'BB'| Die with your boots on: Bang-Bang! | ходы игроков | N20. =ЗАВЕРШЕНА= Перестрелка на палубе парохода "Леди Бейн" (`Последний` Боб Уилсон против `Стеклянного` Патрика)

      Когда вы слышите о пароходе, то представляете обычно роскошное средство передвижения по водной глади больших рек Среднего Запада. "Большая Миссури", "Красотка Брэнсон", "Султанша" — огромные, важные, одновременно и солидные, и быстрые, элегантно выставляющие свои две трубы, словно светская львица, дымящая отставленной в сторону сигареткой в черепаховом мундштуке.
      Когда вы слышите о пароходах, вы представляете себе высшую степень комфорта. Плавный ход без зубодробительных прыжков дилижанса на ухабах, без укачивающего монотонного ритма поездов. Буфет с напитками и кушаньями, мягкие постели в каютах, уютные кресла на верхней палубе. Никакой морской болезни, ведь эти суда не выходят в море. Ветер сносит черный чад паровой машины в сторону, и трудно предположить, что обнаженные по пояс негры вкалывают в кочегарке, как черти в преисподней, такое все наверху спокойное и умиротворенное.
      Так вот, если вы хотите представить себе "Леди Бейн" — забудьте все это. По-хорошему ее надо было бы называть "Старушка Бейн", а еще правильнее — "Плита старушки Бейн". Это был маленький паршивый пароходишко, закопченный от шербатого после столкновения с плавучим домом форштевня до самых кормовых фонарей, один из которых был разбит и не горел. Машина его стучала и пыхтела, как кастрюля, забытая на огне. Кают не было — только на одной палубе висели гамаки для тех, кому стало нехорошо. На верхней палубе, правда, имелись столы и стулья, и стюард, испитой и небритый, подавал сэндвичи и грог. Но, конечно, никакой оркестр не играл и никаких танцев не устраивалось. На пароходике этом по реке перемещалась беднота. В трюме лежали рваные тюки и чемоданы со сбитыми углами, наверху сидели, завернувшись в латаные шали мамаши с детьми, негритосы и разорившиеся арендаторы. Половина из них сама была не прочь встать к котлам, если кто из кочегаров уступит место, а вторая половина просто не выдержала бы такой работенки.
      На верхней палубе этого кораблика и сошлись "Стеклянный" с "Последним" Бобом.
      Как случилось, что они повздорили? А очень просто. Седая старушка попросила Патрика помочь ей с ее огромным, прямо-таки великанским саквояжем (стюард смотрел на это дело, ковыряя в носу и поминутно отвлекаясь, чтобы изучить результаты раскопок) и Патрик, по доброте душевной, согласился. Но, повернувшись, случайно пихнул чемоданом какого-то нигера в замызганном пальто.
      Был промозглый день, через разбитое окно задувал ветер, принося капли моросящего осеннего дождя. Пассажиров на палубе сразу же осталось всего ничего. Та самая старушка, стюард, мамаша с выводком и какой-то инвалид. Все остальные, видя, какой оборот может принять дело, прыснули к лестницам, оставив на столах недопитый грог и недоеденные сэндвичи. Оказавшись на безопасном расстоянии, люди стали с интересом наблюдать, чем закончится поединок угрюмого нигера и какого-то пьяницы с оторванным ухом.

Всё, может быть и прошло бы гладко, если бы от толчка Боб не выронил свой саквояж, от чего тот раскололся на части и, как чёрт из табакерки, извёрг из себя очень важную для Боба бумагу, подписанную очень важным для Боба человеком. Остальное имущества Боба так же оказалось на палубе, но Бумага была унесена ветром в просторы реки Саут-Платт.

Потерю Бумаги Боб переживал очень нервнозно, и, вроде бы вежливо, попросил белого мистера сходить за ней. Белый мистер обозвал его нигером и рекомендовал убираться прочь. Боб продемонстрировал револьвер и повторил свою просьбу. Белый продемонстрировал свой.

Похоже из этой ситуации не было приемлемого выхода, и Боб открыл огонь.

'Стеклянный' Патрик усвоил урок, который ему преподало мироздание в Роупсвилле. Тяжелый урок, ценой за который стала дыра в плече, пусть и зажившая быстро, но до сих пор напоминавшая о себе, стоило только по привычке облокотиться на эту руку. Еще дороже обошлось ухо — пусть Патрик и смирился с испорченным "фасадом", но теперь ему приходилось привыкать к изменившемуся восприятию окружающих шумов.
И он сдержал обещание, данное себе. Поезд, деньги на который столь любезно — в конце-то концов! — предоставил ему священник, увез его подальше от прошлого. По крайней мере, так Патрику казалось, когда он сошел на станции, чувствуя себя другим человеком. И тут же направился на поиски работы, а не бара, как делал раньше, несмотря на ноющую боль в наскоро перевязанном плече и дергающую боль в оторванном ухе. Более того, заработав почти целый доллар на разгрузке телеги, груженой каким-то барахлом (хотя Патрика и преследовала мысль о том, что пара господ, которым он помогал разгружать телегу, не являлись собственниками багажа), он не направился прямиком в бар, а пошел в церковь, где в чаше для пожертвований оставил половину своей выручки.
Сидя в тишине молельного зала, он осторожно впускал в себя годами гонимую мысль о том, во что же он превратил собственную жизнь. Нет, раскаяние не нахлынуло на него непреодолимой волной — все же, в свое время это был достаточно осознанный выбор, альтернативой которому была лишь пуля в лоб. Но сейчас... сейчас пришло время выбираться из грязи.
Оставшиеся деньги Патрик потратил на доктора, который обработал его раны. Следующая подработка, найденная в тот же день, позволила ему провести ночь на нормальной постели, а не под забором. Через неделю Патрик прикупил себе новый пиджак взамен простреленного падре, и получил стабильную работу посыльного при магазине скобяных товаров — клона того, который он раздумывал навестить в Роупсвилле — за баснословную зарплату в 8 долларов в неделю. Жизнь начинала налаживаться...
...и закончила в день получки. Воздержание от выпивки, чуть не вылившееся в delirium tremens — термин, с которым Патрик был знаком не понаслышке — вылилось в срыв, как только в кармане Патрика зазвенела честно заработанная монета. Стаканчик виски казался отличной наградой за тяжелую трудовую неделю, и был бы ей, если бы был только один... Но, как уже упоминалось ранее, иногда Патрик просто не мог остановиться.
На пароходе "Леди Бейн" Патрик очутился случайно — он рассчитывал просто поднести багаж старой леди, получить свои десять центов и вернуться в бар, однако судьба распорядилась иначе. Похмелье, мучавшее Патрика, вылилось в нелестный ответ на, в общем-то, отчасти обоснованную просьбу чернокожего парня, а дальше случилось примерно то же самое, что и в Роупсвилле.
Увидев, что после обмена "любезностями" черномазый схватился за ствол, Патрик похолодел. В прошлый раз Провидение недвусмысленно намекнуло ему о том, что путь, которым он шел последние годы, ведет куда-то не туда. Сейчас Патрик не особо надеялся на второй шанс. И что было намного хуже — после перестрелки в Роупсвилле Патрик каждое утро проверял боезапас в своем револьвере, чтобы быть уверенным в отсутствии досадных осечек, но этим промозглым дождливым утром ему было не до того...

      Оба рванули револьверы из кобур в едином порыве уничтожить друг друга.
      — Пабах! — два выстрела прозвучали как один.
      Патрик не верил, что жив — мгновением раньше он видел, что жерло короткого револьвера в руке негра смотрело прямо ему в лоб перед тем, как блеснуло, грохнуло и пыхнуло белым, как саван, дымом.
      Но он был жив. Даже не понял, слева или справа от головы пуля пролетела.
      А вот его собственная пуля попала противнику в грудь, и Патрик не разобрал за дымом, как негр взмахнул руками и сложился пополам, прямо на палубу. Он не шевелился.
      Люди молча постояли в отдалении с минуту, потом подошли поближе. Стюард перестал ковырять в носу. Кто-то из негров опасливо наклонился над телом, попросил зеркальце. Никто не шевельнулся. Тогда негр махнул рукой и отошел в сторону.
      Стюард чертыхнулся и потребовал дать зеркальце. У одной пожилой женщины нашлось старое, овальное, размером с чайное блюдце, в медной оправе. Когда его поднесли к лицу Боба, на нем не осталось никаких следов.
      — Готов, черномазый, — пробурчал Стюард. — Ну, чего встали? Помогайте.
      Негры потупились. Белые тоже отворачивались. Кто-то сел за столик допивать грог.
      — Давай, дядя, — бросил стюард Патрику, беря Боба подмышки.
      Никто не возражал, когда тело сбросили за борт. Ведь это был всего лишь негр в замызганном пальто, севший на пароход для бедноты. Половина людей на пароходе подтвердила бы, что он схватился за оружие первым. Так к чему беспокоить прокуроров, присяжных, всех этих джентльменов? Самооборона, и весь сказ.
      — Хороший выстрел, — тоном знатока сказал стюард Патрику. Похоже, он любил цветных, как керосин любит пятна на брюках. — За такой выстрел и выпить не грех. Виски будешь?

И грянул гром. Рефлексы, как и прежде, не подвели Патрика — он выхватил свой револьвер и навел его на противника почти так же быстро, как в молодости. По крайней мере, ничуть не позже своего оппонента, уж в этом-то он был уверен.
А вот дальше... Дальше весь мир сузился до размеров черного провала ствола оружия, которое смотрело точнехонько ему в лоб. И Патрик мог бы сказать, что вся жизнь промелькнула у него перед глазами, но это было бы выражение исключительно для красного словца. В этот момент Патрик не думал ни о чем, кроме приглушенного вязкого ощущения страха где-то глубоко внутри.
Однако через мгновение после грома и вспышки он все еще стоял, и более того — ему даже не было больно. Этот факт настолько обрадовал Патрика, что он даже едва заметно улыбнулся. Получать раны, оказывается, было куда больнее, чем умирать.
Время шло, клуб дыма, выплюнутый его револьвером, потихоньку стягивался в сторону легким бризом и прибивался к палубе моросящим дождем — а он все не падал. Зато его противник уже лежал на палубе, неестественно скрючившись, и кто-то подошел к нему, то ли помогая встать, то ли проверяя дыхание. Патрик слышал слова людей вокруг, но не понимал их, пытаясь сопоставить эти два факта: он стоял, а его противник лежал, и стюарт склонился над ним с зеркальцем в руках. Кто-то сунул в его левую руку монету. Патрик поднял глаза и увидел старушку, которой он помогал поднести чемодан.
— Ловко вы его! И поделом, — старушка неприязненно посмотрела на труп, — нечего честных джентльменов задевать.
Подмигнув на прощание Патрику, старушка засеменила прочь. Патрик сжал монету в кулаке и сунул револьвер в кобуру, все еще не до конца понимая, что сейчас произошло. Стюарт тем временем попытался очистить палубу, однако отклика среди пассажиров не нашел, поэтому обратился к виновнику. Патрик взялся за сапоги бедолаги и помог перебросить его через борт — по иронии судьбы, вслед за какой-то бумажкой, которая была так важна ему. Всплеснув мутноватую воду, тело медленно поплыло по течению, удаляясь от борта парохода.
Стюарт предложил виски. Патрик совершенно машинально кивнул в ответ.
Держа в руках помятую металлическую кофейную кружку, в которой плескалось нечто, напоминающее виски как минимум способом приготовления и крепостью, Патрик думал о том, что Провидение в очередной раз намекнуло ему о правильности выбранного пути, дало ему второй шанс, и теперь он не имеет права распорядиться своей жизнью неправильно.
— Знаете, сэр... Я уже дважды за последние две недели должен был помереть от пули. А к пуле меня привело пьянство. И вот, я до сих пор жив, что говорит о том, что у Господа на меня какие-то планы... И знаете, что я вам скажу?
Он взглянул на стюарта. Тот старательно делал вид, что ему не плевать.
— Раз у Господа на меня планы, какая разница, трезвым я буду, или нет? Так-то!
'Стеклянный' Патрик глубоко вздохнул и залпом выпил виски до дна. Мутная вода билась о грязные доски борта у его ног, скрывая непроглядность глубины.