Кьоль | ходы игроков | Бильвиз

Каменная дорога сменилась протоптышем. Лужи превратились в болота.
Чавкала нога в сапоге. Бряцала рапира, мешаясь. Стекали капли дождевые по широким полам шляпы, храня голову в сухости, а лицо в тени.
Далеко остался Керек. С трактиром чадящим. С людишками жалкими, что ничего не знали. Про доблесть. Смелость. Отвагу. Про то, что их нет в мире, сгноенном чумой. Далеко теперь твари, мало на людей похожие. Их вой позади.
А впереди змеилась дорога. Петляла, уходя за деревья, набученные. За кучи прелой листвы.
И что-то звенело в ушах. Тишина ли? Она кралась по пятам. Она облизывала пятки, замирая в следах. Корчилась, смакуя каждый шаг.
«Не оглядывайся» - твердила.
Не смотри на силуэты тающего в серых туманах города. Об оставленных людях не вспоминай. О карте, что все еще рукой сжимаешь. Чужая кожа. Чужая кровь. Чужой выбор.

Испанец молча смотрел как приближается к нему проклятый нищий. Васко не воспринимал его как человека. Слишком много знал безумец для человека, слишком много гнилой правды срывалось с его гнилых губ. Но кто бы ни был на самом деле - он знал многое про проклятый город. А ещё он был из плоти и крови.
На губах испанца заиграла кривая усмешка, а в руке сверкнула сталь клинка. Он готов был хохотать теперь. Ведь у него есть карта, он наконец-то, впервые за долгое бесцельное путешествие, знает куда идти. И сейчас, возможно, он узнает ещё несколько тайн города из легенд.

Сквозь гниль больного лица просвечивает истинная сущность. Ощущение едва уловимое, мимолетное – в теле этом давно нет жизни. Нет души, если эта призрачная тварь вообще существует в безбожном, оскверненном мире.
Мелькает рука, увенчанная черными обрубками ногтей. Мелькает и исчезает под балахоном. Что-то увидел бродяга в глазах испанца. Что-то заставившее его отступить, гася улыбку. Хмуря брови.
Не сопротивлялся нищий, стоило Васко сбить его с ног. В грязные лужи. В разжиженную землю. Сколь гармонично смотрелся он на ней, практически сливаясь.
- Убить меня хочешь, добрый человек?
И вновь расцветает улыбка, безумием наполненная. Жаждой, что непонятна живому человеку из плоти и крови.
Он лежит, пуская пузыри булькающего смеха.
- Хочешь меня убить?
Страшное лицо искажено практически мольбой – тенью того, чем он был когда-то.
- Так убей. Попробуй.

- Попробую. - Усмехнулся испанец, встав над поверженным нищим. - Но потом. А сначала, тварь, ты расскажешь мне, всё что знаешь о Кьоле. Почему, по твоему, я иду не в ту сторону? Кто тебя прислал? Кто был тот тип в костюме чумного доктора, и что ты за порождение тьмы такое? Говори! Ты же любишь говорить, не так ли?..
Остриё клинка упёрлось в горло нищего. Надавил так чтобы тёмная кровь пошла, тонко заструилась на землю.

- О, я люблю говорить, хороший человек, - скалится нищий, зубы гнилые показывая. Кровь стекает по шее, в тряпье впитываясь – с виду обычный прокаженный.
- Я люблю говорить с живыми. Они интересные. С ними интересно. Наблюдать интересно. Идти за ними. Слушать. Так много жизни, так много страха!
Кашляет, насаживая шею на клинок. Глубже он вонзается в глотку, делая голос булькающим.
- О Кьоль никто не знает, добрый человек. Кьоль – это боль живая, смерть, что плотью обросла. Кьоль – это Он. Великий. Ужасный. Он все-все знает. Он все расскажет. Когда дойдешь. Дойдешь в Кьоль, войдешь в дверь – Он любит гостей. Ждет. У тебя же есть ключ, добрый человек?
Скалится нищий, растекаясь кровью черной. Поднимает голову еще выше, проходя шеей сквозь острие клинка. Все еще может говорить, выталкивая слова сквозь горло пробитое.
- Есть ключ? Потому и сказал я – не в ту сторону идешь. Без ключа – не пройдешь. Без ключа – не дойдешь. Тридцать три двери не откроются. Мост не поднимется. Стена, что в небо упирается – не рухнет. Кьоль не впустит в свое чрево, добрый человек. Без ключа.
Руки поднимаются, хватаясь за лезвие. Сквозь тряпки проходит острая сталь. Вгрызается в руки. Лопаются пузыри, гнилью истекая. Лужа крови разливается по земле. Вонючая кровь. Черная. Паром шипит. Бурлит. Дотронется до живой плоти – плохо будет.
- Ты про Доктора, добрый человек? Доктор – это Доктор. Ты найдешь его. Встретишь. Доктор всегда рядом. Доктор о вас заботится, хочет вас спасти. Доктор поможет. Поможет…
Все выше голова. Хрустят позвонки. Доходит лезвие до подбородка, по кости челюсти скребя. Улыбается психопат. Не чувствует боли.
- А я, господин хороший – простой бродяга. Я Нищий. Я Пешка. Я карта, на которую никто не обращает внимания. Карту, которую нельзя открывать.
Тянется рука, пузырящаяся. Вот-вот прикоснется.

Ключ... Опять ключ. И нищий тоже говорит о нём. Возможно, это всё ловушка. Возможно эта оболочка человека заодно с той женщиной, и они хотят заманить его, убить, не дать узнать правду о городе, не дать добраться до него... А может и нет.
Скрипнул зубами испанец, глядя с яростью на кривляющуюся тварь, что сама нанизывала себя на остриё его клинка. Хрипит тварь, булькает кровью, тянется к нему уродливыми руками.
Какая разница теперь? Он ушёл от той женщины, от той группы бесполезных людей, проклятых миром убийц, что пошли за ней. Теперь уже не догнать, не вернуться, не найти следы в этой чаще. Остаётся только двигаться вперёд. Если Кьоль и правда закрыт, если он должен увидеть это собственными глазами. Пусть всё так, Васко будет знать, куда возвращаться и где искать...

И тут в голове испанца появилась ещё одна мысль.
Ведь, возможно, кто-то из тех бесполезных людей рано или поздно придёт, чтобы открыть дверь. Придёт с ключом к двери. Дверь ведь никуда не денется. И, если он найдёт эти ворота, нужно будет просто подождать возле них. Ведь это так просто... И почему раньше он не догадался? Оскалился испанец, думая о том, как здорово это будет. Ключ сам придёт к нему!

А потом блестящий нездоровым блеском взгляд испанца опустился на тянущиеся к нему грязные окровавленные лапы. Заледенел взгляд, закаменело лицо. На время мысли о городе отступили, их затмила ненависть к этому ничтожному существу... Оно не должно существовать!
Сверкнул клинок, взлетел резко и опустился, целя твари в шею:
- Умри уже.

Покатилась голова, вращая глазами. По лужам. По дороге. По грязи жидкой. В траву прелую. В кусты густые. Дальше. Дальше. Пока не скрылась в чаще непроходимой, оставив тело сиротливо лежать перед испанцем. Черная дымящаяся кровь растекалась все дальше, жадно пожирая землю.
Вот и все – нет бродяги. Неужели зазря он кичился? Безумец. Сумасшедший. Сдох, как и всякая тварь. Сдох, потеряв в лесу вспухшую голову с гнилой усмешкой. Сталь клинка всегда права – очищает мир от падали. И нет никого, кто смог бы противостоять ей.

Одиночество злорадно усмехнулось в лицо Васко. Одиночество никогда не предавало его, всегда следуя по пятам. Тяжело шлепало оно миллионами своих ножек, растворяясь в каплях дождя.

Мир затих. Мир уснул. Миру наплевать на дымящийся Керек. Наплевать на труп прокаженного. На одинокого наемника посреди дороги в никуда. На Кьоль. Мир не знает о чуме и сотнях смертей. Мир спит, закрыв солнце лохматыми тучами. В сырых колыбелях безразличия. В луже чьих-то бессмысленных страхов и страданий. Мир знает правду – ты умрешь. Сгинешь в вехах истории. Сотрешься из порванной книги. Упадешь, раскинув руки и разинув рот. Тебя не станет. Больше никогда. Рано или поздно. А мир останется. Не заметив потерю. Не осознав всю боль одного лишь человека. Не узнав его лицо среди миллиардов других лиц. Мир спит и лучше не будить его.

Аккуратно вытер испанец о траву лезвие клинка от проклятой крови. Не дотрагиваясь, словно боясь поймать какую-то заразу, какое-то проклятье. После чего убрал его в ножны и, поправив шляпу, двинулся дальше. Взгляд наёмника опустился на кусок человеческой плоти с нарисованной на ней картой. На первом же привале нужно будет перерисовать карту куда-нибудь, а этот лоскут кожи сжечь. Кровь того бесполезного трактирщика словно жгла руку даже через перчатку. Спрятать его под одежду наёмник не мог, казалось это словно засунуть за пазуху ядовитую змею...
Оставалось только идти вперёд.

На дороге пустой ты никогда не бываешь один. Есть чьи-то глаза. Всегда смотрят. Видят. Каждый шаг твой. Каждое движение. И повезет, если это птицы, да хорьки всякие. Повезет, если кролики бешеные с бусинками черными. Или ежики фыркающие. Очень повезет.
Васко не повезло.
За его передвижениями в Кьоль следило совсем другое существо. Существо, не ведающее страха. Прошедшее сквозь смерть и вернувшееся в жизнь. С длинным клювом и маской стеклянных глаз.
Выступив из-за деревьев, чумной доктор встал посреди тракта, облокотившись о палку. В длинных кривых пальцах, обмотанных тряпьем, он сжимал ампулу, источающую красный свет. И отчего-то казалось, что света этого лучше не видеть на бренной земле честному человеку. Лучше не знать – что он принесет страждущей душе испанца.
- Ты был жесток к Петру.
Приглушенный, сухой, металлический голос, лишенный любого намека на эмоции.
- Зачем ты обезглавил его?

- Он мешал. - Хрипло ответил наёмник.
Испанец весь сжался, словно пружина, готовая распрямиться в любую секунду. Этот человек... Нет. Это существо. Зачем оно пришло? Почему пошло именно за ним?
Наёмник положил руку на клинок, но не спешил извлекать его из ножен. Согнутая фигура чумного доктора, уставившаяся на него мутными выпуклыми стёклами маски, буквально излучала чувство опасности... Васко хотел максимально отсрочить возможную схватку или вовсе избежать её. А потому продолжил разговор:
- Что тебе надо от меня, чудовище? И почему ты без своей своры?

- Мешал.
Металл голоса. Блеск окуляров. Рука, что крепко сжимает пробирку.
- Человек есть тлен. Его сковывают рамки бренной плоти. Ты – человек.
Его словами «человек» звучало как глубочайшее оскорбление.
Один шаг вперед. Собирает влагу грязи грязное тряпье. Вязнет кривая палка в лужах.
- Ты слаб. Несовершенен. Но тебе повезло. Я излечу тебя, человек. Я помогу тебе. Сделаю бессмертным. Ты жаждешь силы?
И чудится, что за клювом маски ощерилась ржавая улыбка. Что спрятанное под кожей лицо сейчас ликует.
- Я есть пастырь, нашедший заблудшую овцу. Да упокоится тело твое в алчности и злобе. Да обуяет голод твое сердце. Да вознесется твой дух, распадаясь рыхлым невежеством. Я подарю тебе истинного Бога, человек. Я дам тебе…
Резко поднимается рука и опускается, швыряя ампулу красную.
- …Всё.