*Следы на песке | ходы игроков | Глава 3. Призрачная Преграда

Полуобгоревшая тварь покрытая слоем черной запекшейся крови, "смотрела" на мир пустыми глазницами, принюхиваясь и прислушиваясь к окружающему пространству. Вблизи стало заметно, что тварь эта не доделана до конца – ее создали не для боя, ее создали для того чтобы пробить стену и умереть. Ее создали как таран – и кроме того чтобы таранить, это увечное создание пока что ничего не умело. Рога, морда, крылья…все это выглядело не всамделищным, все это было похоже на полусырую глину – комок коричневой грязи которому художник так и не придал окончательную форму.
Со временем, Хормузда обещала стать красивым и могучим монстром, опасным, жестоким противником – ослепительным в своей мощи! Умным, способным к анализу врагом, но сейчас это был просто набросок. Куме было нужно много таких набросков – и она еще не вылепила их окончательную форму, не придумала, не утвердила для себя. Пока что Тьма просто сжигала однообразных двойников – сжигала методично и без всякой жалости.

На счастье Феари и Ричарда!

...Движимая голодом, тварь направилась к Феари. Хормузда истекала кровью, тело ее украшали страшные раны и переломы – белые кости проступали сквозь темные волокна живого мяса, но уродливая тварина даже не замечал своих увечий. Оскалившись, «птичка» подошла еще ближе. Зашипела. Нелепо закачалась, примеряясь к прыжку – без глаз, очевидно, это требовало неких мыслительных процессов для неведомой зверюшки. Она слушала. Примерялась. Царапала когтистыми лапами землю.
И!
Феари ждать не стала. Метко пущенный кинжал вошел в длинную шею монстра, отвлекая животину от ее прыжка. Черные брызги проклятой крови зашипели на снегу, Хормузда не успокоилась, она лишь замедлилась, попытавшись плюнуть в свою жертву ядом.
Р-раз!
И темные брызги рассыпались широким веером – на счастье, ветер оказался союзником леди Гвидичи! Он унес брызги прочь и лишь несколько тягучих черных капель попало на одежду - шкуры немедленно задымились уничтожаемые пакостной дрянью, а потом стало больно, когда эта дрянная смола очень быстро достигла теплой кожи.
Не смертельная, но довольно неприятная штука! Впрочем, яд повредил только человеческой коже. Лапа коднара осталась неуязвимой – очевидно, коднары не боялись хармузд: темно-синие перья спокойно отталкивали яд…

Эта коднарская лапа и жгучая кровь, могли бы дорого обойтись для Феари – они отвлекли ее в боевой момент, отвлекли тогда, когда отвлекаться нельзя ни в коем случае! Но тут вмешался сэр Ричард.
Бросив оглушенного Найджелла орать на снегу, принц нашел себе новое развлечение – забежал за спину и попытался достать монстрину своей шпагой. И даже достал! Серебряной занозой шпага погрузилась в плоть хормузды, отвлекая тупоголовую птичку от дела уничтожения своего врага. Хармузда недовольно заурчала. Заворочалась. Неожиданно резко дернулась, и…!Шпагу вырвало из руки Ричарда.
Теперь помирающая хормузда поперла на Превосходного – шпага глубоко засела в ее плоти и забавно раскачивалась при хотьбе. Судя по всему тварь умирала, однако в одиночку уходить она не желала.

Ульриху также приходилось не сладко. Никто так и не поспешил прийти на помощь рыцарю, а вторая подруга первой хармузды, решила что раненный лучник на носилках отличная закуска.
Годельшедельваргхен мелькал в руках рыцарях, но мелькал как-то неуверенно - рыцаря тошнило и плохило, а потому драка затянулась: со свистом рассекал воздух гибкий хвост, острые зубы норовили вцепиться рыцарю в плечо. Вторая монстрина оказалась половчее первой – потому подыхать совсем даже не торопилась.

Обожженные тела хармузд всё чаще падали рядом. Били молнии. Трупоеды умирали там и здесь. Иногда возле мертвых туш чувствовалось какое-то шевеление и тогда можно было заметить крохотных шнырливых созданий, бегающих среди снега и прячущихся в снежной круговерти. Новый враг. Или новый союзник?

Феари оценила своевременность появления Ричарда, когда поймала себя на том, что внимательно изучает иммунитет своей новой кисти к яду этой мерзости. Как можно так отвлекаться в бою? Девушка быстро перемотала шкурку, чтобы скрыть новоприобретенное качество на руке, пока Ричард отвлекал птицу. Герой, никто не спорит, но эта шпага.. эх. Феари не смогла сдержать разочарованного вздоха. Ну что могла сделать иголка в этой битве? В этом стоге ненависти и зла? Правильно - только затеряться. И когда птица все же пошла за ним, покачивая шпагой в боку, Феари потребовались все силы, чтобы не рассмеяться. Но обстановка не позволяла. Нужно было действовать. И она, собравшись с силами, метнула очередной нож в недобитую курицу, надеясь, что Ричард своего не упустит, и вернет себе свое оружие, когда будет возможность.

Мелья позабыла холод тела рыцаря, ведь Мелье с ним тепло, душе с душой тепло. Охнула, падая, и охнула вновь, когда удержал. Он велел уходить, Мелья лишь коротко кивнула — невозможно стало даже представить себе, что она ослушается его. Она — женщина. Она не умеет, не научена ослушаться мужчину.
Ничего не разбирая вокруг, утопая в снегу, в реве и тьме надвигающейся опасности, она попробовала бежать.
Снег скрыл ее. Ульрих сражался один.
А Мелья пробиралась сквозь глубокий снег и встала что вкопанная. Замерла.
— Ты что думаешь, Ульрих фон Бранден, Мелья Ши-со-Ли — кухонная женщина? Думаешь, станет спокойно ткать и прясть, глядя, как ты в одиночку размахиваешь здесь Годельшедельваргхеном? Название-то какое — величественное, тьфу! Или может ты надеешься, что Мелья Ши-со-Ли станет таскать цветочки на твою могилку? Не дождешься! Если ты помрешь, я напишу на твоей могиле "слабак!".
Она кричала звонко, она гикала, улюлюкала, она смеялась. Она язвила смерти в лицо сейчас, возвращаясь, чтобы встать рядом со своим человеком. Со своими. Чтобы быть и сражаться.
Не потому, что война хоть сколько-нибудь красива, а потому, что жизнь — веский повод сражаться за нее, превосходный повод. Абсолют.
Мелья схватила с волокуш колчан и закинула за спину.
И Мель задумала магию. Нематериальная помнила, что стало с ее кинжалом, она теперь решила заговаривать стрелы. Поставила в снег перед собой ступку, обмакнула в содержимом стрелу, стряхивая розовые капли на снег.
Кровь сестры.
Вода.
Соль.
— Мне нужна кровь этих тварей, ребята, это четвертый ингредиент! Самая лучшая — та, что в мертвом сердце, давайте-ка поднапрягемся и добудем ее.
Мелья выпустила стрелу в тварь, что кружила около Ульриха.
Прошла доля секунды, а Мел уже откупорила крышку заветной бутылочки, ладошкой разрыла в снегу ямку и всыпала туда чуточку серого порошка, принюхиваясь. Нематериальная обмакнула наконечник очередной стрелы в порошок и отпустила стрелу к мрази, что угрожала Феари и Ричарду.

      У Ричарда было много вариантов… отступления. Но он выбрал, пожалуй, один из самых идиотских и мудрых одновременно: твари были слепыми, по крайней мере, казались такими, однако, никто из спутников принца этого факта решительно не замечал. Честно говоря, и к Превосходному мысль о «звуковом обмане» пришла в самый последний момент: парень уже хотел бежать за Найджелла, хвать его за воротник и кидать на растерзание твари, но госпожа Чуйка навестила юношу под самый закат мгновенных рассуждений. Сэр Ричард снял сапог и… кинул им в Феари. Впрочем, ножи она кидала так, что обратно обувь бы вряд ли вернулась.

      Дожидаясь возмущенного крика, Ричи делал сейчас самую крупную ставку в своей картежной жизни, ставку, ценой и целью которой была как раз сама эта жизнь. По замыслу этого дурачка, крик девушки должен был, вместе со свистом пущенного ею ножа, развернуть тварюгу на сто восемьдесят градусов, позволив Ричи достать свою шпагу. Ну а пото-о-ом… потом бежать. Бежать с кровушкой на шпаге прямиком к Перевертышу, нюхающей тем временем всякие серые порошки :3

Никогда не стоит сердить красивую женщину – женское сердце что вулкан, до поры до времени он может спать тихим холмиком, обманчиво укрытый зеленой травкой и добрыми цветами, но однажды тишина взорвется взрывом, а хрупкое спокойствие сменится яростным извержением! И ни одни мужчина не в силах предсказать когда это случится – когда именно благостное затишье сменится рокочущей огненной бурей и какой невинный поступок, с точки зрения мужчины, породит это стихийное бедствие!

Вот и Ульрих не ведал что спровоцировал самое настоящее извержение и быть бы ему похороненным под камнем с надписью «слабак», если бы рыцарь погиб в этот момент.
Потому что Мэлья рассвирепела. Потому что Мэлья вскипела и взорвалась как десять вулканов одновременно!
Её!? ОТПРАВИТЬ В ТЫЛ! Как бы не так!!!
…Рванулась к носилкам хватая полосатые, южные стрелы – тяжеленькие, рвущиеся в бой птички наполненные азартным желанием убивать. Хоть какой-то толк с этих южан…
Обмакнула наконечник в заготовку зелья, дуя на свои замерзающие пальцы: снег набивался в глаза, путался в волосах и ресницах. Холодно! Белая круговерть слепила, ветер кусался, но Ши со Ли сохраняла уверенность.

Ближайшая тварь как раз наседала на Ульриха пытаясь вырвать ему кишки – пока что воинское умение и кольчуга спасали жизнь мужчины, но судя потому, что на лице и руках рыцаря уже появилось несколько глубоких порезов, помощь была необходима. Тем более что черная кровь твари портила простое железо и кольчуга грозила обратиться в ненужный хлам. Драться вблизи с хормуздой оказалось очень невыгодно! Рыцарь нанес ей десяток повреждений, но проклятая черная кровь сочащаяся из ран хормузды, вредила человеку много сильнее чем самой твари.

Мэлья - накричавшаяся, насмеявшаяся, взорвавшаяся проклятьями и угрозами ведьма-Мэлл взялась за свой лук. Сейчас будет урок!
...Ей нужно было затишье, нужен был тот краткий миг, когда белая буря – тоже женщина – наиграется своей истерикой и возьмет передышку, когда накричится, навизжится, когда наконец затихнет перед новой вспышкой.
Ведьмочка задержала дыхание в груди. Вот он – тот самый момент! Ветер улегся, наступила долгожданная тишина, мир обратился хрупким хрустальным шаром затихнув удивленным ребенком И! Могучая стрела полетела в Хормузду оцарапав щеку Ульриха фон Брандена. Мужчина удивленно обернулся, тронул кожу с выступившими капельками крови – потом весело засмеялся, потряс рукой в одобрительном жесте и бросился на своего врага с удвоенной энергией. Судя по поведению твари, стрела всё же значительно ослабила хормузду, лишила ее ловкости и быстроты, хотя трудно сказать что именно на нее подействовало: может элексир, а может просто удачный выстрел в голову?
…Нужно было подойти поближе и осмотреть монстра.
Кулак Ульриха врезался в тупую морду твари, мелькнул меч и тяжелая туша обмякла на снегу.

Покуда Мэлья Ши со Ли наслаждалась благородной женской местью, Ричард Доблестное Сердце снял сапог и кинул им в…
…в Феари!

Звук удара. Хруст снега. И вторая, все еще живая хормузда повернулась к женщине. Каким-то невероятным усилием Ричарду удалось миновать гибкий хвост, не попасть под удары крючковатых, зазубренных когтей и прочих неблагородных выступов хармуздового тела. Принцу удалось подобраться со спины и выдернуть одним ловким движению свою шпагу из тела тварины!
«Ссссай! Браво. Это великолепнишшно! Может вы дозволите мне всё шшшше помочь? Правда-правда. Я могу помочь!»

Юноша, однако, не слушал.

Великолепный юноша совершил прекрасный и героический поступок – спас свою верную шпагу! К сожалению последней здорово досталось: лезвие было изъедено кислотой и оружие грозило обратиться в железную труху, при любой попытке его использовать. Нужно было срочное чудо чтобы спасти жизнь несчастной боевой подруге угодившей в беду!
…И увы, речь пока что шла не о жизни Феари, ибо женщина увидела как Ричард прытким зайчиком ускакал в сторону Мэльи.

Безглазая хормузда довольно живо поперла на леди Гвидичи – теряя кровь, поблескивая острыми осколками костей торчащих из ее мяса, тварь все сильнее ускоряясь, понеслась на женщину.
Нож улетел куда-то мимо. Потом настал черед для стрелы Мэльи – и тоже мимо! Стрела с серым порошком унеслась куда-то в молоко, сбитая порывом шквального ветра.
Феари осталась один на один с бедой. Иллюзия, побег или последняя яростная битва?
Хормузда не собиралась останавливаться. Это был ее предсмертный рывок и она бежала из-за всех сил – оскалившая, страшная монстрина пускающаяся коричневую пену из раззявленной пасти. Все-таки какие-то зачатки разума у нее имелись. Все-таки, она желала отомстить!

Там, где смела женщина, не имеет права пасовать мужчина. Это зарок древних, инстинкт, вшитый в людей со времен Первых Песен. И только тот оступится от такого закона, кто не мужчина, кто не женщина, кто павшее существо, умирающее. Тот, кто слаб.
Не Ульрих.
Мелья ликовала. Ликовала своей ловкой стреле, уничтожившей тварь, а еще сильнее ликовала нематериальная рыцарю, она восхищалась им. В этот момент она, пожалуй, боготворила его. Мел хотела видеть Ульриха таким: отважным, смелым, чуть безрассудным. Она хотела видеть его диким, истинным — Мужчиной. И она видела. Именно эта леди делала рыцаря таким, именно эта Женщина ковала этому Мужчине святую броню самой собой, он же раскрывал ее, будучи около, обнажал суть, отворил путь этой великой женской силе, суть и природа которой стихийна, божественна и непостижима.
Она ликовала долю секунды, на большее не стало времени. Вторая стрела ушла в молоко, в молочный, хмурной снег. И тогда же момент стал критическим.
Момент, когда Мелья разом превратилась в слух, зрение и интуицию. Мысли придут к ней после, понимание, осмысление — все это явится после. Если успеет явиться, потому что сейчас Мелья успевает только сделать.
— Бегиии! — нематериальная закричала Феари заветное слово, одно-единственное, которое сейчас было возможно произнести. И Мел побежала, Мел ринулась к Фе с прытью гепарда и ловкостью антилопы. Не обращая внимания на спавшую с плеч меховую накидку, вырывая стрелу из колчана за спиной на ходу... Каким-то чудом смогла она не перевернуть ступку и бутылек, до которых Мелье теперь не было никакого дела...
Мелья кинулась отпихнуть Феари, подставиться за нее.
Это Подвиг. Это пятый ингредиент. Подвиг недостижим веществу, такое не обращается ни в жидкость, ни в порошок, на такое неспособны нематериальные по своей природе, такое доступно живым, тем, кто умеет любить, чья жизнь конечна и именно эта жизнь определяет цену Подвига.
Только на сердце вот этой Твари, к которой ринулась Мелья, только на это сердце она согласится теперь.
Кровь врага, добытая через
Подвиг
Кровь сестры
Вода
Соль.

Феари, в ответ на летящий в нее сапог, одарила Ричарда выразительным взглядом. Она знала, чего добивался этот хитрец, но кидать в нее сапогом было в высшей степени наглостью. И она промолчала. Не увернулась, но промолчала. Сапог издал глухой звук, ударившись о ее колено, и Феари остро захотелось пустить в босую ногу Ричарда нож, чтобы уж тот не промолчал, и птичка его здорово поклевала. Но желание желанием, а неведома зверушка поперла на нее со всем пылом. В одно красочное мгновение Феари вдруг поняла, что попала. Расстояние между ними стремительно сокращалось, и смысла кидать нож уже не было. Кинжал она схватить так быстро не успевала. Он был теперь совсем не с руки. А что может сделать метательный нож такой мерзкой твари и так не чувствующей ничего, кроме желания нарваться на свою погибель?

Оставалось отступать. Феари была девушкой не гордой, на войне все средства хороши. Но желание прикончить птицу было так велико, что она отчаянно медлила. Сомневалась, решалась, думала. И когда неожиданно за спиной раздался крик Мель "Бегиии!", Феари повиновалась. Ибо по другому никак. Если кому-то из твоих ближайших со стороны виднее как лучше поступить, а ты при этом нещадно тупишь и не можешь выбрать, стоит последовать четкой команде, пусть и немного истеричной.

И Феари кинулась в сторону, подпустив птицу как можно ближе. Слепая птица была оглушена криками и желанием убивать. А Феари была удивлена своей неуверенности. С каких это пор она не может выбрать тактику? Желание прикончить тварь своими руками было столь сильным, что Феари растерялась. Прежде она всегда была рассудительна. Что же происходило теперь?..

      Когда Мелья убежала от Ричарда, который нес ей кровь летучей твари на кончике расплавленной шпаги, на совершение подвига, парень понял, что его "подвиг" состоял в том лишь, чтобы кинуть в рыжеволосую дамочку сапогом. Ну-с, мечты юного красавца сбылись, пора и честь знать: принц, развернувшись к Мелье полностью, уже затормозив на восставшем вместе с ветром снегу, изобразил на лицевой части своей головы что-то вроде отвращенного недоумения. Ну, знаете, что-то вроде первого знакомства с устрицами или мухоловками (и я про страшенного червяка, а не про певчую пташку). Эта недосказанность в мимике перелилась в очень даже понятный мат, в переводе на язык человеческий, обозначающий: "Ну и зачем, сударыня-с, я рисковал жизнью?", — а потом еще и в плевок, который, правда, не реализовался как подобает, отчего Ричи пришлось унять свисавшую с губы слюну рукавом... Мда.

      Но, Ричард решил подсобить... могучему рыцарю с великим мечом, который разобрался с тварью... кулаком. Мда, и тут поздновато. Не обратно же возвращаться? Не-е-ет, там новый сезон "разъяренных домохозяек 5", и эту премьеру принц желал пропустить, ибо ничто так не выедает мозги после боя, как женщина, у которой отобрали добычу. "Дамы вообще существа странные: внешне – величественные горные птицы, а внутренне – слепые хармузды. Трупоеды, что ходят на кладбище мужского самолюбия, как в столовую, нажираются, а потом еще и требуют массажик," — рассуждал Ричард, выслеживая пролетавшую голубоглазую снежинку, — "Женщины. Точно хармузды: ведутся только на слова, причем, идут к тому, у кого слово громче. Вах. Дай бы Господь женщине еще и извилину – додумалась бы уже выжить сильного мужика. Благо я есть!"

Одна известная поговорка гласит: Бойтесь своих желаний!
Затерявшись в краях чужедальних и мистических, пронизанных утонченным волшебством да высокой магией – дорогие путешественники – бойтесь своих желаний вдвойне.

Не успел Ричард расстроиться отсутствием подходящего противника: "там кулаком хормузд побивают, здесь вот дамы замутили какую-то чушь…настоящему герою прямо не дают развернуться! Фу. Блин!"
Не успел Ричард утереть свои разбитые, раздувшиеся губы – попытавшись сплюнуть на землю и ощутив как порывистый ветер размазал его алую слюну по щекам и подбородку - а вот с разбитым ртом оказывается трудно плевать!
...Не успел Принц утереть эту самую слюну, матерясь и костеря любимых дам довольно неблагородными словами, как ему тот час было явленно Чудо!

Великолепная, сияющая тварь пролетела сквозь стену. Ожогов на ней почти не было – чешуя хормузды блестела и переливалась, намекая на то, что это здоровый сильный зверь. Рога. Когти. Маленькие, тускло голубые глазки и ряд острых, ряд великолепно белых зубов!
Стена, кажется одерживала победу – врагов становилось все меньше, все реже дымящиеся куски обгорелой плоти падали на зимнюю сторону. Но одной хармузде все ж удалость прорваться - одной здоровой, усовершенствованной тварине, маленькими глазками разглядывающую этот мир.
Подобно кошке, хормузда явила на свет здоровенные зазубренные когти, плавным движением хищницы двинувшись к Ричарду - неторопливо, ласково, враскачку.

«Уммммммр. М-мальчик, поиграем?» - Плескался всего лишь один вопрос в ее внимательных очах…

      И вот летела эта выслеживаемая Ричардом голубоглазая снежинка, прорываясь между кружащими в вальсе холодными хлопьями снега в белых колючих костюмах, подлетала от всхлипываний старика-ветра, горюющего о быстротечности дней, наполнив грудь ватным воздухом, смеялась, от дурости прекрасной, мотая головой, и прыгала, прыгала, прыгала по усам неуловимой стихии! И упала. Прямо на нос сияющей от жажды крови хармузды. В этот-то момент и понял Ричард, что он накаркал, выразив сие постижение эпизода в более точном мате. Тварь глядела не него, он на нее. Она на него, он... на нее. Она. На него, а он... на нее. Она. На него... А он...
      Бежать, мать вашу, бежать!!

      Бросив к чертям собачьим шпагу, которая явно бы даже не поцарапала эту тварюгу, Ричи, сначала лунной походкой, но потом и спортивным бегом с низкой стойки, отправился на выполнение своего первого плана, и имя ему "Сожри нафиг Найджелла, тварь бездушная, но оставь только, Бога ради, меня в покое". Добежав до оруженосца, валяющегося в снегу... и, зрелище вообще было не из приятных... Ричард решил все-таки обратиться к своему навязчивому другу, делившим однокомнатную душу вместе с принцем:
— Ну, давай, с-сасай, делай вещи! Чего ты, — Ричи подавился снежинкой и кашлянул на Найджелла. — Чего ты хотел? Помочь? Так помогай, ну. Что еще? Разрешаю. Ляськи-масяськи. Сим-салябим. Щеребец сладкий бубль-гум... Абракадабра, мать твою! Do it! Just do it!

«Ричард-сссай, это сссдорово что вы обратились ко мне. Май ла! Правда-правда могу помочь. Вам нужна таямайглэнва…соответствующая посса. Чтобы прибегнуть к сссиле тайя, вам нужно зассстыть. Вытяните правую руку и ш-широко рассведите пальцы. Хотя…нет! Подошштите пожалуйста немного…с-сейчас…мне нушно вспомнить кое-чего…»

...В это самое время, покуда голос велел немножечко подождать, Ричард бежал со всех ног, задыхаясь от ужаса и чувствуя как больная лодыжка вспыхивает пожаром боли, каждый раз, когда Принц вынужден был на нее наступать. Сердце выпрыгивало из груди, жаркое дыхание вонзалось в легкие сотней игл! Больно. Горячо. Великолепно и очень страшно! Организм Ричарда работал на пределе, выжимая из себя все соки. Хармузда призванная юношей для Подвига, бежала за ним же – судя по раззявленной зубастой пасти и нитям слюны серебрящемся на ветру, Хормузда имела вполне гастрономические намерения в отношении Превосходного – тварина прямо-таки захлебывалась слюнями глядя на трепыхающуюся добычу!
Все бежали. Дух яростной, жуткой гонки властвовал над людьми!

Бежала Мэлья, пытаясь спасти свою подругу наперекор времени.

Невиданный, страшный прыжок! Когда мир замирает и снежинки застывают в абсолютной пустоте, ноги толкают сильное молодое тело к смерти, а рассудок захлебывается одной горячей мыслью: спасти-спасти-спасти свою сестру!
Бежала Феари. Неслась неуверенно, в никуда – ветер вырывал из коднаровой конечности черные перья, а безглазая тварь гнала добычу след в след.
А потом. Что-то изменилось!

Мэлья, опередившая время и заставившая бурю замереть – волшебница Мэлья успела выпустить полосатую стрелу в Хормузду. Пятым ингридиентом в этом жутком коктейле эмоций и поступков стал Подвиг!
Тварь взревела когда стрела пробила безглазую голову на вылет. И яростный, оглушающий треск молнии наполнил этот снежный мир – а потом случился взрыв, такой слепящий и жуткий, что Мэлью просто отшвырнуло куда-то в сторону. Ветвистая молния шибанула совсем рядом, это и спасло перевертышу жизнь. Ибо набравшая скорость хормузда, даже умирая уже не успела бы затормозить – ее огромная туша обречена была врезаться в хрупкое тело перевертыша переломав женщине все кости, если бы взрыв не откинул легкое тело куда-то дальше.
Больно жамкнулась о землю едва-едва прикрытую в этом месте тонким снежком. В голове помутилось. Мысли загустели вязким студнем, безвольное тело наполнилось вялым песком. Мэлья была жива. Мэлью оглушило. Перед глазами прыгали слепящие искорки и было пьяно. Безвольно. Дремотно. Можно было думать, но голос отказал и рассудок помутился...

«Немного подошшштите, пошшалуйста, Ричард ссай, прошу васс не волноваться, - скучным голосом бухгалтера пояснял бесплотный в голове - этому стервецу ничего не грозило, поэтому покуда Ричард бежал сжигая себя без остатка Голос мог позволить себе блаженное безделье и неторопливую светскую беседу.
- У меня некоторые эгенше…сссатруднения. Ричард ссссай, немношшшко отвлеките его пока я сссоберу сссилы. Ну так…не очень долго. И прошу вас тише…не нушно столько страха и истерики! Мне нушшшшно сссосредоточиться, ваши мысли меня отвлекают. Пошшшалуйста, перестаньте думать так ярко! Имахла, Ричард-сай. Мне нушшшно чтобы вы подумали о чем-то усспокаевающем, мирном и хорошем – чтобы вы не иссспытывали столько громких слов, а ссаставили себя исссспытывать хорошее нассстроение. Немедленно сделайтесь в хорошем нассстроении, Ричард сссай!»
Огромная тварина в этот самый момент подобралась ближе и утробно завизжала – Ричарда обдало самой мерзостной вонью на свете, а когтистая лапа пронеслась в опасной близости от прекрасного лица. Потом тварь плюнула – и только чудом кислота не угодила в глаза. Потом принца подсек гибкий хвост и зазубренные когти передних лап неторопливо потянулись к животу Ричарда, обещая вскрыть его брюшину медленно и со смаком.

…А потом на тварину бросился Ульрих, и это не то чтобы сильно отвлекло хармузду, но это отсрочило казнь Ричарда!
Сначала Ульрих бросил свойгигантский меч, пытаясь издалека пробить шкуру монстрины и замечательным образом не попал. Вот дурак же - нет чтобы из лука стрелять! Потом бросил на тварь самого себя – хромая нога при этом подогнулась, заставив рыцаря шмякнуться лицом в снег, но это не остановило фон Брандена. В то время покуда хормуздовы когти неторопливо рвали одежду Ричарда силясь добраться до живого теоа, рыцарь матерясь и шипя, бросился на тварь второй раз.
Найджелл валялся бездыханным тяжелым мешком и хармузда не имела никакого желания развлекаться с мертвой по ее мнению добычей. Зачем? Тут же столько живых, увлекательных игрушек! Все равно что предложить кошке выбор между игрушечной мышью на веревочке и мышью настоящей - живой, дрожжащей, умеющей бежать и бояться.
Голос в голове копил мощь, обещая обрушить на тварь страшный, сокрушительный удар. А от Ричарда требовалось решение – нанести ли этот удар не обращая внимание на рыцаря прямо сейчас, либо переждать покуда хармузда не сбросит с себя неожиданного наездника.

Феари тяжело дышала и приходила в себя, она видела всё: Видела несчастного Найджелла валяющегося в снегу с открытым словно у рыбины ртом, видела Мэлью которую отшвырнул взрыв куда-то в сторону. Видела как Ульрих запрыгнул на хармузду а Ричард замер, словно бы что-то обдумывая про себя. Видела несчастную ричардову шпагу и гордый Годельшедельваргхен в снегу.
Феари Гвидичи видела всё. Феари Гвидичи видела всех!
Тяжело застонал Найджелл. Мэлья же лежала устрашающе тихо.

Выбор. Самое трудное для человека - это сделать выбор. Правильным он окажется или не правильным - покажет время. Но делать его приходится всякий раз, когда ничего еще не ясно.

Феари мчалась по сугробам, со всех ног улепетывая от разъяренной хормузды. Она была так безумна, как и слепа. И, тем не менее, оторваться от нее было совсем не легко. Феари бежала по снегу, проваливалась в белую массу и молилась, чтобы ее не догнала хищная пасть. Разгоряченная, румяная, прекрасная в своем порыве удрать от неминуемой смерти, Феари рассекала сугробы, размышляя о том, как же все-таки им не везет в этом мире. Раненные, измученные, покалеченные и вымотанные. Не было им покоя даже в этой, казалось бы, пустой и покойной зиме. Не было покоя. Повсюду за ними следовали напасти. Повсюду приходилось вырывать себе право на существование из цепких лап погибели.

Но не это печалило удирающую Феари. Расстраивало отсутствие сплоченности, отсутствие единства между ними. В частности, между Ричардом и Найджеллом. Как можно затеять драку посреди войны? Как можно поставить свои интересы выше общественных? Для Феари это было неведомо. Когда твоя жизнь напрямую зависит от сплоченности твоего коллектива, ты сам становишься частью этого механизма. Точной шестеренкой. Одно неверное движение и механизм расстроится. Это нужно осознавать. Но Ричард.. Ричард не только этого не признавал, но и отчаянно на это плевал. Устраивал свои разборки где и когда хотел. Это возмущало. Феари удирала от птицы негодуя на все происходящее. В конце концов, она решила как следует проучить тупое слепое создание, и, вытащив руку из рваной шали, резко развернулась к нападавшей. И вдруг хормузда взревела и повалилась в снег. Стрела Мельи прилетела точно в цель. Безглазая голова была пробита навылет. И Феари, обратно замотав птичью лапу в шаль, выдохнула. Кончено. Все было кончено.

И перед взором ее в этот момент развернулась вся картина происходящего. На тонком пергаменте белого снега лежали павшие товарищи. Мелья, ставшая ложкой, откинутая вспышкой молнии, Найджелл, словно дохлая рыба в красном снегу. Ульрих, пытающийся оседлать хормузду и Ричард, предательски застывший подле. Все это открылось ясному взору женщины, только что избежавшей смерти, и лежало пред ней, ожидая ее выбора. Выбора...

Мель пока не нуждалась в помощи. Что же касается Найджелла. Без сознания, словно страшная картина, нарисованная кровью на снегу, зиял он, придавая всему полотну отчаяние и ужас. Его тоже следовало осмотреть. Ульрих, кое-как восседавший на хормузде, требовал незамедлительной помощи. А Ричард, о чем-то раздумывающий, нещадно просил пинка. С Ричарда она и начала.
- Ричард! Помоги Ульриху! - гаркнула она что было сил. С одной стороны лежал побитый Найджелл. В конце концов, от побоев еще никто не умирал на ее веку. Ричард не выглядел ярым убийцей, чтобы прикончить парнишку. Впрочем, с Мельей, она тоже была уверена, все было в порядке. По крайней мере, она не утопала в своей крови. И Феари растерялась. К кому бежать? Постояла, помешкалась, и побежала к Ульриху на помощь. Остальным нужно время, а ему нужна помощь.

      Тварь рвала одежду на теле Ричарда, и каждый взмах ее когтей, как и каждый оскал молнии посреди снежного леса, вселял в юношу бесконечный, невыгреваемый ужас: будто бы в пропасть падал принц каждый раз, но нащупывал дно, ловимый перебежками снежинок. И снова пронесло! И снова! Проклятый томный голос в голове что-то уныло бормотал, присвистывая, но наш друг всех этих уклончивых слов не слышал абсолютно, ведь завывание ветра, вперемешку с криками ссадин и кашлем грома, совершенно заложило уши Ричи. Глаза же потухли в хихиканьи снежинок и провалились за воротник отогреваться: работал только колкий и неуместный язык принца, на сей раз произносящий не восхвалявшие его самого речи, а что-то вроде: "А-арх, уы-аф..." И мысль вдруг пронеслась от уха к уху, отпрыгнув от испуганных глаз – спасаться. Единственная возможная мысль, как и последняя идея утопающего – губящего любого мертвая хватка, обуяла Ричи своей простодушной лыбой точно так же крепко, как и подкрепляла ее своими намерениями огромная трупоедка… накинувшаяся… на живого красавца. А что? Хармузда, скажу я вам, знает толк в людях.

      Итак, Ричард принялся, уклоняясь, всячески покинуть свою “чудную” позу, сияющую лишь бессовестной своей улыбкой. Плевки, рывки, ткань, одежда, гроза, снег, кровь, удар, гром, стрела, тварь, золото… между прочим, золото. Его сюда никто не завез, но оно точно промелькнуло сейчас в сознании Ричи. И крик. Унылый безнадежный крик. А вот и крик яростный: это старина адреналин пожаловал на чашку скипидару. Раньше, уверяю вас, бегали вокруг принца, хохоча, лишь ма-а-аленькие дозки-внучки этого пышущего красным паром из ноздрей старика – теперь же Само его величество пожаловало посмеяться смерти в лицо. А покажет ли он ей “фигу”, узнаем в следующей серии...

Мелья не понимала, не осознавала, и, пожалуй, не существовала. Мелья стала порывом, духом стала. Сильный и отважный, мятежный дух спорил с неотвратимостью. Вновь. Как всегда.
Раздвинулись границы времени и пространства, уступая ей. Мел знала, что успела. Она успела спасти.
Раззявилась пасть, обнажая клыки, нависла над нею глыба чужой ненависти, чужой похоти, чужой боли и нелюбви — таковой предстала ей тварь. Если бы Мел успела, она бы испугалась, но нематериальная не успела. Вспышка в сознании, крохотная доля секунды, в которую она ушла на ту сторону, в другую себя, чтобы, возможно, успеть спасти эту.
Ложка. Крохотная серебряная ложка с вензелями лежала теперь на снегу. На родины и крестины такие дарят.
Холодное, бесчувственное серебро, в котором душа.

И на той стороне ничего нет. Пустота, которая быль и небыль.

Мелкое снежное крошево забивалось в ноздри, путалось в волосах и липло на одежду – крохотные льдинки болезненно царапали горячую кожу, вонзаясь серебряными иглами в живую плоть. Буря негодовала, ярилась и взрыкивала голодным зверем – Ульрих тоже ярился, словно бы проникшись настроением этого гиблого края.
Ульрих наслаждался штормом!
Рыцарь забрался на хармуздову тушу и забыл обо всем на свете, отдаваясь бою целиком и полностью. Здесь в бою он жил, существовал, цвёл и наполнялся жизнью! а там, на земле просто тянул время, дожидаясь таких вот жарких, сочных минут.
Всё будет позже! Сожаления, мысли, тоска и тысячи вопросов: почему оно всё так и что делать дальше? А сейчас Ульрих сражался, существовал и боролся, и колючий снег завивался вокруг него возбужденный как и сам рыцарь.

Голосила буря, тонко позвякивал голубоватый лед. Зловеще нависала электрическая стена поглядывая со своей недоступной высоты на живых букашек-людей. Серпообразный южный кинжал плохо годился для такого ближнего боя – но Ульрих ни о чем особо не размышлял – он забрался на хармузду стараясь нанести своему врагу как можно больше ударов, а тварина вертелась, выгибалась, и щёлкала зубастой пастью пытаясь достать человека. Всё больше портилась кольчуга на теле рыцаря, все чаще кровь хармузды брызгала на лицо, кипящими каплями смолы обжигая кожу. Но фон Бранден наслаждался близостью смерти.
Он просто жил и все вокруг него происходило так как надо. Рыцарь любил сражения. Он был рожден для сражений и не мыслил себя в ином качестве…

Без сражений фон Бранден просто мертвец!

...Так Ульрих и представился Феари: Верхом на монстрине, побивающий своего врага дух зимы.
А тварь всё чаще махала тонкими перепончатыми крыльями, пытаясь взлететь. И Феари видела – стать мертвецом реальном мире, рыцарь мог уже очень скоро. Кажется, Хармузда посланная тьмой увидела все что нужно, а теперь вековечная тьма изготовилась забрать своего детеныша.

Стена выиграла. Они выиграли! Можно было добить тварь, попытаться заградить ей дорогу домой, а можно было отпустить. Признать, что сейчас они уже целиком и полностью опустошены, измотаны. Что пора отдохнуть. Пора уже выдохнуть оставив бой позади. Только что делать с фон Бранденом?
...Радужная, великолепная монстрина била крыльями, а Ульрих вонзал в ее тело свой серпообразный меч и ничего вокруг не замечал. Даже когда хармузда изготовилась к прыжку чтобы взлететь к небу, рыцарь прокричал что-то по гемландски – чуть было не слетел, удержался каким-то чудом и пнул монстрину своей здоровой ногой: «Н-но, не брыкайся, п-падаль!», цепляясь руками за рога и прочие выступы хармуздового тела.

А вот Ричард ничего этого не видел. Потому что Ричард Великолепный сбежал!
Когда зазубренные когти отпустили свою добычу занявшись иным раздражителем, Превосходный бросился прочь, позабыв про Голос и его наставления.
Он бежал всё глубже в зиму, увязая в этом белом, приставучем пухе. Чем дальше от стены – тем плотнее лежал снег, тем глубже он становился и властнее – и в какой-то миг бежать дальше уже стало невозможно, потому что впереди расстилались бесконечные белые барханы. Великолепные. И непроходимые в своём художественном великолепии.
Хармузда обратилась размытым темным силуэтом – неверная клякса белого дня, несуществующий монстр из несуществующего детского кошмара. Ха! Теперь уже не страшно. Ричард спасся. И перед ним простирались нехоженые, величественные снега – вольготный край пропахший звездами и холодным, равнодушным железом.

…А совсем рядом, босиком на снегу, стояли маленькие человечки: Пушистые созданьица ростом с пятилетнего ребенка. Ушастые. Хвостатые. Внимательные. Напоминающие помесь кошки и лисицы. Они смотрели на Ричарда своими большими глазами. Они напряженно подрагивали своими большими остроконечными ушами. Они держали в руках маленькие натянутые луки, нацелив свои крохотные, как будто несерьезные стрелы-иголочки в грудь Превосходному. У некоторых были копья, у других ножики смотревшиеся в руках этих созданьиц едва ли не мечами. Все они были вооружены и все глядели на Ричарда.
«Лисы» пока ничего не делали, но в их глазах плескалось веселое ожидание. Вроде: «ну же, брат, беги! Чего ты? Вот мы стоим здесь и ждем тебя, твои остроухие маленькие друзья, и мы целимся в тебя из своих луков. А ты, друг? Что будешь делать ты? Ты же не лишишь нас веселья?»

Мэлья в Пустоте.

Давным-давно жила была Кума. Абсолютная Тьма. Пустота и Великое Ничто.
И царила тьма в мире, и не было ничего кроме тьмы. Не существовало иной вещи кроме смерти и пустоты – а пустота была такая огромная, такая непостижимая и великая, что обладала она собственным разумом. И осознавала она себя Кумой. И жила Разумная Кума наслаждаясь собственным совершенством. Бессчетное количество лет осыпалось для нее единым мигом. Простиралась Кума во все стороны - не было у Кумы края и не было у нее границы, которая бы остановила вековечную тьму.

Но пришел Творец и создал Свет! И отделил тьму от света. И зародился один мир и множество миров от одного мира, ибо как из одной клетки со временем вырастает человек, созданный из множества клеток, так и миры, произошли от одного мира. И во Чреве Кумы зажегся свет – и появились границы, и появилось место куда не было Куме хода.
И впервые за бессчетные века своей долгой жизни, испытала Разумная Пустота великую боль.
И!
Страдала пустота. Изнывала моллюском в недрах которого зародилась жемчужина. Мучилась и злилась. И прокляла мир который отнял у нее власть! И прокляла всё сущее и все миры разом. И поклялась уничтожить их, сокрушить, изувечить и обратить в прах, чтобы снова на веки вечные воцарилась Тьма. Ибо ненавидела Кума зародившуюся в ее недрах жизнь, ненавидела разум и ненавидела материю.

Ненавидела всё, что являлось Не-Пустотой.

...Мэлья оказалась в плену. Гиблая тьма приблизилась слишком близко впиваясь в живую Душу своими когтями. И тьма эта ненавидела любой разум, любое воспоминание, любой намек на жизнь. Ибо была Она Не-Жизнью. Полной противоположенностью любой энергии.
Мэлья ощутила. Здесь смерть. И что-то страшнее смерти! Когда Пустота ввергнет ее в своё чрево и начнет неторопливо пожирать, растягивая боль на сотни и сотни лет. В иные времена ложка означала покой, неторопливую, сладкую бесконечность для необремененного плотью духу.
Но только не здесь. Не в этом краю который лежал так близко к Владениям Кумы.
Отсюда нужно было выбираться! Слишком близко был этот мир к Краю. Здесь серебряная ложка не спасала – она лишь обнажала свет, беззащитный перед абсолютной тьмой.

Пятый Ингредиент – частица абсолютной Не-Жизни. Это Перевертыш знала

Если Мэлье суждено создать Эликсир Жизни, то частичка тьмы может быть очень важным ингредиентом. Любое зло ненавидит себя более всего. Капля яда нужна в любом лекарстве!

Ей бы на волнах блаженства раскачиваться. То теплые волны, милые, светом греют, любовью пронизывают. Ей бы петь в унисон вечности, да не то вокруг, не так. Защититься хотела, а вышло сгинуть.
Смотрит нематериальная в бездну перед собой, оглядывает со страхом, а как будто любуется. Ведь и вправду так: любуется. Непостижимое завораживает.

И будь, к примеру, у Мельи сестра, какая-нибудь правильная и рассудительная не-Мелья, смотрела бы та сейчас и ругала вот эту за дерзость, за риск, за то, что прямо эта никогда не идет, все норовит как-то по-своему, особенно и неожиданно.
И славно, что нет у Мельи сестры.
И славно, что нет никого рядом с Мельей, и некому ее остановить и уберечь.
Не пятый ингредиент — то, что кличет себя Кумой, нет, такой яд все лекарство разрушить может. Не пятый ингредиент, но то, что зелье своим присутствием около образует, то, отчего части сами-собой в целое собираться начнут, то, что жизнь сотворяет — пустота и смерть. Как жизнь определить? Как, если ни через смерть? Мазнуть бы таким по ступке снаружи, чтобы задрожало внутри, завибрировало и ожило. Чтобы внутри свет, снаружи дОлжно быть тьме.

И как тьму взять? Как, если не впитать самой?
Вбирает капля по капле, смотрит, любуется, гладит взглядом, а на самом деле — запечатлевает.

Феари мчится по этому белоснежному покрывалу, и видит, как Ричард позорно сбегает. Ей бы бежать быстрее, а она останавливается, руки сами собой опускаются, брови хмурятся. Да что не так с этим мальчишкой?! На его глазах человек, не раз спасший его задницу, буквально гибнет за его тщедушное тело, а он бежит, куда глаза глядят. Неблагодарный, бессовестный.. тьфу! Возмущению Феари нет предела. И настолько в ней накипело всего этого невозможного, что она припускает следом за ним. Чтобы догнать да как следует проучить.

Нет у нее больше сил терпеть его выходки. Нет желания больше иметь с ним дело. Жаль всех окружающих за последствия его необдуманных поступков. И она несется след в след, чтобы прибить этого засранца. Злая, разгоряченная, румяная.

В какой-то момент Ричард остановился. Будто что-то преградило ему дорогу. Но Феари уже было не остановиться. Она влетела ему в спину с прыжка, повалив на снег, и принялась лупить его от всей души, барахтаясь в этом снегу, желая проучить мальчишку за неблагодарное отношение к спутникам. Ярость плескалась в ней, словно кровь, застилая все прочие чувства. Хотелось разорвать в клочья этого несносного заносчивого парня. Благо, когтистая лапа на совесть была замотана шалью, и когти не могли вырваться из мягкого плена, навредив, таким образом, Ричарду.

Они, словно любовники, барахтались в этом девственном снегу, пыхтя и краснея от страстей. Феари, конечно, не замечала никого, кроме этого трусливого подлеца, не видела ничего, кроме своей неумной ярости и желания кому-нибудь сделать больно. А Ричард был тем самым скопищем причин, за которые хотелось растерзать. Эгоистичный, заносчивый, самовлюбленный, непослушный, трусливый, неблагодарный, бессердечный засранец! Такого убить не жалко в этом белом снегу. И ей этого отчаянно хотелось.

В общем, Ричи с этой огненной бестией в снегу приходилось не сладко. Благо одна рука у нее была в распоряжении. Мог защищаться.

      «Спасся. Оторвался. Оторвался, убежал от смерти! Убежал… Да ладно? Ох, да быть того не может». Ричард схватился за колено, остановившись, и, тяжело дыша, не замечая еще из-за запотевших линз адреналина маленьких пушистых существ, развернулся, чтобы посмотреть «не оглянулась ли она». И тварь не оглянулась, а лишь превратилась, в отдалении, в парящий дым силуэта смерти, запах которого еще надолго останется в памяти принца. О-о-очень надолго. Это он понял, когда, повалившись коленями на пушистый снег истерично хохотнул в голос. Изобразил какой-то сладостный стон, оттого, что… все умерли, а он остался, и засмеялся теперь уже во всю силу, загибая голову к облакам. Ричард смеялся, уже не понимая отчего, но не мог остановиться. И какова же была его реакция, когда, обернувшись, он разглядел, протерев, дважды, глаза, маленьких лисеподобных человечков! Проговорив про себя, чтобы лучше забыть: «Мы в ответе за тех, кого приручили», — Ричи, проведя рукой к самому близстоящему лису, взорвался со смеху так, что даже истеричная слюна его угарнула, выпрыгнув из разбитого рта, приземлившись прямо у ног лисичек. Маленький принц ржал, простите, как конь.

      И, наверное, именно этот гогот привлек Феари. И, если бы не она, то сошел бы наш самовлюбленный герой, уже, с ума: со спины повалила она его в снег и в ярости, вперемешку с неуместным хохотом Ричи, принялась укутывать труса в цепи наста. Когда же Ричард проснулся от истерики, то увидел перед собой не глюки в виде лисолюдов, а припудренные снежком булочки Феари. «Вкуснятина», — пронеслось в голове у голодного юноши, и он решил откусить все-таки кусочек. Однако, знал наш знаменитый дегустатор, что такие булки завоевывать нужно сверху: перевернуть, поцеловать промасленные горячие еще губы, а потом уж и добраться до сдобного кекса (Уж простите за кондитерские аналогии :D). И вот, когда противень достаточно разогрелся, а пламень высекал искру из темных глаз холодных камней печи, то парень решил все же приступить к своему грандиозному и… уместному (ага, ага) плану. Разворот, девушку на спину, руки в снег, губы в губы, глаза в глаза. Бесстыжие глаза в *эпитет Паники* глаза.

Кто поймет женщин, тот станет великим. Ведь подчас, женщины сами себя не понимают. А ведь казалось бы, кто, ежели не они? Ан нет, не понимают. Не видят за гранью своих причуд истинные порывы. Никто бы не подумал, что так обернется ее гнев, более того, даже сама Феари предположить не могла, чем все может обернуться. Просто она была слишком возбуждена от гнева и ярости, слишком горяча от желания убить негодяя, затоптать в снег, отомстить за всех и вся. Слишком.. чтобы остановиться. Гораздо легче, оказалось, перетечь в иное состояние, нежели обрубить на корню, гораздо легче спалить дом дотла, чем его затушить. И Феари, от неожиданности, не смогла вдруг остановить его порыв. Губы ее вдруг ощутили губы его. Бесстыжие алчные губы. И слабость тут же охватила ее. И не поддаться этой слабости было ничем иным, как лишением себя такого неожиданного блаженства. Ей вдруг так отчаянно остро захотелось поддаться наслаждению, отшвырнуть в ближайший сугроб все свои печали и беспокойства. Она думала, прибьет мальчишку и ей станет легче. Только мальчишка вдруг оказался проворней, вдруг оказался хитрее. А Феари оказалась слабее, поддатливей, неожиданно нежнее, чем ожидала.

Растерялась дева от его наглости. Растерялась от своей чувственности. Уж не его ли она хотела только что стереть с лица земли? Уж не его ли ненавидела больше всех на свете? Уж не его ли сейчас губы ощущает она на своих горчих губах? И не его ли жаждет сейчас больше всех на свете?

В алый цвет окрасилось небо и снег в одночасье. И задышала Феари совсем иначе, глубже, медленней и жарче. Глаза потемнели от желания, тело разгорелось изнутри, руки похолодели от волнения. В сей бы момент - хватай Ричард, пока такая возможность. Хватай, пока горяча. Но, крохотный миг сомнения, искорка здравой мысли в его глазах, вдруг напомнили деве о ее руке. Точнее уже не о руке - лапе. И Феари прошило холодом. Горячая кровь подернулась льдом. Кем она будет в его глазах? Чудовищем? Усмешкой? Еще одной несчастной, коей посчастливилось оказаться под ним? Феари бы и не прочь согнать эти мысли, только ведь когти с перьями по ветру не развеешь. И, рано или поздно, он их увидит и будет плеваться, как негодяй, от того, с кем имел часть разделись жаркие мгновения. И Феари охватила обида. Теперь она уже недоженщина. Теперь она наполовину зверь. А зверям негоже якшаться с людьми. И Феари скинула Ричарда с себя, сама себе будучи противна, и решила идти обратно к Ульриху. Не бежать. Куда уж теперь бежать. Набегалась. Тут хоть дойти бы теперь. И ярости как назло уже не было. Одна горечь.

      Какая горечь? Эй, красавица, ты себя-то слышишь? Ричард, поваленный на снег спиной, живо встал, разогретый от профессиональной игры вернувшегося на стадион чувств «Динамо» и, подбежав к девушке сзади, решил совершить ее маневр по-своему, уже без какой-то ярости и желания мести, а от банального облома, разбудившего в глазах принца непреодолимое желание к доминированию. Ричи дернул Феари за плечо так, чтобы она развернулась и, силой прихлопнув ее по спине, подтянул к себе. Левая же рука пошла в булочную, спускаясь все ниже и ниже, в надежде, что сегодня сдачи ей не выдадут. И… спиной в снег, руки в наст, губы в щеку. Не попал. Еще разок. Опять не попал. «Да хватит вертеться!» — взревел в мыслях принц и раскаленной от холода рукой, покрытой варежкой снежинок, придержал непокорную рыжеволосую голову за милую щечку. Продолжаем: спиной в снег, руки в наст, губы в губы, глаза в глаза. Только дернись.

      Его сладостное, разъярённое, кипящие желание ответного поцелуя показало себя в виде неровного, осторожного, страстного дыхания. Прямо над ее ротиком жаркое желание стонало в виде горячего пара изо рта, сдерживаемого морозцем. Под носом Ричарда показались капельки пота, которые вскоре стервозно завопили от холода, и принц решил поделиться ими с девушкой еще раз. Еще один поцелуй на чашу весов к завоеванию… далеко не сердца спутницы.

Покуда Ричард и Феари барахтались в снегу увлеченные друг другом, ушастики с интересом наблюдали за этим действием: они легко прыгали по снегу, почти что не приминая его своими лапками. Они о чем-то переговаривались между собой тихими, похожими на чириканье голосами. Мелодичными такими, забавными голосами похожими на клекот заморских попугайчиков.
Ушастики ждали. Ждали с интересом и без особой доброжелательности. Иногда кто-то из них тыкал пальцем в сторону Ричарда – тогда шерсть «лисов» вставала дыбом, а здоровенные острые уши прижимались к голове.

Даже когда Ульрих где-то позади свалился с монстрины что взмыла в небо отчаянным, злым прыжком – «лисы» не стали вмешиваться. Ульрих упал с большой высоты треснувшусь о землю в жутком молчании. Хармузда же победоносно сверкнула разноцветными крыльями и исчезла в мутном колодце штормового неба - рыцарь, которого никто так и не предупредил об опасности, остался лежать на земле грудой тряпья. Судя по той неестественной позе в которой застыло его изломанное тело – он был мертв. Просто не мог остаться живым упав с такой высоты!
Ветер заносил его тело, стараясь укрыть человека снегом и льдом.
Чирк!
Свистнула тетива посылая вперед тонкую, игрушечную стрелу. И еще дважды в воздухе раздался этот сизый шелестящий звук – Чщщирк!

…В тело Ричарда вонзились три стрелы разом. Три укуса! Словно трижды Превосходного ужалила пчела – неприятно, но не смертельно – крохотные иголочки укололи кожу, не в силах, однако, по настоящему ранить. Так, укусы, и ничего более…

Потом вперед вышел самый высокий и самый остроухий Зверек – этот очевидно был вожак. Все остальные «лисы» были одеты в простые набедренные повязки, а этот «лис» был одет во что-то похожее на древнегреческую тогу – прихотливые узоры и орнаменты щедро покрывали необычную, совсем даже не зимнюю одежду остроухого.
- Этха! – обратился Высокий Лис к Феари, напрочь игнорируя Ричарда.
Возможно со стороны это было незаметно, но после того как Ричард заполучил свои три стрелы разом, зверята перестали обращать на него внимание. Все как один!
- Этха! С тобой хотеть Говорить. Брось трусливого этху ибо часы его жизни сочтены. Важна только ты что Живая. Мертвецы не интересовать Племя! Тот кто мертв внутри, мертв и снаружи. Желаешь ли ты Живая идти к Провидцу? К знателю что возвышается у Фонтана Жизни?


...Иногда мы не можем выиграть. Иногда мы проигрываем и проигрыш имеет очень большую цену – мы встречаем волну грудью, мы боремся против стихии один на один, но жизнь не обращает внимание на наш поступок. Судьба присуждает нам проигрыш. Потому что есть такие враги которых невозможно одолеть.

Их невозможно одолеть в одиночку - для этого нужны друзья и помощь!

Вдруг оказалось что Мэлья не может впитать столько зла, горя и печали, которые переполняли живую душу Великой Тьмы. Она пыталась. Хотела! Но это было невозможно.
Невозможно вобрать в одно сердце, даже самое большое, самое горячее сердце эту бесконечную, наполненную льдом и смертью пустоту. Пустоту которая живет вне времени, вне границ, вне привычного для смертных мира.
Даже звезды смертны. Даже неторопливые галактики, туманные планеты и черные дыры – у всего есть начало и конец. А Кума бессмертна – ведь нет у нее начала и нет конца.

Ложка почернела и оплавилась, во всхлипом закровоточила душа, когда Кума оторвала от нее кусок. Все люди живут так – с душами-тряпками в избитой, изувеченной груди.
Все они хранят осколки вместо большого сердца и душа у них кровоточит непрестанно – потому что разорвана, потому что лишена цельности.
Теперь Мэлья человек. Полноценный, настоящий, страшный в своём уродстве! Тьма вырвала из нее половину души и вышвырнула женщину в белый мир.
…А может Мэлья сама успела спастись, потому что Тьма никогда не жалела людей и не стала бы спасать живое тело - она просто переварила бы его в своей утробе и позабыла бы об этом через миг.

Суровое дуновение черного эгерей, или порыв спасительного тай. Неизвестно! Но так или иначе, Перевертыш-которая-больше-не-может-быть-собой возвратилась в Белый мир.

Не было ложки. Болело и стонало слабое человечье тело. Ложка и половина души, оторванные по живому, остались в плену Небытия...

Она уже собиралась направиться к Ульриху на подмогу. С Ричардом все равно расправиться не удалось. Скорее даже наоборот. А он морской волной нахлынул со спины. Обернул, обнял, прижал к себе, поглотил объятиями. И Феари вдруг поняла, что, быть может, это сам мир предоставляет ей в последний раз почувствовать себя женщиной. Испытать всю гамму удовольствий, отпущенных женщине, чтобы потом отнять у нее все это безвозвратно, как отнимает у матерей детей, а у детей отцов с приходом войны. И Феари ответила ему на поцелуй, позволив вернуть себя на те облака, с которых пыталась спуститься. Мальчишка.. достоен ли он любви этой женщины, что сейчас обнимает? Достоен ли хоть одного ее вздоха, стона той, что прошла через войну и безумные потери? Ни он, ни она не стоят друг друга. Совершенно разные. Но тем и сладостен был этот миг - совершенным отличием их друг от друга. От того и стучали их сердца так призывно и громко. От того и сплетались их руки и ноги так тесно и нетерпеливо. Безумцы.

И вдруг тонкий свист, Ричард дергается от неожиданности, пытаясь понять, что происходит. Феари открывает глаза, отрывается от него и видит совсем неверятных существ. Потрясающей красоты существ. Белые мохнатые лисы с мягкими большими ушами и разумными глазами. Феари ощущает себя маленькой девочкой в лавке кукольника, где каждый экспонат представляет собой сокровище, до которого дотянуться уже счастье. Она завороженно смотрит на лисят, мысленно трепая их за ушки, гладя по спинкам, теребя за лапки. По ней видно, какой девичий восторг испытывает она, глядя на них.

И вдруг самый расписной лис обращается к ней:
- Желаешь ли ты Живая идти к Провидцу? К знателю, что возвышается у Фонтана Жизни?
Феари щурится, при упоминании о провидце и фонтане.
-Желаю, - негромко, но уверенно отвечает она. А отчего же не желать? С ее птичьей лапой путь к провидцу ей заказан. И чем скорее, тем лучше. Вот только товарищи ее с ней не пойдут. И Ричарда мертвецом живым обзывают.
- А спутники мои как же? Им помощь нужна. Кто, ежели не я, им поможет?

Если долго вглядываться в бездну, бездна начинает вглядываться в тебя. (с)
Так ведь и бывает оно: смотришь-смотришь и просачивается внутрь то, что видишь перед собой.
И отвернуться нельзя, никогда нельзя.

Очнулся человек.
И человек этот стал мертв.
Девушка. Волосы с медным отливом, румянец на щеках, губы алые...
А глаза холодные, блеклые — мертвые.
Так бывает, когда из жизни уходит некто очень близкий, уходит, забрав с собой часть души. Шмат тела отняли бы, и то, кажется, не так болело б.
У Мельи по живому душу отсекло, само естество ее. Тупой болью сознание налилось, отрешенно уставились на оплавленную ложку бесчувственные зеленые глаза.
Отними у человека то, что он сам есть: у матери дитя, у любящего любимую, у писателя слово, у художника цвет, у музыканта ноты, отними и посмотри, что останется. Пустота только. Вездесущая Кума.
Где-то позади осталось время обретать, время растерять пришло. Четвертое рождение Мельи здесь, которое как всякое другое со смерти начинается.

Детство боится-прячется
Юность рискует-бежит
Мудрость идет

Жизнь все загодя знает. Мелья только смотрит и видит. Боль на краю сознания волчком вертится, неявная еще боль, далекая, недоступная, будто пеленой дождя укрытая.
Как объявится эта боль, так взвоет Мелья подранком.

- Этха! С тобой хотеть Говорить. Брось трусливого этху ибо часы его жизни сочтены. Важна только ты что Живая. Мертвецы не интересовать Племя! (И, да, смысл дальнейшей фразы понятен, но Ричард его упускает, ибо не видит за собой душевной смерти)
-Желаю. А спутники мои как же? Им помощь нужна. Кто, ежели не я, им поможет?

      Ричард висел над Феари с полуспущенными, в мыслях, штанами нос к носику, глядя девушке в глаза, касаясь ее подбородка и губ своими устами. Более того, привычная поза вносила некоторую викингскую изюминку во все это, поскольку варварские потехи посреди снежного леса с заломленными в наст ладошками добавляли какую-то романтическую страсть от жара отмороженных пальчиков. Однако губы девушки заговорили, а Ричарда что-то укусило. Трижды. И, что самое печальное, это была далеко не Феари. Далее начался диалог, конструктивный такой диалог, имеющий для дамы очередную возможность продинамить разбушевавшегося принца. Когда девушка окончила вопрос, Ричи оперативно решился закрыть ей рот своими губами и, не выходя из позы, упал носом к ее щечке. Разлепив сплавленные губы, принц, наконец, соизволил обратить внимание на существ, показавшихся ему чем-то, вроде видений и всякого абсурда. По крайней мере, доброжелательного абсурда. В голове мимолетом промелькнули строчки: “Брось трусливого этху ибо часы его жизни сочтены. Важна только ты что Живая. Мертвецы не интересовать Племя!” — и тут-то до Нарцисса дошло, что речь о нем, что часы его, а не чьи-то там, суждены… а, то, что они девушку вместо его в плен забирают — Ричарда, честно говоря, обрадовало. По-черному, но обрадовало.

      — Какие суждены? Эй? Э-э-эй. Ой. Ой-ой-ой. Эй, брат, ты не шути так. Эй, брат. Ты чего, я же к тебе со всей душой, нормально же общались. Черт, вот черт. Траванул меня. Слыш, Фе, он траванул меня! Походу. Эй, лисья рожа, а ну-ка живо дал противоядие. Про “лисью рожу”, это я не тебе, милый остроухий зверек… И… не тебе, рыжая. Это так, к слову пришлось, ха-ха, — в истерике рассуждал Ричи, вдавливая руки девушки в снег и все ближе придвигаясь к ней. — Ма-а-ать. Фе. Феари! Девочка моя, отсасывай. Да, звучит пошловато, но отсасывай. Яд… ну пожалуйста же!! — принц бегло пробежался по ее губам и с искренним недоумением засел в ее глазах с просьбой о спасении жизни. Любыми способами.

Спустя какие-то мгновения, Ричард наконец запаниковал. Феари посмотрела на него как на помеху.
-Ты чего дергаешься, малой? С чего ты взял, что они тебя отравили? - она хмурилась и чувствовала, как в ней возрастает раздражение. И касалось оно не Ричарда, который, к слову, вел себя как ссыкливая девчонка, а напрямую ее, за то, что умудрилась подпустить его так близко, за то, что позволила себе увидеть в нем мужчину, которым он, по-видимому, никогда не был.

Наверное, взгляд ее был слишком красноречив, отчего Ричард замер, а она, воспользовавшись моментом, снова перевела взгляд на Лиса:
- Вы ведь не траванули его? Ведь нет же? Лисят, если он отравлен, я не смогу его тут оставить. Я конечно понимаю, мертвецы духовные и тому подобное, но нельзя же вот так при мне травить человека. Он бы, может, и оставил меня помирать здесь на белом снегу, а я его не смогу.

Комната закрыта.