Судьбы: 1941 -1945 | ходы игроков | Меж двух огней

22 июня 1941 года
Пос. Юхновка, БССР, СССР

Лето 1941 года в Беларуси выдалось теплым. Не было той жары, что так изматывает селян, работающих в поле, не было и дождей, что приходят так невовремя и заливают поля, губя урожай. Теплое лето, которое приятно вспомнить, сидя осенью в натопленной хате и попивая горячий чай из старинного, еще дореволюционного самовара.

Для Михаила Илларионовича это лето было удачным. Зверь, казалось, сам шел на него, подставляясь под выстрел. Ни единого егеря не встретил браконьер тем летом, а торговля на рынке шла бойко и даже бдительные милиционеры раздобрели и совсем уж сквозь пальцы смотрели на делишки Круженского. Казалось, сама Фортуна благоволит сыну поручика. Так было до 22 июня.

Тот день начался для браконьера как обычно и при других обстоятельствах ничем бы не запомнился. Разве что утром соседка Нина, статная вдовствующая баба, совсем уж игриво разговаривала с Михаилом у колодца, да намекала на то, что, мол, такому хозяину и супругу иметь не зазорно. Упросила даже ведра поднести до дома, обедом накормить хотела, а готовила она знатно, хозяйство держала - ого-го, не каждый мужик такое осилит. Вечером звала помочь сарай починить, совсем покосился, мол.

А под вечер, часов в шесть, когда Михаил был уже дома, отдыхая от дневных дел, он впервые услышал слово, которое вобьет этот день в память миллионам людей, перевернет весь привычный уклад жизни всего Советского государства...

- Война! - кричал на улице мальчишеский голос, - Немцы напали, война!

То был пацаненок лет тринадцати. Круженский его даже видел несколько раз в поселке, где-то на окраине жил с мамкой да папкой и кучей сестер и братьев. А теперь он во весь опор несся по улице, размахивая какой-то бумажкой и надрывался, крича:
- Война!

В тот день еще никто не знал, что на самом деле значило это слово.

Годы шли своим чередом. Тихая, размеренная жизнь в глухой деревне, охота, лес... Постепенно эта спокойная жизнь перекрывала собой лихие годы юности и выпавшее на долю Михаила жестокое детство. Бледнели старые шрамы, забывались былые обиды, да и сам он, бывший когда-то одиночкой без кола и двора, беспризорником, что носился по всей стране имея лишь тощую котомку с вещами и верный наган, теперь оброс хозяйством и знакомствами. Укоренился. Лишь руки его были все так же крепки, а глаз верен. Охота на зверя давно заменила ему былую лихость и удалой разбой. И за прошедшие годы он стал по-настоящему хорош в ней. Спокойно, размеренно... Это было вовсе не похоже на жестокую драку или пьяную поножовщину, нет... Выследить, поймать. Сделать один выстрел и уйти с добычей. Жестокая игра с чужой жизнью. Охота. Ловля зверя пусть и стала привычной, но все так же будоражила его кровь и заставляла ухмыляться при каждом удачном попадании. Было в этом что-то древнее, животное. Что-то, что день за днем гнало его в леса за добычей. Пожалуй, даже будь в лесах сотни егерей, и никакой возможности сбыть мясо - он бы и тогда уходил на охоту, лишь что бы насладиться вкусом чужой крови.
В селе многие считали его нелюдимым молчуном. Некоторые побаивались, кто-то шептался за спиной о его возможном прошлом, а кто-то так и вовсе не понимал, как так жить-то можно. Были и такие, кто крепко его уважал. В основном другие мужики - за то, что слов на ветер он никогда не бросал. А если что-то говорил - то так и делал, не идя на попятный и не ища себе оправданий. Вот и баба эта, Нинка...
- Война! - Прервал его размышления детский взволнованный крик. Всколыхнул в душе старые воспоминания о гражданской войне и тут же пробудил детские страхи. - Немцы напали, война!
Невольно вспомнив вспотевшее, изможденное болезнью лицо отца, точно он прямо сейчас стоял перед ним, Круженский нахмурился и сжал кулаки.
- А ну-ка подь сюды, пацан! - Басовито рявкнул он, останавливая мальчишку и хватая его за плечо.
- Чего там? Да не ори как полоумный, кто на кого напал-то? Где? А, тьфу ты пропасть, дай сюды, сам гляну...
Грубо отобрав бумажку, Михаил принялся медленно читать, что там было написано, уже заранее мрачнея и предчувствуя очередную кровавую войну, если только это не глупая шутка завравшегося паренька. Ох он ему тогда уши-то пооткручивает...

Пацан не врал. В бумажке, которой он так истово размахивал, была напечатана речь товарища Молотова. Снова война с немцами, исход которой неясен.

В Минске было оживленно. Целые толпы людей носились, слонялись, бегали по улицам, кто-то погружал вещи на подводы - таких, впрочем, было мало.
- Оободите проезд, товарищи! - кричал какой-то моложавый милиционер селянам, которые телегами загородили половину дороги, - Освободите, ну, быстрее!

Вечерело. И вдруг, среди людского шума, ржания лошадей и рева моторов Круженский услышал странный, всё приближающийся гул. Шёл он будто бы сверху и вскоре уже вся толпа задрав головы замерла на месте.
- Наши? - неуверенно спросил милиционер. Ему никто не ответил.
А потом в паре кварталов прогремело. Да так, что у Михаила заложило уши. Кто-то упал на землю, прикрываясь руками, какой-то крестьянин стегнул лошадей и понесся вперед, как нож масло прорезая толпу. Потом громыхнуло еще раз, теперь дальше. И еще. Гул с неба теперь казался пугающим, угрожающим всем, кто очутился внизу.

В тот первый раз Минск бомбили слабо. Это была скорее акция запугивания, но мирным людям, никогда не знавшим бомбардировок, хватило. Они бежали теперь сломя голову, сбивая с ног менее расторопных, стараясь не попасть под копыта лошадей и колеса автомашин.

А над Минском поднималось зарево пожаров.

Вновь окунувшись в одуряющий водоворот людских страхов и всеобщей паники, Михаил Илларионович точно помолодел лет на двадцать. Тот же бедлам, та же суета, что и во время гражданской войны. Тот же неописуемый ужас на лицах зашуганных мирян. Многие уже позабыли те лихие времена, а уж всякая поцанва так и вовсе лишь старые байки слыхала про те страшные дела... Размяк народ, обрюзг и ожирел точно куча свиней. А потому и боялся до одури, точно немец их уже за жабры ухватил.
Заслышав взрывы, охотник, что бы не получить осколком по макушке, тут же укрылся в ближайшей лавке, перепрыгнул через витрину и накрыл голову левой рукой, правой нервно сжимая неведомо когда выхваченный наган. Ага, значит тоже боится. Прячется. Трясется от страха, да так, что сердце из груди выскакивает, а револьвер так и пляшет в потных ладонях. Вздрогнув вместе со всем зданием во время очередного взрыва, Михаил отряхнул голову от посыпавшейся побелки и с удивлением перехватил взгляд забившегося в угол и перепуганного до полусмерти толстого торговца. Ухмыльнулся, поняв, что тот уставился на его потертый наган, чуть привстал и вновь осел на пол от недалекого взрыва. Что же, война и в самом деле началась, а значит и ему пора на охоту! В конце-концов на голодное брюхо не особо-то повоюешь, а толстяк... Этого борова все равно оберут не сегодня, так завтра!
Распалившись от вида чужого страха, Круженский упрямо пополз по вздрагивающему полу к своей добыче, уже почти не обращая внимания на собственный ужас.
- Эй, господин хороший! - Поприветствовал он толстяка таким же тоном, как и врывавшиеся в дом кулака "красноармейцы". - А ну, погань плешивая, выкладывай свое добро, коли жизнь дорога!

В тот день Круженский, воспользовавшись суматохой, сумел немало награбить. Возвращаясь к родному дому, он слышал где-то вдалеке в Минске взрывы, но проселочная дорога была тихой и только народу на ней стало побольше: многие торопились уехать из города, погрузившись на телеги. Здесь грабить было уже опасно, да и незачем - припасов у Михаила хватало с лихвой.

А спустя четыре дня через Юхновку потянулись длинные колонны бойцов Красной Армии. Они уходили на восток, уходили молча, склонив головы и не глядя ни на кого из поселян, которые вышли посмотреть на своих защитников. Мужики плевали на землю.
- Что, довоевались? Бежите, сукины дети, мать вашу растак? Чай, немец-то воевать умеет, не то что вы, бестолочи - сосед Михаила, Антон Горшко, здоровенный детина под два метра ростом, заросший бородой по самые глаза, опершись о плетень общался с отступающими.

Солдаты не отвечали. Проезжали грузовики, проносили раненых, ржали лошади. некоторые мужчины их посела ушли вместе с солдатами, уехали и некоторые семьи. На следущий день пал Минск и в поселок вошли другие солдаты.

Первый немец, которого увидел Михаил, был мотоциклетчик. Ехал он один, с опаской оглядывался по сторонам и совсем скоро скрылся с виду. А уже к вечеру через поселок пошли колонны пехоты и танков, доселе никем из поселян не виданных. Бронированные чудища с пушками и пулеметами, на гусеничном ходу, они шли через Юхновку неспешно и величественно. Командиры машин, затянутые в черную форму, улыбались местным. Улыбались и пехотинцы, идущие следом за танками. Они совсем не были похожи на извергов или даже врагов - обычные парни, только в чужой форме.

Ближе к вечеру в дверь к Михаилу постучали. На пороге стояли двое солдат, высоких, статных, со смеющимися глазами.
- Guten Tag! Haben Sie Wasser? Emmm... trinken, ja? - оба солдата показывали при этом пантомиму. Кажется, хотели пить, потому что один из них изображал, как пьет из своей явно пустой фляги. Михали заметил, что и Антон, и его жена Марья, да и еще несколько соседов смотрят на него: кто через забор, кто притулившись к окну хаты.

Вихрем промчавшись по нескольким лавкам и жилым домам, Михаил Илларионович всего за день разжился таким количеством добра, на которое у иного землепашца могло уйти несколько лет. Деньги, украшения, одежда, выпивка... Но он по своему горькому опыту знал, что во время войны все эти бумажки ему сгодятся разве что печку растапливать, а потому заехав на рынок принялся их щедро тратить. Цены уже успели взлететь, но Круженский не раздумывая скупал все необходимое. Пара тулупов, сапоги, патроны. Особенно патроны - за них он даже не торговался, легко переплачивая в несколько раз и гребя их пачками. Банки пороха, капсюли, пули, дробь мешочками. Казалось бы - вот уж какого добра на войне хоть одним местом ешь, ан нет. Ничего ценнее доброго оружия в нужный момент на войне и не сыщешь, особенно когда припрет. Даже еда и выпивка шли вторым пунктом, хотя и на них Илларионович не скупился. Лекарства, бинты, чудовищный алюминиевый бак, медная трубка, что бы собрать себе самогонный аппарат, солидол, кое-какой инструмент для хозяйства... Легко добытые деньги, которые обещали в самое ближайшее время превратиться в бумажки стремительно превращались в ценные вещи, на которые потом всегда можно будет выменять что угодно.
Домой он уезжал на переполненной телеге и вместо того что бы зыркать кого бы еще обобрать подумывал о том как бы тут самому не попасться. Пришлось даже все самое ценное вниз прятать, да тряпками и всякой требухой заваливать, что бы выглядеть как простой беженец, коих на дороге и без него хватало.
В селе работы было полно - все незаметно для соседей сгрузить, спрятать, часть уволочь в лес от греха подальше. Видел он уже как кого побогаче раскулачивали, даже сам помогал. Да и солдаты могут разгуляться... Вообще долго засиживаться в селе Круженский не планировал. Месяц-два, ну может больше если дела хорошо пойдут - а там драть отсюда когти. Не хватало еще в кровавую мясорубку попасть, какие были в великую войну. Пшай себе солдатики тешутся и землю своей кровью поливают - лишь бы его не трогали. Вот пока идет разруха разживется всяким добром и свалит отсюда подальше.
Как же...
Пока он в каком-то запале рыскал, пытаясь сменять у отступающих солдат карабин, наган, или, если повезет, ТТ, выяснилось, что Минск и все окрестные земли сдали чуть ли не без боя. Нет, то есть бои были и потом даже дошли нелепые слухи о окруженных армиях, прорывах, героических контрнаступлениях, тяжелых боях и всем прочим. Только вот все это было где-то еще и прошло мимо Юхновки, не задев ее даже краем. Всего несколько суетливых дней - и красная армия ушла, не выдержав яростного напора немцев, а Круженский понял, что и ему самому удирать теперь поздно. Да и зачем? Германцы оказались такими же людьми, а от советской власти он никогда ничего хорошего не ждал. Пролетариат, чтоб его. Босоногая кровожадная толпа с кровавым режимом, который небрежно, не слишком-то стараясь пытался укрыть свое уродство за идеей коммунизма и всеобщего равенства... В общем, Михаил сомневался, что новая власть сможет быть хуже, даже если очень сильно постарается. Хотя, конечно, немцев он сам с детства недолюбливал из-за того, что с ними еще отец дрался. Так то когда было. Да и с советами его отец тоже мягко говоря не ладил, так ничеже, сжился как-то... Глядишь и тут пристроится как-нибудь.
- Гутен-гутен... - Задумчиво проворчал он в бороду, когда к нему заявилась парочка немецких солдат. Ну конечно же, крайняя изба, к кому же еще первым делом за водой зайти?
- Чего, выпить хотите что ли? - Переспросил он на всякий случай, стараясь держаться спокойно и не нервничать. Тем более что некоторый опыт общения с иностранцами у него уже был и языковые трудности его не пугали. Правда тогда, в предгорьях Урала, это какие-то то ли китайцы, то ли буряты были, с которыми тоже пришлось объясняться буквально на пальцах. Но не это было важно. Вона, зыркають уже, соседушки-то. Вылупились дурни. Нет что бы баб попрятать пока не попортили, так стоят, смотрят.
- А заходите! - Приветственно махнул он рукой, приглашая бойцов в дом и лукаво прищурившись глянул на соседей. Ничего, у него не убудет, а с новой властью лучше быть накоротке. Да и стол накрыть, это не ноги раздвинуть. Чего уж тут - пшай жрут. А соседи... А что они, кончилась советская власть, некому теперь доносы писать. Точнее есть кому - вот, как раз на пороге стоят, очень им смешно будет такой донос читать. И кто с ними подружится первым - тот и заживет лучше прочих.
- Заходите-заходите! Пить хотите? Так это мы зараз! И супчиком угощу, куда же без этого!