцать минут всё было кончено. Лорензо устало прошёлся по зданию, присматривая возможные пути отхода. Один он всё-таки нашёл. Слишком ненадёжный и не правильный, подставляющий его жизнь опасности, если бы не начавшаяся вновь вьюга…

Цокнув языком и пробормоча под нос какое-то ругательства, потирая перевязанную шею, из-за которой теперь было так неприятно смотреть по сторонам, и отправился обратно ближе к камину. Проходя мимо подушки, в которую был спущен дротик с кровью заражённого чумой волка, воин лишь хмыкнул, да уселся возле огня, опершись спиной о ближайшую добротно выструганную дубовую кровать. Взгляд скользнул по окнам, за которыми местные оттаскивали какие-то толи трупы, толи тюки в церковь. Кажется даже увидел как в ней загораются огни, но… почти сразу же угас сменившись сном…
Энзо не услышал, да и не мог, как приближаются солдаты, только звук страдающей древесины, издаваемый дуэтом двери и табурета. Несколько секунд потребовалось воину, чтобы понять, где он и что происходит вокруг. Огня в поднимающуюся, но вполне контролируемую панику подлил стук.

Медлить было больше нельзя! Кинув ту самую подушку с кровью в пламя, а за ней и ещё одну, чтобы задушить огонь и сотворить мрак, Лорензо подошёл к о входу, как раз к началу разговора. Оставив дверь в комнату с камином, что заполнялась понемногу едким дымом открытой, граф скользнул во вторую, а затем тихонечко прикрыл ту за собой. Пройдя до дальнего конца местных «казарм», к самому последнему, дальнему окну, Энзо приложил к слюде подушку, начав как можно тише проламывать себе путь к отступлению, вслушиваясь в звуки. Он ждал момента, когда солдаты начнут выламывать дверь, чтобы в свою очередь ломануться сквозь окно, оставив в образовавшейся дыре подушку, что скроет холодный воздух и даст рыцарю необходимое время, для того, чтобы затеряться в бесконечном водовороте снежинок, что порождала беснующаяся стихия…

В наступившей после сожжения Адрианны пронзительной тишине эхом разносятся тяжёлые шаги старика. Тело девушки полыхало не больше пяти секунд – Преподобный ещё не успевает вернуться к жаровням, однако пламя уже совершенно погасло. Верёвки, удерживавшие аристократку, истлели, а сам столб каким-то необъяснимым образом лишь немного обуглился. Не пострадали ни пол, ни деревянные перекрытия.

То, что совсем недавно ещё было молодой и беспомощной девушкой, теперь выглядит как обугленный и почерневший скелет – ни клочка плоти не оставило на костях человека пламя Урфара. Лишь скалится череп идиотской улыбкой, да взирают с укором на выживших пустые глазницы.

Секунда – и за спиной спокойной ухмыляющегося Преподобного раздаётся оглушительный хруст. То ломаются хрупкие, будто остекленевшие, кости. То падает, сложившись словно карточный домик, скелет человека. Всё кончено – о существовании Адрианны теперь напоминает лишь груда угольно-чёрных костей.

Одинокая капля крови срывается с прокушенной губы Уны и падает на пол. Продолжает завывать ветер снаружи, мерно потрескивают в жаровнях поленья. Словно ничего особенного не произошло. Вот только все присутствующие с полной ясностью понимают, что на самом деле это не так.

Тугие верёвки крепко удерживают пленников у столбов. Несмотря на все усилия Максимиллиана – не уступают, не поддаются. Но он не сдаётся, продолжая бороться. Уже не опасаясь привлечь к себе внимание Преподобного.
И, кажется, хоть и мучительно медленно, однако перед его упрямством путы начинают всё-таки уступать.

Священник выслушивает зажигательную речь Санни спиной, грея руки у огня и даже не поворачиваясь к девушке. Можно заметить, что его напряжённая спина под мантией едва уловимо подрагивает.
Молчит он и протяжении сперва тихого, но, с каждым новым словом, всё более яростного, выступления коробейнка.
Лишь повторяет хриплым шёпотом:
– И поведёт он людей за собой, к огню и свету, сквозь вечный холод и непроницаемый мрак. И будет его единственный глаз гореть для остальных маяком и путеводной звездой, – при упоминании о потерянном органе зрения.

Когда же он начинает всё-таки говорить, то голос звучит несколько глухо и, вопреки недавнему образу потерявшего контроль над собой фанатика, совершенно спокойно.
– Можно затушить факел. Сильный ветер со снегом могут погасить даже старательно поддерживаемый страждущими костёр. Каждый источник освещения в этом грешном и бьющемся в агонии мире может быть уничтожен при должной доле старания. Но ничто, – Преподобный выделяет свое «ничто» интонацией. – Ничто не способно погасить огонь, горящий в сердцах. Кем бы ни было это существо – духом Зимы, плодом моего воспалённого разума или очередным воскрешённым из мёртвых архаронским отродьем, я всё равно знаю единственно верную истину.

Ледяные нотки рассудительности в голосе Преподобного пугают даже больше, чем его недавний бесконтрольный энтузиазм. Может показаться, что к пленникам обращается сейчас рассудительный, умный и полностью уравновешенный человек.
– Я не сошёл с ума окончательно. Я вижу грядущий конец мира в языках пламени. Во сне я вижу лица людей, которых никогда не видел вживую. Людей, от которых спасение будет зависеть не в меньшей степени, чем зависит сейчас от меня. И огонь… – Преподобный снова опустил руку в костёр. – Никогда раньше ни один жрец Урфара не обладал над огнём этой властью.

Жрец резко выбрасывает вправо горящую длань – зашедшийся было чахоточным кашлем Ашиль вдруг вспыхивает. Словно стог сена, не человек. Сдавленный крик доктора обрывается почти моментально – на этот раз Преподобный не соизволил даже приблизиться или хотя бы взглянуть на свою новую жертву.
Понуро опустив голову, старик застывает сгорбившись у огня.

На этот раз она смотрела, не отворачиваясь. Хоть это сделала для лекаря, раз больше ничего не смогла. Бесполезно. Жрец не слышал ни её, ни Дрега, а вырваться Сания и не надеялась. Никогда раньше она не считала себя слабой, да и не была ею. Нормальная, крепкая девушка, привыкшая проводить много времени на свежем воздухе. Но на этом пути Сания слишком хорошо узнала предел своих возможностей. Когда отказывает тело, и тут уж хоть плачь от бессилия - ничего не поделаешь. Слабой быть было обидно. Вот она и смотрела, хотя и мутило снова. Спорить со жрецом тоже было бессмысленно. Но ждать молча своей очереди глупо не меньше. Может быть, в глубине души он жаждет, чтобы они его убедили, кто знает. Не сжег же всех разом, хотя с его возможностями это не трудно. Если, конечно, у него вообще есть душа, в чем Сания глубоко сомневалась. По крайней мере, все, что ей оставалось - это пытаться снова. До конца. Высокие цели спасения целого мира Санию не слишком трогали. Что ей до всего этого мира, он слишком огромен и ему плевать на дочь аптекаря. Ей бы спасти своего ребенка и этих людей, которым вдруг зачем-то однажды стало не все равно, подохнет она или нет. "Ты плохо старалась", - равнодушный голос из полусна-полубреда обдал холодом.

- Да, власть над огнем у вас впечатляющая, - сказала она. - Только тратите вы ее не на то. Разве нужно обладать такой властью над огнем, чтобы сжечь связанных людей? С этим справится любой. А вы, имея за спиной сытых и вооруженных солдат, испугались кучки полудохлых от холода доходяг настолько, что сначала отняли оружие, а потом опоили и связали, видимо, чтобы мы не задушили ваших воинов голыми руками. А теперь демонстрируете свою силу, которой хватило бы на то, чтобы спасти многих или сразиться с врагом, но вы ее используете там, где достаточно простого факела. Вы говорите о своем предназначении, но кого вы спасли? Вот не там, в далеком будущем, а сейчас? Никого. Вьюга как была, так и есть. Вы пока не спасли ни одного человека, а убили уже многих. И как вы можете судить о том, чьи жизни ценнее? Тот человек, которого вы сейчас сожгли, спас многих за свою жизнь, а не сидел и не рассказывал о предназначении, ожидая, когда оно там осуществится за чей-то счет. Просто брал и спасал, рискуя собой, а не другими. И спас бы еще, если бы вы не вы.

Она почему-то больше не боялась. Словно со смертью Ашиля потеряла право бояться. Перевела дух на секунду и закончила.

- Скажите мне, Преподобный, что вы будете делать не в далеком будущем, а сегодня, когда убьете нас всех, а вьюга не прекратится и тварь, что идет сюда, не сдохнет. А ведь, не прекратится и не сдохнет. Вы в глубине души это понимаете сами. И не надейтесь, что это наваждение. Мы ее тоже видели, так что она вполне реальна. Что вы будете делать дальше? Цитировать ей писание и рассказывать о предназначении?

Уна тоже не могла молча ждать. Все что она могла, уже сделала, оставалось тянуть время.
- Да, - громко спросила она, - а насколько одна жертва задерживает приход зимы? Не знаешь, я так и думала! Все у вас, жрецов поганых, на глазок и через жопу! Если побоялся выставить против меня своих солдатков, так может хоть сам не струсишь?! Ведь Урфар должен тебя хранить. Вызываю тебя перед лицом твоего божка на поединок, мой меч, против твоего грязного пламени!

Ещё одна вспышка и очередная жертва - целитель. Кто будет следующим? Макс думает что это будет он сам и пускай это окажется так, это будет лучше нежели в собственном бессилии наблюдать за гибелью других людей. В глазах темнеет от натуги, а в висках словно стучат кузнечные молоты, но кажется усилия его дают плоды и трещат веревки и столб к которому привязан рыцарь-лесоруб. Или это трещат его собственные кости? Последние усилие, крайний рывок - умирать, так хотя бы не связанным. А то что Пуатье умрет, сомнений быть не может. Но он сделает всё что бы продать свою жизнь подороже.

Энзо.
После нескольких неудачных попыток вынести с плеча «чёртову дверь», солдаты по ту сторону начинают о чём-то переговариваться. Едкий дым медленно заполняет комнату, просачивается в коридор и перебирается во второе спальное помещение. То самое, в дальнем конце которого ты осторожно выдавливаешь подушкой стекло.

По ту сторону стекла, безжалостно царапая стены и окна, беснуется вьюга.

Несколько секунд спустя возобновляется штурм – имперцы обрушиваются на дверь с новой силой, на этот раз применяя, судя по звуку, как минимум топоры. Решив, что создаваемый ими грохот сам по себе является достаточным отвлекающим фактором, ты удваиваешь прилагаемые усилия. Стекло поддаётся – немногочисленные осколки беззвучно исчезают в глубоких сугробах. Сквозь ватную слабость, боль и окутывающий окружающую реальность туман, ты выламываешь сегмент деревянной рамы и переваливаешься наружу, едва не рухнув лицом прямо в сугроб.

Остаются позади относительные тишина и уют ставшей местном бойни казармы. Лицо обжигает холод, сквозь метель тебе едва удаётся разглядеть даже поднесённую к лицу руку.
Совершенно очевидно, что ты оказываешься на другой стороне здания, противоположной той, что выходит на внутренний двор. Здесь темнее – с двух сторон угрожающими громадами нависают мрачные стены. Быстро исследование помогает определить узкий закоулок, заканчивающийся тупиком с одной стороны. Он уходит вперёд, навстречу монолитной скале главного замка и, ветвясь, огибает его – один рукав ведёт к главному двору вдоль казармы; второй – куда-то дальше, во вьюгу и тьму.

Остальные.
Преподобный продолжает вглядываться в огонь, словно и вовсе забыв, кто он такой и чем занимался. Его приглушённый голос словно доносится откуда-то издалека:
– Не пори чушь, девочка, – отвечает он Санни совершенно спокойно. – Этот замок даже с нашим небольшим гарнизоном почти неприступен. Потребуется не одна сотня солдат, чтобы взять его штурмом. И уж точно сквозь ворота не пройдёт шатающееся по ту сторону стены несчастное чумное отродье.
Старик выпрямляется в полный рост в ту секунду, когда его настигает дерзкая реплика Уны. Преподобный медленно поворачивается – что бы он не увидел там, в бездонных глубинах языков пламени, выглядит он полным сил, восстановившимся и вновь вернувшим себе былую уверенность.

Он смотрит на Уну не отрываясь, кажется, вовсе позабыв о существовании других пленников.
– Ты хочешь умереть сражаясь. Чтож, это даже в некотором роде похвально.
Старик делает шаг вперёд. И, повинуясь внезапному порыву вдруг останавливается, обратив внимание на пребывавшую по-прежнему без чувств Каталину. Карающая длань вновь вздымается – и белокурая девушка беззвучно вспыхивает подобно стогу совершенно сухого сена.
Вы не в первый раз видите эту картину молниеносной расправы, однако зрелище по-прежнему потрясает и заставляет дрожать в томительном ожидании.
– Не вижу ни одной причины вам отказать, баронесса.
Преподобный подходит к сваленной около одной из стен часовни груде вещей, не замеченной никем из вас прежде. Несколько сумок и рюкзаков, накиданное хаотично оружие. Некоторые могут узнать в этой кипе своё утерянное имущество, другие вещи никому из вас определённо не принадлежат.

Опционально: с верёвками явно что-то не так. Доступна попытка освободиться самостоятельно, д100+сила (сложность: 70).

Уна.
Старик наугад вытягивает из общей кучи какой-то клинок. Тот хищно сверкает в исходящем от жаровен зловещем свете. Странный клинок, необычный. Определённо не твоя «паутинка». Длинный и довольно тяжёлый на вид, в руках Преподобного он кажется почти невесомым. Рукоять и эфес покрывает замысловатый узор – будто бы переплетающиеся корни и стебли каких-то необычных цветов.
Жрец приближается и не церемонясь швыряет меч тебе под ноги. В ту же секунду запястья, щиколотки и горло обжигает огнём. Сдерживавшие тебя верёвки вспыхивают и тут же сгорают, оставляя на нежной коже багровые рубцы от ожогов.
Падаешь на колени, неожиданно лишившись точки опоры. Ладони упираются в пол, пострадавшие от огня места горят и пульсируют.
– Так вставай и сражайся, – гремит Преподобный. – Если твои боги действительно существуют, то самое время им это доказать!
В лицо бьёт волна безумного жара, схожу сжигающая, кажется, ресницы и брови. Поднимаешь голову – видишь старика в алом. Огонь в его правой руке разгорается, разрастаясь и меняя стремительно форму. Секунда – и старик уже держит в руке исполинских размеров изогнутый меч, жадно трепещущий на несуществующем внутри часовни ветру.

Опционально:
- д100 + ловкость (тянуть время, держаться на дистанции и избегать атак Преподобного);
- д100 + удача (попытка контратаковать Преподобного);
- д100 + удача (бегство, попытка добраться до дверей и выбраться из храма);
- ???.

Макс.
Продолжаешься рваться вперёд, невзирая на кажущуюся безнадёжность этого предприятия. Путы, выглядевшие прежде бесконечно надёжными, перед твоими волей и упорством медленно уступают.
Рывок – Преподобный сжигает другую, не обращая внимания. Рывок – Преподобный проходит мимо, словно напрочь позабыв о твоём существовании. Ещё рывок – едва не выдаёт лёгкий треск натянувшихся до предела верёвок.
Спина Преподобного маячит перед тобой. Едва ли даже у этого жреца есть глаза на затылке. Финальный рывок – вздуваются напряжённые неистово мускулы.

Одна из верёвок взрывается - тут же опадают послушными кольцами остальные. Приходит запоздалое осознание – едва ли даже тебе удалось бы разорвать полноценный канат. Прохудился быть может? Или отчасти перепилил его ненароком о какой-нибудь неприметный сучок на столбе? Не имеет значения! Огненный меч Преподобного полыхает багрянцем, пока ещё безоружная Уна стоит перед жрецом на коленях, а тот, кажется, по-прежнему даже не подозревает относительно существования с другой стороны потенциальной угрозы.

Опционально:
- освободить любого другого пленника на выбор (д100+ловкость+навыки скрытности);
- пробраться к груде оружия (д100+ловкость+навыки скрытности);
- безоружным атаковать Преподобного со спины (д100+удача);
- проскользнуть к выходу (д100+удача).

Флинт.
Крадёшься вперёд, сквозь безумную вьюгу. Не видишь ничего почти что перед собой – лишь сияют впереди путеводными маяками окна часовни.
Холодно, страшно. Совсем один, забытый всеми и оставленный на морозе. Каждая тень в метели кажется бесплотным врагом, в каждом завывании ветра слышится окрик солдата.
Всё твоё истощённое тело напряжено до предела.
Тем не менее, реальный оклик ты чуть было не пропускаешь – затравлено озираешься, понимая, что умудрился приблизиться почти вплотную к поднимающимся на стену ступеням. Именно там, над тобой, возвышается настоящая, отнюдь не призрачная, фигура.

Солдат с взведённым и нацеленным тебе в грудь арбалетом. Всё внутри обмирает – на долю секунды ты теряешь способность рационально мыслить и хоть как-то соображать. Арбалетчик продолжает что-то тебе говорить – с облегчением понимаешь, что стрелять он пока не намерен.

Порыв особенно свирепого ветра едва не сбивает тебя с ног, а стражника – со стены. Грудь пронзает обжигающей болью – захлёбываясь кровью опускаешь голову вниз, в недоумении глядя на торчащее из твоего тело оперение выпущенного болта.

Поднимаешь глаза на солдата – тот в ужасе выпускает из рук арбалет. Убийца бледнеет, а его орудие соскальзывает вниз, навстречу тебе, по обледеневшим ступеням.

Вот только тебе уже всё равно. Всё тело обволакивает смертельная тяжесть, ты медленно падаешь на колени, вцепившись зачем-то из последних сил взглядом в тёмные створки ворот. Понимаешь запоздало, что с ними что-то не так. Видишь, как массивные врата стремительно, неправдоподобно стремительно, покрываются замысловатым морозным узором. Светлеют на глазах, молниеносно обледеневая. Вот только тебе уже всё равно. Заваливаешься вперёд, врезаясь лицом в спасительный снег.

Старый солдат попытался почувствовал что хватка чертовых пут начала слабеть. Он рванулся, пытаясь освободиться, но треклятая веревка лишь сильнее резанула по рука, оставляя глубокие борозды. Черная в свете огня кровь, капала на каменный пол импровизированного капища. Где то в далеко, в груде бесполезного хлама, будто в насмешку, виднелась рукоять сабли. Словно потерянная часть его души, она звала его. Сознание Юргена начал поглощать огонь. Не тот что призвал этот чертов колдун или жрец, гуль его разберет. Бывшего слугу, ныне уже мертвой барыни, затягивало обратно, в ловушку его памяти. Все повторялось вновь. Запах женой человеческой плоти, смерти и яростный гул пламени. В этой какофонии, Юрген мог разобрать голоса, людей которых он когда то знал. Он видел лица, что появлялись и исчезали пожирая друг друга. Они проклинали его. Они звали его. На краткий миг он увидел искаженное злобой и болью лицо Адрианны.

Раз за разом она проигрывала. Каждый раз, когда уже начинала верить, что ещё чуть-чуть и до жреца дойдут слова, он просто поднимал руку. Адрианна, лекарь, Каталина... Перед глазами встало морозное утро, искорки солнца на снежной корке и улыбка беловолосой лучницы, от которой на душе теплело и верилось: всё закончится хорошо. Сложно поверить, что это утро того же дня, в котором раз за разом вспыхивает факелом живой еще человек. Не было больше ни страха, ни отчаянья, только упрямая уверенность, что надо пытаться ещё и ещё. Искать, что его проймет. Но она проигрывала, то ли не умела убеждать, то ли убедить в чём-то фанатика просто не представлялось возможным.

Уна хотела сражаться. Каждый пытался делать то, что мог там, в другой, настоящей жизни. Где не было это кошмара. Сания равнодушно смотрела на груду вещей, из которых Преподобный достал и бросил меч. Равнодушно, пока до неё не дошло, чьи это вещи. Что делали все эти люди? Пытались воззвать к разуму, вырваться, как Макс, умоляли, ругались, просто лишились чувств? Что бы они не делали, отсюда никто не выбрался. Даже имен их никто и никогда не узнает. "Наших тоже", - мысль показалась ей обидной.

Уна упала на колени, а Сания уже набрала воздуха, чтобы начать очередную тираду, которая, может быть, на этот раз на него подействует. Что он там говорил: оленю не пройти ворота? Олень играючи разломал боевой лук за секунду, ворота наверняка продержатся дольше. Минут пять. Может даже восемь. Набрала и выдохнула, так и не сказав ничего. И дело было не в огненном биче, в который превратилось пламя, хотя выглядело впечатляюще, а в том, что вслед за мечницей на пол повалился Макс. Все-таки ему удалось распутать веревки. Преподобный этого не видел, и Санни теперь старалась даже не дышать, чтобы он не обернулся. Она снова подергала путы за спиной, с безумной надеждой, вдруг что-то выйдет. Бесполезно, конечно, куда девушке до лесоруба.

А огненный меч вился в руках жреца перед стоящей на коленях баронессой, и против него у Уны была только брошенная железка. Безнадежно. Санни мало что знала о магии, но из того, что слышала, прекрасно понимала - обычное оружие против нее бессильно. Это был нечестный бой, где одна сторона заранее обречена на поражение. Преподобный был трусом. Просто трусом. Он мог сражаться только с теми, кто заведомо слабее его. Наверно все садисты и палачи в душе обычные трусы, мучая других, они получают иллюзию своей силы. Император тоже был трусом. А Уна была смелая. Смелость не в том, чтобы не бояться. В том, чтобы преодолеть страх. Наверно, это было по большему счету уже все равно, все умрут: и храбрые, и трусы, но это было странно важно. Жаль только, что никто и никогда не узнает ничего. Хоть бы имперцы пришли что ли, полюбовались бы на своего Преподобного. Что то текло по щекам, горячее и соленое, и Сания с удивлением поняла, что плачет. Она не плакала с того дня, когда поняла, что беременна и жить осталось всего-ничего. Не плакала, когда умирал Тьер, не плакала, когда ждала, пока чума придет за ней, не плакала, валяясь от бессилия в снегу. И потом тоже. Проклинала, ругалась, ненавидела, но плакать не могла. Теперь слезы текли по щекам сами собой, и не от страха или горя, скорее от счастья, что есть еще в этом мире люди, не забывшие честь. Жаль только, что никто и ничего не узнает.

Порвались путы и Макс мертвым грузом свалился на пол, больно ударившись скулой. Тут внизу было прохладней, не стояло такого жара как наверху. Полежал немного, собираясь с силами. Усталость давит на плечи и веки, клонит в сон или скорее даже в обморок. Совершенно опустошен. Смерть стала ещё более желанна чем прежде, окутает своим саваном и не будет ни боли, ни усталости... Но не может Пуатье себе позволить слабости, нужно подняться и освободить остальных, дабы у них был шанс спастись, только бы огненноволосая баронесса продержалась достаточно долго и тогда Максимилиан и ей поможет. Жаль он не может разорваться что бы быть везде одновременно... Приподнялся и ползет на четвереньках, пытается привстать, что бы достать до пут удерживающих Санию, дочь аптекаря. Пытается сделать хоть что нибудь, что бы жизнь его не была прожита зря.

Каталина сгорела, не издав крика, ей повезло, что она была без чувств в момент смерти, может и боли почти не почувствовала. Правда надежда на это была слабая. Вместо нее закричала Уна. А в следующий миг со вспышкой боли осыпались ее собственные путы, и девушка оказалась на коленях. Сжалась в комок испуганным зверьком, закрываясь рукой от страшной волны жара. И вместе с этим жаром ее собственный страх смерти отступил побитой собакой. Ему отвесила хорошего пинка ледяная ненависть к преподобному. Уна вскочила на ноги одним ловким движением.
- Ублюдок! – выкрикнула она, - это был почти мой вассал! И почти подруга! И просто хороший человек!
Она стремительно нагнулась и ухватила чужой меч двумя руками за рукоять.
- Еще бы оглоблю мне кинул!

Уна подняла рукоять тяжелого оружия к плечу, словно собираясь защищаться в «кабаньей» стойке. А потом резко подбросила клинок вверх пинком ноги и сорвалась с места.
На короткий миг в ее разгоряченном мозгу мелькнуло воспоминание о тренировке с учителем…
Тогда старый и однорукий боец , бывший гвардеец, в очередной раз «размазав» ученицу, рассказал ей короткую притчу.
- Одному невъебенному вояке довелось тренировать остолопа еще хуже тебя, правда в стрельбе. Он дал тому одну стрелу к луку, показал на цель и спросил, что тот видит. «Дерево и птицу на ветке», - ответил дурачок, и ожидаемо получил люлей. Выбив из него всю пыль, учитель снова велел ему смотреть. В этот раз пиздабол увидел только ветку и птицу, за что и получил заслуженный поджопник. Короче, воин лупил этого недоумка бамбуковой палкой, пока тот не увидел только голову птицы, и только тогда разрешил стрелять. И этот косорукий ублюдок смог срезать эту голову этой стрелой. Поняла, мокрощелка, о чем я?! Если да, то поднимайся с полу и попробуй уже ебнуть меня своей кривой железкой!

И сейчас, в миг наивысшей опасности, Уна ловила боковым зрением фигуру преподобного, положение ног старика и движения его чудовищного огненного меча, но видела только одно. Уцелевший глаз преподобного. Место, куда она нанесет удар. Но для начала надо было привыкнуть к балансу и весу нового оружия и заставить старика ошибиться. А еще Уна надеялась, что огненный клинок режет сталь, в этом тоже следовало убедиться. О, тогда она бы знала как ударить. Прямо в лицо, бесхитростным, но очень быстрым уколом. Тогда жрец инстинктивно перерубит ее меч… и получит в глаз оставшимся обломком на рукояти.
А пока девушка бежала по кругу вокруг старика, асинхронными прыжками, ни на миг не оставаясь на месте, и пробовала новое оружие короткими, скупыми взмахами.

Макс, Санни.
Пуатье почти на четвереньках доползает до Сании.
Тяжело дыша, пытается распутать тугой узел непослушными и онемевшими пальцами.
Кажется, Преподобный уже заметил. Макс не смотрит, но спиной чувствует опаляющий жар оружия чудовищного жреца. Узел не поддаётся – с бешенством, продиктованный страхом и жесточайшим цейтнотом, мужчина пытается рвать, то и дело теряя терпение. Обжигает больно, но всё же терпимо.
Ещё попытка – и путы спадают, высвобождая Сании руки. Заключительное усилие – и девушка свободно падает на колени.
В часовне безумно жарко, тепло волнами распространяется от меча Преподобного и от не слишком быстро остывающих тел. Тем не менее, при каждом выдохе беглецов в воздухе на мгновение зависают крошечные облачка пара.

Опции те же: бежать, вооружиться, атаковать Преподобного, освободить кого-то ещё.

Уна.
Вопреки ожиданиям, длинный меч на проверку оказывается практически невесомым. Пальцы облегают рукоять безупречно, словно лучшие мастера специально подгоняли оружие именно под тебя. Багровый свет неспешно переливается в холодных глубинах идеально отполированного зеркала стали. Приходится признать, что этот меч – не просто оружие. Произведение искусства как с эстетической точки зрения, так благодаря своим превосходным боевым качествам.

Миг восторга сменяет трезвое осознание – ты точно знаешь, чьим кузнецам испокон веков доступно такое изящество. Чьи клинки почти невесомы и, в то же время, закалены и зачарованы многократно, что делает их в разы прочнее лучшей человеческой стали. Ты помнишь, кто уделяет оформлению эфеса при ковке чуть ли не больше внимания, чем самому лезвию. Эльфы.

Забываешь о мече, сосредоточившись полностью на своём оппоненте. Огибаешь его по широкой дуге, внимательно присматриваясь и выбирая подходящий момент для атаки. Двигаешься асинхронно в надежде обмануть противника, кажущегося таким невероятно всезнающим и совершенно неуязвимым.

Преподобный.
– Когда весь мир покроется льдом, какое значения будут иметь твои чувства? – рычит Преподобный, а меч в его руках истончается и вытягивается, преображаясь в исполинских размеров огненный хлыст. Он неотрывно следит за очередной жертвой, не замечая, как позади него Макс предпринимает попытку вызволить Санию.

Рыжая девчонка бежит. Мчится, словно лань, по окружности, заставляя жреца поворачиваться вокруг своей оси в попытке не упустить Уну из виду.
Зачем-то тратит силы на бессмысленные попытки спастись. Сопротивляется неумолимой воле предназначения.
Преподобный точно знает, что будет дальше. Он видел эту сцену в огне, видел бегущую Уну с эльфийским клинком. На всё воля Урфара. Неспроста именно этот меч Преподобный вытащил из груды других. Не хотел разрушать и без того до мимолётности хрупкие образы будущего.

Хлыст шипит и извивается на полу часовни словно огненный змей. Жрец не спешит, наблюдает за прыжками девушки единственным глазом. Разум Преподобного осторожно устремляется вперёд, проникая в мысли аристократки.
Он точно знает, когда должен быть нанесён этот удар. Резкое движение кистью – и кнут взвивается ввысь. Цепляет, подпаливая, деревянные перекрытия. Однако для Преподобного подобные мелочи не имеют значения. Хлёсткий удар – и извивающийся огненный змей устремляется вниз, наперерез только что прыгнувшей Уне.

Чистое пламя со свистом прорезает воздух, без труда перерубая эльфийский клинок и рассекая по диагонали аристократку. На пол храма падает перерубленный и обуглившийся скелет. Преподобный опускает голову вниз. Пламя словно застывает и падает на пол безжизненной плетью. Так и должно быть. Всё правильно. Такова воля Урфара.

Падают путы и падает дочь аптекаря рядом. Прикладывает Максимилиан свою грубую ладонь к её нежной щеке и хрипит сухим голосом "Беги!", после чего опираясь на столб к которому привязана была Сания пару мгновений назад, пытается подняться и быстро просеменить к другому столбу с Юргеном. Макс один не справится с фанатиком, не в нынешнем своём состоянии. А так, вдвоем они смогут задержать Преподобного, что бы Сания и Уна смогли уйти. И тут, на полпути Макс видит как огненный хлыст разрубаут Уну. Что бы Сания смогла уйти. Спасти хотя бы одну жизнь...

Уна рывком поднялась и побежала по кругу, а огненный бич, хищно трепеща, гнался за ней. Санни смотрела на это, как завороженная, всё расплывалось от слёз. В какой-то момент она почувствовала - опоры больше нет, верёвки не сдерживали и девушка рухнула на грязный пол, ощутила руку Макса на своей щеке, обернулась и улыбнулась ему сквозь слезы. Хотелось обнять лесоруба, да просто сказать "спасибо", но у них не было на ни одной лишней секунды. Да и нужны ли уже здесь слова. "Беги!" И Макс помчался дальше, время тоже помчалось, не желая замедляться ни на мгновение, соревнуясь - кто быстрее. Мчалась по кругу Уна, мчалась и падала, перерубленная огненной плетью. "До встречи, миледи". Сания уже тоже бежала наперегонки со временем. Бежала к столбу, к которому был привязан жадный коробейник. Она и не заметила, когда и как поднялась на ноги. Удивительно, что вообще смогла подняться. Вот так всю жизнь: падаешь и поднимаешься, а ничего другого не дано. Жарко, как же тут невыносимо жарко. И до чего плохо слушаются пальцы, затекли вконец. Только бы успеть, успеть раньше, чем огненный бич просвистит ещё один раз. Для одного из них четверых. А больше ни о чём она не думала, потому что думать было некогда, потому что всё передумано уже было давным-давно. Потому что Преподобный был трусом. И император был трусом. А Уна была смелой. И отец. И Тьер. И Макс. И еще много-много кто. А Сания просто должна была успеть. Вот так всегда, когда приходит время умирать, буднично все, даже обидно. И всегда надо спешить, и нет времени подумать и сокрушаться, а надо развязывать веревки. А они еще и запутались совсем. Веревки в смысле, и люди, и мысли в голове.

Чертов жрец теряет все человеческие черты, превращается в огромный столб пламени. Безумный вой призраков усиливается. Мертвецы знают, что умер кто-то еще. Через сплошную пелену пламени, вдруг прорывается огромная черная тень. Высокий, широкоплечий мужчина. Максимилиан.

Дрег смотрел. Он чувствовал страх. Колени подрагивали, и если бы не опора, то коробейник наверняка бы очутился на земле, неопрятной связанной кучкой. Люди вспыхивали один за другим, как надежды нищего на богатство. Как бочонки со смолой. Священник. Одноглазый монстр. Огонь вокруг. Хочется смахнуть пот - да нечем. Руки всё так же крепко за спиной связаны. Зажмурится и бормотать все молитвы, которые только подвернутся под язык? Существование не продлить дольше чем на щепку. Тошнотворный запах поджаренной человеческой плоти лезет прямо в ноздри.. Мужчина прикрыл глаза. Не в силах смотреть на творящуюся казнь. Тошнотворный запах поджаренной человеческой плоти лезет прямо в ноздри. И уже через несколько мгновений распахнул глаза.

-...Вызываю тебя перед лицом твоего божка на поединок, мой меч, против твоего грязного пламени! -

Баронесса вызвалась на бой с этим монстром. И Дрег позабыл как дышать. Храбрая Каталина не удостоилась такой чести - а вот с Уной у жреца похоже были свои счёты. Личные. Может потому и принял её вызов? Потому что побоялся признаться, даже самому себе, что ему страсть как хочется отомстить за свою глазницу. Как ни крути, он всё ещё человек. С обычными, людскими страстями.

Под барабанный бой своего сердца Дрег наблюдал за тем разворачивающимися событиями. И его глаза увидели то, чего он раньше не замечал. Сумки. Вещи. Мечи, оружие, топоры, ещё какое-то барахло. Жрец кинул воительнице меч. Взгляд коробейника прикипел к стройной фигурке. И под барабанный бой своего сердца он наблюдал её последний бой. Смотрел как она примеряется к неудобному мечу. Молился своим богам - тихонечко, не смея и рта открыть. Лишь бы у неё вышло. Пожалуйста! Боги! Неужели вы не слышите мольбы бедолаги-коробейника? Биение сердца. Как тогда. В далёком прошлом. О котором он, Дрег, северянин, славный малый - почти забыл. Кажется что прямо в ушах стучит. Глаза увлажнились.

Конец девушки как и конец всех кого собрала зима в одну компанию был страшен. Пламя легко перерубает клинок. Кажется что огненный хлыст лишь ласково обнимает воительницу. Миг - и всё кончено. Дрег едва не взвыл от досады и осознания поражения. Но северянин лишь крепче сжимает зубы. И дёргается со всей силы. Плевать. Он хочет сдохнуть свободным, а не как баран на алтаре. Кажется, или верёвки немного ослабли? Взгляд торговца падает на тот угол, откуда жрец Урфара извлёк этот меч..и прикипает, почти так же как к фигурке Уны. Даже челюсть отвисла на секунду.

Да не может быть такого. Такая знакомая лямка. Его мешок. Клятый мешок! Сотню раз проклятый и столько же благословлённый! Безразмерная котомка здесь! Сколько раз он проклинал и благословлял эту вещь! Сколько городов и весей они видели вместе? Да полноте, они вместе наверное половину жизни. Северянин даже зубами заскрипел - от ярости и досады. И откуда только что берётся? Нет, он по прежнему боялся. И по прежнему горький вкус желчи был на языке. Да, конечно его изрядно распотрошили, но..он всё же здесь, вместе с ним. Дрега едва не выворачивало от страха и запаха сгоревших заживо людей. Но силы его чуть ли не удвоились, и он принялся рваться как рвётся медведь из капкана. Бездумно и не обращая внимания ни на что.

Краем глаза торговец всё же замечает, как Максимилиан освободился, но, и снимает путы с остальных, но сейчас торговец хотел только одного. Отомстить огненной твари, что приняла их в своём замке. Или хотя бы сдохнуть на своих вещах.

Энзо.
Кое-как помещаешь подушку на место выбитого стекла. Уютные огни казармы остаются там, за окном. Тебя обволакивают ветер и ночь. Бредёшь по узкому закоулку, шатаясь и утопая по колено в снегу. Игнорируешь поворот, продолжая отважно пробираться во тьму, вдоль возвышающейся по левую руку мрачной громады серого замка. Справа поджимает внешняя стена, к которой примыкают какие-то постройки. Хлева и амбары, мрачно скалящиеся запертыми воротами.

Если тут и была тропинка, то теперь – лишь белеющая в полумраке снежная гладь. Наступаешь на что-то, едва не подвернув ногу. Пар вырывается изо рта при дыхании, раны саднят, но ты продолжаешь пробираться вперёд.
Ещё шаг – и измученный взгляд выхватывает из белесого мрака очертания тупика. Здесь не так ветрено, но, кажется, ещё холоднее. Смотришь на гладкую стену замка, вырывая из общей картины крылечко и одинокую дверь. Подходишь к ней, толкаешь – конечно же заперто. Прочная дверь, дубовая, ещё и обледеневшая – едва ли тебе удастся разобраться с ней в таком состоянии и без соответствующих инструментов.
Накатывает волной безысходность. Безумная всепоглощающая усталость. Оборачиваешься как раз вовремя, чтобы увидеть приближающегося преследователя.

Дункан.
Не успевшая скрыться под свежевыпавшим снегом цепочка глубоких следов безошибочно выдаёт направление беглеца. Рыцарь ухмыляется про себя, до рези в глазах вглядываясь в белую мглу. Он прекрасно знает, чем кончается закоулок. Понимает, что теперь человек загнан в угол – однако, не слишком радуется тому, что его догадка оказалась верна.
Меньше всего хочется сдохнуть здесь, в холодной до чёртиков темноте, где его тело хорошо если найдут хотя бы следующим утром. Зоркий взор выхватывает уродливый силуэт незнакомца, чуть выделяющийся на фоне двери и тёмной стены.

Дункан мрачно улыбается собственным мыслям.
Оглядывается назад без особой надежды на то, что хотя бы один из его дуболомов догадался пойти вслед за своим командиров в обход. Конечно же, позади никого. Рыцарю некого обвинять – проявил инициативу, сам виноват. Ему бы точно выполнять приказ Преподобного, выломать вместе с остальными дверь казармы и метаться вместе с подчинёнными по опустевшему зданию, словно стадро перепуганных до полусмерти баранов.
– Ещё много лет назад командир говорил мне, что ум в армии до добра не доводит, – пробормотал раздражённо, сплюнув под ноги.
Можно было бы отступить – бежать этому типу теперь уже некуда. Но что-то удерживает. Совесть, чувство вины. Призрак девочки, лицо которой оказалось разрублено его мечом чуть ли не пополам. Или, быть может, природная осторожность. Нежелание подставлять противнику спину.

Дункан виноват, он это сам понимает. И если это – его судьба, посланное Урафаром испытание, то он его примет. Мужчина прекрасно осознаёт, что на этот раз перед ним – вовсе не беззащитный ребёнок. Не перепуганный крестьянин, не слабая женщина. Этот – солдат. Наиболее опасный, быть может, из всей чёртовой группы.
Окоченевшие пальцы рыцари касаются рукояти меча. Оглушительный ветер полностью поглощает свист, с которым клинок привычно выскальзывает из ножен.

Имперский арбалетчик смотрит на распростёртое на снегу безжизненное тело убитого паренька. Переводит полный ужаса взгляд с упавшего арбалета на свои посиневшие от холода руки. Дыхание сбивается, кашель и рвотные позывы сменяют друг друга. Не без удивления солдат понимает, что в уголках глаз зарождаются, почти сразу же леденея, горячие слёзы.
Собственная реакция изумляет. Хоть он никогда и не убивал детей, но всё-таки проливать кровь имперцу далеко не впервой. Но… Это произошло настолько внезапно. Ошеломляет. Шокирует. Он безучастно смотрит на товарищей, которые под предводительством самого Дункана проходят мимо и начинают крушить топорами запертые двери казармы.
В голове бьётся панически мысль – только бы не поняли, что произошло. Только бы не заметили.

– Ты чего? – внезапный хлопок по плечу едва не сбивает арбалетчика с ног.
Он оборачивается и видит своего сослуживца – черноволосого имперца, которого наверняка узнала бы Сания, окажись она рядом.
– Я не хотел убивать его, Тори, – сипло произносит солдат, с совершенной беспомощностью глядя снизу-вверх на товарища.
Тот недовольно морщится, не понимая, что происходит. С некоторым запозданием замечает и труп паренька. Черты лица Тори разглаживаются – он как может весело улыбается, всегда жизнерадостный и неунывающий.
– Это вышло случайно, – лопочет арбалетчик, но его друг лишь отмахивается.
– Случается. Расслабься, его всё равно бы сжёг Преподобный. Может статься, что ты даже оказал парнишке услугу.
Солдат кивает, внимая логике друга. Тори смотрит куда-то поверх его головы, на скрывающегося в проулке за казармой начальника гарнизона. А арбалетчик не может оторвать взгляд от совсем уже побелевших ворот. Те, кажется, насквозь проледенели, покрылись витиеватой паутинкой морозных узоров.
– Что… С… Воротами..? – произносит, почти задыхаясь от холода.
Лёгкие обжигает невесть откуда налетевшая волна ледяного воздуха.

Черноволосый имперец успевает обернуться как раз в ту секунду, когда массивные створки разлетаются на тысячи мельчайших осколков. Там, среди беснующегося шторма из снега и крошечных льдинок, возвышается, хищно мерцая синевой глаз, величественное создание.
Олень делает шаг вперёд – и становится видно, что это вовсе не благородное животное с гравюр в старых книжках. Быть может, именно таким оно и было когда-то, однако в прошлом, в свои лучшие времена. Теперь белый олень разлагается, покрыт язвами и нарывами, его брюхо вскрыто и оттуда выпадает крыло рассечённое надвое грудной клетки. Теперь это – король ваших самых худших кошмаров.
Оборачиваются солдаты около дверей казармы, вскидывает арбалет Тори. Выпущенный болт впивается в мёртвую тушу, не причиняя чудовищу никакого вреда.

А сразу следом начинается вьюга. Пронзительная синева глаз заполоняет собой весь горизонт, вгрызаясь разом в разум и душу. Солдат видит, как падает, с лестницы, отчего-то разом потеряв равновесие, Тори. Как имперцы с топорами около почти выломанной двери превращаются в бесформенные монолитные глыбы льда.
А сам солдат опускается на колени. Олень видит его, видит насквозь. Он убил ни в чём невиновного паренька. Он убивал на войне, он чёрт побери, даже изнасиловал ту девчушку. Имперец плачет, уткнувшись лицом в сугроб. Скорбит о содеянном, хоть и со всей ясностью понимает. Уже слишком поздно. Таких как он, олень не прощает.

Сания.
Перемещаешься к Дрегу. Тот, кажется, тебя почти что не замечает. Смотрит то на спину Преподобного, то на груду вещей. Рвётся неистово, но оказывается не в силах разобраться с верёвками.
Ты помогаешь. Мизерикорд Симоны, позаимствованный у мёртвой жрицы когда-то давно и надёжно спрятанный от взглядов людей Преподобного под одеждой, приходится как нельзя кстати. Острая сталь с лёгкостью разрезает леденеющие верёвки. Коробейник падает на колени, а ты ощущаешь, как вокруг холодает. Невесть откуда берущийся ветер охлаждает раскрасневшееся от тревог и усилий лицо. Тревожно трепещет пламя в жаровнях. С деловитой медлительностью распространяется огонь, пожирая деревянные перекрытия старой церквушки. Преподобный не замечает. Стоит в той же позе, тупо уставившись на осколки эльфийского меча, что валяются около тела аристократки.

Дрег.
Рвёшься. Верёвки сильнее.
Боишься и ненавидишь одновременно.
Жаждешь добраться до своих вещей во что бы то ни было, однако не пускают вероломные путы.
Санни появляется словно из ниоткуда. В гнетущей тишине, прерываемой лишь воем ветра снаружи и потрескиванием разгорающегося над головами пожара, девушки останавливается позади тебя и чем-то пилит перетягивающие запястья верёвки.
Десяток секунд – и ты на свободе. Дышишь полной грудью, уткнувшись ладонями в пол. Преподобный не замечает. Красный старик словно окаменел – так и стоит, чуть опустив голову. Смотрит на что-то.

Макс.
Ещё не закончил. Освободил дочь аптекаря, но едва ли вам двоим удастся справиться с Преподобным. Едва ли тебе даже удастся отвлекать в одиночку его достаточно долго, чтобы девушка успела прорваться к дверям.
Потому бросаешься к Юргену. На этот раз расправляешь быстрее с верёвками. Не успеваешь отдышаться, а старый солдат уже свободен и тоже оказывается на полу. Чтож, по крайней мере больше никто не умрёт связанным, словно обречённое на заклание тупое животное.

Юрген.
Сквозь сплошную пелену чёрного пламени прорывается фигура освободителя. Максимиллиан, знакомое лицо. Живой, среди сонма призраков убийц и убиенных невинно жертв. Возится с чем-то у тебя за спиной – очень скоро спадают верёвки. Снова свободен, впервые за долгое время. Теперь отдышаться – и можно двигать за саблей. С тобой ещё не покончено. Пока ещё нет. Самого страшного не случилось – ведь даже умереть с железом в руках в разы лучше, чем отправиться к праотцам без единого шанса дать противнику достойный отпор.

Все.
Преподобный едва ли услышал вас, но всё же медленно поворачивается. Окидывает взглядом недавних пленников – если и удивляется, то никоим образом этого не показывает. В единственном глазе жреца плещется абсолютное безразличие. Огненный хлыст по-прежнему лежит на полу безжизненной лентой. Сейчас он куда сильнее напоминает застывшую магму, чем живое и беснующееся по воле Преподобного пламя.
– Я видел, чем всё закончится, – тихо произносит старик, кивком головы указывая на Уну. – Я знаю, что ожидает всех вас. Никому не уйти от огня, не тратьте последние мгновения жизни на бессмысленную борьбу.

Максимиллиан на какое-то время разрывает пелену безумия, охватившую старого солдата. Мертвые вьются вокруг мужчины, пытаются остановить, помешать. Но их крючковатые пальцы не в силах его остановить. Он заходит за спину Юргена, даруя ему свободу от окровавленной, врезавшейся в плоть веревки. Бывший телохранитель кивает в знак благодарности. Он не может вымолвить ни слова из-за пересохшего горла. Дыхание вырывается с хрипами. Он чувствует, что оружие, до которого еще секунду назад невозможно было добраться, завет его. Клинок знает правду и волю Железа.

«Давай Усач! Я же знаю тебя. Сделай это и огонь заберет тебя!».

Дикий смех Щуки и его слова бьются о стенки черепной коробки Юргена. Хор мертвецов нарастает, сливается, превращаясь вой вьюги. Но несмотря на это, слова колдуна прорываются через какофонию безумия, словно удар грома.

«Я знаю, что ожидает всех вас. Никому не уйти от огня, не тратьте последние мгновения жизни на бессмысленную борьбу.»

А что если он прав? Что если он единственный сможет остановить мертвого Короля Леса? Нет, это уже не имеет значения. Весь мир не имеет значения. Ведь я уже давно мертв Жрец. И теперь, важно лишь Железо.
Юрген, словно выпущенная умелым лучником стрела устремляется к своей сабле.

Освобождает усача бородач. Кивает первый благодаря второго. И почти одновременно с этим, падает на пол освободившийся коробейник. Смотрит Макс в его сторону, видит Санию - не послушала старого воина, не сбежала. С одной стороны и бежать то ей некуда, там за пределами часовни полный замок врагов и ледяная вьюга. Тут хотя бы умрем все вместе и даже может быстро и не мучительно. Преподобный оборачивается и колючий взгляд Пуатье встречается с единственным глазом фанатика. Максимилиан не боится его и смотрит не как заяц, а как волк. И раненому волку подобно, начинает медленно, с трудом волоча ноги, обходить жреца по-кругу, не разрывая взгляда. Прикасаясь ладонью к каждому из столбов, мимо которых проходит, то ли ища опоры, то ли отдавая дань уважения всем тем кто прошел с ним этот путь. Сейчас волк вернет себе "клыки-топор" и тогда состоиться последняя его схватка...

Верёвки крепки, как зубы орка. Окованные великолепным болотным железом зубы. Не вывернуть по хитрой воровской науке ладони. Ничто не поможет. Будь у Дрега пара часов, он бы может сумел бы вывернутся. Если бы не сомлел раньше в своей одежонке-то. Или бы задохнулся в этом чаду. Да здесь дыма побольше, чем на какой-нибудь коптильне!

Торопливые шаги за спиной. Хочется вывернуть голову и посмотреть - кто? Неужели духи сподобились послать помощь? Прикосновение. Дыхание за спиной. Испуганное. Девичье. Сания. Несколько взмахов острой сталью и Дрег падает на пол. На колени. В последний момент кое-как сумел сдержаться. Подставить руки. Затекли. Больно. Тысячи иголочек по конечностям. По рукам. По ногам. Ладони едва сжимаются. Кровообращение медленно возвращается в конечности. Взгляд торговца прикован к мешку и куче оружия на полу, в дальнем углу у выхода. Так далеко. И так близко. Один рывок. Мужчина уверен - он бы добежал. Может бы даже до выхода. Вломился бы со всего своего немалого веса в створки часовни. Вылетел бы оттуда, как стрела. Упал бы в снег. Холодный. Мягкий. Приятный. И главное не имеющий ничего общего с сумасшедшим жрецом. И этим поганым местом, где жгут невинных людей.

Да куда там. Дрег неловко к Сании повернулся. Улыбка тонет в бороде, но вполне угадывается. Лицо..грустное какое-то. Будто и не освободили его. Руку положил на ладошку её. Потная увесистая длань бывалого путешественника. Горячая, потная. Поверх маленькой горсти девушки, в которой зажат кинжал.

- Спасибо. - тихое доброе слово. Не забыла Дрега. Не рванулась к дверям. Выручила, спасла. Взгляд на то, что недавно было Уной. Голубая кровь, белая кость. Пеплом и прахом - на полу. Клятый жрец Урфар оказался сильнее. Прозорливей. Мёртвые герои. Сердце пронзает тоскливая иголочка. Сжимается в предчувствии неизбежного. Иногда нужна идти на риск. Забится в дальний угол храма. И просто сжаться там калачиком. Скулить. Ждать пока крыша рухнет на голову, похоронив под горящими обломками.

- Ты быстрая, Сани. - Шепчет Дрег, глотая окончания слов. Лихорадочно блестят глаза. За стенами вновь буран. Вновь пришла буря. Даже огни жаровни будто ослабли. И жрец стоит. Принюхивается чтоль?

...Рискнув один раз, ты можешь выйти из долгого неудачного и растратного путешествия в барыше. Нужно лишь решится. На что-то.

- Ты храбрая. Видишь оружие лежит? И вещи там. Наши. И не только. И мешок мой. Распотрошила сволочь какая-то. - слова Дрега лезут в уши. Горячий нескончаемый шёпот. Почти что любовное признание. Лихорадкой пальцы дрожат.

...На рисковый путь, срез. На небольшой крюк, через негостеприимные места, где деревень-то почти нет. Но где твой товар разгребут горячим. На контрабанду в конце-концов!

- Там мешочки есть. Маленькие такие. Плотные. Порошком набиты. У них горловины разные. Жёлтая. Зелёная. Красная. Хватай их. Бросай в огонь. В жреца. В жаровню. Куда хочешь, лишь бы пламя было. Мне кинь, на худой конец. И не бросай с чёрной горловиной. Он с ядом. - подмигивает Дрег. Расплывается в улыбке лихой. Будто душегуб какой. И встаёт. Ноги немного ватные. - А я..я, значится, отвлеку его. -

Улыбка сползает с бородатого лица, как краска с лубка под дождём. Сглатывает нервно Дрег. И сталкивается взглядом - с Преподобным. Смотрит на него красный жрец. Одним глазом. Неподвижный. Как..змея. Страшно. И сердечко бьётся. В груди, как в клетке. То ли к горлу подбирается. То ли вот-вот разобьётся и стечёт в пятки. Прямо сквозь холодеющие кишки.

К демонам! Катись оно всё в бездну! Боги со мной!

Будто ладонь на плечо опустилась. Уверенности прибавило. Стук сердца разом стал размеренным. Будто отбивающим ритм. Забытый. Ритм детства. Ритм темноты, свободы, невинности. Посвящение. Ритм далёкого каменного острова, что возвышается над морем. И ветер вторит - за узкими окнами замковой часовни. Всё как тогда. Только тогда ветер рвался вокруг него. А теперь он в каменной коробке чужого бога, в далёкой стране. Как будто сам он, Дрег, оброс каменной коростой. Но ветер никуда не делся. Пронизывающий, он сорвёт с него скорлупу. И дух его встанет перед предками и богами.

Грозен гул моря. Не все до конца доживали. Кого-то прибирало и оно.

Кажется старик чуть дрогнул. То ли мысли уловил. Протест в груди подымается. Стягивает Дрег шапку. И под ноги себе бросает. Пот рукой дрожащей утирает. Страх, неуверенность. Куда это делось? Шаг. Первый. Осторожный. В обход жаровни. Решимость! И разумность.

Губы растягиваются в улыбке. Горькой, сардонической. Но улыбке. Нет больше трясущегося от страха презренного язычника. Есть лишь торговец. И торг. А на лотке - жизни. До которых ещё не дотянулся жрец.

- Ты хочешь возжечь Пламя, жрец? - Ещё шаг. Всё-таки страшно. - Тебе нужны жертвы. Добровольные. Так или иначе, хочешь спалить нас всех. - Голос Дрега сварлив и зол. Будто он сейчас равен по силе жрецу. Будто это старик пришёл к нему просить о чём-то. Ритм бьётся в ушах. В сердце. Во всём естестве. Ещё шаг. Остановился сбоку от жаровни. Один бок греется. Припекает. Будто готовит коробейника, к тому что будет.

- Ты слышишь что уже рядом, а, Жрец? Вьюга рвётся сюда. А ты сжигаешь дом, который сберёг бы Пламень. Стены. Крыша. Всё рухнет. Ты уже поджёг потолок! - словно в доказательство этого, Дрег тычет пальцем вверх. - Доброе было здание. А затем придёт вьюга. Тысячи тысяч снежинок. Которые кинутся на пламя. - кажется что голос Дрега вибрирует. Обвивается вокруг жреца. Взгляд прикован к лицу священника..нет, не священника. Аватара. Аватара чего-то могущественного, что стирает в прах рассудок простого человека.

- Но добровольная жертва воззожёт твоё пламя. Куда крепче и лучше. Верно я говорю? - кривая улыбка растягивает лицо. Испуганный оскал? Или последняя угроза загнанного в угол несчастного человека?

- Отпусти молодых. Дай нам, старикам, сгореть. - вот и причислил себя самого северянин к старикам. А заодно и к топливу.

- Тем кто видел мир. Старые деревья горят лучше молодых. Ты сам это знаешь. Мне вот..мне вот уже терять нечего. - голос Дрега всё так же твёрд. Но он глаза почему-то слезятся. Пойте барабаны. Не останавливаетесь. Ночь ещё не закончена. И мир послушно дрогнул. Один раз. Марево от огня? В голове помутилось? Или?..

- Жена умерла в столице от вашей проклятой чумы. Почти все мои друзья лежат в земле, погибли от рук негодяев. Из-за ваших происков я разорён. Сожги меня, отпусти других. -

Ладонь на плече будто сжимается крепче. Давай, парень. Мёртвые герои не помогают, но иногда..они приходят посмотреть, как живые торговцы становятся мёртвыми и очень прожаренными. С корочкой. Возможно, по их помыслам, это приближает мёртвых торговцев к мёртвым героям.

- Я видел мир. Я был в топях и торговал с орками. Я видел как небеса на севере сияют. Складывал очаги, и они до сих пор греют людей. Привозил еду туда где был голод. Нёс лекарства в Мор. Ваш, проклятый Мор! Шёл тогда, когда другие падали. Скрипел зубами, но шёл. Не сдавался. Я был..искрой. - эта несвязная исповедь становилась утомляла, но ничего лучше на язык не приходило.

- В конце-концов, спасал жизни. - голос Дрега чуть дрогнул, когда он вспомнил о Шварксе к которому он шёл..и до которого, он так и не успел дойти. - Я даже видел Лося, глядел в его глотку, пережил вьюгу и его суд. - на мгновение, здесь, посреди часовни с жаровнями стало зябко, и коробейник дёрнулся, будто в ознобе.

Тропа уже была близко. Гадкая смерть улыбалась обгоревшими зубами Уны. Не смотри вниз, маленький Дрег. Не то упадёшь к ней таким же скелетом прямо сейчас. Ты ведь хочешь жить? Барабаны глохнут за воем пламени. За воем вьюге. Ритм вязнет.

- Я хорошее топливо для твоего огня. Я...я не хочу умирать. Но я готов вступить на Тропу. Мой путь лежит к Очагу, я не собьюсь с пути. Пощади остальных, жрец. Пощади молодь! - И Дрег разводит руками, словно готовясь обнять весь мир. Словно становясь крестом. Запором на двери. Лишь бы не пустить. Барабаны молчат. Ладони на плече больше нет. Мир больше не качается. Далека каменная колыбель. Слишком. Нет здесь места для северных богов.

Тишина в ушах. Вязкая, что её можно резать ножом. Молчание. И ветер за стенами, и треск пламени, что пожирает крышу лишь вплетается в тишь. Лишь сердце в груди бьётся. И лёгкий укол боли. Старики на такие жалуются иной раз.

- А лучше..найди преемника, старик. Ты прогораешь. Я почти что вижу тебя на просвет. Добровольные жертвы взвивают твоё пламя пожара выше. Но не это нужно этому миру. Ему нужны не герои, что приносят эти несчастные земли в жертву. Миру н-нужны л-люди.- Лязгнула-таки челюсть.

Дыхание Тропы обжигает. Ты готов, Дрег? Готов принять свою мучительную гибель? Последний поступок, который станет первым камнем в твоей Тропе. Много их, разные они. Очаг ждёт. Тропа, длинною в жизнь.

Преподобный не отрываясь смотрит прямо на Дрега. Пока коробейник говорит, одновременно обвиняя и требуя милосердия, жрец молча внимает. Его огненный хлыст не подаёт признаков жизни, плечи поникли, голова чуть опущена. Старик уже не производит впечатление того несгибаемого адепта чистого пламени, которым ещё совсем недавно являлся.
Что-то задевает его в речи торговца. Что-то заставляет приостановить это безумие и задуматься. Что-то родное, знакомое, правильное в своей примитивности. В обращённом на Дрега глазе Преподобного плещется грусть. Отчаяние. Боль. В нём отражаются десятки сгорающих в одночасье людей.

Красный жрец не обращает внимания на манёвры всех остальных. Словно его не волнует, будут те вооружены, или останутся безоружны. Он по-прежнему уверен, что полностью контролирует ситуацию.
Когда Дрег, подошедший до опасного близко, всё-таки замолкает, Преподобный медленно мотает из стороны в сторону головой.
– Коробейник, – произносит он тихо.
В голосе жреца слышится чудовищная усталость.
– Ты ведь сам понимаешь. Я не могу остановиться сейчас. Только не сейчас, только не после всего, что я успел совершить. Ведь если остановлюсь я, то кто, скажи мне, кто же продолжит? Если я прекращу, то всё. ВСЁ! То значит всё зря.
Говоривший совершенно спокойно Преподобный начинает кричать, но тут же одёргивает себя, переходя на свой обычный ораторский тон.
– Может ты и видел мир, коробейник, но ты не заглядывал сквозь пелену времени. Ты не всматривался часами в языки пламени в тщетной попытке найти иное толкование этим видениям. Я видел кровавое небо, я видел землю, скованную вечными льдами. Этот мир бьёт в предсмертной агонии, это мир просто гниёт, задыхаясь от магии, и дрожит в предвкушении наступающего вечного хлада. Когда он наступит, перестанут иметь значение жизни! Замёрзнут заживо крестьяне и короли! Этому миру не нужны обычные люди, торговец! Он отчаянно нуждается в таких людях, как я.

Преподобный, вещавший яростно и с запалом, останавливается. Берёт короткую паузу, переводит дыхание.
– Вы думаете это просто, сжигать людей заживо? – Преподобный затравленно ухмыляется, обращаясь уже разом ко всем. – Я делаю это только потому, что это необходимо. Урфар заговорил со мной, потому что я – Избранный. Он наделил меня своей силой – силой, которой не обладал прежде ни один из жрецов. Я выбираю меньшее зло, как вы не понимаете!
Он выдыхает.
– Ладно, Дрег, твоя взяла. Девочка может уйти.
Преподобный смотрит на Санию и отрывисто указывает ей на выход левой рукой.
– Но остальные… Вы – обречённые дети гниющего заживо мира. Старый солдат, давно цеплявшийся за жизнь исключительно ради выполнения обещания, предмета которого больше не существует. Рыцарь, лишившийся всего, что ему было когда-либо дорого и думающий только о том, как бы ценой своей жизни сохранить жизни других. И ты, коробейник. Ты сам согласился на сделку. Так подойди.
И Преподобный протягивает торговцу ладонью вверх руку. Огненная плеть, окончательно забытая, распадается, оставляя на полу лишь полосу пепла.

Ветер. Ветер, взявшийся неизвестно откуда, остужает пылающее жаром лицо. Становится легче дышать. Она больше не плачет. Коробейник шепчет на ухо, торопливо, лихорадочно, сбиваясь. Сания отступает туда, где грудой громоздятся вещи. Мешочки. С разной горловиной. Желтой, красной, зеленой. Главное, чёрную не брать. Она тянет к себе необъятный мешок, ловкие пальцы перебирают вещи одну за другой. Чего здесь только нет! Желтая, красная, зеленая. Не черная. Желтая, красная, зеленая. Сжимают оружие Юрген и Макс, а Дрег говорит. Никогда он еще не говорил так вдохновенно. И так... обречённо. Желтая, красная, зеленая. Черная - яд. Рука сжимает горловину. Она дочь аптекаря, она работала с огнем, слишком много работала, чтобы не понять, что за порошок бросают в костер. И зачем. Эльфийский огонь. Коробейник говорит. Отвлекает. О жертве. О милосердии. Желтая, красная, зеленая. В огонь. Дрег и Преподобный стоят у самых чаш. В огонь. И разлетится на куски старик, похоронивший их заживо. И жадный коробейник, решившийся бесплатно расстаться со своим добром. Мешочками с порошком. С разноцветной горловиной. Желтой, красной, зеленой. Она будет жить, её ребёнок. А Дрег умрёт. Так просто.

- Девочка может уйти.

Желанное. Долгожданное. Она будет жить. Уйдет туда, где жизнь. Выполнит свое обещание. Уйти. Она ничем им не может больше помочь. Ничем.

"- Ты ничего не можешь для них сделать", - эхом звучит в памяти. Обречь его на смерть. Уйти. Сания разжимает пальцы с зажатым в них добром коробейника. Падают обратно в рюкзак мешочки с порошком. С красной, желтой, зеленой горловиной. Потянулась к шее. Сняла медальон, зажала в кулаке. Смешной, глупый медальон языческого бога Тьера. Рыба-дельфин.

- Нет меньшего зла, старик, - она идёт к чаше, туда где неотрывно смотрят друг на друга Преподобный и коробейник. Жертва и убийца.

- Прости, Дрег, но я не могу выполнить твою просьбу. Потому что нет меньшего и большего зла, есть просто зло. И лучше я умру, чем жить и знать, что убила тебя, лучше умру, чем буду жить, не смея глядеть в глаза собственному сыну.

- Нет меньшего и большего зла, старик. Зло порождает зло, кровь порождает кровь, боль порождает боль. И только любовь порождает любовь. Если я уйду, кто поможет тебе? Они? В виде лишней жертвы? Они ненавидят тебя. Сколько бы жертв ты не принес, они тебе не помогут. Потому что они ненавидят тебя. Но дело не в них. Ты. Ты, сам, старик, ненавидишь себя. А никого не спасет человек, который ненавидит сам себя. Твои солдаты? Они ненавидят тебя и боятся тоже. Ты говорил, чтобы мы не тратили без пользы последние минуты, но а твои минуты, старик? Ты ошибаешься, эти ворота ничто против порождения Зимы. Он переломил боевой лук за долю секунды. Ворота вряд ли продержатся намного дольше. И тогда все умрут. Ты умрешь, старик. Мы умрем. И те люди, который ты поклялся защищать, они тоже умрут. Ты не видел это в пламени? Так посмотри еще. Он ненавидит нас. А ненависть не победить ненавистью, только любовью. Они никогда не смогут простить тебя, старик. Я - смогу. Так куда же мне идти и что ты сможешь без меня?

Посмотри. Видишь этот кинжал? Узнаешь? Это клеймо. Это кинжал жрецов Урфара. Жертвенный кинжал. Та, которой он принадлежал, встала против тьмы, чтобы защитить этих людей. Людей, которых ты, жрец Урфара, хочешь сжечь во имя великой цели. Ей было пятнадцать. Она любила вашего бога. И он... любил ее. И мы все, будем помнить ее, пока живы. И любить.

Посмотри на нее. Посмотри на ту, которую ты убил в бою, где у нее не было ни одного шанса. Думаешь, она этого не понимала? Думаешь, мы не знаем, что ничего противопоставить магии? Но она встала против тебя, чтобы защитить нас. Чтобы выиграть те самые минуты, которые ты советуешь не тратить понапрасну. И мы будем помнить ее. Помнить. И любить. Пока живы.

Посмотри на Макса на него. Ты говоришь, что он лишился всего. Но не чести. Он давно бы мог убежать, если бы не пытался освободить других. И нет, он не лишился всего. У него есть любовь. Моя, всех нас.

Посмотри на Юргена, он давно мог бросить нас и добраться до юга. Но его вел долг. Он сам думает, что долг. Только никто бы не узнал ничего и никогда. У него вела любовь.

Этот человек - коробейник. Он не воин, и не герой. Но он готов умереть за людей, потому что у него есть любовь.

А что есть у тебя? Что есть у тебя кроме ненависти, старик? Ты говоришь, все напрасно. Нет. Этот мир задыхается не от магии, он задыхается от ненависти. Я знаю, меня выворачивал наизнанку олень. Остановись, старик. Остановись, и скажи свое имя. Чтобы было, кого прощать и о ком помнить. Видишь. Этот медальон дал мне отец моего ребенка. Это единственное, что у меня осталось. Мои родители умерли от чумы, дом наверно сожгли, мой любимый тоже умер. Осталось только это. Не один ты видишь сны. В моем сне олень приходил за ним, он пытался обмануть, пытался забрать. Старик, я клянусь тебе, если ты остановишься, я сделаю все, чтобы остановить зиму. Может быть, ты не видел этого в своих снах, но я смогу. Я умею того, чего не умеешь ты. Чего не умеет олень. Чего не умеют все эти люди. Я умею прощать, старик. Оружием не выиграть эту войну. Арбалеты бесполезны. И огонь тоже бесполезен. Кроме того, что горит в сердцах. По крайней мере, мы должны попытаться.

Сания была дочерью аптекаря. И ей доводилось работать с огнем. Огонь обжигает, это больно. Но любую боль можно вытерпеть. Главное - не закричать. И не передумать. Она подошла вплотную к жаровне, с пляшущими языками пламени.

- Клянусь тебе. И пусть огонь будет мне свидетелем.

И сунула ладонь с зажатым медальоном прямо туда, в огонь.

Перебирает рука оружие в груде вещей, а взгляд устремлен на жреца, словно отвернуться на секунду, значит подписать себе смертный приговор. Перебирает рука рукояти, пока ладонь не ложиться на старую, знакомую рукоять топора лесоруба. И пускай это орудие, а не оружие, именно им будет Макс сражаться. Поднялся, выпрямился, держит топор в двух руках, а Сания говорит речь и от её слов, то становится жарче, то бьет озноб. Стрекает пот по-лицу, смешивается со скупой мужской слезой, которую не заметит никто. Да и не плачет он, просто глаза устали. И сам он устал. Устал от ненависти и злобы этого мира. Не права Сания, ведь не любовь двигала Максом, а ненависть. Но права она, ненависть не породит ничего кроме ненависти. Стоит Максимилиан Пуатье, сомневается, как и Преподобный. Топор уже в одной руке, опускается медленно к полу. Оторвал он впервые взгляд от фанатика и смотрит на дочь аптекаря, как когда-то смотрел на рыцаря, когда был простым оруженосцем. Смотрит словно на Мессию, что должна дать команду и он последует за ней хоть в огонь, хоть в ледяную вьюгу.

Сабля чиркнула по каменному полу. Юрген сделал шаг вперед, поднимая оружие. Нет сомнения в том, что хочет сделать человек с остекленевшими рыбьими глазами.

Преподобный невозмутимо наблюдает за Санией со странной смесью интереса и восхищения. Она держит руку в огне, а по часовне медленно распространяется отвратительный запах жжёной человеческой плоти. Языки пламени нарочито неторопливо обгладывают кожу на руке девушки, заставляя ладонь покрываться лопающимися от неимоверного жара волдырями. Заставляя плоть плавиться подобно дешёвому воску, а всё естество – кричать в ужасе от невыносимой боли. Проходит всего несколько смехотворно коротких секунд, но для Сании они кажутся вечностью – каким-то чудом она держится, не кричит, хоть и выступают на глазах горячие слёзы. Хоть и бьётся в агонии организм, хоть и каждое нервное окончание в ужасе взывает к рассудку и первородным инстинктам.
– Ты горишь, девочка, – цокнув, произносит Преподобный не без тени лёгкого сожаления. – Это ни к чему, убери руку.
Возможно, его впечатлила выдержка Сании. Однако тот, кому пламя способно причинить вред, определённо не может являться пророком и проводником воли Урфара.

На обожжённую ладонь больно смотреть. Организм бьётся в истерике, вызывая самые разнообразные ощущения. Хоть это и кажется невозможным, но боль по-прежнему нарастает – Сания, кажется, уже может видеть собственную кость в просветах между изуродованной пламенем плотью.
Едва не падая в обморок, она всё же одёргивает руку, издав при этом что-то среднее между вскриком и стоном. Отшатывается от жаровни – и в одночасье пропадает вся атмосфера момента. Словно застывшее время вновь возвращает себе привычную скорость.

– Не хочешь подходить, коробейник? – Преподобный ухмыляется. – Понимаю. В этом, впрочем, нет необходимости.
И гостеприимно протянутая было ладонь вдруг превращается в указательный перст. И все знают, что за этим непременно последует. Все видели такое уже не раз и не два. Дрег тоже понимает, что отпущенное ему время на этой земле сочтено. Пришло время вступить на Тропу. И, возможно, где-то там, впереди, за белесой мглой метели и непроницаемыми туманами, загорятся путеводными маяками огни Очага.

Однако, Преподобный не успевает натравить на коробейника пламя.
Двустворчатые двери за его спиной вдруг взрываются множеством мельчайших осколков. И, вместе с ледяным ветром, в часовню прорывается Вьюга. Снежинки налетают на жреца и его жертв ураганом, сводя на нет видимость в помещении практически моментально.
Факелы вдоль стен, не выдержав испытания, сразу же гаснут. Огонь в жаровнях Преподобного ещё держится, хоть и трепещет неистово на сильнейшем ветру.
И там, во мгле, позади грозного силуэта жреца, вспыхивают с запозданием сапфиры знакомых до ужаса глаз. Этот взгляд сковывает, лишает воли к жизни, парализует.
Впадает в оцепенение Юрген, решительно шагавший к жрецу с саблей наперевес. Замирают Дрег и Пуатье. Даже Сания, кажется, на некоторое время забывает о боли.
Преподобный медленно, мучительно медленно, оборачивается. Олень величественно ступает вперёд, безмолвный и ужасающий ангел возмездия. Но, жрец, в отличие от остальных, не оцепенел. Не лишился воли к жизни, не сдался от одного присутствия существа. Он решительно встречается с взором животного и выставляет ладонями вперёд обе руки. С кончиков его пальцев срываются, испаряя снежинки, потоки чистого пламени и бьют в оленя, который, кажется, даже не пытается противиться своей участи.

Впрочем, лишь кажется – встретившись с огнём, животное словно преображается. Становится больше, светлее – теперь его окружает ослепительное сияние. И сам олень тоже меняется – зарастают раны, свежая шерсть обтягивает поджарые бока, пропадает из виду вываливающиеся наружу кишки и грудная клетка. Теперь он напоминает себя в прошлом, живого и полного сил короля леса, остаются неизменными лишь полные ненависти сапфировые глаза.

Однако, проступивший на мгновение образ разрушается почти моментально. Лопается под воздействием неистовой мощи, обрушиваемой на него Преподобным. Вспыхивает промёрзшая насквозь мёртвая вплоть, лопаются остатки шкуры от невыносимого жара, плавятся, теряя очертания, обломанные рога. Лишь глаза по-прежнему взирают с ненавистью и укором, не отрываясь, на Преподобного. Тушу животного окутывает неправдоподобно чёрное пламя. Ещё секунда – и существо, не выдержав напора, обращается в пепел.

Тотчас же стихают неистовые ветра. Спадает оцепенение. Преподобный снова поворачивается лицом к уцелевшим. Скрывающая потерянный глаз белая повязка краснеет от свежепролитой крови. Жрец как-то изменился, осунулся, побледнел.
– И так будет с каждым, – шепчет он обескровленными губами.
И добавляет:
– Не видел этого… В огне… Так не должно, – замолкает.

Потрескивают над головой горящие перекрытия – огонь распространяется, перекидываясь на всё новые деревянные балки. Там, под потолком, уже беснуется, разрастаясь, настоящий огненный ад. Преподобный задирает вверх голову и упрямо вглядывается единственным глазом в огонь. Он не боится, он ищет знамение. И не находит.
– Не вижу… Я ничего не вижу! – объятый страхом старик вновь направляет на коробейника смертоносную длань.
Дрег снова замирает в предвкушении смерти, однако ничего не случается. Повязка Преподобного уже потемнела и куда сильнее напоминает теперь окровавленную дыру. Жрец смотрит на свою руку, после – на по-прежнему невредимого коробейника.

Сквозь багровый туман он видит фигуры людей. Санию, на коленях баюкающую обожженную руку. Застывшего в ожидании Максимиллиана. Дрега, по-прежнему смиренно ожидающего расправы. И смутную тень Юргена, неумолимо надвигающегося со своей саблей, мрачно алеющей в отблесках уцелевших жаровен.
Преподобный бросает через плечо, на дверной проём, затравленный взгляд.
– Дункан! Стража! – зовёт осипшим и почти неузнаваемым голосом.
Но тут же одёргивает себя, укоряя за малодушие.
Призывно разводит в стороны руки, отчаянно заглядывая в лицо своей смерти. В воспалённом сознании неистово пульсирует единственная чёткая мысль. Неужели он ошибался? Неужели всё это зря?

Максимилиан сначала с ужасом смотрит как Сания сжигает собственную руку, а затем с не меньшим ужасом взирает на вернувшегося оленя. Пускай и ненадолго. После всего, как оцепенение спало, а фанатик лишился своих сил, Макс бросает топор и бегом мчится к дочке аптекаря. Падает на колени рядом с ней, аккуратно поддерживает за плечи, шепчет "Всё кончено", поднимается и вновь обретя силы, поднимает девушку, бросает взгляд под потолок, надеясь увидеть там что не видит преподобный и направляется к выходу...

От адской боли Сания уже плохо понимала происходящее. Девушка упала на колени, тряся обожжённой рукой и скуля сквозь зубы, как наказанный щенок. Перед глазами снова плясали оранжевые круги, как тогда - во время битвы с волками. Любовь, ненависть, страх смерти, жажда жизни, надежда, отчаяние - всё было ничто, не имело ни малейшего значения. Важно было лишь, что у окна валяется её сумка, там есть лекарства - это была единственная внятная, человеческая мысль, на которую дочка аптекаря сейчас была способна. Всё остальное тонуло в животной боли, сейчас Санни мало чем отличалась от дикого зверя, от чумного волка.

Преподобный вскинул руку, и лишь этот жест сумел пробиться сквозь оранжевую пелену, туда, к любви, ненависти, страху и надежде. К человеческому сознанию.

"- Нет!" - ей казалось, что она кричит, душа кричит, но наружу доносился лишь невнятный стон. "Нет!" - кричал и бился кто-то в охваченном агонией мозгу. - "Оленя больше нет. Больше не нужно. Остановись! Зачем? Ну зачем? Остановись! Пожалуйста!"

А потом старик отступил, глядя на свою руку так, словно это его ладонь, а не Сании сожрало сейчас пламя. Раскинул руки, замер, будто привязанный к столбу. Бессильный. Сания увидела, как кинулся к ней Макс, увидела невредимого коробейника рядом, Юргена, сжимающего саблю. Она замотала головой, пытаясь поймать взгляд старого телохранителя.

- Юр... ген... - слова выговаривались неохотно, больше похожие на змеиное шипение, прорывающееся сквозь стиснутые зубы, - н-не н-на... да... боль... ше ж-жертв.

Макс склонился над ней, что-то шептал утешающее, смысла чего Сания уже не могла разобрать.

- Сумка... моя... л-лекарства, - Санни и сама не знала, кому это говорит, повиснув на руках у лесоруба. Нет, рыцаря. Старик назвал его рыцарем. Она даже не вспомнила о том, что меньше суток назад, уже говорила эту фразу, говорила Ашилю. Сквозь оранжевую пелену боли лишь помнила одно, нужно что-то сказать старому жрецу, что-то крайне важное, но сил на это уже не осталось. Сания уткнулась лицом в плечо Макса, будто ища защиты.

Сила что чуть не раздавила старого солдата как жалкую блоху, отхлынула так же неожиданно, как и накатила. Юрген словно резко вынырнул из-под толщи темной воды, обратно на поверхность. В ушах звенело, а легкие обжигал кислород. Но он был в реальном мире. Чудовищные виденья что преследовали его, мгновение назад, отступили на время, скрывшись в темных уголках его души. Впрочем, работа еще не закончена. Еще один шаг. Преподобный бросает через плечо, на дверной проём, затравленный взгляд.

– Дункан! Стража! – зовёт осипшим и почти неузнаваемым голосом.

Смешно. Так могущественный до этого момента, вселяющий ужас одним своим видом, чертов колдун теперь чувствует страх за свою жизнь. Липкий запах ужаса, такой знакомый и легко узнаваемый окутывает его с ног до головы. Как и любого другого.

- Юр... ген...н-не н-на... да... боль... ше ж-жертв.

Юрген встречается взглядом с Санией. Неживая ухмылка и пустота в рыбьих глазах, была ей ответом. Оставить его в живых? Это противоречило бы Железной Истине. Убийца его госпожи должен умереть и отправиться в вечное забвение. Да будет так.

Сабля поднимается для удара в шею святого отца.