Девочка, которая не умела превращаться в девочку | ходы игроков | День 1

День 1, полдень.

В автобус сели удачно. Маша сразу оккупировала место у окна, мама сунула рюкзачой битком набитый одёжей и книгами ей под ноги, прислонила к нему пакеты. Расплатилась с объёмистой кондукторшей, достала из сумочки журнал и ручку, перелистнула на недобитый в электричке кроссворд. Особого энтузиазма у Маши он не вызвал — надоели за последние три часа. Гораздо интересней смотреть в окно на незнакомый город, разительно отличающийся от столицы как пустыми тенистыми улицами, в стороны расходящимися, так и начавшимися сразу после моста через Оку (не впечатлившей абсолютно) хаотично натыканными частными домиками.

Вообще на автобусе ехать скучней, чем на электричке, не ходят по вагонам "бродячие певцы", не отвлекают от скуки извечные продавцы газет (у первого же мама купила журналку с кроссвордами, мороженого (съели аж по две штуки, первый раз в середине пути, после Наро-Фоминска, второй раз взяли уже перед самой Калугой и доедали на платформе), батареек, ручек, дурацких, "дошкольных", как выразилась мама игрушек, чудодейственных очистителей всего на свете, клея, прошёл и молодой весёлый дядька с книгами, соблазнявший Машу большой и красивой энциклопедией про животных. Маша даже обиделась на маму, категорически отказавшуюся от покупки. На целых пять минут.

Но разве можно злиться и обижаться на того, кто ждёт от тебя ответа на "разлинованного брата белки"? Мама сразу пишет только фамилии старых актёров и названия фильмов, а уж в остальном всегда ждёт, пока Маша три раза подумает.

А вот сейчас сама задумалась о чём-то. Маша даже оторвалась от окна, проверить, что это мама замолчала. А та сама смотрит в окно прижав ручку к губам. Вокруг рта грустные морщинки, в глазах тени слезинок. Это всё о бабушке.
Началось всё неделю назад, когда мамы в пять утра не оказалось дома. Тогда Маша порядком перепугалась, благо на телефон мама ответила сразу и пообещала появиться утром. Утром пообещала прибыть после обеда. В обед... Пришла домой, в итоге, только к полуночи.

Бабушке плохо. Бабушку увезли в больницу. "Инсульт". И перелом. Даже два. И сахар. А через три дня, нервных и тяжёлых, мама объявила, что Валдая в этом году не будет, что вместо него Маша отправится к прабабушке под Козельск.

Прабабушку Маша не помнит. Последние пять лет мама навещала её одна, по разным причинам откладывая и откладывая желанную деревню на следующее лето. Но всё познаётся в сравнении, деревня вместо душного города — великолепно! Деревня вместо выезда с секцией — ужасно. Но необходимость сэкономить деньги на лекарства бабушке более чем понятна.

К сожалению, так и не повидав Вилену Николаевну, по заверениям мамы немного уже поправляющуюся, невыспавшаяся Маша поехала навстречу неизвестности. Пыталась расспросить маму о прабабке, но кроме заученных фраз "Зоя Афанасьевна женщина строгая, трёх мужей пережила" и "В восемьдесят три здоровее не то что бабушки, но и меня. А всё потому что на свежем воздухе всю жизнь и не пила как все", ничего особо то и не добилась. В автобусе попробовала снова, но в руки оказались всунуты недогаданный кроссворд и ручка, а мама, спустив тёмные очки со лба, откинула голову и, кажется, задремала до самого Козельска.

Козельск, зелёный и светлый, казалось сошёл со страниц старой книги. Спрятались от жары в парке, перекусили. Мама нервничала, опасаясь, что нужный автобус уже ушёл, только по рабочим или вообще отменили, но шебутной, низенький дедок на столь же шебутной "Оке" не только предложил бюджетно подбросить до Ильинского*, но и после поездки, тесной, но быстрой и весёлой, наотрез отказался даже от запрошенных малых денег, мотивируя тем, что свои люди всегда сочтутся.

Разбитая грунтовка, по которой "мой пепелац не пройдёт, гравицаппу в гараже забыл", между душистыми полями цветущего клевера, две глубоких колеи на прямой как стрела вырубке, и начались тёмносерые халупки за трухлявыми заборами. Здоровенный рыжий беспородный пёс, с пристёгнутым к ошейнику обрывком цепи попытался было вас облаять, но едва приподнявшись плюхнулся обратно в тенёк.
Жарко.

Прабабушкин дом — вон тот, в центре, с мансардой. Самый большой в деревне. Собаки, по словам мамы, нет, так что спокойно проходите сквозь аккуратный огород к нараспашку открытой двери. Мама, пройдя сквозь "сени", а по сути такой же тамбур, только с окошечком, стучит по дверному косяку, зовёт "бабушку". Не отзывается. Проходите в полутьму дома, сбрасываете сумки с рюкзаком на потёртый диванчик. Окна завешены плотной тканью, приятная прохлада расслабляет. Хочется сесть на изящный, лёгкий даже на вид стул, выпить воды прямо из стоящего на непокрытом тёмном лакированном столе стеклянного графинчика, чему мама подала явный пример. Когда уполовиненный графин отправляется обратно на стол, на колени маме вспрыгивает пушисто-полосатая и какая-то плоская кошка. Мама аккуратно чешет ей баки и горло, ласково называет Камбалой и Рыбкой, Маша тоже тянется погладить животинку...

Спасибо Киму Аркадьевичу за его, выглядящие, порой, жестокими, но невероятно эффективные для воспитания постоянной готовности отразить атаку, неожиданные выстрелы сложенным пополам поясом в учеников! Кошка шипя встаёт на дыбы, задом отпрыгивает на стол, сбивает графинчик... И если бы Маша не отдёрнула вовремя руку, вместо капельки крови около ногтя большого пальца, всё было бы гораздо болезненней. Это не Сима, ласково бившая лапкой с убранными когтями! Это ужасный зверь, монстр с горящими глазами, выгнувший дугой спину, глухо урчащий, пятящийся и... сталкивающий задом злополучный графин со стола.
Вдребезги.

Поездка была скучная и тревожная. Мама была не в настроении, часто отвечала невпопад и задумывалась.

Бабушка больна. Всю эту неделю Маша то и дело с испугом спрашивала : "А она не умрёт?", на что мамочка, пряча в глазах беспокойство, неубедительно уверяла, что нет, конечно, умирать бабушка Виля не собирается, и ей уже лучше, только ходить пока не может, и долго ещё не сможет, и говорит с трудом. Маша никак не могла взять в толк - как это бабушка не может говорить? Ходить - это понятно, нога болит поломанная, но речь же не поломалась? Девочка донимала маму вопросами долго и, наконец, уяснила для себя, что что-то у бабушки испортилось в голове - сосудик лопнул, а сосудики - это Маша знает - разносят кровь с кислородом везде-везде, а куда не могут донести, то место начинает плохо функ-ционировать, то есть работать. И вот теперь бабушка забывает, как надо говорить. Но она скоро научится, у неё уже понятно получается.

А ещё мама за эту неделю очень устала. Приходит домой потухшая, улыбается одними губами, но Маша же видит - маме грустно. Она чего только ни старалась делать - и чай ей приносила её любимый, зелёный без сахара, и бутерброды делала затейливые - каждый день разные. С ветчиной, майонезом и сгущёнкой. С помидором, малиновым джемом и сыром. С огурцом, яблоком и натёртым шоколадом. Мама бутербродам радовалась, обнимала дочку и говорила: "Заботливая ты моя. Ну, теперь я точно с голоду не умру", - и смеялась, а глаза всё равно были печальные.

Хозяйничать Маше пришлось в это время самой - но она уже большая. Может в магазин сходить, если мама деньги оставит и список напишет. Магазин продуктовый через дом как раз находится - его с балкона видно. Раньше, когда Маша в магазин шла, мама всегда стояла на балконе и смотрела. Потом уже смотреть перестала - знала, что никуда Маша не денется. А если сдачу забудет в магазине или молоко - да, да, так было, они тогда с мамой ещё целый месяц вспоминали и смеялись, и сейчас иногда вспоминают, как сдачу принесла, а продукты не взяла - так тётя Лена, продавщица, отложит позабытое в сторонку и потом отдаст. Тётя Лена училась с мамой в одной школе. Но мамочка красивая и молодая, а тётя Лена как-то старовато выглядит, толстая, рыхлая, и пятно у неё на руке белое. Мама сказала, что это болезнь, но не заразная. Но всё равно тетя Лена добрая, и всегда напоминает Маше про сдачу или ещё что.

Вот и сейчас это очень пригодилось - тётя Лена и магазин. А ещё то, что Маша умеет микроволновкой пользоваться и посуду мыть. Суп, правда, мама сама варила - половину забирала бабушке в больницу, половину дома оставляла и строго-настрого говорила, что надо кушать. И на листе бумаги писала время - расписание - когда покушать. Маша иногда забывала вовремя поесть, но потом вспоминала и старательно ела. И даже пельмени варила себе и мамочке.

А потом эта история с деревней. Мама решила что бабушке нужен уход, а ребенку нечего там делать, и надо отправиться её в деревню. В деревне, конечно, лучше, чем сидеть в квартире - гулять нельзя, когда мамы дома нет, и подружек не приведёшь Но поездка в спортлагерь сорвалась. Это было ужасно, и Маша даже плакала. Она весь год ждала лагеря. В прошлом году она там в первый раз была. Тоже со своей секцией. Там оказалось здорово, просто здорово! Со всего города собрались сэмпаи со своими учениками и разбились по отрядам. На каждый отряд - два сэмпая, с ними был Ким Аркадьевия и Яна Игоревна. Вначале Маша побаивалась ехать, даже грустила, когда в окошко маме махала, но потом оказалось, что грустить некогда.

Во-первых, тренировки. Два раза в день, причем все сэмпаи по очереди вели занятия. Яна Игоревна оказалась ужасно строгим тренером. Маша просто на четвереньках выползала после её разминок на берегу. Потом каждый день какие-то затеи. То конкурс на лучшую комнату. То поиски клада. То футбол с вожатыми. То выступления - и переодетые вожатые, и дети. То костер. То спарринги и ката. То встречать зорьку. То королевская ночь. А ещё был день переодевания - мальчики нарядились в девочек, девочки в мальчиков и обливались водой. Классно было, а ещё Маша раззнакомилась с целой кучей народа, и телефонами обменялись, но почему-то потом забыли звонить друг другу.

И так уже она ждала в этом году снова туда поехать, и купальник новый купили, и парео воздушное цвета морской волны, и вот тебе на.

И прабабушку Маша совсем не помнит, и побаивается. Она, наверное, строгая и суровая. Наказывать будет, ругать и не разрешать ничего делать.

И вот, пожалуйста. Не успели приехать, ещё даже не поздоровались, как уже неприятность.

Маша даже не думала, что кошка может её цапнуть. Не то, что Сима - и дворовые кошки никогда её не царапали. Или мурчали, тёрлись об ноги, или просто хватали свою колбасу - и бегом в подвал.
А эта Рыба взяла и кинулась. И ещё зашипела. Маша еле-еле руку отдернула, но всё равно больно. Но даже ещё не успела Маша вскрикнуть, как кошка шарахнулась по столу и...

Вот как это бывает - графин летит, ещё совсем целый, и касается пола - тоже ещё целый, и кажется, что сейчас его схватишь, и он не разобьётся, но не успеваешь даже наклониться, как уже стёкла, и лужа, а тут ещё и палец поцарапанный.

Маша ойкнула и со страхом уставилась на маму. Даже плакать не стала, хотя губа нижняя уже задрожала и глаза слезами налились.

Мамочка Рыбу за шкирку взяла и строго сказала ей: "ФУ! ФФФУУУ!" - прямо как кошка зашипела - пальцем по носу стукнула и со стола сбросила. А потом велела Маше показать палец, сказала: "Ничего страшного, потом обработаем. А сейчас стой, не шевелись, на стекло наступишь". И пошла искать веник с совочком. И ещё сказала: "На счастье. Ну, что, влетит нам от бабушки?" - но с улыбкой, значит, не страшно. Но Маша не виновата, даже мама видела. Графин совсем в другой стороне стоял, она даже его не задела. Но всё равно нехорошо получилось. Только приехали - сразу нашкодили. Теперь прабабушка подумает, что Маша только пакостить умеет, и что вокруг неё все рушится. Оно и правда часто рушится. Мама говорит "Тайфун Джуди" и "Стихийное бедствие". Но то - мама, а то - прабабушка. Трех мужей пережила, а что, если она и Машу переживёт?

И вот тут девочка испугалась и расплакалась. Мама веник бросила - стёкла уже собраны были. Машу обняла, к себе прижала. И так хорошо ей в коленки уткнуться, так тепло и мамно. Это слово у них такое. "Мамно" - значит уютно с мамой.

С мамой хорошо и уютно, совсем-совсем как всегда, как дома. Только ни на секунду не забываешь, что ты как раз не дома. Что не отщёлкнется чайник, не прошуршит по клетке Рыжик, не в родной ты квартире, а в чужом полутёмном доме и кошки здесь злые. Она ведь и маму за запястье цапнула, когда та опрометчиво ей к лицу палец поднесла, но мама вообще будто не замечает двух кровавых полос, много более глубоких, чем твоя "травма".

Чуть-чуть ещё посидели и мама взялась обратно за веник, встала, оглядыается в поисках совка. Застыла. Высокая фигура в дверях сеней стоит и давно ли там стоит — неизвестно.
— Ты, Ирка, опять за своё, не успела приехать, так всё сразу крушишь, да кошек тиранишь, — голос очень на мамин похож, но... но моложе. Мелодичнее. Глубже. Но безрадостный. Холодный.
Мама потупилась, поздоровалась:
— Здравствуйте, Зоя Афанасьевна. Мы бы предупредили, да опять у вас телефон выключен.

Значит, это именно та самая прабабушка. Одета в простой пёстрый сарафан с цветочками, на убранных в аккуратный хвост длинных волосах красная бандана (или, раз это прабабушка, не бандана, а косынка?). Легко, слишком легко наклоняется, макает в стоящее в сенях ведро сухую тряпку, расстилает, тщательно вытирает об неё босые ноги.

— С чем пожаловали? — грозно осведомляется, проходя сквозь комнату в кухонный закуток, кладёт в выдвижной ящик большие ножницы, после чего возвращается к вам. К гренадёрскому росту приложена ещё и гвардейская выправка, кажется выше мамы на целую голову.

Мама, чуть замявшись, начинает:

— Зоя Афанасьевна...

— Дочку, — первый раз посмотрела на тебя. Вот только по глубоким морщинам у рта и на лбу можно дать прабабушке больше шестидесяти. Взгляд её ещё более холоден чем голос, — оставить тут хочешь.

Не спрашивает, нет. Утверждает.

— Твою мать, — говорит малость раздражённо, с досадой, — родила один раз, теперь всю жизнь покоя нет. Ладно. Оставляй и вали отсюда.

И уже тебе:
— Ты только своих сюда не привози. А лучше вообще не рожай.

Слёзы у Маши моментально высохли. Она даже сама не заметила - когда. На самом деле, конечно, как раз в тот момент, когда прабабушка была обнаружена в дверях.

Девочка только рот раскрыла вежливо поздороваться, да так с разинутым ртом и застыла.

Она никогда еще не видела таких бабушек. Бабушки бывают разные. Они бывают мягкие и уютные, пахнущие пирожками и сладкой сдобой. Они бывают сухие и согнутые, шаркающие с палочкой. Бывают, конечно, и бабки. Эти сидят возле парадного на лавочке с утра до вечера, щелкают семечки и всегда жадно смотрят тебе в рот — поздороваешься ты или пройдешь мимо. Если промолчишь — непременно наябедничают маме ехидно: "А Машенька-то ваша здороваться не умеет". Или: "Идите, идите домой, Ирочка, там ваша Машенька велосипед сломала и лицо в кровь разбила". Как будто и сочувствуют, а глаза... Кто-то бы сказал - "как у зверя", или там "волчьи глаза", но Маша никогда не видела у животных такого взгляда. Животные всегда честно смотрят. Не притворяются. А эти бабки с виду сладкие, как конфеты, приторно улыбаются, спрашивают: "Как дела?" - а по правде противные, хуже чеснока. Они как будто питаются этими "делами". Девочка видела как-то - скучно было, во дворе никого не было, и она тынялась туда-сюда, вот и видела - как жадно вспыхивали их глаза, масляно цвели на сморщенных лицах голодные улыбки, когда женщина из третьего подъезда рассказывала им что-то про непутевого мужа. Противные бабки. Маша всегда с ними здоровается, даже и десять раз в день мимо пробежит - всегда "Здрассьте" скажет - пусть подавятся. И старается на них не смотреть. Может, они даже настоящие ведьмы, у одной - бабы Клавы - Кирилл говорил, что хвост есть. Кирилл - это из третьего класса, на скейте круто катается. И Маше давал покататься, а сам за руку придерживал и рядом бежал.

А эта бабушка. То есть, пра. Она какая-то совсем другая. Здоровенная, больше мамы. С банданой на голове (хи-хи) и почему-то похожа на солдата, хоть и не в военной форме. Она Маше сразу не понравилась. Не улыбнулась, не обрадовалась, сразу ругаться. На маму ругаться!

Маша насупилась, за мамину ногу ухватилась и смотрела исподлобья. И глаза прищурила. Мамочка дочку по голове гладит, волосы ерошит, по плечам треплет - понимает. А пра продолжала говорить - и еще маме "вали отсюда". И ни одного хорошего слова. У-ух, противная.

- Не привезу, - девочка пробурчала себе под нос.

Она бы и сама сюда не поехала, если б не беда. И не поедет больше. Никогда! Пусть на лучше одна сама будет сидеть до ночи. Пусть что угодно. Но не поедет больше. Так Маша решила. А ещё сказала:

- Это не мама графин уронила. Это ваша Рыба, - и снова глянула исподлобья на "пра". А потом еще подумала и добавила. - Здравствуйте.

— А я и говорю, нечего котов тиранить! — торжествующим тоном провозгласила Зоя Афанасьевна и снова пошла в кухоньку. Из холодильника появилась кастрюля, на маленькой плитке с внушительным цилиндром газового баллона сбоку заплясали синие язычки.
— Что в городе нового? — спрашивает без особого интереса .
И тем же тоном, кажущимся фальшивым из-за торопливости, ответ:
— Мама в больнице, инсульт.
Как о новом диване. Или о засорившейся раковине.
Пра даже не обернулась:
— Достукалась, дурында.
— И перелом шейки бедра, — продолжила мама не обращая внимания на вердикт пра.
— Пусть свечку поставит, этому... как его там... — пра явно ждала, что мама закончит фразу, но...
— Не до шуток, Зоя Афанасьевна , — закончила твёрдо и решительно, даже чуть подняв голос.
Прабабушка даже вытащила тут же капнувший на паркет половник из кастрюли и наполовину обернулась к вам:
— Ах да, мы же чужие заблуждения уважаем... — тыркнула в сторону мамы половником, — щи будешь? А ты?
Это уже к тебе. Мама, между тем, сразу кивнула головой.
На стол легли металлические миски солидных объёмов, впрочем, далеко не полные — по половничку с половинкой в каждом — и здоровенный ломоть серого хлеба.
Пра сама подала пример, попросту оторвав себе от него кусок. Не была она и последователем того мнения, что человек лишается слуха и голоса во время еды, выспросив у мамы подробности случившегося с бабушкой Вилей несчастья. Первый раз были озвучены такие детали как падение со стула и сутки с лишним на полу без помощи и инсулина, еогда соседи только на вторую ночь обратили внимание на неумолкающий телевизор, который бабушка обещала делать после девяти вечера потише, как неутешительные прогнозы врачей, как необходимость постоянной сиделки, как отписка "Извини, всё отдали за кредит" от маминой сестры.
— Не вспоминай при мне о ней, — поморщилась пра, — без того тошно. И убери нахуй, не то ударю!
Последний резкий возглас был вызван видом денег на твоё у бабушки проживание. Замечание же о недопустимости подобной лексики в твоём присутствии пра отмела категоричным:
— Привыкнет.
И в свою очередь достала с самого верха высокого книжного шкафа стопку купюр и заставила маму их взять. А там уже пришёл срок ей собираться и выходить.
Маша веди себя хорошо, Маша слушайся бабушку...

- Я не хооо, - привычно затянула Маша, собираясь отказаться от щей, но мама перебила:

- Будет, будет, - и вручила дочке ломоть хлеба.

Девочка сначала вяло ковырялась в тарелке, кроша туда хлеб мелкими кусочками и перемешивая всё в однородную кашу серо-зелёного цвета. Потом - после маминого упрекающего взгляда - с тоской взялась за ложку и потихоньку начала сёрбать, слушая страшную историю бабушки Вили.

И опять они про бога зачем-то вспомнили. Бабушка Виля-то всегда, чуть что, его вспоминала. И в церковь ходила в платочке, и иконы повесила, и свечки там всякие. Однажды Маша потихоньку такую свечку взяла, пока бабушка в магазин ходила, крутила её, нюхала - странно пахнет. Дома мама таких не держала, только ароматические или обыкновенные. Ароматические они зажигали вечером, когда читали или смотрели телик и пили чай. А обыкновенные - когда свет отключался. Конечно, Маше захотелось посмотреть - а как горит эта свеча. Спички зажигать девочка умела - мама её специально учила пользоваться плитой. Ничего интересного - горит слабенько, только воск течёт быстро - на стол накапало и стаканчик залило. Стаканчик и стол Маша отскоблила вилкой, свечку потихоньку задула и в мусорку выкинула. Бабушка и не заметила, только принюхивалась: "Что у нас сгорело?" - "Ничего, ба", - и огромные честные глаза нараспашку.

Все эти разговоры, что ведёт бабушка, про бога, про иконы, про заповеди - скучные. И так понятно, что надо вести себя хорошо, а про бога Маша особенно не задумывалась и церковь не любила. Несколько раз бабушка Виля таскала её с собой - там пели заунывно, что-то говорили, Маша быстро устала, начала хныкать, бабушка начала шикать на нее и потом ещё долго читала нудные нотации. А мамочка - нет, ничего такого не говорит. "Не хочу забивать ребенку голову", - отвечала она бабушке Виле, когда они спорили про это. - Вырастет - сама решит".

Маша для себя вывод сделала, что бог, наверное, есть, но совсем не такой, как считает бабушка Виля. Какой он - девочка не знала, да и не особенно часто про это задумывалась. Гораздо интереснее думать про домовых, ведьм и фей, и вызывать в лагере Пиковую Даму или духов. У них тогда почти получилось, и блюдце завертелось, и маятник закачался, только пришел Ким Аркадьевич, включил свет и выставил всех в коридор и устроил им райскую жизнь. Сто приседаний с подушками, сто отжиманий, сто раз по коридору гусиным шагом. Наутро они на тренировке еле ноги таскали.

Маша потихоньку хлебала щи - и даже не заметила, как тарелка опустела.

- Вот умничка, - мама встрепала ей волосы и снова вернулась к разговору с пра.

А когда пра сказала то слово, Маша даже уши прижала, боясь поднять глаза. Ей почему-то стало стыдно, будто это она сказала. Вот странно - когда мальчишки в классе матюками ругаются - ей не стыдно, ей как-то всё равно. Она даже сама года два назад что-то такое сказала при маме, ещё в первом классе. Нечаянно вырвалось. Девочка уже не помнит, что она ляпнула. Кажется, "блять"... Но выволочку, которую ей тогда устроила мамочка, она хорошо запомнила. А тут - надо же - "пусть привыкает". Привыкать Маша не хотела, по крайней мере повторять эти слова.

И как-то незаметно время пролетело, и мамочка засобиралась уезжать.

Ужасный момент. Всё время Маша знала, что мама уедет, а сама она тут останется. Но это было как-то далеко. А теперь мамочка берёт сумку, обувается, обнимает дочку, наставления последние. И Маше сразу стало горько, и слёзы сами побежали, потекли по щекам, по носу, закапали в тарелку. А ведь она собиралась не плакать.

Мамочка, конечно, обнимала её, и целовала в мокрый нос и в зарёванные глаза, и обещала звонить и скучать, и даже письмо написать, и Маша тоже письма писать обещала, но слёзы всё капали и капали, а мамочка шутила:

- Когда ты плачешь - у тебя глаза синие-синие, как море, - и Маша смеялась, но всё равно плакала.

Но как ты не плачь, а время, когда мама уходит уже точно совсем, всё равно наступает. И Маша ещё помахала ей в окошко, и услышала, как хлопнула калитка и потом горько-горько вздохнула.

Вот что теперь делать?

Она постояла ещё у окна, утёрла нос ладошкой и повернулась к пра. "Бабушкой" назвать её язык не поворачивался.

- Зоя Афанасьевна, - ещё хриплым от слез голосом. Девочке вдруг захотелось поднять руку, как на уроке. - А куда положить вещи?

Напоследок мама вручила тебе свой старый, чернобелый ещё телефон и пообещала позвонить, как доберётся до бабушки. Сказала, что поедет напрямую из Козельска автобусом, чтобы успеть в больницу до семи.

Прабабушка, споро собравшая со стола посуду в эмалированное ведро, не задумываясь ответила, что ты можешь занять любую комнату наверху, указав рукой на узкую лестницу, прятавшуюся в нише между "гостиной" и "кухонькой" (дверь же между которыми, при внимательном рассмотрении, просто снята с петель). Таким лестницам место, скорее, на улице, пологие её ступени сварены из металлической решётки.
Добавив к тарелкам опустевшую кастрюлю, Зоя Афанасьевна понесла ведро на улицу, оставив Машу одну. Кроме широкого обеденного стола, четырёх однотипных стульев, дивана, такого же чёрного и мягкого, как диван, кресла, книжного шкафа и высоких, выше шкафа, часов с застеклённой передней стенкой, за которой, напоминая, что время не остановилось, туда-сюда ходит маятник, чудовищно старого телевизора с выпуклым серым экраном, смотрящим, почему-то в угол, и прикрытой двери на другую половину дома, в "столовой" присутствуют только развешенные по стенам фотографии и документы. Таких у тебя тоже уже достаточно, только не про "передовиков" и "перевыполнение", а про карате. И за недавний рисунок про дружбу, который висит теперь на стенде как вошла в школу и налево, напротив раздевалки.

Ощущение чужого взгляда заставляет поёжиться и обернуться к двери на улицу. Возле створки, почти прислонясь, стоит давешняя кошка и пристально смотрит на тебя. Через несколько секунд — два раза бьют часы. Отвела взгляд на мгновение, а кошки уже и нет.

Рюкзачок и пакеты тем временем всё так же лежат на диване. На столе телефон и зарядка к нему. Тикают часы, шатается маятник.
Когда же мама доедет до Москвы?

Маша взялась за пакеты, потащила их к лестнице. А потом решила рассмотреть комнату, пока пра ушла. Почему она пошла с посудой на улицу? Девочка оглянулась в поисках крана, но не нашла его. Наверное, кухня в другом месте.

Пакеты остались валяться на полу, а Маша пошла вдоль стен, рассматривая фотографии и грамоты. То ли знакомые, то ли незнакомые. Интересно, тут есть мамочка? А бабушка Виля? А пра? Маша любила смотреть старые фотографии с мамой или бабушкой. Так интересно - вот эта девочка с косичками и блестящей короной - это Мама Ира. Или под ёлкой возле румяной Снегурочки в голубом длинном платье и бородатого Деда Мороза с ледяной палкой. Надо будет потом спросить у пра, кто тут на фотках. И за что грамоты. Машины грамоты тоже висят дома на стене в её комнате. И грамоты, и медали. Третье место по кумите. Второе место по ката. Второе по кумите. Первое по ката. Они с Настей всегда соперничают, хоть и дружат. Настя учится в другой школе, а на каратэ они вместе ходят, в одну группу. И очередные "кю" вместе получают. На тренировках Ким Аркадьевич их всегда ставит так, чтобы они друг за дружкой выполняли упражнения или там кувырки. И нещадно ругает, если что хоть чуточку не так. А в спарринге они как раз вместе не стоят - против мальчишек всегда их выставляют.

И на соревнованиях сначала так получалось, что Настя всегда чуть лучше была. Маша расстраивалась, даже тихонько плакала потом маме в плечо. И обижалась и злилась на Настю, не любила её. Хотя Ким Аркадьевич всегда тренировку начинал и заканчивал знаком дружбы - ладонями, сложенными на полу. И говорил: "Мы не враги. Мы друзья. Мы радуемся успехам друг друга и помогаем друг другу достичь совершенства". Но всё это были просто слова. Подружками Маши были девочки из класса. С ними можно было шушукаться на переменах, обмениваться киндерсюрпризами, хвастаться, строить мальчишкам каверзы и всё такое. Конечно, Маша старалась в случае чего своим подружкам помогать. Например, вступиться, если Макар начинал доставать кого-нибудь. Или дать списать уроки. Или угостить бутербродом, взятым из дома.

А однажды была неприятная история. Они с одной из девочек, с Полиной - она самая популярная в классе - начали дразнить Риту. Отобрали у неё телефон, спрятали, потом еще уронили, оторвалась крышка. В общем, телефон сломался, Рита ужасно плакала, а потом пришла Ритына сестра и нажаловалась маме. Мама выслушала всё молча и всю дорогу домой молчала. А дома сказала, что, оказывается, у Риты умерла мама, а папа пьющий, и кроме сестры-восьмиклассницы у Риты нет никого. И денег в семье нет, так что новый телефон Рите уже не купят. И еще сказала: "Маша, как ты могла? Ты же такая добрая девочка. Как можно обидеть Риту? РИТУ?! У нее и так в жизни мало радости". Маше было очень стыдно, и она тоже плакала. И стала с Ритой дружить. Подарила ей свои игрушки некоторые, и некоторые свои кофточки отдала - мама разрешила. И кроссовки, которые маленькие на Машу были, а на Риту как раз подошли. И как-то незаметно они стали с Ритой лучшими подругами. Только мамочка не разрешает к Рите в гости ходить. "Приводи ее к нам, - говорит она, - а там нечего грязь собирать и глупости слушать".

Маша и не заметила, как постепенно к Рите в классе стали все относиться лучше и перестали дразнить за старенькую поношенную одежду или тетрадки без всяких украшений - самые простые и дешевые. Мамочка, когда об этом зашла речь, сказала: "Вот видишь, дочка. Это ты ей помогла."

А с Настей, которая с каратэ, по-другому получилось. Враждовали они целый первый класс. Косились друг на друга ревниво - кого сегодня Ким Аркадьевич больше похвалит? А потом оказались в лагере в одной палате. И кровати рядом стояли. И вместе были в команде - то выступления готовили, то инсценированные песни, то сокровища искали. И оказалось, что Настя - классная девчонка, и стала она второй Машиной лучшей подругой. И когда уже на следующий год Маша два раза взяла первое место в своей категории, обойдя Настю, Настя ее поздравила - от души, видно было. И теперь только Маша поняла этот знак сэмпая - сложенные ладони на полу. Они ведь и правда помогают друг другу научиться делать лучше. Про это она и рисунок тогда нарисовала - про себя с Настей. Как они поздравляют друг друга после спарринга и обнимаются. И это совсем не то, что дать списать или пошептаться на переменках. Или, например, не рассказать, что подружка провинилась. Вот с этим всегда у Маши путаница происходит. Расскажешь - ябеда. Не расскажешь - чувствуешь себя противно. А вдруг из этого потом что-то еще хуже получится? Маша придумала, как с этим быть. Учителям она не ябедничает, она только маме рассказывает про всякие такие вещи. А мама уже решает, что с этим делать. Бывало, что мамочка звонила Светлане Анатольевне и долго разговаривала, закрыв дверь и выставив Машу из комнаты. Но это же не ябедничанье!

Маша еще поторчала в комнате, оглядываясь на кошку. Рыба. Посмотрела, как на врага, и сбежала. Как будто ее и не было. Маша сразу вспомнила фильм "Матрица" - там тоже кошка два раза подряд шла по коридору. Сбой дежавю, ошибка в программе. Интересный фильм, один из её любимых. Ещё ей нравится "Брат-2", "Четыре комнаты" и "Криминальное чтиво" - дома записаны на кассетах. Правда, "Четыре комнаты" мамочка отобрала и спрятала. А так, та часть про детей, которые остались одни, была самая лучшая. Маша хотела взять с собой несколько кассет, но мама сказала, что у Зои Афанасьевны нет видика. Так что пришлось их выложить и взять книжки. Гарри Поттера и несколько выпусков "Пять юных сыщиков и верный пес". И Карлсона, там в одной книге и Винни-Пух, он совсем детский, и Карлсон, и Маугли. Раньше мама читала Маше эту книгу, а теперь Маша и сама отлично справляется.

Обойдя комнату и повозив пальцем по телику, девочка вспомнила, что надо относить вещи. Взяла снова пакеты, у лестницы брошенные, и потащилась наверх. Две комнаты. Интересно, что там? Она, конечно, заглянет в обе. И еще интересно, куда сбежала Рыба.

Фотографии, фотографии...

Прабабушка, гораздо более молодая чем сейчас и лысый крепкий мужичок, достающий ей едва до плеча. Зоя Афанасьевна смотрит в камеру строго и холодно, мужичок же улыбается во все тридцать два. Потом снова этот же мужичок, уже постаревший, держит за руки... Машу? Нет, другую, девочку, но очень на неё похожую, одетую в лёгкую маечку и короткие шорты, с такими же худыми ногами со ссаженой на коленках кожей. Это мама, без вариантов. Вторая рука занята другой девочкой, помельче, помладше, в нарядном платьице.
Несколько фотографий, с ровными рядами мужчин и женщин, на которых прабабушка с тем, лысым, в самой серёдке.
А вот этого Маша точно знает. На единственной цветной фотографии красуется усатый Сталин.
И ещё одна фотокарточка, самая старая, изжелелая, замятая по краям — широкоплечий, но совсем-совсем молодой, с детским лицом темноволосый парень.

Зашла на кухоньку — старый-старый холодильник, тумбочки, буфет, задвинутые стеклом подвесные полки с рядами разнокалиберных банок и коробочек. Вот только в углу, над узенькой-узенькой раковиной, вместо привычного гусака и кранов висит металлический рукомойник, в котором надо толкнуть вверх штырёк, чтобы на ладони потекла слабая струйка воды. Только воды нет. И хорошо что нет — ведро для посуды пра взяла как раз из под раковины.
А самое главное — печь. Огромная, монструозная, с выложенной плиткой мозаикой, закопченным зевом топки и толстенной трубой. Всем печам печь.

Поднявшись по лесенке, девочка оказалась в узеньком закутке, из которого в разные стороны открывались две двери. За левой — обстановка более чем скромная. Диванчик, шкаф, один стул. Занавески на окнах. Ближнее смотрит на калитку, второе на задний двор. Правая комната, малость поуже левой, едва ли не склад мебели. И широкая кровать, и комоды и пара столов и деревянные кресла с мягкими спинками и книги-книги-книги связками вдоль всех стен. Впрочем, пройти насквозь, к дальнему окну, с Машиной худобой проблем не составит.

Можно просто посмотреть на моющую посуду в колодце чуть поодаль от дома Афанасьевну, можно даже открыть окно и послушать как она теми самыми нехорошими словами распекает кажущегося гномом рядом с её гренадёрским ростом худенького и седенького мужичка с пропитым красным лицом, можно перебежать к другому окну и проследить взглядом за пра, оставившей ведро с чистой посудой на крыльце и уходящей со двора куда-то налево по улице. Седенький семенит позади, продолжая что-то бубнить.

Можно обернуться и увидеть в дверях кошку с поднятым трубой хвостом.

Что Маше сразу понравилось - так это печь. Огромная, с большой пастью, закрытой железной крышкой. И рядом еще какие-то штуки на длинных ручках. Вот эта, наверное, кочерга - девочка тронула прислоненную к печи железяку, и та со звоном грохнулась на пол. Ойкнув, девочка быстренько подняла ее и поставила на место. Что за вторая штуковина, Маша не знала. Округлая такая хваталка, как сломанное баскетбольное кольцо. Наверное, доставать из печки какой-нибудь горшок с кашей. И еще какая-то железка, вообще непонятная.

Маше хотелось заглянуть в печку, но она побоялась, что заслонка тоже грохнется, и ей влетит от пра. Интересно, в такую печь баба Яга поместится? Когда Маше было года четыре или пять, она читала книжку - дома валялась, старенькая, потрепанная, наверное, еще мамина. Гуси-лебеди. Так в той книжке была страница, которую приходилось пролистывать, зажмурившись. Уж очень она была страшная, баба Яга на картинке. А что на странице написано, Маша и так знала, наизусть. Да там и написано всего две строчки, можно было прикрыть страшилище ладошкой и прочесть, если хочется. А печь там была нарисована ух какая! Хотя вот эта печь, с узорами, кажется, даже больше.

Маша тихонько погладила мозаичный бок и сказала шепотом:

- Печка -матушка, спрячь меня, я все твои пирожки есть буду.

Вот интересно, как эта печка пирожки печет.

Левая комната Маше не понравилась. Скучная какая-то. Посидела она на диванчике, заглянула в шкаф. В окно выглянула, на улицу с калиткой. Села на стул, покачалась немножко. Потом пошла вторую комнату изучать.

Ух ты, сколько тут всего! И комоды, и книги - почему-то не на полках, а связанные в пачки, вдоль стен разложены. Столько книг, читать - не перечитать. Можно было с собой не тащить Винни-Пуха. Девочка присела возле одной связки, читая названия. Но доставать пока ничего не стала. Вдруг нельзя.

Но она точно уже решила, что эта комната будет её. И вещи затащила, открыла наугад какие-то ящики в комоде, собралась было разобрать рюкзачок и разложить все по местам, но оглянулась. Кошку увидела.

- Киса, - шепотом позвала Маша и тихонько, чтобы не спугнуть, пошла к ней. Подобравшись поближе, присела на корточки, протянула ладошку к Рыбе. Она так всегда знакомилась с новыми животными. Протягивала руку, давала понюхать. Обычно все кошки-собаки после такого знакомства вели себя мирно и дружелюбно. Главное - смотреть в глаза и не делать резких движений, это девочка знала. - Хорошая Киса. Хорошая.

А когда познакомятся, тогда можно будет и погладить. Мама же гладила - и ничего, она не царапалась. Кошка не царапалась, не мама. Значит, не злая, просо испугалась или думала, что чужак посягает на ее территорию. Про территорию Маша знала из "Энимал Плэнет". "Планета животных" - любимая программа, лучше Тома и Джерри или даже "Лексса". Там много про зверей рассказывают, а Маша потом это проверяет на своих знакомых псах, и кошках. И на незнакомых тоже. Животные просто так не нападают, у них всегда есть причина. Ну, так надо просто подружиться. Рыба поймет, что Маша не представляет угрозы, и больше не будет царапаться.

- Ты же не будешь царапаться? Да, Киса?

Разговор с кошкой вышел долгим и малоплодотворным. Камбала шипела, стоило вытянуть руку в её сторону, таращила здоровенные глазищи, выгибала спину. Но и совсем напрасным терпение не было — кошка устала от конфронтации и последний раз мявкнув юркнула под дальний секретер. Перестала считать Машу врагом номер один, подавая голос только когда девочка шумела рядом с оным секретером.

А пошуметь пришлось. Перетянутые шпагатом стопки книг оказались ужасно тяжелы, а сами книги — завёрнуты в газеты так, что надписи на обложках и не прочитать. Приходилось распаковывать, развязывать... Горький, Толстой, Салтыков-Щедрин, Сенкевич, Гашек, Чапек... У пра, если она это запакоывала, явно было много терпения и свободного времени — газеты все одного и того же марта 1988ого года, и книги, даром что завёрнутые, лежат в связках строго по порядку.
Попался и приковал внимание, неожиданно, Херриот, так что духовной пищей девочка обеспечена надолго. Приковал так, что только мысли о пище материальной и отвлекли. Можно вспомнить про пакет с курабье и парой конфет, можно Спуститься вниз и обнаружить, что бабушки нет. Можно подняться обратно и обратить внимание, что солнце уже совсем ушло из комнаты и читать в ней более неуютно — выключатель исправно щёлкает туда сюда, а вот лампочка на потолке не горит совсем.
Кстати, вязкий полуденный зной отступил, по небу бегут облака, лёгкий ветерок прияно обдувает. Можно пойти поискать пра на улице. Хотя не видать, в какое окно не смотри. Вообще никого не видать, ни на участке ни на соседних ни на дороге.

Маша собиралась только посмотреть названия на корешках, больше ничего. Но аккуратно отогнуть газетный лист и заглянуть под него оказалось делом невозможным. Ну и пошло-поехало. Тут подтянуть веревочку, там пропихнуть пальчик, а кое-где и зубами в узел вцепиться - так одна, а затем и другая пачка книг оказались развязанными. Временами чихая от пыли, Маша перебирала книги, которые были старше нее, и даже некоторые старше ее мамы. А самые потрепанные, наверное, даже старше бабушки Вили. У девочки захватило дух от такой древности. Она брала в руки то одну книгу, то другую, проглядывала названия, пролистывала, откладывала, брала следующую, пока не наткнулась на - она снова глянула на обложку - Херриота.

Книга была взрослая. Но захватила ее с первых же строк - как же, там были истории про больных животных и ветеринаров. Там оказалась куча непонятных слов вроде корнцанга и унции, но догадаться о том, что корнцанг - это инструмент, а унция - это лекарство, было несложно. Пра не заходила, не мешала, и по правде, Маша про неё ни разу не вспомнила, пока читала.

Маша сидела с книгой прямо на полу, привалившись спиной к дивану и перелистывала страницу за страницей, пока не заурчало в животе и не устали глаза.

День, оказывается, закончился, и вовсе уже не так жарко, и можно бы что-нибудь сгрызть. Она нашла курабье, достала несколько штучек. Печенюшки в виде ромашек были ее любимые. Она отгрызала сначала один лепесток, потом другой, потом третий - так, чтобы последней оставалась серединка с капелькой тягучего джема. Самое вкусное - напоследок. А еще Маша лепесточки объедала по-разному. Одну, например, печенюху - по кругу, по очереди, лепесток за лепестком. Другую - через один. Третью - через два. Так вкуснее.

И тут девочка вспомнила, что пра так и не заглянула в комнату. Или заглянула и ничего не сказала? да нет, не может быть. Куда она девалась?
Маша потерла уставшие глаза и поняла, что читать больше не получится. Отложив книгу в одну сторону, пакет с курабье в другую, она пошла вниз.

Пра нигде не было. Ни в кухне, ни во дворе, ни на дороге. Девочка в тревоге оглянулась, обошла весь дом и двор еще раз. "Наверное, в магазин пошла", - успокоила она себя. Подожду, скоро придет.

Она вернулась в дом, позаглядывала на полочки, правда, без особого интереса. На всякий случай заглянула под кровати и в шкафы. И шторы все отдернула и тоже заглянула. Нет, Маша не думала, что пра играет в прятки, но на всякий случай везде проверила.

Чем дольше не было прабабушки, тем Маше становилось тревожнее. Пока что не совсем страшно, но уже неприятно, и читать перехотелось, и всякие вещицы перестали быть по-настоящему любопытны.

Но не могла же она просто так бросить ее и уйти? Мамочка всегда предупреждает, если идет куда-то, и говорит: "Я приду часа через два" или "Буду поздно", и еще позвонит несколько раз. А пра, наверное, пошла в магазин или к соседке и задержалась. А предупредить забыла. А что, если она совсем про Машу забыла и вернется только завтра? Или вообще куда-то уехала? Нет, вообще уехать она не могла, уезжают с чемоданами и сумками, Зоя Афанасьевна никаких сумок не паковала. Так что скоро вернется. Но сколько уже прошло времени?

Маша полезла в карманчик, вынула телефон, взглянула на экранчик. Ну, наверное, через полчаса она придет.

Девочка то и дело выглядывала на дорогу, но искать пра не пошла. В какой стороне магазин - она не знала, и ключей от дома у нее не было, а бросать квартиру открытой нельзя, это Маша точно знала. Можно только в крайнем случае, если пожар или авария, тогда надо хватать барсетку с документами и выбегать, а тут никакого пожара, и пра вернется уже скоро.

Если бы рядом была Рыба, Маше было бы веселее и не так жутковато ждать. Где же она? Девочка начала вспоминать, видела ли кошку, пока искала прабабушку.

- Кис-кис, Рыба, киса! - сначала тихонько, а потом громко позвала она. - Кис-кис! Киса!

Надо чем-то ее приманить. Чем-нибудь вкусным. Маша вернулась на кухню. Может быть, в холодильнике найдется колбаска или кусочек мяса?

Выйдя из комнатки и спустившись на пару ступенек в темноту первого этажа, девочка с удовлетворением отметила характерный шорох за спиной. Кажется, Камбала таки вылезла из своего логова.
Так и оказалось. Кошка застыла в дверном проёме, явно ожидая, когда Маша двинется дальше. Дальше так дальше, но...
Но перил на узенькой лестнице не наблюдалось, а высота узких ступенек подвела Машу. Ррраз — и она уже лежит на полу полутёмной комнаты, с резкой болью в ушибленном лбу и ссаженных коленках. И что-то мешает повернуться, перевернуться, сесть на задницу. Мешает... Мешает мелодичное пиликанье телефона из оставленной комнаты. Это, не иначе, долгоданный мамин звонок. Обидно?
Обидно. Взяла и упала по дурацки. Вот кошка-то не упала бы. Кошка бы не расшиблась. Кошке не больно. И всё равно обидно. До холодильника, до большого и белого холодильника, до единственного светлого пятна в её текущем положении, вроде как добралась, а как его открыть и взять колбасу никаких идей. И мама, вот она мама, она стоит на лестнице и протягивает Маше звонящий телефон, и мама недостижимо далеко и высоко. Мама постояла, постояла, фыркнула — не хочешь, мол, как хочешь, и ушла наверх. Кажется, это всё-таки была не Машина мама, а какая-то другая.
Её мама никогда не оставила бы Машу в чужом доме с ужасно строгой прабабушкой, хищными зверьми и чудовищно большим, чудовищно белым и накрепко запертым холодильником. Или оставила бы? А если это не она тебя оставила, то где она?
Вот плакать, плакать получается.
— Миааау....

Ну как же так?!
Ну почему всегда так?!
Слёзы лились рекой, застилая глаза. И светлое пятно холодильника становилось совсем уже непонятно-размытым. Да Маше уже и колбасы не хотелось. Кому нужна эта проклятая колбаса, когда всё так ужасно?!

И сначала, кажется, было совсем не больно - она просто летела, катилась и испугалась. Даже воздух перехватило. А потом Маша всё-таки вдохнула, и подумала, что обошлось, а потом оказалось, что лоб болит, и коленки тоже, и так сильно, так сильно, и никого нет. И там, наверное, кровь, даже хорошо, что темно и не видно. Надо послюнить пальцем.

Маше хотелось хоть кого-то рядом живого, тёплого, но Рыба же не подойдёт. Сама-то она не падает, ещё бы! Кто-нибудь видел, чтобы кошка споткнулась? Вот так, на лестнице? Маша знает, что кошки иногда падают с балконов и из окон - за птичкой, например, прыгают и вываливаются. Но вот так, просто зацепиться за ступеньку - нет, такого не может быть. А даже если с балконов - они такие прыгучие и ловкие, всегда мягко падают. На свои пушистые маленькие лапки, такие мягкие и легкие. И такиииееее ... Мааааа... Маше вдруг вспомнился глупый детский стишок, смешной, она его маме рассказывала, давно, когда в садик ещё ходила. И сейчас она его зачем-то повторяла про себя сквозь слёзы.

Хорошо быть кисою.
Хорошо собакою.
Где хочу - пописаю.
Где хочу - покакаю.
Лапкой ямку вырою.
Положу какашечку.
И не надо попочку
Вытирать бумажечкой.

Совсем не смешной стишок, придурочныыый, почему все так... И она бы тогда точно неееыыы... Маааыы... Ну совсем никого. Только Камбала. Была бы мама! Или хотя бы пра. Мамочка бы поцеловала, помазала ранку, и подула бы. И почти сразу все бы прошло. Пра, конечно, дуть бы не стала, но не бросила бы она Машу? Нет, не бросила бы же, правда? Или бы наругала, что опять тут развели бардак? И хоолоооодильник такой огромный, огромный, туда влезет три Маши, нет пять, десять Маш. Холодильник с Машами, так ужасно, и где мама, куда она ушла?

Как же встать? Или хоть что-нибудь?

- Маааа! Мааамочкаааауу! - Она зовёт, или только думает, что зовёт маму? Откуда мама? Она звонила наверное, а Маша тут валяется, как обидно же, нет слов, просто нет слов. И Камбала ещё. Мяучит. Зовёт? Пожалеет?

Такой дурацкий стишок, вертится в голове. А надо придумать, как что делать. А совсем не думается, только слёзы, и рёв, и эти глупые слова: "Хорошо быть кисоюююююууууааааа". И ещё почему-то: "Миииаааау!"

Надо как-то вставать, и поползти, хотя бы на четвереньках, она же сможет, что тут такого, миааааау?

Маша смогла и встать и сделать пару шагов и сесть обратно на пол. Ничего сложного — на четырёх ногах то.
Встала, прошлась ещё, вышла в сени, сразу вжалась обратно — солнце огнём обожгло привыкшие к полутьме глаза. Но, поскольку надо идти, освоившись на свету кошка вышла на крыльцо, незаметно для себя перемахнув порожек.
Лёгкий ветерок принёс множество запахов, которые кошка легко разделила на съедобные и несъедобные, на опасные и безопасные, на живые и неживые. Пахнет всё. Пахнут подгнившим деревом доски крыльца, пахнет прелыми листьями метла, галоши пахнут прабабушкой и навозом, щели крысами и ржавчиной, воздух цветами и пылью.
Не пахнет ничем солнце, оно далеко. И дедушка — он близко. Сидит на нижней ступеньке, трёт мочку левого уха, чуть озадаченно, но радостно смотрит на тебя.
— Вот и познакомились. Ты ведь Маша, верно?
Старикан, один в один с той фотографии, на которой он держит за руки маленькую маму и её сестру, протянул руку именно так, как протягивают кошкам — медленно, аккуратно, расслабленными пальцами чуть вниз от Маши, так чтобы кошка смогла обнюхать их.
Пальцы не пахнут. Ничем.
И дедушки здесь нет.

Так странно.

Легко.

Да, именно легко - вот что чувствовала Маша, сначала осторожно, а потом все смелее ступая лапами - лапами! - по полу, а затем и по земле. Сделав шаг-другой, она оглянулась и с удивлением увидела пушистую спинку. Подняла руку, взглянула на ладошку - подушечки! Коротко муркнув, она растопырила пальчики - и вылезли острые цепкие коготки. Шаг, шаг, крадущаяся неслышная поступь, прижатые уши... прижатые уши! Маша повела ухом в сторону, ловя малейшие шорохи. Как их слышно! Тихо скребется мышь в подполе. Ветер гоняет лист. Где-то скрипит ворот колодца, наматывая ржавую цепь. Надо идти. Быстрая перебежка, прыжок - и легкое гибкое тело уже на улице.

А запах! Запахи, миллионы запахов кружили ей голову, дурманили, манили, звали. Ошарашенная, она читала запахи лучше, чем буквы! Вот тут прошла пра, а там пахнет крысой. Это ведро ржавое, даже смотреть не нужно.

Маша прижмурила глаза от яркого слепящего света. Сейчас она все узнает. Все. Куда ушла пра, кто тут что, и где можно играть. Лист промчался по двору, гонимый ветром - играть! Он зовет играть! Маша дернула ухом, устремилась было к нему. А тут дедушка. Как она сразу его не унюхала? Познакомились? Он знает Машу? И она его знает, обрадовалась Маша. Потянулась к его ноге, потереться выгнутой спинкой. А он пальцы подставил. Она тут же носом в них ткнулась, усами потрогала, запах втянула. Нет запаха. Как нет запаха?

Маша подняла круглые глаза, озадаченно:

- Миу? - а шерсть на спинке сама встопорщилась дыбом, даже заискрила щекотно. Отскочила назад, распушив хвост, настороженно прислушалась.

Угроза?
Шаг назад. Глухое урчание.

Он знает Машу.
Шаг вперед, любопытный нос пытается уловить его запах.

Его нету? Опасность!
Шаг назад.

Он держал маленькую маму.
Дедушка?
Шаг вперед. Еще, еще шаг вперед. Любопытство.

- Я Маша, Маша миу! А ты? Миииу!