Вьюга | ходы игроков | Вьюга

Уна.

Получатели: Уна Раннвейг.

Санни.

Получатели: Сания.

Дрег.

Получатели: Дрег.

Энзо.

Получатели: Лорензо (Энзо) Эль`Райнер.

Флинт, Максимиллиан.

Получатели: `Воронёнок` Флинт, Максимилиан Пуатье.

Юрген, Ашиль, Адрианна.

Получатели: Ашиль Дейвериг, Юрген.

Юрген.
Фигура лекаря плывёт и двоится перед глазами. Старик отчаянно размахивает руками, пытаясь хоть как-то взять ситуацию под контроль и без лишних слов подать сигнал стражникам. Он выпускает тебя из поля зрения, стоя боком и, кажется, вообще позабыв о твоём существовании. Это он зря. Срываешься отчаянно с места, борясь с заплетающимися конечностями и тошнотой. В считанные секунды сокращаешь расстояние до вытянутой руки.
Старик в последнюю секунду замечает опасность боковым зрением, вскидывает в тщетной попытке защититься руки к лицу. Конечно же, подобный беспомощный жест ему совершенно не помогает. Черенок ложки с размаху входит в мягкое горло, пробивая кожу и прорезая артерию. Тебе в лицо брызжет кровь, боль в глазах доктора смешивается со страхом и постепенно вытесняющей остальное пустотой. Он отшатывается к стене, зажимая исходящую кровавыми брызгами рану руками. Ещё не до конца понимая, что он уже мёртв. Сползает на пол по стене, впившись в тебя не понимающими ничего толком глазами.
Замечаешь, что оба стражника тоже приходят в движение. Сил уже нет – падаешь на пол, тебе всё равно. Откуда-то издалека чувствуешь их увесистые пинки по почкам и рёбрам. Они что-то кричат, матерятся. Вот только язык – не один из диалектов общепринятого на землях Альянса. Их язык тебе тоже приходилось слышать не раз, в прошлом, в схожих с этими выражениях. Что-то подобное кричали тебе на полях сражений солдаты. Имперцы, положившие немало твоих хороших товарищей.

Каталина.
Замираешь, глядя на Дункана. Он смотрит на тебя – хоть и может, не атакует. Кажется, ошарашен тем, что только что сделал. Удивлён, даже немного напуган. Он то и дело посматривает на осевший на пол трупик Эйты, на унизывающие лезвие его оружия алые капли.
Рыцарь медлит – медлишь и ты. Крик Астории, достигнув самой высокой ноты, вдруг замолкает. Совсем близкий топот стражников обрывается позади.
Бросаешь через плечо быстрый взгляд – видишь трёх воинов с мечами. У тебя одной, без нормального оружия – никаких шансов. Они пытаются оценить диспозицию, ожидая команды со стороны командира. Снова смотришь на Дункана – тот теперь ближе. Резко бьёт тебя кулаком в тяжёлой перчатке. Метит в висок. Голова взрывается болью – теряя сознание, оседаешь на пол.

Энзо.
Удаётся отделить стражников друг от друга хитрым манёвром. Пока второй топчется позади, думая, как бы разобраться с внезапным препятствием в виде кровати, вихрем налетаешь на первого. Без особых усилий отклоняешь в сторону его первый удар – солдат может быть и неплох, но в схватке один на один не способен справиться с рыцарем в полном боевом облачении.
Вскрываешь горло бедняги кровавым росчерком и отскакиваешь назад. Не глядя на результат собственной деятельности, отправляешь кинжал в короткий полёт. И без того израненный предводитель ловит твой подарок лопаткой – и, охнув, окончательно оседает на пол. Кажется, теперь передумал звать помощь.
Налетает, переступив через тело товарища, последний из имперских солдат – готовишься парировать играючи очередную атаку, но внезапный удар снизу-вверх, почти без замаха, застигает врасплох. Глаза оппонента победно сверкают – солдатик, на удивление удачно вогнавший лезвие точно в плечевое сочленение рыцарского доспеха, чувствует близящуюся победу.
Как бы не так. Не взирая на боль, перекидываешь меч в здоровую руку. Бьёшь, извернувшись, эфесом меча его в подбородок. И, заставив отступить, пронзаешь насквозь.
Тяжело дыша и истекая кровью опускаешь на кровать. Достал всё же, ублюдок. Крайне не вовремя.

Флинт.
Макс не встаёт. Хоть и дышит по-прежнему, но совершенно не реагирует. Кажется – умер. Забираешь топорик, обагрённый кровью несчастной собаки. Сложно представить, что весь этот кошмар происходит на самом деле в реальности.
Рвёт на части обжигающий ветер. В поисках знакомых лиц крадёшься по подворотне в сторону основного замкового дрова. Разбушевавшаяся в считанные минуты белая дымка вокруг значительно снижает обзор и затрудняет передвижение. Выглядываешь из-за угла – видишь тёмные силуэты снующих по двору стражников. Различаешь недалеко от себя ещё одного лежащего на снегу человека – судя по одежде, вашего коробейника. Двое охранников подходят к нему, поднимают за руки и начинают куда-то утаскивать.
Ещё двое – направляются, кажется, прямо к тебе.
Отшатываешься, отступаешь. Вновь скрываешься в подворотне, но они приближаются. Стараясь не дышать вжимаешься что есть сил в неприметную нишу, образуемую изломом стены основного сооружения замка.
Два стражника – здоровые мужики, проходят мимо, не заметив твою фигурку. Видят место стремительного побоища – переговариваются между собой на высоких тонах. Язык, на котором они говорят, тебе не знаком.
Словно во сне наблюдаешь, как они, переругиваясь, поднимают под руки Макса. Начинают тащить его назад, мимо твоего укрытия, оставляя глубокую борозду на свежем снегу. Тяжёлое дыхание солдат удаляется – они уносят живого ещё Пуатье, совсем позабыв, кажется, о мёртвом товарище.

3

Начинается вьюга. Небо, уже и без того давно затянутое свинцовыми тучами, быстро темнеет. На землю опускается преждевременный полумрак, укутывающий глубокими тенями подворотни и ниши одинокого замка. Снег, прежде медлительно планировавший вниз крупными хлопьями, снова мчится с бешеной скоростью в вихре из сотен жалящих лицо мелких снежинок.
Возвращается всё то, от чего вы в панике бежали вечером накануне.

По двору замка снуют туда-обратно вооружённые люди. Некоторые тащат куда-то неподвижные, безжизненные с виду, тела. Другие, кутаясь в меха и накидки, поднимаются на гребень стены и вглядываются в даль до рези в глазах. Солдаты тихо переговариваются на незнакомом, чуждом, наречии. Что-то привлекает их внимание там, в снежной мгле за стеной. Что-то внушает беспокойство, плохо скрываемую тревогу. Что-то заставляет обеспокоенно переглядываться.
И это что-то определённо становится ближе.

В какой-то момент на стену поднимается сам Преподобный. Старик, кажется, вовсе не чувствует лютого холода. Его внушительную фигуру не трогает дрожь от порывов пронизывающего до костей зимнего ветра. Резким взмахом ладони он приказывает солдатам заткнуться. Вглядывается пристально во что-то там, внизу, на земле, среди беснующейся белесой мглы. Единственный уцелевший глаз жреца в красном хищно сверкает – тонкие губы старика трогает недобрая полуулыбка. Солдаты молчат – никогда ещё Преподобный не казался им настолько незнакомым и жутким.

Небольшие группки солдат гарнизона продолжают торопливо сновать по внутреннему двору, словно ищут кого-то. В окнах старой часовни Единого разгораются огоньки. Приглушённый звон одинокого колокола с трудом пробивается сквозь природную вакханалию безумной стихии. Преподобный резко отворачивается и начинает быстрым шагом бесстрашно спускаться по обледеневшим ступеням. Он направляется прямиком в церковь.

Флинт.
Мимо тебя и по внутреннему двору то и дело сновали вооружённые люди. Лишь благодаря не на шутку разошедшейся вьюге и, отчасти, везению, тебе удавалось оставаться незамеченным достаточно долго. Ты не только скрывался от взора бдительных стражников, но и мог частично отслеживать их перемещения.
К примеру, ты видел, как Макса и предположительно Дрега унесли в сторону старой часовни. Как окна часовни осветились изнутри недобрым огнём. Как арбалетчики снесли со стены ещё одного бесчувственного человека. Солдаты всё носили и носили тела мимо ставшей твоим временным прибежищем подворотни, а ты понимал, что, по всей видимости, перемещают они твоих друзей и знакомых.
Вскоре вьюга усиливается настолько, что ты не видишь ничего и на пару метров вперёд, по большей части пробираясь вслепую вдоль стен. Как ни стараешься, не можешь найти никого – окна расположены либо недосягаемо высоко, либо не прячут за собой знакомых и дружелюбно настроенных лиц. Ты совсем один в замке, полном врагов. Ты замёрз настолько, что давно уже не чувствуешь пальцев.
Вокруг становится немного спокойнее – если это слово вообще применимо к неистовой вакханалии из ветра и снега. Тёмные фигуры стражников уже давненько не возникают на горизонте. Слева от тебя – молчаливая громада главного замка, справа – казарма. А далеко впереди, по ту сторону открытого пространства двора, путеводными маяками горят окна часовни Единого.

Энзо.
О тебе, кажется, все просто забыли. Остаёшься наедине с тремя трупами в пустынной казарме. Не без труда перемещаешься с прикроватным табуретом в коридор и кое-как подпираешь им дверь. Никто не ломится, не пытается найти пропавших солдат. Замок словно весь вымер, только беснуется за окнами вьюга. Смотришь в окно, которое выходит на внутренний двор. В белой мгле видишь только несколько горящих огней. Окна часовни.
Тишина, прерываемая лишь воем ветра. Спокойствие и, несмотря на наличие трупов, даже уют. Вот только дикая боль мешает им наслаждаться. Хочется закричать.
Лишь около получаса спустя слышишь в коридоре приглушённый скрежет. Кажется, кто-то попытался открыть дверь казармы, но безуспешно. На смену скрежету приходит требовательный отрывистый стук.

Остальные.
Сознание возвращается с неохотой. Раскалывается голова, словно после продолжительной пьянки. К горлу подкатывает горький ком тошноты. Всё тело онемело, ломает конечности.
Пытаетесь открыть слезящиеся глаза – щуритесь от в общем-то тусклого, но ослепительно яркого для вас с непривычки, света жаровни. Ломит суставы и кости. Запоздало приходит осознание того факта, что тело находится в данный момент в достаточно неестественной позе.
Рывок, продиктованный рефлексом и паникой, грубо прерывают тугие верёвки. Они перетягивают крест-накрест грудь, они обвивают талию, щиколотки и запястья. Руки связаны в неудобном положении за спиной, замком огибая какую-то грубую и шероховатую доску. Не вырваться, не пошевелиться.
Наверняка что-то подмешали в еду. Обезвредили. Загнали в безвыходную ловушку.

Суливший спасение замок оказался на проверку безвыходной западнёй. И кто знает, быть может лучшая участь была уготована тем из вас, кого чумные волки сожрали заживо.

Разлепляете всё глаза. Озираетесь. Взгляд цепляется за фигуры таких же людей – знакомые люди, знакомые лица. Другие из вашей группы – тоже пленённые. Привязаны верёвками к вертикальным деревянный столбам. Те раскиданы на первый взгляд хаотично, разве что в непосредственной близости от стен просторного круглого зала, но, на проверку, образуют практически правильную окружность. В центре этой окружности, и, по совместительству, зала, расставлены треугольником три внушительные жаровни – их пламя весело пляшет, небезопасно взвиваясь ввысь, к деревянным перекрытиям крыши.

Преподобный расхаживает из стороны в сторону между жаровнями. Вздымающееся к потолку сильное пламя не беспокоит его – кажется, он вовсе не чувствует достающего даже до вас адского жара. Жрец выглядит задумчивым и крайне сосредоточенным – один его глаз полностью закрывает белоснежная окровавленная повязка, из-за чего он странным образом походит на бравого пиратского капитана. Зато второй хищно сверкает в багровом полумраке часовни, недобро обгладывая ваши лица – неторопливо, одно за другим. Становится совсем не по тебе, когда именно на тебе останавливается пронзительный взор Преподобного. В нём нет сочувствия, жалости. От человека с такими глазами просто бессмысленно ждать понимания или помощи. Лишь ярость, ненависть и слепой фанатизм – Преподобный преобразился, в этом человеке не так много осталось от того невозмутимого старика, который не так давно встретил вас на пороге этого замка.
– Значит проснулись, – его властный голос гулким эхом разносится по всему залу.
Кажется, он обращается ко всем сразу и одновременно к каждому в частности. Бессмысленно притворяться – он уже знает.
– В таком случае, приступаем.

"Никогда. Никогда ничего не проси у высших сил. И уж тем паче - никогда ничего не требуй. Они же могут и прислушаться, дав желаемое. Ты, кажется, недавно возмущалась, что твоя смерть слишком холодна, идиотка? Как говорят жрецы: не волнуйтесь, ни одна молитва не остается без ответа. Кажется, сейчас согреешься." Первое, что Санни почувствовала, приходя в себя, нестерпимый жар. И тошноту. Но ко второму она уже притерпелась. Яркий свет ударил в глаза, она зажмурилась, вновь приоткрыла осторожно веки, давая привыкнуть. Это она зря. Не стоило зрелище того, чтобы вообще глаза открывать. "Уж лучше бы они нас и впрямь отравили". Языки огня плясали на лице Преподобного, белая повязка на глазу покрыта красными пятнами. Отсвет пламени? Кровь? "Кажется, кто-то его основательно приложил". Это бы принесло удовлетворение. В другой раз. Не сейчас. Санни подергала веревки за спиной, безуспешно пытаясь распутать. Безнадежное дело. Но смотрела только на старика. Он был похож сейчас на демона. И таким ей нравился гораздо больше, чем раньше. Слава всем богам, пропади они пропадом, не будет больше этой притворной доброты, от которой её с первой встречи со жрецом тошнило не хуже, чем от их похлебки сейчас. Будет просто... просто огонь. По крайней мере это честно. Надоело вранье, как же надоело. Свое, чужое, все.

Догадаться было несложно. Даже ей, не особенно разбирающейся в религии. Огненное жертвоприношение. Значит, все-таки Урфар? Не похож ведь. Или еще какая-нибудь секта? Как там пела жрица? Сания попыталась напрячь память, это все было, казалось, вечность назад. "В руках наших алые стяги, и пламя по жилам течет". Алые, демон тебя задери. Можно было и раньше вспомнить. Впрочем, какая разница. Помощи ждать некуда. Она вспомнила о кинжале под накидкой. Кинжал Симоны, какая ирония, явиться на жертвоприношение со своим ножиком. "А я везучая".

Маги боролись с чумой огнем, сжигая все, что только можно. Если бы она ушла хоть на день позже, наверно и к ним явились бы люди с факелами. А теперь она к ним сама явилась. Итог один. Может, никуда она и не убегала вовсе, не было ничего этого? Ни дороги, ни вьюги. Предсмертный бред пораженного болезнью мозга. Просто кто-то сейчас зажжет факел. Санни почувствовала, что сходит с ума. Сходить с ума было приятно, не нужно больше думать, как выпутаться. Сумасшедшим прощается все. Даже не выполненные клятвы. Конечно, все это бред, никуда она не ушла. Просто чума. Она, наконец, оторвалась от старика. Почувствовала на себя его взгляд, и отвела глаза. Не выдержать. Полукруг, столбы, люди. "Дочка, когда же ты научишься мыслить здраво". Она не хотела мыслить здраво, она вообще не хотела мыслить. Сойти с ума и потерять сознание. Но отец же не отстанет. Он всегда был дотошным, когда у Санни что-то не выходило. Никакой снисходительности. Еще раз и еще, пока не получится. "Я не могу мыслить здраво, папа. Мне жарко". Ладно, придется попытаться. Отец ведь не отстанет. Положим, она могла бы выдумать вьюгу, и чумных волков, и оленя, и даже Преподобного демона, но их-то она выдумать не могла? Это кем надо быть, чтобы выдумать аристократку, тянущую ее по снегу? Дитриха, закрывающего собой детей? Доктора? Каталину? Всех остальных? Нет, такое ей точно не под силу. Это не бред. Всего лишь ловушка. Всего лишь. Пустяки какие, подумаешь, их всего-то сейчас сожгут.

Санни вдруг совершенно успокоилась. Пропал куда-то страх. Она переводила взгляд с одного силуэта, на другой. Кажется, тут не все. Детей нет, рыцаря. Удалось сбежать или... Помощи ждать некуда. Имперский гарнизон и никого вокруг. Знал ли тот черноволосый солдат, что их ожидает? Судя по последнему взгляду, что удержала память, знал прекрасно. Похоже, они не первые тут. Нет, солдаты им не помогут. Даже если сочувствуют пленникам в глубине души, никогда ничего не отважатся сделать. Черноволосый арбалетчик даже предупредить ее не решился. Или не захотел. "Да это же смешно. Ты уже готова искать помощи у имперцев. С таким же успехом поищи ее у вон того мужика в центре круга. С чего ты вообще взяла, что они вообще хотели бы вам помочь? Это же их ловушка, дура". Всё так, и всё же, всё же... Она вспомнила взгляд парня. Как будто вьюга вымела из души все лишнее, все уже не нужное. Ненависть. Та самая ненависть, что заставила бросаться на волков. Её больше не было. Не осталось. Выплеснулось до капельки, до дна. "Я вас прощаю, - сказала она невидимому арбалетчику, - хотя тебе, наверно, и нет до этого дела".

Она снова подняла глаза на Преподобного. На этот раз без всякого трепета. Богов нет. И демонов нет. Есть просто люди. Которые научились махать мечами или махать заклинаниями. Какая в сущности разница. А людей незачем бояться. Смерть не минует никого, не в людской власти ею управлять. Смерть есть разложение материи, окончательное и бесповоротное. Все что может этот Преподобный - это сдвинуть сроки. Или поднять неживое. А их души останутся при них. Да кому оно нужно, этакое сокровище. "Видишь, папа, я научилась мыслить логически, ты был бы доволен". Нет, он, пожалуй, доволен бы не был. Он сейчас бы на ее месте начал, наверно, изучать обряд. С папы сталось бы, проявлял бы научное любопытство, пока не сгорел. Действительно, для чего же это нужно. Как же это... когда, чтобы усилить действие лекарства вносишь совершенно нейтральный сам по себе компонент. Катализатор, вот. Они Преподобному нужны, как катализатор. Только вот...

Сания поймала взгляд Преподобного. Вот кто совсем свихнулся. Столько ненависти, откуда. Неужели, она выглядела так же? Тогда, в лагере. Она даже не стала притворяться спящей. Бесполезно, да и надоело притворяться. Она дочь своего отца и умирать, дрожа от страха, не будет. А лучше вообще не будет. Может есть у них шанс? Крохотный шанс. Они все надеялись. Отец, Тьер. Знали, что бесполезно, но искали вакцину и надеялись до последнего. А те, кто надежду потерял, жгли города. Еще живых, и уже мертвых. "Я выбрала".

- Подождите... Скажите одну вещь... пожалуйста... Для чего? - спросила она безумного старика и голос не дрожал. Ну почти не дрожал, если быть честной. - Для чего нас было будить? Разве спящие хуже горят?

Пробуждение далось тяжело, давно такого с Максом не было. А было ли вообще? И ведь он через многое прошел, многое пережил, повидал, испытал на себе, а судьба не раз испытывала его и что, теперь он сдастся? Плевать что он связан и обессилен. Плевать что давно ищет смерти. Плевать на всё! Если это его последние минуты, то так тому и быть, но Пуатье не был бы собой если бы просто опустил руки, смерился с судьбой. Он будет бороться за жизнь даже когда его тело будет пожирать огонь. Странное решение для человека потерявшего всё и желавшего смерти? Отнюдь! Ведь его жизнь теперь неразрывно связана с этими людьми, которых он должен оберегать и вывести из этого ада. Максимилиан начал вертеть головой осматривая помещение и столбы к которым был привязан он и остальные. Мозг рыцаря, изнывающий от выпавших на слабое людское тело испытаний, отчаянно пытался решить смертельную головоломку и найти способ выбраться из западни: развязать путы или разорвать; подломить столбы или ещё что-то. Что-то же должно получится...

Преподобный ещё раз оглядывает по очереди пленников.
– Дункан! – требовательно выкрикивает.
Только сейчас замечаете рыцаря и двух стражников, мнущихся в нерешительности у самого выхода.
– Слушаю, Преподобный, – глухой голос начальника гарнизона доносится будто издалека. Мужчина, опустив голову, угрюмо смотрит под ноги.
– Парочки не хватает, – старик замолкает, припоминая. – Лживого мальчика и того типа в доспехах. Разыщи их. Здесь я сам справлюсь.
Дункан кивает и без лишних возражений уходит, увлекая за собой обоих солдат. Те покидают часовню с плохо скрываемым облегчением. Снаружи в неё проникает поток холодного воздуха, принося с собой целый вихрь растаявших моментально снежинок.

Пленники остаются наедине с Преподобным – и от этого становится только тревожнее. Красный жрец отходит от исходящих обжигающим паром жаровен и начинает неторопливо перемещаться вдоль кольца своих будущих жертв.
Первым его внимание привлекает Пуатье. Старик усмехается, наблюдая за потугами мужчины, рвущегося на свободу и отчаянно вертящего во все стороны головой. Преподобный нисколько не беспокоится – его мало пугает гнев Максимиллиана, а кроме того – он лично заблаговременно проверил верёвки на каждом.
– Ничего не выйдет, – произносит жрец с отрезвляющими нотками фатализма. – Не вы первые, не вы последние. Просто смиритесь и знайте, что всё это происходит не просто так. Ваша смерть послужит высшей и куда более значимой цели.

Преподобный, отвернувшись от Пуатье, быстрым шагом направляется дальше. Кажется, он уже выбрал первую жертву и намеревается просто пройти мимо Сании, но та сама привлекает его внимание дерзким вопросом. Одноглазый жрец останавливается. Поворачивается к девушке резко, на каблуках. Приближается почти вплотную, заложив руки за спину.
Единственный глаз недобро сверкает в неверных отблесках багрового пламени.

– Ты ведь совсем ничего не понимаешь, дитя, – цокнув, произносит задумчиво он. – Смысл любой жертвы не в том, что ради высшего блага отнимается жизнь. Задумайся. Само слово «жертва». Она тем ценнее для Всевышнего, чем большими страданиями сопровождается. Именно поэтому важна осмысленность. Именно поэтому человек ценнее животного.
Он говорит бесстрастно, словно читая тупому ученику скучную лекцию. Кажется, в этом диалоге только саму Санни волнует её грядущая участь.

Уже потеряв к девушке интерес, он собирается двигаться дальше по кругу, когда вдруг замирает. Профиль с окровавленной белой повязкой вновь превращается в жуткий анфас. Тонкие губы Преподобного изгибаются в неприятной улыбке.
Он протягивает руку и осторожно касается щеки Санни.
– Дитя, – произносит с совершенно не наигранной нежностью. – Ты ведь даже не представляешь, какая это удача. Невинная душа, практически не осквернённая тлетворным влиянием этого грешного мира! Всевышний оценит по достоинству эту жертву, можешь не сомневаться.
Преподобный распаляется всё сильнее, пребывая, по всей видимости, в полном восторге от своего неожиданного открытия.

Дункана и стражников Санни заметила, только когда рыцарь ворот заговорил. "Значит, все-таки сбежали." Первая хорошая новость после пробуждения. Хоть бы им хватило ума не геройствовать, а делать отсюда ноги как можно скорее. Про девочку, правда, рыцарь не сказал ничего. Забыли про нее? Хорошо бы так. Радовалась она недолго, правда. Слова Преподобного оптимизма не прибавляли, хотя и неожиданностью не стали. "Помучить, значит, напоследок хочешь". Да он же просто псих. Свихнувшийся религиозной фанатик. Почему имперцы-то так благоговеют перед этим вот? Грозный Дункан с его мечами разговаривает со стариком, как провинившийся слуга. Да и остальные тоже. Они-то не сумасшедшие. И их много, а он один. Пусть и маг. Что может маг против толпы? Им тоже нравится пытать людей? Не похоже, вон с какой прытью убрались отсюда. Однако, такое ощущение, что если бы старик сейчас потребовал привязать к столбу их самих, эти вояки и не сопротивлялись бы. Чем-то он их держит. Что там было про значимую цель?

Следующие слова старика заставили Санию оцепенеть от ужаса. Понял-таки, сволочь. Нужно было что-то срочно сказать, потянуть время, а она смотрела на жреца, как смотрит кролик на удава. Даже не дернулась, когда старик принялся гладить её по щеке. Как будто паук по тебе бегает. Противно. Ладно, спокойно, спокойно. Чем там психов вразумляют? Этого Санни не знала. Папа бы придумал. "Папа... Что я наделала, что мы все наделали... Нужно было уходить тогда, в самом начале осени. Бросать вас всех и идти одной. И пусть бы совесть мучила до конца дней, плевать. Я не знала, а ведь могла бы додуматься, дура. Тоже мне лекарка выискалась. Выходит, я ничем не лучше этого жреца. Принесла жертву, сначала заставив ее как следует помучиться. Он тоже вон о каких-то идеалах вещает. Да уж, благородные побуждения - прямая дорога в ад. "

Кажется, самобичевание помогло справится с истерикой. Если ему нравится разглагольствовать о своем боге, может это отвлечет его хотя бы на время. Если наоборот не подтолкнет к действиям. Тут не угадаешь. Что им оно вообще даст время, Сания не знала, но бороться надо до последнего. Он просто псих. Сбрендивший маг. Чем-то его можно убедить? Может, они найдут зацепку.

- Да, я не понимаю, - она говорила негромко, - но я очень хочу понять. Если важна осмысленность, то объясните. Пожалуйста. Вы сказали, это все для высшей цели. Но для какой?

Уна очень не любила смотреть как пытают людей, хотя и приходилось такое пару раз видеть. Тем более, видеть пытку, зная, что тоже ждет тебя, о таком даже думать не хотелось. Девушка знала такой «увлекающийся» тип людей, как жрец. Только обычно их прямо называли одержимыми. Если преподобного и можно остановить, то только пока он не взялся за дело. Поэтому баронесса решила перевести внимание жреца на себя. Помощи все равно ждать не от кого. Так что если ее затея не выгорит, что ж, тогда она меньше будет мучиться ожиданием смерти.

Уна пошевелилась в путах, стараясь выпрямится как можно выше.
- Эй, преподобный, я не для того тащила свою Санию по снегу, чтобы отдать тебе. Вижу, Урфар не торопится вернуть тебе глаз, который я выколола! Неудивительно, какому Богу нужны лукавые подручные?! Бог может быть сколь угодно жесток, но боги не лгут, в отличии от смертных. Может быть, от страдания жертвы божество и получает больше силы, не знаю. Но всем известно, что самая дорогая жертва – добровольная. Когда человек сам, осознанно, приносит себя в жертву Богу.
Уна перевела дух, на краткий миг, и продолжила.
- Предлагаю тебе испытание веры, жрец. Отправь на поединок со мной любого своего солдата или рыцаря. Если я проиграю, то сама, добровольно, принесу себя в жертву. А за каждую мою победу ты будешь выпускать по одному пленнику.

Жарко.
- Привет Усач.
Знакомый голос.
- Привет Щука.
- Знаешь, мне всегда казалось это не справедливом. Все мы сгорели в этом огне. Кроме тебя. Нет, ты выжил, отделавшись легкими царапинами и забрал нашу удачу. Ты мертвец, что жил за наш щедрый взнос. Но рано или поздно всему приходит конец. Так или иначе, но ты примешь смерть от Огня. Иронично, не правда ли? Кажется, в этом убогом мире есть справедливость.
Молчание.
- А ты не многословен Усач, в прочем как обычно. Чувствуешь это? Этот злой холод?
- Ты что-то путаешь, мертвец, здесь жарко как в кузнице…- слова застряли в горле. Вьюга поднималась. Как в тот раз, когда он встретился с мертвым Лесным Хозяином.
- Знаешь, что это значит?
- Он идет.
Смех. Затянувшиеся молчание.
- Как там в аду Щука?
Казалось невидимый собеседник не нашелся с ответов.
- Скоро узнаешь брат.


- Он идет...- тихо повторил Юрген, уже в реальном мире.

Сознание возвращалось медленно и не охотно. Первым что он почувствовал была боль в ребрах. Потом вкус крови на губах. Имперские голоса. Чертов яд. Разбитые кусочки воспоминаний начали складываться воедино, образуя сумбурную картину происходящего. Старик приоткрыл глаза. Осмотрев помещение, он попытался отыскать взглядом барыню. Веревки врезались в кожу. Юрген слегка пошевелил руками пытаясь оценить, как крепко держат его путы.


Получатели: Юрген.

Преподобный некоторое молчит и пристально вглядывается в лицо Сании – в глубине его единственного глаза даже проступает нечто, отдалённо напоминающее человеческое сочувствие. Лишь затем, убрав свою руку от лица девушки, произносит:
– Хочешь понять… Похвально, дитя, – резко повышает голос. – Нам, наиболее преданным слугам Всевышнего, он открывает особенные способности. Признаюсь, в прошлом я был грешен и не верил в сказания о святых… Но я раскаиваюсь, я изменился. Владыка Урфар говорит со мной, и я вижу посланные им видения в пламени!

Преподобный резко срывается с места. Лишь свистящий шорох его красной рясы и потрескивание поленьев в жаровне нарушают зловещую тишину.
– Мир, тот мир, которым мы его знали, стремительно угасает. Надвигается Холод, время вечного льда и бесконечной зимы. Его наступление предсказывали пророчества древних, но теперь… Теперь сомнений быть просто не может. Первородный огонь угасает, и я – Я! Избран для того, чтобы это остановить.
Он медленно возвращается к Сании. Лицо жреца – лицо одержимого, полностью уверенного в своих словах человека.
– Поверь, девочка, если бы только был другой способ, я бы им непременно воспользовался. Я бы сам взошёл на костёр, если бы знал точно, что этого будет достаточно. Но я не могу позволить себе так рисковать – подумай лучше о том, сколько невинных жизней спасёт твоя жертва. Иногда приходится выбирать меньшее зло, – старик отводит глаза и медленно отворачивается.
Неторопливым шагом продвигается дальше по кругу.

Его внимание на этот раз привлекает реплика Уны. Коршуном он устремляется к ней, вынужденный пройти по кратчайшему пути через центр условной окружности.
– О, это ты, – насмешливо восклицает. – И поведёт он людей за собой, к огню и свету, сквозь вечный холод и непроницаемый мрак… И будет его единственный глаз гореть для остальных маяком и путеводной звездой…
Преподобный по памяти чувственно декламирует выдержку из какого-то священного писания, никому из вас неизвестного.
– Любопытно наблюдать, как воля Всевышнего вершится руками такой невежды, как ты. Поверь, если бы Урфар хоть на мгновение решил, что мне нужны для выполнения моей миссии оба глаза... – Преподобный смеётся.
– В одном ты права, Уна. Нет более ценной жертвы, чем жертва осознанная. Однако, подобная тебе еретичка никогда, несмотря ни на какие обещания, не сможет истинно уверовать в Высшую Цель. Это не имеет смысла, ты лишь оттягиваешь и без того неизбежное. Наберись терпения, девочка – в отличии от всех остальных, тебя я сожгу с особенным удовольствием.

Договорив, Преподобный направляется дальше.
Пройдя мимо медленно приходящего в себя Юргена, он, не удостоив того даже взглядом, останавливается около следующего столба.
– Несчастное дитя. Слишком хрупкое и невинное для этого жестокого мира. Суровые времена убивают слабых людей. Для некоторых, смерть – долгожданное избавление, – лишь вывернув голову Юрген может увидеть, кому предназначается пропитанная искренней тоской эпитафия Преподобного.
Адрианна. Безвольно повисшая на верёвке, по-прежнему не подающая признаков жизни. Некогда роскошные волосы растрёпаны, непослушные пряди спадают вперёд, закрывая лицо. Жрец медленно касается подбородка бесчувственной девушки и, приподняв её голову, говорит – вот только обращается на этот раз, по всей видимости, вовсе не к ней.
– Несмотря на все твои старания. Несмотря на то, как далеко ты смог протащить её сквозь холод и вьюгу. Она всё равно умерла. Умерла тогда, когда была вынуждена переступить порог своего родного дома. Всё остальное – отсрочка. Днём больше, днём меньше, не имеет значения.

Юрген пробует на прочность верёвки, но те ни на йоту не поддаются. Преподобный отпускает подбородок Адрианны, и голова девушки вновь безвольно падает на грудь.
Красный жрец с медлительной торжественностью продолжает свой путь. На этот раз – прямо к разожжённым жаровням.
– Существует только один истинный Бог, – выкрикивает, приближаясь вплотную к источнику пламени.
И, не колеблясь, по локоть погружает руку в огонь. Не отдёргивает, не кричит – продолжает держать, торжествующе улыбаясь.
Когда он извлекает из пламени кисть – та объята неправдоподобно ярким, пышущим жаром огнём. Но не бьёт в нос запах горелой плоти. Остаётся совершенно спокойным лицо Преподобного. Он вновь разворачивается и размеренным шагом направляется прямиком к Адрианне.

Энзо.
Два человека переговариваются за дверью на артоданском приглушёнными голосами.
– Открывай уже!
– Да что, мать твою, с этой дверью..?
До чуткого слуха рыцаря доносится глухая возня – неуверенный удар, словно кто-то осторожно попытался подтолкнуть непослушную деревяшку плечом. Вой ветра и тишина.
– Что здесь происходит? – новый голос, хорошо поставленный, командирский.
– Кажется дверь закрыта, сэр, – оправдываясь, произносит один из солдат.
– Корван и его люди не возвращались?
Ответ тонет в шуме бущующей непогоды.
– Вынесите к чертям эту дверь, – приняв решение, бросает отрывисто командир.

"Он же верит в то, что говорит. Остановить Холод. Вот, значит, как. Самое страшное тут, что он сам верит в то, что говорит. "Не вы первые, не вы последние". Вряд ли путники к ним забредают каждую неделю. Окрестные деревни, замковая челядь? А имперцы? Они тоже верят, что Преподобный поможет им пережить эту зиму? Но почему? Если это все только плод больного воображения и не больше, с чего они вообще поверили? Не может же эта дикость действительно влиять на погоду? Хотя, почему, собственно, не может? Если магия оказалась способна породить болезнь, выкосившую за месяц целую страну, то она способна на что угодно. Дело лишь в силе мага. Все они чокнутые. Пророчества древних... Как бы ни так. Вы сами и породили этот холод своими чертовыми экспериментами. Нельзя же безнаказанно издеваться над природой. Доколдовались, суки. Другой способ..." Санни лихорадочно напрягала мозг, пытаясь придумать этот другой вариант, который устроил бы старика. Он слишком уверен. Или все же способен засомневаться?

На миг, всего на миг Сании показалось: что-то в нём дрогнуло, что-то человеческое. Нет, самообман, ей просто хочется так думать. Такие люди не знают жалости, они все уже решили для себя. Будь у Сании хоть какая-то надежда, что поможет, она бы сейчас плакала, умоляла, унижалась, да что угодно, хоть обувь ему целовать, чтобы оставил им всем жизнь. Но такой надежды просто не было, мольбы его только распалят, это ведь тоже страдания, так необходимые его богу. Высшая цель. Плохо. Уж лучше бы он жаждал власти, славы или чего-нибудь подобного. А это... Хуже, чем благородная цель, сложно что-то придумать в нашем мире. Ради нее люди прощают сами себе любую подлость. Разве она сама не так же поступала? Разве не понимала, на что обрекает трактирщика с женой, крестьян, у которых тащила последний кусок? "Спасти жизни невинным людям. А мой сын в чем виноват, кроме того, что его родители - два придурка, которые только и смогли в жизни, что помереть, когда не надо?" Нет, это бесполезно. Ни переубедить его, ни разжалобить она не сможет. Другой способ...

Все же он колебался, едва заметно, но колебался. Возможно, не был так уверен в успехе, как показывает. Если придумать этот другой способ... Остановить Холод. Легко сказать. Безжалостные сапфировые глаза снова будто заглянули в душу. Даже здесь, среди нестерпимого жара, пробрал озноб. Стрела, замерзающая в полете, Пад и Дитрих с застывшей гримасой ужаса на лицах... Остановить. Они пробовали все. Угрожать бесполезно, стрелять бесполезно, но и просить тоже бесполезно. Чем он был, этот олень? Существом из древних легенд или побочным действием одного из веселых магических экспериментов? А может быть вообще ответом на имперскую чуму от еще одного сбрендившего чародея, только теравийского. Прощальный подарок победителям. В Гильдии тоже понимали толк в жертвах и страдании. Кем бы он ни был – он шел сюда. Сколько они были без сознания? Возможно, уже дошел.

Голос Уны разорвал порочный круг бьющихся в агонии мыслей. Остальные молчали. Пытались вырываться или совсем затихли. Не пришли в себя, смирились, или не знали, что еще можно сказать тут? Только Юрген бормотал нечто странное, так перекликающееся с ее собственными мыслями. Но не Уна. Такая юная, такая бесстрашная и самоотверженная. «Настоящий ученый должен рисковать. Просто обязан. Но только собой», - всплыло вдруг в памяти. «Знаете, миледи. Вы бы понравились моему отцу. Возможно, он даже изменил бы свое мнение о людях с оружием, а заставить папу поменять мнение – дорогого стоит». «Неужели, я ей никогда уже этого не скажу?» Старик со всей ее властью над их жизнями сейчас казался донельзя жалким рядом с опутанной веревками девушкой.

Впрочем, он этого не понимал. Тряс горящую огнем кисть и, наверно, сейчас сам мнил себя почти богом. «Скоморох. Жалкий фокусник. Ты и мизинца ее не стоишь». Заворожено Сания наблюдала, как Преподобный идет к Адриане. Той, наверно, повезло больше, чем любому другому из них. Потерять сознание, сейчас это было настоящей удачей. Хотелось вжаться в столб, исчезнуть, не дышать, чтобы только выиграть те несколько секунд, пока не настанет её очередь. Очень хотелось. Ужас при мысли о том, что жрец сейчас повернется к ней с этой своей пылающей кистью, сдавил горло петлей, мешая говорить. И все же она говорила, быстро, захлебываясь словами, словно пьянчужка дешевым пойлом, пытаясь успеть, пока он не дойдет до своей беспамятной жертвы.

- Подождите… пожалуйста… послушайте. Я должна рассказать кое-что сначала. Это жертвоприношение, оно никому не поможет и, скорее всего, сделает хуже. Мы видели того… то… с чем вы боретесь. Он может убить взглядом, легко, если захочет. Но не убил всех. Вместо этого отправил нас сюда. Это… это ведь не для того он сделал, чтобы помочь Урфару бороться с собой же. Ему выгодно то, что вы делаете сейчас, он этого и хочет. Дух зимы, называйте как угодно. Он отправил нас сюда и сам пришел следом. Я видела со стены.

Сания почувствовала, что задыхается. От жары, от страха, от ожидания, что Преподобный сейчас повернется в ее сторону, протянет свою кисть…

- Отправил сюда, потому что хочет забрать себе жертву, принадлежащую богу, - закончила она упрямо. – Я не знаю, кто были люди, которые… которых… но сейчас все будет не так. Я думаю, он рассчитывает на то, что обряд просто пройдет наоборот. Он что-то сделал там с нами со всеми, с каждым, что-то темное и злое. Вывернул душу наизнанку, а потом… отправил сюда. Сам. Чтобы вы сделали то, что делаете. Ему незачем было отправлять к вам жертвы, которые пойдут ему во вред. Просто решил обхитрить. Не дайте себя обмануть. Пожалуйста...

"Я сделала все, что смогла. Наверно впервые за эти дни моя совесть чиста, папа."

До этого молчавший Максимилиан поддержал Санию, своим хриплым голосом. Кажется от жара пламени, в его горле совсем пересохло и слова даются ему с трудом: - Это правда. Я там был, мы все были. Но эту встречу не все пережили. А я был к Нему ближе всего и хотел снести его проклятую голову, да вот только не смог. И почему бы этой твари тогда не убить меня, а отправить сюда, а? Ты знаешь ответ?!, - повысив голос на последних предложениях, Макс неожиданно зашелся сухим кашлем.

Преподобный, направлявшийся к Адрианне, вновь замирает. Медленно поворачивается и смотрит на Санию.
В глазах фанатика переливается раскалённая сталь.
Хриплый голос Максимиллиана уверенно вторит словам девушки – старик колеблется, сомневается. Каким-то образом по его виду вы понимаете, что он и сам видел существо со стены. По Преподобному видно, что он не знает ответа на вопрос Макса. Но для таких случаев всегда сгодится универсальный:
– На всё воля Урфара, – вот только нет былой уверенности в словах проповедника.
– Лишь один способ, – шепчет священник обескровленными губами.

Кажется – ещё немного, и он задумается. Поразмыслит как следует и поверит. Красный жрец сомневается, цепляясь из последних сил за свою безумную веру.
Кажется, что ваш план даже может сработать.
– Зачем-то нужно… – повторяет он эхом.
И вдруг резко вскидывает голову. В глазах и позе – ожесточение и решимость.
– Только один способ остановить наступающий Холод, – повторяет с уверенностью собственные слова.
И, убедив себя, возобновляет прерванное шествие. Теперь старика подгоняет не только вера и видения в пламени, теперь им движет вполне человеческих страх. Ужас перед тем, что зима наступает. Перед угадывающимся в сиплых завываниях вьюги кошмаром.

Старик останавливается перед бесчувственной Адрианной. Не глядя на Юргена и не обращая больше внимания на попытки себя отвлечь, он воздевает к потолку святилища горящую руку. Та не обуглилась, не покрылась волдырями и даже не почернела – сквозь языки пламени по-прежнему угадывается неповреждённая кожа.

Окружающая обстановка, поза Преподобного, беспомощность жертвы – всё пронизано каким-то неуловимо мрачным великолепием. Пробирающей до дрожи возвышенностью. В треске поленьев в жаровнях в эти секунды действительно слышится наставительный шёпот всезнающего высшего существа.

Может ли Преподобный действительно ошибаться?

Объятая священным пламенем кисть приходит в движение. Резким ударом жрец вгоняет руку по локоть в ещё недавно мерно приподнимавшуюся в такт дыханию грудь Адрианны – хуже всего то, что от чудовищной боли та наконец просыпается.
Глаза девушки округляются от боли и ужаса, рот приоткрывается в беззвучном пока ещё крике – однако огонь, распространившийся с неестественной скоростью, в считанные мгновения поглощает её целиком. Зародившийся было крик тотчас же обрывается – в ноздри на этот раз ударяет сильный запах горелой плоти, лицо обжигает неистовым жаром.

Полыхает столб, уже не видна за сильным огнём извивавшаяся ещё несколько секунд фигура несчастной. Преподобный медленно отворачивается и отходит от костра с издевательски спокойной улыбкой.

Уна стиснула зубы. Смерть Анрианы была яркая, жаркая, страшная и зрелищная. И это была та женщина, которой девушка обещала защиту и покровительство. И, судя, по всему, преподобный не собирался останавливаться на одной жертве. А уж самой Уне, после нападения на жреца, никакое помилование не светило. А раз так, то стоит попробовать абсолютно странные попытки переломить ситуацию и спастись.
Когда отец девушки был жив, он всегда говорил ей, что дворян от простых людей отличает умение и способность взять ответственность на себя, ибо власть наполовину и означает ответственность. А еще, что логика и рациональное мышление равно пригодны для анализа любых проблем. Тело Уны было крепко связано, и она могла рассчитывать только на разум и слова.
Она думала:
- Демон-олень вызвал ту бурю, это факт.
- И он же перенес нас к замку, еще факт.
- Мы подверглись воздействию его силы, факт, возможно это оставило на теле какой-то знак, предположение.
- Преподобный боится и ненавидит духов холода.
- Они антагонистичны.
- Если они встретятся, конфликт неизбежен.
- Это шанс для всех.
- Значит, логика выводит отсюда только один вывод, надо призвать оленя.
Уна не слишком разбиралась во всей этой теологии, но из истории знала, что самая первобытная магия была основана на крови и жертвах.
Когда преподобный развернулся к ней спиной, Уна напряглась, а потом резко и отчаянно прокусила нижнюю губу зубами, чтобы потекла кровь. А потом зашептала чуть слышно, но все- таки вслух, воплощая мысли и желания в слова.
- Дух олень, дух севера, дух холода, что отправил нас сюда.
- Ты видел меня, а я видела тебя.
- Сила твоя перенесла мое тело.
- Сила твоя касалась моей плоти.
- Жертвую тебе кровь свою.
- Жертвую тебе тело свое.
- Жертвую тебе душу свою.
- Приди и возьми.
- Кровью открываю тебе дорогу.
Уна мотнула головой, стряхивая капли крови на пол. Она не знала, имеет ли ее заговор хоть какой-то смысл и силу, но была готова пообещать что угодно и кому угодно, только бы навредить красному жрецу.

Поддержка Макса пришлась очень кстати, хотя и оказалась полной неожиданностью. Совсем не прост, выходит, молчун-лесоруб. На несколько секунд, пока старик медлил в раздумье, Санни поверила: получилось. Но боги, демоны или кто-там развлекался, играя их судьбами, опять дернули за веревочку, уводя монетку из-под носа, маска одержимости, покосившаяся было, вновь села на лицо Преподобного, как влитая, старик воздел вверх горящую, невредимую руку.

Наверно, на имперцев подобное производило ошеломляющее впечатление. Потому и слушались этого психа бесприкословно, солдафоны невежественные. Дочку же аптекаря отец давным-давно научил простому фокусу под названием "холодный огонь". Детишек в квартале развлекать пляшущим огоньком на ладошке. Так что ничего, кроме презрения, такая растрата магических сил, на фокусы, для подобных которым ей самой никакой магии вовсе не требовалось, достаточно было лишь толики ловкости, да пару ингредиентов, не вызывала. Вот только именно от этого паяца сейчас зависели их жизни.

Когда рука жреца ткнулась в грудь несчастной Адрианны, Санни зажмурилась, но от оборвавшегося, безнадежного крика, запаха горелой плоти и нестерпимого жара всё равно сделалось дурно. Последние месяцы рядом с ней слишком часто умирали люди. Нехорошей смертью умирали. И привыкнуть к этому всё никак не получалось. Не должны они все были умирать, достаточно было одной-единственной смерти, смерти чудовища, который и заварил всю кашу. Сания была даже согласна, чтобы император не мучился, лишь бы знать - сдох.

Её мутило, мысли путались, уплывали, безумие, сладкое и желанное, снова обволакивало, обещало забытье. И снова ей не дали нырнуть в него целиком, сбросить с себя груз, нести который больше не было сил. На этот раз голос Уны, тихий голос, бормочащий то ли молитву, то ли проклятье. Олень шел сюда и без призывов девушки. Это знала Санни, это знал и сам жрец, по его виду стало понятно - знал. И боялся. До смерти боялся. К сожалению, не до своей, а до их смерти. "Давай, давай же, молодец, напугай его как следует", - мысленно шептала Санни мечнице.

- Вьюга усилилась! - сказала она резко, справившись кое-как с дурнотой. Очень стараясь, чтобы голос звучал твёрдо и уверенно. - Урфар позволил вам убить ее, чтобы на деле показать, что вы ошибаетесь. Она умерла, дух зимы забрал ее боль, и вьюга усилилась еще немного. Идите, посмотрите сами. И чем больше будет жертв, тем сильнее будет Холод.

"Только бы эта чертова метель не вздумала как раз сейчас прекратиться", - молилась она про себя. Должно же им хоть в чем-то повезти.

- Вы сказали воля Урфара, так слушайте же. Перед тем, как отправить нас сюда, дух сделал одну вещь. Погасил все огни. Костер, факелы, что были в руках. Все погасил. Чтобы Урфар не помешал ему осуществить задуманное. Какая же эта воля Урфара, если огонь погас?

Она облизала вконец пересохшие губы. Сейчас, в этой духоте вьюга казалось почти желанной. Что угодно за глоток свежего воздуха.

- А другой способ есть. И не другой, а единственный, - она снова сделала паузу и продложила, - Только для него нужна смелость и крепкая вера. Хватит ли их у вас, я не знаю, - теперь Сания старалась, чтобы в голосе прозвучало явственное сомнение. Какому фанатику понравится, если в его вере сомневаются? Если она правильно поняла характер Преподобного, он захочет доказать, что крепок верой. Прежде всего себе. Не простит себе этого страха. А если нет... если она ошиблась... Что ж хуже им всем уже не будет.

- Как думаете, почему дух зимы действует кружным путем? Зачем обманом пытается вас заставить принести ему жертвы, предназначенные Урфару? Затем же, зачем погасил огонь тогда, в нашем лагере. Он боится огня, боится прямой схватки. Обычный костер ему погасить удалось, но - "твои жалкие магические фокусы", - произнесла она мысленно, - пламя, благословенное Урфаром, его убьет, - сказала вслух. - Если, конечно, у вас хватит крепости веры поддержать это пламя. Не тут вы должны жечь. Идите и сожгите эту тварь! Если не боитесь. Пока еще он не набрал силу для решающей схватки, - последнее она почти прокричала.

Макс отвернулся и зажмурился, когда тело Адрианны охватил огонь, а она ещё некоторое время молча извивалась, как червяк. Рыцарь-лесоруб повидавший немало жестокости и смертей, не мог и не хотел видеть ещё. Тело его расслабилось, словно он уже прекратил борьбу за жизни этих людей. Но нет, он никогда не сдастся! Разом, как по-команде все мышцы его тела натянулись и напряглись в отчаянной попытке разорвать путы. Лицо и шея Макса стали багровыми от напряжения, а вены, до того скрытные и незаметные, выступили да набухли так, что казалось вот-вот лопнут. И будь он тысячу раз проклят, но он или разорвет свои путы или разорвет своё сердце пытаясь справится с непреодолимыми обстоятельствами!