...сквозь решетку... | ходы игроков | Камера № 1.

«Смерть лишь продолжение жизни. Тонкая нить, ведущая в небытие. Невесомая грань, которую так просто переступить. Жизнь конечна, она имеет мало смысла, ее полупрозрачное тело слишком легко предает своих подопечных. Умирать же можно вечно, смакуя каждый вытекающий выдох души, испытывая сотни игл пронзающих разум болью. Смерть несет облегчение и разнообразие, поэтому тех, кто ее творит, следует считать святыми, а не преступниками. И место им в раю, а не… здесь»

Именно такие мысли витали в лысой голове начальника Ямы (так называли эту тюрьму заключенные, и название это постепенно перешло и к охране). Развалившись на облезлом стуле, Кирык напряженно вглядывался в мутное окно, за которым мерно падали хлопья девственно чистого снега.
Может, именно поэтому было выбрано это место для мрачного серого здания, служащего обителью убийц? Белый снег будто накрывал преступников, отворачивая от них все высшие силы добра. Способ задуматься и понять кто же ты на самом деле. Но кто знал, что все обернется совсем в другую сторону. Кто знал, что здесь найдет для себя приют и нечто большее, чем просто человеческие сущности?..
Его оторвал тихий стук в тяжелую дверь. Выгоняя неправильные, тоскливые мысли, Кирык повернул глаза к двери и прокаркал хриплым, сорванным от криков голосом:
- Войди.
В этом месте ни к кому не обращались на вы. Здесь это не имело смысла. Даже Кирыка, начальника тюрьмы, называли просто – Кирка.
В дверь просочился молчаливый сержант, помощник Кирыка, на которого начальник скидывал мелочные вопросы. Не поднимая серых, бесцветных глаз, сержант произнес таким же сорванным голосом:
- Прибыла новая партия. Восемь человек. – Покосившись в окно, он добавил – Кирка, тебе надо взглянуть. Партия обещает быть интересной. Да и так много за раз еще не было.
Кирык тяжело вздохнул и по себя немного удивился. Действительно, такой большой партии эти стены еще не видели.
- Хорошо, веди.
Сержант молча выскользнул за дверь и ведмежьей походкой пошел по узким переплетениям коридоров. Кирык не спеша следовал за ним, изучая темные углы и серые, скользкие кирпичи стен.
Минут через пять они подошли к большой камере, в которой сидели на полу преступники, пожирая друг друга голодными глазами. Поглядев сквозь решетку на их физиономии, Кирык мрачно сплюнул на пол.
- Сколько среди них подставных?
Сержант вздрогнул от столь прямого вопроса и, опустив глаза еще ниже, ответил:
- Ни одного…
Начальник помрачнел еще больше. Это значит что все они убийцы и изверги. Все восемь человек. И не одного лжеобвиненного. Такого действительно еще не было. Сжав кобуру пистолета, Кирык с трудом сдерживал позыв застрелить несчастных, чтоб не мучились… но, было не положено. Теперь им придется узнать, что такое Преисподняя.
Сосредоточившись на своих обязанностях, Кирык решил хоть немного помочь беднягам:
- Разместить в таком порядке: три новых к одному ветерану, итого выйдет шесть. Двоих оставшихся в отдельную камеру с подсадным. Сегодняшний обед они пропускают. К ночи не готовить, если хватит ума - сами все узнают у ветеранов. Если доживут до завтра – ко мне по очереди «на разговор». Сержантам передай, чтоб новеньких не трогали.
С каждым словом начальника сержант удивлялся все больше – отчего это вдруг Кирка решил проявить подобное милосердие? Похоже он сегодня немного не в себе. Но спорить с ним сержант не стал, возможно, эта партия, действительно, имеет право на благоприятное начало. Кивнув, сержант дал понять, что все указания будут надлежаще выполнены.
Начальник не удостоился ответа и, бросив последний взгляд на заключенных, пошел обратно в свой кабинет.
Оставшись один, сержант, наконец, поднял глаза на заключенных и улыбнулся, обнажая провалы выбитых зубов. Теперь следовало распределить новеньких.

Распределение:
Камера № 1 – Паук, Христиан Джо (философ), Эодор + Скользкий
Камера № 2 – Альтаир, Эл, Джофар ал-Каззаб + Трупник
Камера № 3 – Григорий Сытников, Артур Николаевич Спрягайлов + Малек

Камера № 1.

Скользкий лежал на верхней полке и считал трещины на потолке. Он, конечно же, уже давно их сосчитал, но хотел перепроверить. Несколько раз пискнув, по руке пробежала мышь. Не веря своему счастью, Скользкий ловко ее поймал и сразу же отгрыз и выплюнул голову. Высасывая синеватые внутренности вперемешку с кровью, он подумал, что может умирать этой ночью будет не так уж и страшно.
Прошлой ночью сожрали последнего. Твари! Теперь он в камере один, а за одиночками Они всегда приходят. Поперхнувшись передней лапой мыши, Скользкий решил оставить эти мысли. Нужно уметь наслаждаться последним днем.
Его прервал знакомый лязг ключей. Резко привстав на койке, Скользкий с удивлением посмотрел на решетку. Сегодня был не день прогулки, а обед «последним» не приносят, что же заставило сержанта почтить его своим присутствием?
Но как только заключенный вытянул шею и увидел новеньких, следующих за сержантом – все сразу стало на свои места. Новая партия! И к нему привели аж троих! Это же небывалая удача!
Скользкий подпрыгнул на койке и ударился о потолок, разметав грязные, кучерявые волосы. Не обращая внимания на шишку, он уселся в позу лотоса и, догрызая мышь, с удовольствием наблюдал, как сержант впихивает новичков.
Пошвыряв всех на койки и снимая наручники, сержант, хмыкнув, обратился к Скользкому:
- А ты все-таки везунчик, похоже, дата твоей смерти откладывается.
Скользкий обнажил заляпанные кровью зубы и улыбнулся сержанту. Освободив новичков, сержант быстро скользнул к двери и напоследок кинул:
- Позаботься о них, Скользкий. Если будут вопросы – ответь.
Сержант скрылся за дверью, а Скользкий внимательным взглядом окинул новеньких, принесших ему надежду на жизнь. На зубах хрустнул хребет, но сам заключенный предпочел молчать, изучая сокамерников.

Размяв запястья и потерев следы от наручников, уселся на правую нижнюю шконку. Окинул взглядом камеру. Тихо: - Мило-мило...

Сел на койку с видом, как будто на шикарный итальянский диван. Начал с безразличием и некой наглостью разглядывать Скользкого, как будто я император, а он низший раб...
Потом так сузил глаза, как будто высматриваю добычу и как громка: "ГАВ!!!!!" и засмеялся...
Потом нормальным голосом: "Извини... Как зовут, как жизнь?"

-где спишь? - тихо и серьезно сказал Философ, обращаясь к сумасшедшему,который с таким смаком поедал мышь.
Неужели он с таким же удовольствием будет это есть?он такой любимой своей мамочкой,оберегаемый ею. даже мурашки пробежали по телу. но думая о своей маме,он успокаивался, но вспомнив,что ее больше нет, взрывался, и его глаза зажглись огнем ненависти.
с таким взглядом онт оглядел сокамерников и подумал: "мда...ну и партейка!нужно выжить за маму,Во имя его Розы,любимой."

От вопроса Второго сокамерника Скользкий поперхнулся мышей и, давясь остатками бурой шкурки, громко, пронзительно засмеялся, сотрясая стены камеры. Успокоившись и растягивая саблезубую улыбку, заключенный развалился на кушетке и начал изучать череп Первого (про себя он окрестил всех просто – Первый, Второй, Третий, по той очередности, что они входили в камеру), замысловатая татуировка паука очень его занимала. Не отвлекаясь от своего занятия, Скользкий заговорил мерзким, визгливым голосом, жутко давящим на нервы:
- Жизнь… Забудь это слово, парень. Тут нет жизни. Нет света, нет мыслей, ничего нет. Есть смерть. Вечная. Длящаяся от твоей первой ночи и до окончания времен. Если ты конечно не сбежишь. – Последняя фраза была сказана с таким сарказмом, что можно было понять насколько заключенный в нее верит. – А зовут меня Скользкий.
Оборвав свой визгливый голос, заключенный помолчал пару минут, а потом будто вспомнив, резко добавил, обращаясь к Третьему:
- Сплю там, где лежу. Может сей ночью я тут буду не один спать.
Разразившись хриплым смехом, Скользкий оплевал кровавыми слюнями кусок нижнего одеяла.

...

Скользкий спокойно принял удар. Захлебнулся кровавой пеной. Свалился со своей койки и упал под ноги Паука. Скрючившись на полу, он харкал недавно съеденной мышью и визгливо истерично смеялся. По крайней мере, пытался смеяться, превозмогая боль. Слегка успокоившись, как прошла первая вспышка боли, он перевернулся на спину и, улыбаясь до ушей, начал смотреть в потолок, на старые, сосчитанные трещинки.
Подумав, что нечего добру пропадать, он, дрогнувшим пальцем, начал собирать свою же, отхарканную рвоту и запихивать назад к себе в желудок. Слизывая последние капли с пальца, он задумчиво сказал:
- Да, смерть. Длинная тягучая и вонючая.
Обернувшись к Пауку, он неразборчиво что-то промямлил, выпуская грязно-желтые слюни.

Я с дьявольской ухмылкой смотрел на проишествие, как будто на шоу по телику... Затем лег на койку и начал размышлять "о жизни"...

Знакомое, щекочущее сознание чувство. Словно гигантская, сплетенная из колючей проволоки спираль начала свое мерное вращение где-то внутри. Цепляя тонкими крючьями нервы. Подняв существо за шиворот, заглянул в его глаза: - Смотрю, ты гурман? А хочешь попробовать кое-что по настоящему вкусное? Самую вкусную, самую сочную и желанную сущность, порожденную лишь для того, чтобы услаждать дитя Господне?

Скользкий не пытался вырваться, он мягко обвис на руках Паука, ядовито ухмыляясь и облизывая потрескавшиеся губы. Повисев так несколько минут, он ответил:
- Господа здесь нет. Сюда даже Сатана боится заглядывать. Убьешь меня и снизишь свои шансы на существование в Яме. Это не угроза, Малыш, это констатация факта. Умереть от рук сокамерника здесь является великим везением. Только не принято. Ибо убивший привлечет Их внимание.
Заключенный покосился на угол и заметил, что тьма там становится гуще и сильнее. «Либо ждет крови, либо скоро ночь» - промелькнула в его голове мысль. Не отводя взгляда от угла, Скользкий задумчиво добавил:
- А насчет гурмана ты прав, но вкуснее человеческой плоти ничего быть не может. А плоть эту Они отдают с неохотой, удается вырывать только маленькие кусочки.

Глянул на существо: - Внимание. Чье? Малыш. Я похож? Два вопроса. Жив ты до сих пор лишь потому, что понимаешь суть истины хорошей трапезы. Теперь - ответы на два вопроса. Пожалуйста, не разочаруй

Скользкий попытался что-то прохрипеть, но слова плохо лезли из передавленного горла. Он не пытался сопротивляться. «На то есть свои причины» - Единственно разумная мысль проскользнула в сознании. Не снимая с лица саблезубой улыбки, заключенный таки умудрился прохрипеть:
- Внимание Их. Ты Их почувствуешь сегодня. Может, даже увидишь. Малыш… что-то есть. – Преданно посмотрев в глаза Пауку, Скользкий добавил – Я должен был «перейти» этой ночью. Раньше ли, позже – мне все равно. Лучше от твоих рук… Чем от Них. Но тогда вам придется несладко. Они любят новеньких, приходят к ним всегда. Кирка ведь не дурак. Дал вам шанс.
Слова преступника оборвались в потоке мертвого кашля. Испуская вонючие слюни и отхаркивая желчь, он висел на руках Паука, пытаясь заглянуть в ближайший угол.

Чуть ослабив давление на горло существа, утер его губы и подбородок краем его же робы. Проследив направление его взгляда: - Темнеет... (глянув в сторону лежащего на шконке тела) Как твое начальство относиться к... убийствам заключенных друг друга? И не желаешь ли ты перекусить чуток? Чур, печень и сердце мои

Скользкий еще раз внимательно поглядел на Паука и облизал губы, мечтая о сочном, свежем мясе. Воспоминания нахлынули нежным потоком колыбельной, унося его в далекие счастливые времена, когда он мог наслаждаться сырой плотью каждый день. Затуманенным взглядом он поглядел на лежащего человека и руки его затряслись в судорожных спазмах. Усилием воли приструнив позывы желудка и сдерживая себя, чтоб не накинутся на Эодора, он промямлил:
- Это не убийство, мы называем это «переходом». Счастье тому заключенному, которого убьют сокамерники. Редкая удача. Все боятся убивать друг друга – так ты пометишь себя. Заберешь Их добычу. Как же давно я хотел почувствовать тепло свежей человеческой крови на губах. Но страх перед Ними не дает.
С отчаянием Скользкий взглянул в глаза Пауку и шепотом добавил:
- Ты не знаешь Их. Мой голод ничто, в сравнении с Их голодом. Я бы убил. Всех. Но тогда Они обязательно отомстят. А сержантам все равно. Если ты решил помочь товарищу, и убить его сам, они только удивятся твоей смелости и помолятся за тебя в одну из ночей.

- Превед людоедам! - с той же ухмылкой сказал я, мысленно подумав - "Вот не могли подселить меня хотя бы к какому-нибудь киллеру или террористу?!"

Отпустив гурмана, перевел взгляд на лежащее и такое живое тело: - Превед. Как дела? Как настроение?

- Настроение? Хех, ты задаешь довольно странные вопросы... Смотреть на маньяка, который пожирает живую мышь?! Это же даже не человечина!!! А я тут сижу безоружный, нищий, без Мартина... ну это когда-то был мой ретривер-оруженосец... эх... когда меня брали, его подстрелили... умный был пес... СВОЛОЧИ! ЗА ЧТО ЕГО ТО!? Что за жизнь настала... Ну чтож... дождемся ночи... я люблю ночь... А ты как живешь?

Уселся на свою шконку, посадив рядом с собой гумана. Оценивающе оглядел живое тело. Много мяса. Глянул в угол: - Живу? Да, живу. Дышу. И сердце бьется. А ты? Не болеешь? Тебе грустно? (сидящему рядом гурману) Мыши часто здесь бывают? Они ходят тихо или любят стучать крохотными палочками в малюсенькие барабанчики?.. Тук-тук-тук... Палочки и барабанчики... Тук-тук-тук... Масло кукурузное... Тук-тук-тук... Жарим в масле пальчики... Тук-тук-тук... И совсем не грустно нам...

Скользкий жизнерадостно ухмылялся и покачивал головой в такт.
- Мышей много, без них давно бы от голода подохли во время постов. Жирные, испуганные мышки. Их шкурки так нежно лопаются на зубах. Но они ничто, в сравнении с человечинкой.
Взгляд Скользкого снова упал на угол и, внезапно, он взвыл, как раненный зверь. Скатившись с кушетки на пол, он начал тихо выть, умудряясь вставить некоторые слова:
- Тьма… тьма… Они рядом. Скоро ночь… как же я не заметил.
Покрываясь мелкими испаринами и дрожью, заключенный с ловкостью обезьяны запрыгнул на свою койку и, завернувшись в вонючее одеяло, начал тихо, почти неслышно постанывать.

- Хм... Мне кажется он просто псих, но и тебе, и, конечно же, себе, я советую СДЕЛАТЬ ТАК ЖЕ!!!!! - последнее сказал с криком, так как верю в паронормальные явления всякие...

Джо смотрел на все это происходящее с улыбкой,у него давно не было в жизни хорошего и доброго,мать умерла давно. он понял,что один из новоприбывших людоед,но другой видимо нет,нужно быть с ним особенно поаккуратней. но увидев,что тот мужчина,который так мило общался со Скользким,прижал старого узника к стене,освободив,тем самым путь к кушетки,Философ отправился под одеяло. ложась на "кровать" он думал,что за тьма?и почему Скользкий так панически боится ее?и кто они?вопросов было уйму,но он хотел разобраться ночью,к ним придут,но...кто?там и увидит, с этими словами Христиан закрыл глаза и укутался в старое потрепанное,мягко говоря, одеяло и решил послушать дальше о чем говорят.

Расслабившись, упал на шконку правым боком, подложив под голову руки. Медленно переводя взгляд из угла в угол, наблюдаю за наступлением сумерек. Тихо: - Грустно как-то...

Тишина незаметно заползла в камеру. Задавила стоны и всхлипы. Утопила в себе шорохи. Загрызла писк мышей. Не обычная тишина, а именно Тишина, та, рядом с которой боишься двигаться и дышать. Скрещивая усталые руки, она растворилась в комнате, расползлась по всему периметру. Пробежала пальцами по скользким кирпичикам стен. Коснулась зарешеченного окна. Притаилась в углах. И заползла под одеяла каждого заключенного, заставляя сердца стучать все тише.
Это был первый знак. Первая весточка. Сначала всегда приходит Тишина, готовя каждую камеру, как отдельный мир, к наступлению ночи. Остается только один, назойливый звук, заставляющий подрагивать непослушное тело – шелест опускающихся за окном хлопьев снега. Их тихий шепот сводит с ума. Будто перья ангелов, растерзанных на мелкие кусочки. Белая, замерзшая кровь небес, покрывающая проклятую землю. От этого звука невозможно спрятаться. Он слишком тихий, едва различимый и именно поэтому – незаглушимый.
Тьма, до этого прятавшаяся в своих четырех углах, начала просыпаться. О нет… здесь ночь приходит не с неба, погасившего остатки блеклого солнца… в Яме ночь наступает изнутри. Длинные щупальца мрака расползаются по стенам и потолку, нависают над маленьким окошком и безжалостно сжимают последние остатки сумерек.
В яме никогда не было ламп. Никогда. Они просто оказались бесполезны с наступлением ночи. Их свет не смог бы побороть ту вязкую, живую субстанцию, что люди именуют тьмой.
В коридоре, за прутьями решетки, наконец, воцарилась полноправная ночь. Гордо расправляя затекшие, клубящиеся мглой крылья, она неспешно бродила по своим владениям. Она наслаждалась каждым мгновением тишины, каждым затхлым вздохом.
Остановившись возле решетки, она, наконец, решила зайти в камеру, поглощая собой надежду и веру.
Света просто не стало. Ничто. Великая, Неназванная Пустота. К этой Тьме человеческие глаза никогда не привыкнут. В этом разъедающем мраке они никогда не смогут различить того, кто сам не желает показываться.
Люди почувствовали всю беззащитность своего положения – их лишили способности видеть и слышать.
Со стороны окна послышался неразборчивый шелест. Повеяло невыносимым, жгучим холодом, будто стекла просто не стало и 50-ти градусный мороз ледяным големом втиснулся в камеру. Тонкая кожа неспособна была долго выдерживать такой холод – конечности постепенно перестали слушаться. Паралич сковал тело каждого. Онемели кристаллизирующиеся глаза.
При таком раскладе уже давно должен был наступить летаргический сон, но он все не приходил, возмущая законы мироздания. Дышать стало невыносимо трудно – каждый глоток воздуха приходилось выдирать у холода. Легкие горели огнем, требуя кислорода. Звук падающего снега начал преображаться. Сначала незаметно, но потом все отчетливее он стал походить на тихий плач. Слабые стоны и далекие взмахи крыльев. Этот звук поселился в голове, вытесняя все мысли, давя на остекленевшие нервы. Не было возможности зарыться от него в шершавое, тонкое одеяло. Не хватало сил заткнуть отмерзшие уши.
Далекая, завывающая мелодия чужих, нечеловеческих стонов. Это напоминало скрежет наточенных когтей по гладкой поверхности железа.
Потом появился запах. Это была смесь горелой плоти и шерсти с разлагающимися тканями трупов. Желудок свело мучительной спазмой, заставляя кишечник освободиться от своего содержимого. К горлу подступил рвотный комок, щекоча пищеварительный тракт.
Их шаги напоминали шелест уходящего прибоя. Накатанными волнами они склонились над каждым заключенным, впитывая и наслаждаясь страхом. Пожелав оставаться незримыми, неосязаемыми, Они просто тихо «существовали» внутри камеры. Откуда Они пришли, где Они сейчас, как Они выглядят – все эти вопросы оставались неразрешенными.
Просто чужие, нечеловеческие сущности, ждущие и жаждущие познать людскую боль. Они были рядом. Пришли поприветствовать новеньких мертвыми, разлагающимися поцелуями. Они просто были. Неосязаемые. Неощутимые. Вселяющие тонны ужаса. Они решили дать заключенным первый шанс на знакомство.

...

...

тело от холода онемело,будто связан, как в первые дни заключения. он не мог говорить, странно, он просто не мог. и кричать он не мог, почему? он беспомощно открывал рот,точнее пытался, но не движения, ни звука не последовало. страх, только страх. беспомощность. смерть близка. он - убийца, он понял,что чувствовали его жертвы, мольба о пощаде, беспомощность и только. и в голову нахлынули воспоминания о каждом совершенном убийстве, о каждом из 23. и от холода он почувствовал себя уже посреди могил, темной холодной ночью. он снова выкапывает могилы и жжет трупы,но тепла нет... где он? он понял,что он сейчас в камере.

Небытие коснулось каждого. Растворилось болью в телах заключенных. Упорхнуло угасающим сознанием к безликому, безразличному потолку. Что может быть проще страха? Скользкий, изувеченный покров разлагающегося ужаса пригрелся в ледяной стуже камеры. Страх подпитывал Их. Преумножал Их силы. Они ведь знали, что люди не могут не бояться. Они знали людей слишком хорошо.
Тьма заботливо укрывала Чужих, давая людям шанс не сойти с ума. Мысли, роем носящиеся в голове заключенных путались и падали тяжелыми каплями на скользкий пол утихших сердец. Сознание сопротивлялось столь нечеловеческой силе. Рассудок испуганным зверем забился в самый дальний уголок помыслов.
Логически мыслить в такой ситуации было невозможно. Боль пропитала каждую клеточку, вонзилась в каждый нерв, послушно следуя Их велению. Но боль была ничем в сравнении со звериным ужасом, уничтожающим человеческое начало гуманоидов.
Заключенные почувствовали, что сознание ускользает. Кружится бабочкой около лица и никак не может найти упокоения. Веки не слушались – они начали закрываться сами по себе. Последнее что видели преступники – это черный всполох огня, пронзивший потолок камеры.

...