Лу-На-восходе | ходы игроков | /И снова. В начале идёт тьма/

Общее. Антон. Александр. Кир.
…А на платформе горят огни в этот поздний час, и подземный город тонет в усталости. И зеленые тени и стеклянные шары настенных бра, и коммунисты на гордых барельефах. Все хотят спать. Дедушка Ленин и серпастые молоты. Утомились уже. И тоскливая атмосфера обволакивает, убаюкивает, засыпает глаза тишиной. Ведь поездов нет. И нет пассажиров, и круглая глотка тоннеля дышит беспросветной тоской. И пахнет плесенью, пахнет водой, пахнет отчаянием и первым снегом. Ветра спускаются в эти подземные норы, ветра приносят запахи звезд. Жирный дух креозота. И железный аромат дальних планет затерянных в галактике где-то. Смешиваются неторопливо…
А метро вздыхает, словно живой младенец, метро лопочет и смеется легонечко. Ветер летает в этих цементных трубах . Отчаяние ласковой волной топит вас в своих пучинах.

А рядом стоит Он. Он вызывает робкую тревогу, такую прохладненькую и неприятную даже, покалывающую острыми коготками тревогу. Неприятный пассажир.
Ведь.
Его нельзя разглядеть. Совершенно и абсолютно точно нельзя запомнить и нельзя понять. Такая невзрачная замкнутая в серость фигура, измеряет грустный перрон мерными шагами. Тук-ту-тук. Словно автомат, чётко.
Если смотреть долго, смотреть не отрываясь до ломоты в глазах, определенно увидишь человека. Но лишь отведешь взгляд, - облик его размоется в сознании. Поблекнет. И ты уже не вспомнишь даже, что это за существо крутится рядом с тобой. Диковинное. Опасное вполне возможно. Возможно, даже вовсе не человеческое существо...
Колючая мысль в сознании возникает. Ты снова инстинктивно пытаешься запомнить эту странную фигуру. Ты напрягаешься. Скользишь по Ней затравленным взглядом, ты запоминаешь. Это странное, определенно странное лицо. И это надоедливое: «тук-ту-тук». Мерные механические шаги. Это ты тоже пытаешься запомнить, потому что тебе становится важно. И странно. И жутко даже чуток. А может уже и не чуток…А потом. Фигура снова поворачивается спиной. И память снова дает сбой. Тук-ту-тук, разносится мерный звук...

Кир ощутил на мгновение свое сердце в груди как нечто чужеродное. Заворочалось сердце, ткнуло неприятно под ребра, проверяя так ли крепка клетка, как кажется. И улеглось. Утихло. Затаилось до поры. Как будто ничего и не было. Обманчивое зыбкое чувство шаткого равновесия.
Кир втянул голову в плечи, ловя ускользающее тепло собственного выдоха в шарф, перекинул рюкзак с одного плеча на другое, отошел на два шага назад от края платформы, руки поглубже в карманы пальто сунул. Холодно. Внутри холодно. Будто проглотил разом порцию мороженого и теперь лежит оно как раз где-то под сердцем кривобоким куском и не тает. Кир сморгнул, пытаясь сосредоточится мысленно на чем-нибудь приятном. Отвлечься от холода и от мерного звука шагов одного из пассажиров. Не вышло. Напротив, чем больше Кир старался думать о чем-то другом, тем более навязчивым становились шаги, и сердце снова заворочалось в груди, как гусеница которую неприятно травинкой в бок ткнули. А потом еще разок, уже в другой бок, посмотреть как она сворачивается в комок, а после выгибается, пытаясь избавиться от болезненного прикосновения. Только ничего у нее не выходит.

Опустив голову, сгорбившись, Александр Данилович задумчиво смотрел на свои руки, мирно покоящиеся на коленях. Честные, старческие руки. Казалось, они были покрыты не кожей, а древесной корой. Такие же крепкие, такие же древние, как ветви старого дуба.
Александр Данилович сидел на скамеечке и ждал поезда, спокойно-задумчивый, застывший.
Но вот что-то внутри шевельнулось, разбило вялый поток мыслей ни о чём и обо всём.
Он поднял глаза, как-будто впервые заметив трёх человек, в этот поздний час оказавшихся с ним на платформе. Смазливый мальчик (или девочка? Сейчас их не разберёшь), импозантный, приятной наружности мужчина и ещё один... странный, опасный. Непонятный.
Вот снова внутри что-то зашевелилось, уже настойчивей. Александр Данилович автоматически приложил руку к левой стороне груди. Сердце, словно чуя осторожные пальцы старика, заметалось, рванулось к ним сквозь грудную клетку.
Выдох. Вдох. Глубже, осторожней. Проклятая тахикардия. Медленно, медленно - выдох.
Внезапно стало жарко. Прохладный ветерок подземки обжёг вспотевшее лицо. Расстегнув бушлат, Александр Данилович бессмысленно посмотрел на часы, не запомнив время. Затем посмотрел на табло, флегматично отсчитывающее секунды от отправления предыдущего поезда.
Незаметно подкралось ощущение иррациональности. Всё вокруг почему-то показалось гротескным, неправильным. Шарф натирал горло. Ботинки жали. Пот градом катился за шиворот. Шаги незнакомца гулко отдавались в ушах, им вторило несносное сердце.
Что за напасть! Нервы шалят? Нет, ты это борсь. Не мальчик уже.
Вновь опустил взгляд, прикрыл глаза, прислушиваясь. Мыслей не было - только мерный стук. Стук шагов, стук сердца.

Коновалов не любил ездить в метро. Но ездил. Практически каждый день. Как-никак, это был самый быстрый, удобный и дешёвый способ добраться из дома до работы и обратно. И по городу днём, в часы пик было гораздо проще двигаться на подземном поезде, чем платить бешеные деньги какому-нибудь таксисту или сидеть по несколько часов в салоне какой-нибудь маршрутки, срывая все свои планы и встречи. Но в метро было душно, тесно, многолюдно. Антон не любил толпы. Не любил хаотичного движения человеческих тел, разноголосого шума, издаваемого этими вечно куда-то спешащими прохожими и пассажирами и состоящего чуть менее, чем полностью, из их брани, топота и стонов, означающих что опять кому-то отдавили что-нибудь жизненно важное или наступили на больную мозоль. Не любил он и той человеческой массы, что, казалось, выплёскивалась из поезда в момент его остановки, засасывалась им обратно незадолго до отъезда и скапливалась у касс и турникетов. Не любил он и чувствовать себя безликой частью бездушного организма, который растекается по всем сидениям вагона, облепляет собою все поручни и виснет на своих же попутчиках, дыша им в ухо своим вонючим дыханием и тыча в бёдра выступающими частями тела, независимо от пола, возраста и социального положения такого, ставшего столь близким, соседа. Не любил. Но ездил. День за днём, неделей за неделей, из месяца в месяц. В конце концов, метро тоже транспорт. И так бывало далеко не всегда. Только днём. И утром. И ранним вечером.

Но сейчас был несколько другой случай. Поздний вечер. Прохлада, отдающая сыростью. Освещение, в пустоте зала кажущееся чуть ли не огнями какого-нибудь сказочного замка. Тишина, блаженная тишина, нарушаемая лишь редкими вздохами, да перетоптыванием, таких же, как и Антон, припозднившихся полуночников. Коновалов любил тишину. Но всё равно, даже в сей поздний час, не любил ездить в метро. Мало ли что может случиться. Какой-нибудь зашедший погреться бездомный может захотеть разжиться тёплыми ботинками при столь малом стечении народа. Или опустившийся наркоман решит, что солидно выглядящий мужчина станет отличным спонсором новой дозы. Или просто маньяк, спровоцированный первой снежной ночью, посчитает, что Антон лучше будет выглядеть на рельсах перед поездом, чем стоящим на платформе в ожидании его. У Кинга в "Тёмной башне", кажется, был такой персонаж, обычный человек, чьим хобби было сталкивать случайных встречных под колёса разного движущегося транспорта. Кто знает, может и в реальном мире есть такие люди.

Сегодня Антон вновь задержался на работе. Тираж свежего номера журнала вот-вот должен был отправиться в печать, а две статьи ещё не были закончены. Вот и пришлось ему поднимать телефонную трубку и, набрав знакомый номер, говорить жене о том, что вновь не успеет к ужину. И сидеть потом несколько лишних часов, устремив свои, и без того уже начавшие слабеть глаза, в монитор, в полумраке редакции, в почти полном одиночестве. А потом идти в темноте до входа в подземелье со странной и зловещей буковкой "М". И, зайдя в него, спуститься в освещённый зал и встать столбом в компании других ночных путешественников.

Сегодня их было особенно не много. Сам Антон, странная девица, одетая под пацана, да поджарый старик, восседающий на скамейке. В ожидании поезда, Коновалов украдкой рассматривал их, пытаясь угадать, какой характер кроется за их внешностью. Вечерами здесь можно было встретить интереснейших людей. И у каждого была своя причина быть здесь в столь поздний час и своя, несомненно, драматическая история. Девчонка могла убегать от своего чрезмерно ревнивого и не брезгующего рукоприкладством парня, в спешке одевшись в то, что под руку подвернулось, или, под видом мальчика, подобно героине "Чёрной стрелы", уходить от навязываемого ей родителями замужества. А старик... Он мог быть отцом семейства, брошенным на произвол судьбы своими детьми, лишённым жилья и оставленным подыхать. Или всё ещё сохранившим верность памяти жены вдовцом, просиживающим часы напролёт у могилы супруги, которая, непременно, погибла много лет тому назад и, конечно же, при трагических обстоятельствах. Коновалов усмехнулся про себя. Таким версиям место в старых романтических новеллах, да в женских телешоу, а не в реальном мире двадцать первого века. Вряд ли они имеют хоть отдалённое отношение к действительности. Дед, возможно, всего лишь старый алкаш, допоздна засидевшийся с собутыльниками, а девица - блядь, отправляющаяся в ночную на панель и не успевшая ещё нарисовать подходящий к случаю макияж. Но это, увы, так прозаично!

Антон тихо вздохнул, отводя взгляд от других. Каждый раз он надеялся, осмотрев человека, заглянуть ему в душу, понять, чем он живёт, чем дышит, почему ещё существует. И когда-нибудь написать об этом. Но ни один из встречных не спешил рассказывать Коновалову свою историю. Антон ещё раз вздохнул. Не в этом суть, кого он обманывает?! Даже если он разгадает все тайны этих людей, он не создаст романа. Просто потому, что Антон его почти не пишет. Про них не получится даже дешёвой, вульгарной, поганой порнокнижки о том, как молодая девица прямо на платформе метро отдалась в особо изощрённой форме опытному и за годы практики искушённому в таких делах старцу. Коновалов ещё раз вздохнул. Как раз вчера, он брал интервью у уже немолодой, тихой и приличной домохозяйки, взорвавшей отечественный рынок своим любовным романом "Белоснежка и семь негров", повествующего о нелёгкой судьбе дочери миллионера, случайно очутившейся в Африканских лесах и сумевшей не только выжить там, но и, с помощью семи лесорубов-негров, увести заезжего нефтяного магната от его жены-мегеры, непонимающей всей глубины его внутреннего мира и регулярно отказывающей ему в исполнении супружеского долга. Вся книжка, при этом, сверкала подробным описанием деталей постельных сцен, в основном состоящих из... Антон сглотнул и слегка покраснел. Ни к чему семейному человеку лишний раз думать о таких вещах. Достаточно, что разок прочитать пришлось. И откуда только у таких приличных и, что характерно, замужних женщин такие мысли и идеи берутся. Видать и впрямь, в тихом омуте черти водятся, как говорится. Или муж не удовлетворяет физически.

Коновалов, уже не в первый раз за ожидание, взглянул на часы. 23:18, а поезд всё не едет. И мысли его, как-то незаметно, переключились на супругу. Наверняка детей спать она уже уложила. Придётся, значит, тихо в квартиру пробираться, стараясь не хлопнуть дверью и ничего не уронить, чтобы не разбудить их. А Таня, конечно, всё ещё сидит на кухне, периодически разогревая ему ужин и с грустью поглядывая в темноту за окном. А её муж, скотина последняя, ещё только ждёт в метро поезда. Но ведь нужно было дописать статьи! Да и предупредил он её. Так что, если и сидит, то по собственной дурости. Он-то всё правильно сделал. Мужчина должен обеспечивать семью! Хотя на душе всё равно погано отчего-то...

При мысли об ужине у Антона заурчало в животе. И тут размышления Антона прервались. Какое-то движение неподалёку наконец привлекло его внимание, сбив с неторопливых рассуждений и заставив кожу покрыться мурашками. А ещё этот странный, равномерный звук. Тук-ту-тук. Тук-ту-тук. Поезд, стуча колёсами, наконец-то подъезжает? Тук-ту-тук. Коновалов вгляделся в нечёткую фигуру. Тук-ту-тук. Ещё один поздний пассажир? Тук-ту-тук. Показалось, нет там никого, отвёл взгляд Антон. Тук-ту-тук. Всего лишь странная игра теней, ничего более. Тук-ту-тук. Или нет? Тук-ту-тук. Неосознанно, Коновалов вновь всмотрелся в странный силуэт, пытаясь уловить каждое его движение, запомнить каждую его чёрточку. Тук-ту-тук. Внутри замерло что-то, оборвалось и напряглось, наполняя всё существо не совсем уже молодого журналиста знакомым ещё по прочитанным в юности книжкам ощущением приближающейся беды. Тук-ту-тук. Сердце забилось сильнее. Тук-ту-тук. Отвернулась фигура, вновь отвёл взгляд Антон. Тук-ту-тук. Точно показалось. Тук-ту-тук. Просто испорченное литературным образом жизни воображение разыгралось сегодня не на шутку. Тук-ту-тук. Надо взять себя в руки. Тук-ту-тук. Глубокий вздох. Тук-ту-тук. Ещё один. Тук-ту-тук. Ещё...

Общее. Антон. Александр. Кир.
Жесткий неприятный звук продолжает гулять на платформе мячиком отражаясь от мраморных сводов. Шурх-шу-шурх. Тук-ту-тук. Медленно, методично, словно удары капель по виску, словно изящная китайская пытка. Молоточком по живой пульсирующей кости. Потом вдруг. Звук умирает и платформу наполняет влажная тишина. А вы и не поняли, когда…
Все замолкло и насторожилось враждебно, и не слышно больше ветра. Не лопочет на дальних перегонах вода, не шумят поезда; и зимой больше не пахнет из холодных тоннелей. Размытая фигура больше не мерит перрон четким шагом, она остановилась, словно бы прислушиваясь к чему-то внимательно. И часы больше не дробят время на секунды в привычном ритме. Тогда Размытая фигура вдруг выталкивает из себя комковатые слова, разражаясь в пространство вялой речью:
- Сейчас. Определенно. С вероятностью в 99 целых, 8 десятых процентов. Случится. Беда. – Холодный поток вялотекущих слов замкнутых поодиночке в предложения. Ни эмоций, ни восклицательных знаков, ни какой-либо тревоги за вашу судьбу.
– Зайти. За черту. Не пересекать. Сейчас. Здесь. Собраться всем вместе. Определенно. Случится. Беда. Не помогать. Не подходить. Обреченный смерть. Соискатели выжить. Стоять. За чертой. Не шагать. Не пускать страх. Сейчас. Здесь. Собраться всем вместе. Определенно. С вероятностью в 99 целых, 8 десятых процентов…

Объяснив подобным образом что вам нужно делать, а чего делать вовсе не нужно, размытая серая фигура отправилась дальше по перрону, продолжая пояснять нехитрые правила.

В какой-то момент, неприятная глазу серая фигура ушла достаточно далеко, а на площадке снова установилась осязаемо-жгучая тишина. Враждебная и хлесткая. Впрочем. Очень скоро прерванная чьими-то истерическими вскриками, доносящимися очевидно из соседнего перехода.
Станция Ленинская граничит с Ломоносовской, длинный переход соединяет две станции друг с другом. Утром здесь толкотня, сотни тел давят друг друга в мясорубке тоннеля, спешат на работу, домой и куда угодно. Сейчас здесь царит только крик. Чей-то панический бессвязный вопль отражаясь от круглых сводов летит на широких крыльях к вам. Пока еще очень далекий и бессмысленный. Завывания не спешат сложиться в слова, но что-то осмысленное услышать можно:
«Не буду»

Или, напротив:
«Буду»

Или:
«Иуда»

Или даже:
«Откуда!?»

Но. Что-то в этом роде. Определенно...

Кир вздрогнул, услышав крик, и замер. Так замирает олененок, почуяв хищника, всматриваясь в сплетение ветвей расширенными от страха зрачками темных глаз. Быть может, если замереть, затаить дыхание, стать неприметным, быть может - хищник пройдет мимо. Это не надежда на чудо, нет. Это отрицание происходящего, неверие в то, что это происходит сейчас, здесь, с тобой. И ладони в миг становятся липкими, сердце подскакивает, нет, нет, это не я. Меня здесь нет. Посмотри, я лишь тень, лишь отражение в воде. Я игра твоего воображения.
А крик множится, отражаясь от подземных сводов, и слова странного человека падают за шиворот как пригоршня снега.
Сейчас. Определенно. Случится. Беда.
Кир медленно и глубоко вдохнул потому что его тошнит. Мороженое, которого он не ел, подкатывает к горлу. Кир цедит воздух сквозь зубы. В голове ни к месту всплывает строчка из лермонтовского "Маскарада" - несчастье с вами будет в эту ночь. Кир повторяет и повторяет ее про себя.
Зайти. За черту. Не пересекать. Сейчас. Здесь. Собраться всем вместе. Не помогать. Не подходить. Обреченный смерть. Соискатели выжить. Стоять. За чертой. Не шагать. Не пускать страх.
Кир зашел за черту.

Подышал Коновалов. Стало легче. Расслабилось нутро. И переживания секундной давности стали казаться чуть ли не смешными. Чуть ли. Но не смешными, нет. Страх никуда не ушёл. Не делось никуда и ощущение надвигающейся опасности, обостряющее чувства и эмоции задержавшегося на работе журналиста. Просто успокоился Антон. Замедлился пульс его, всепоглощающая тревога, терзавшая его в последние мгновения, ослабила свой напор. Мелькнула и пропала слабая улыбка на устах. И звук, который только что был незыблемым и неприятным фоном наблюдений, исчез. Испарился. Растаял без следа, оставив лишь тишину. Тишину влажную и густую, какую-то странную, недобрую такую тишину. Совсем не ту тишину, которую любил Антон. Очень опасную тишину, из-за которой даже воздух, казалось, стал в разы тяжелее.

- Сейчас. Определенно. С вероятностью в 99 целых, 8 десятых процентов. Случится. Беда.

Вздрогнул Антон, голос вялый, наваждение развеявший, услышав. Выдохнул громко, только тогда заметив, что от напряжения, на платформе собравшегося, дыхание своё задержал. На фигуру странную вновь внимание обратил. В слова её, уже произнесённые, вслушался, подивившись немного тому, насколько они с предчувствиями самого Коновалова совпадают. Беда близко. Очень близко. Зайти за черту, может быть? Нет, пока.

Замолчала фигура. Ушла. Бежит время. Не обращает Коновалов на других внимания. Слушает пространство. Шёпот еле слышный, в который вялый и тихий голос фигуры превратился. Зловещий свист потоков воздуха в тоннелях. Шаги близкие. Дыхание чужое. Не думает Антон, не размышляет. Просто всё, как есть, воспринимает. Фигуру странную, как фигуру странную, тишину зловещую, как тишину зловещую, предчувствие беды - как предчувствие беды. Будто и не с ним и не сейчас это происходит. А так. По телевизору фильм крутят или книжка интересная читается. Хотя, какая-то часть сознания кричит в ужасе за гранью восприятия. А другая понять пытается, что к чему. Но не может. И от этого не отпускает его ощущение общей неправильности происходящего. Была бы обстановка спокойней - может и разобрался бы Коновалов в себе. И, как минимум, задумался бы всерьёз о фигуре этой странной и словах её. Но не до того сейчас. В данный момент, не обращает Антон внимания на такие мелочи, как фигура с трудом различимая, которая беду предвещает и приказы странные отдаёт. Да и приказам её не верит. Просто пространство слушает. Ждёт чего-то, плохого очень.

Крик панический из перехода донёсся. Всё, дождался, наверное. Замер Антон на мгновение. Медленно в сторону, из которой звук этот идёт, повернулся. Вопли неразборчивые в себя впустил. Что именно кричат, не разобрал. "Не буду", может. Или "Буду". Или "Будда". Не понять. Но кричат. Что-то с кем-то случилось, наверно. Отступил Коновалов назад инстинктивно, туда, где, как он помнил, другие люди были. Шаг. Другой. Третий, может. Заметив свой неосознанный порыв, остановился. Кричат. Может, кажется всё это ему? Засомневавшись на мгновение в здравости своего рассудка, обернулся слегка Антон и спросил через плечо, не глядя, у попутчиков своих:
- Вы тоже это слышите, а?

Как странно устроен человек. В моменты опасности мы, зачастую, застываем, парализованные, скованные страхом по рукам и ногам. Разум подсказывает: действуй, беги, дерись, прячься. Но деревянные ноги прирастают к полу, замирает дыхание.
Это был именно тот момент.
Александр Данилович широко распахнутыми глазами смотрел прямо перед собой. Не на страшного пришельца, не на остальных пассажиров, а как-будто на само мироздание, подкинувшее ему в обычный совершенно день такое жуткое испытание.
Ничего из происходящего в данный момент не имело никакого смысла с точки зрения будничной логики. Всё было непонятно. Александр Данилович слышал слова чужака, но не понимал их. Вернее, фиксировал значения отдельных слов, но все вместе они никак не складывались в осмысленный текст.
Истошный женский крик словно вернул смысл в разрушающуюся реальность. Крик - это было понятно. Кто-то был в беде. Теперь всё можно было сделать понятным. Этот человек - негодяй, запугивающий случайных прохожих, чтобы они не смогли помешать его подельнику. Где-то там кого-то насиловали, возможно убивали. Страх за чью-то жизнь начал вытеснять иррациональный леденящий ужас.
Первыми ожили губы. Зашевелились, словно вопрошая: "Да что же это?"
Затем конечности. Встал с трудом, опираясь на стену. Обвёл мутным взглядом перрон. Нужно было идти - туда. Спасти женщину. Что-то сделать. Что? Ведь у него самого две дочери, как же он может струсить? Но справится ли он с молодым здоровым мужчиной?
Сделал шаг, рука нащупывает в кармане телефон, забывая, что они сейчас глубоко под землёй.
Взгляд остановился на мужчине в пальто.
- Я слышу. Нужно пойти. Туда.
С надеждой посмотрел - решится ли?

- А? - переспросил журналист. Крики отвлекали внимание и он не очень вслушивался в ответ старика. - Да. Да. Нужно идти, - машинально повторил Антон, вспомнив слова Александра. - Стоп, - тут же оборвал он сам себя, осознав, наконец, что говорит. - Старче, не дури.

Почему-то этот простой и незамысловатый разговор на время вернул журналиста в реальность. По крайней мере, позволив ему осмыслить то единственное, что было ему понятно. Кто-то кричал. А кричат, действительно, когда что-то случается. И когда требуется помощь. Но дома Антона ждала молодая жена. И две годовалые дочки. А раз так, чтобы не происходило в переходе, Коновалов очень и очень не хотел, чтобы это же происходило и с ним. Если он не вернётся домой, семье придётся очень тяжёло. Хотя друзья, конечно же, помогут. Но всё равно, не дело литературных журналистов на крики в метро реагировать.

- Старче, не дури, - снова повторил Антон. Конечно, не вежливо было обращаться на "ты" и так грубо к незнакомому человеку, который старше тебя больше чем в два раза, но журналисту сейчас было не до этикета. - Не торопись, хотя бы. Ты хоть знаешь, что там происходит, а? Тут, - замялся Коновалов, колеблясь, - и там, - в сторону перехода кивнул. И слова фигуры странной вспомнил. "Не помогать". "Не подходить". "Держаться вместе", - чертовщина какая-то, как мне кажется, происходит. Звуки странные. Человек этот, которого разглядеть толком нельзя. Это... - вновь засомневался Антон в собственном рассудке. Уж слишком глупо последняя фраза прозвучала. - Ты его ведь тоже видел, а? И звуки эти, до криков, слышал, не? А ты? - спросил Коновалов у пока не подавшей голоса девицы.

Александр Данилович даже вздрогнул от такого неожиданного хамства. Он, капитан дальнего плавания, уважаемый человек. К такому обращению он не привык. Ещё больше удивило какое-то странное несоответствие между приятной, интеллигентной внешностью мужчины и так внезапно вскрывшейся подленькой его душонкой.
Даже дослушивать не стал он этого человека, прошёл мимо. Щёки покраснели от возмущённо прилившей крови, губы сжались в строгую линию. В голове крутилось гаденькое "Старче, не дури". Почему-то эта фраза ещё больше убедила его в правильности своего решения. Рядом с тем, кто проявил слабость, всегда чувствуешь себя увереннее, сильнее и выше, даже если это и не так на самом деле.
Самообладание возвращалось к Александру Даниловичу с каждым шагом. "Только не на моей вахте," - подумалось ему.

Кир не сразу понял, что один из рядом стоящих мужчин о чем-то его спрашивает. Смысл слов доходил до него не сразу, будто сквозь толстое стекло.
- Что? - переспросил он в растерянности и в тот же миг, осознав наконец смысл вопроса, ответил. - Да. Слышу, - прошептал и не узнал собственного голоса. Прикрыл рот рукой в перчатке, вдыхая запах кожи. Мысли в голове метались как стая птиц. Нужно что-то делать. Что?
- Пожалуйста, - сказал он в спину пожилому мужчине, тому, что собрался пойти на крик. - Не надо. Не ходите туда. Вы не понимаете...
И я не понимаю, подумал, ничего не понимаю.
- Пожалуйста, - повторил с мольбой, все еще прижимая руку к губам.

Не стал старик с Коноваловым разговоры вести. Покраснел и мимо прошёл. На крик. Засомневался Антон. Видать, дед его и впрямь за психа принял, не ответил. Но тут девица заговорила. Слышит. Без облегчения журналист эту новость узнал. Сам-то он сейчас, кроме криков, никаких странных звуков уже не замечал. Видать, девушка эта, со стресса, не так вопрос поняла и про крик ответила. Бывает.

- Не надо. Не ходите туда. Вы не понимаете...

Эти слова девицы, к старику обращённые, отвлекли Коновалова от снова разгорающихся сомнений в себе. Дед, пока Антон ответ Кирилла слушал, уже почти до перехода дошёл. Похолодел журналист. Сгинет же дядька там, пропадёт. Или просто помрёт, а мы и не узнаем, что там происходит. Быстрым шагом за ним отправился.

- Старче, не глупи! - догнал его, руку на плечо осторожно положил, развернул. Остановил. В лицо его, красное, взглянул. Плохо старичку. Давление от стресса скачет или просто, разозлился от обращения такого? Не знал Антон. Но смущение взяло. Всё-таки не хорошо так со стариком говорить. Замялся. - Старче, ты это... Извини, что я к вам на "ты" обращаюсь, и прочее, да. Обычно я вежливей гораздо. Просто, - вздохнул, пытаясь с мыслями собраться. - Ситуация какая-то идиотская складывается. Крики, фигуры странные, звуки. Или, - вновь вздохнул, выдавая своё тревожное состояние души, - просто я в рассудке повредился. В общем, - огляделся вокруг опять и на переход уставился снова. Упёрт старик, не отступится, наверно. А там вряд ли так опасно, как рисует себе воображение журналистское. - Я не думаю, что нам туда идти надо. Лучше ментам позвонить, пусть они разбираются. Но если ты пойдёшь всё же, я тебя одного туда не отпущу, да. Просто сходим, посмотрим, если случилось там чего - лезть, не подумав, не будем. Согласен?

Посмотрел Антон на деда вопросительно. Согласится он - пойдёт журналист с ним. Не согласится - всё равно пойдёт. Следом. На отдалении, не рискуя особо. Хоть ясно станет, чего орут-то. Да и нельзя его одного отпускать, плохо это. Если уж старик туда сходить сможет, то и Коновалов не зассыт. Точно.

Остановился, обернулся, глянув на торопливо ухватившую его руку. Устыдился всё-таки парень своей первой реакции, значит есть совесть, значит не совсем потерянный.
- Александр Данилович, - прохладно, но с нажимом возразил старик архаично-насмешливому "старче". Пусть хоть по-человечески обращается, если все слова растерял, - Посмотреть - посмотрим. Крик такой, словно режут.
Александр Данилович продолжил свой путь, осторожно вглядываясь в темноту перехода. Идти и самому не хотелось, но и остаться в стороне было совершенно невозможно.
- Мы же всё-таки люди, - пробормотал невпопад, мельком проверив количество палочек на своей допотопной мобилке - а вдруг? "Ментам" позвонить - это да.

- Антон, - ответил журналист старику. Посмотрел ему вслед, покачав головой. Суетливый, всё-таки, старик попался. К гадалке не ходи, втравит Коновалова в неприятности. Ну да ладно.

Повернувшись к девице, Антон сказал ей:
- Будь здесь. Ментам сейчас позвони. И, если что не так - беги, наверно. Ну или там, по ситуации, ага.

Вздохнул тоскливо, сии нехитрые указания раздав. Знать бы, что помогут ей приказы эти, совсем хорошо было бы. Мало ли что там, в этом переходе, таится. Может и за ней потом сюда придти. Нехорошо и её одну оставлять.

Вновь в переход этот взгляд устремил. Сглотнул судорожно. И, усилием воли подавив вновь засуетившиеся мысли о чертовщине всякой, отправился вслед за стариком. Воскликнул только, на громкий шёпот почему-то перейдя:
- Александр Данилович, подожди!

И догнать его быстрым шагом попытался. Ну, не совсем догнать, впрочем.

Кир кивнул. Движение вышло судорожным, скомканным. Прикусил перчатку, стащил с руки, сунул ее в карман. Механически, не сознавая толком что и зачем делает, вытащил телефон. Несколько секунд комкал провод с наушниками, пытаясь его отключить и тоже в карман убрать. Провод, как назло, выскальзывал. В конце концов Кир просто намотал его на руку. Еще несколько секунд ушло на то, чтобы вспомнить как с сотового в полицию позвонить. И еще пара секунд на то, чтобы этот номер набрать, лихорадочно думая о том, что вообще говорить-то. По факту выходил полный бред. Что-то вроде: мы тут в метро, и здесь кто-то орет нечеловеческим голосом, может его убивают, а еще здесь странный человек, его никак не рассмотреть и он говорит, что случится беда и мы умрем, может быть.
Кир нажал на кнопку вызова, отчетливо понимая, что сейчас его, скорее всего, пошлют в пешее эротическое путешествие и, по большому счету, будут правы. Потому что бред бредский, но от этого не становится менее страшно, а совсем даже наоборот.

Кир.
Вытащил свой телефон дрожащими пальцами, цепляясь за него, будто за спасательный круг. Стильная перчаточка на пол упала, но ты и не заметил даже. Сейчас, только телефон важен в целом мире. Россыпь значков на панельке сенсорной звездочками мерцает; трещалки и перделки и навороты всякие разные, не для того чтобы звонить, для того чтобы Было. Витая змейка наушников, мишка плюшевый на брелоке болтается с трогательно беззащитым сердечком в руках: «Ай лав Ю!»
Хороший мишка.
Потные пальцы оставляют мутные разводы на отполированном до блеска экране, такие жирные блестящие радуги, а ты любишь аккуратность вообще-то,- поэтому у тебя даже тряпочка замшевая есть, чтобы за чистотой следить. Мысли мечутся испуганными птицами, бьются о прутья стальной клетки в кровь и думаешь ты почему-то о ерунде. Всё о ерунде. Так ведь легче. Куда-то не туда нажал с перепугу, котенок на экран вывалился: «Хочу есть!» Нехитрое послание электронного питомца. Ты его кормишь, а он растет; хочет ласки – гладишь, просит поиграть – даешь мячик, любит он тебя в общем, а когда гадит за ним нужно убирать чтобы не заболел…

Хороший электронный котенок, только не до него сейчас. Вторая попытка. На сей раз, кажется, правильная, - кое-как набрал цифры нужные, кнопку вызова нажал приготовившись завывания скрипучих гудков услышать, и…
Крепкий удар под дых выбил дыхание, содрогнулся испуганный желудок приникая к сердцу Железная рука схватила за предплечье, стиснула его в таком «дружеском» объятии. Очень холодная рука, очень сильная, обожгла декабрьским морозом твои тонкие косточки, схватила так крепко, что уж и завыть захотелось волком.
- Было сказано. Встать за линию. – Спокойный голос, ни злости, ни ненависти к тебе. Высказывает свои претензии будничным тоном. Безымоциональная нога меж тем раздавила телефон, спокойно, с хрустом деловым, основательно так, доброго мишку расплющила о твердый камень платформы, подошвой мерцающего ботинка. Подумав еще чуток, фигура вывернула тебе руку для наглядности, к краю платформы тесня. За желтую линию, за ту самую, за которую не рекомендуют в метро выходить безопасности ради.
- Было сказано. Определенно. Не выходить за линию. Стоять. Не двигаться. Было сказано. Собраться вместе.
Однообразную дробь негромких слов разрушают приливные волны боли.
Безликий тебя к краю платформы оттеснил, креня хрупкое тело в сторону рельс. Упадешь вниз, мало не покажется. Впрочем, нет. Есть еще хуже момент. Тоннельный ветерок обдувает, едкая темнота разглядывает сотней глаз. Треск электричества. Начало платформы. Если поезд сейчас выедет из тоннеля, будет фарш. Фарш из Кира. Фарш из Тебя.

*******
Упрямый старче именем Алесандр Данилович поспешил на помощь. В голове у пожилого мужчины уже сложилась крепкая картинка – какой-то гопник садистски избивает в метро беспомощную женщину. Быть может грабит ее, быть может снасильничать желает. Дамочка визжит и отчаянно зовет на помощь, пытаясь вырваться из грязных рук грязного человека. Капитан дальнего плавания спешит на подмогу. Это правильно, люди должны друг другу помогать, не звери же мы, в конце-то концов…
…Колхзники, комбайнеры, вязальщики пшеницы и толстые крестьянки одобрительно смотрят на старого моряка: де, наш человек, правильный такой. Советской закваски, что называется!

*******

Александр Данилович.
С молодецкой прытью ноги вознесли тебя наверх к переходу на Ломоносовскую. За тобой сдержанным шагом следует менее советский человек, именем…Антон кажется, странный такой попутчик. Скользкий. На передовую не спешит, держится за тобой, это неважно конечно, однако, как говорится есть простор для размышлений…

Взбежав по крутым ступеням, ворвался в тусклую глотку перехода тревожными глазами разыскивая несчастную и мнимых бандитов. Ни тех, ни других нет. Не валяется в луже крови пистолет, наркоманы переростки не пытаются нападать всей гурьбой. Какая-то серая низкая фигура вопит во всю мочь легких. Всего лишь. Отбрыкивается. Падает. Толи в припадке, толи…
Волосы на голове невольно шевелятся, электрический импульс холодом распространяясь по спине, заставляет твою кожу покрыться сотней мурашек.
ОНО не человек! И нападают на него не люди. Теперь видишь. ОНО поднимается, падает, вопит, отпихивая от себя кого-то невидимого, маленькой такой, жутковатой на вид конечностью.
- Я же сказал, забуду. Клянусь, забуду!
Существо. Запищало отчаянно тонко, попытался убежать, - и снова упало, будто кто-то невидимую подножку этому мелкому уродцу подставил.
- Пшел отсюда. Пха'г'адас! – Новая фраза в тоннеле заметалась, обжигая слух погаными своим смыслом. - Покусают!!!

Не успел даже возмутиться толком, не успел осмыслить или вознегодовать…кто-то прыгнул на тебя. Липких пальцев прикосновение ощутил на своем лице. Сухая тяжесть мелкого тельца. Лезет по тебе кто-то проворно, одежду рвет, пытаясь до живого тела добраться. Обезьянкой. Багровые полосы от когтей на щеке вспыхнули, красными бисеринками выступила яркая кровь. Кто-то принюхался шумно, с хрюканьем сиплым, втягивая в себя воздух. Хорошо, что верхняя одежда на тебе, чьи-то зубы с остервенением воротник рвут до горла желая добраться. Пуговицы полетели в сторону, крючья невидимых зубов в бушлат вгрызлись, пробуя обновки твои на вкус. Ручонка невидимая в волосья вцепилась с хрустом выворачивая прядь; шершавого языка ощутил мокреть. Это уже тебя кто-то на вкус пробует…

Антон.
Осторожно пробираясь вслед за стариком, неожиданно почувствовал что дальше идти тебе не следует. Словно на препятствие налетел, словно бы трезвый голосок разума в твоем черепе нежненько так шепнул на ушко: «Не надо, Антоша. Не торопись. У тебя же дети. Пенсионер отжил свое, а у тебя еще целая жизнь впереди, дались тебе эти приключения...»
И монетку вдруг на полу увидел – вот не было ее, а вот появилась. Красивая такая, кругленькая и совершенная, очень хорошая. Специально для тебя. Монета Предприимчивого Человека, называется. Если бросишь сейчас старика, - эта чудесная штучка твоя целиком и полностью. В ней может и не было резона до сегодняшнего вечера, так просто, занятная побрякушка не более…но теперь, когда мир с ног на голову перевернулся, она тебе ой как пригодится. Это ведь особый подарок. Подарок для умного человека, знающего когда не следует рисковать своим благополучием.
Ой, как не следует…
Чувствуешь нутром. А потом слышишиь, как взметнулся ввысь злобный окрик, в замкнутом пространстве отражаясь от тусклого мрамора стен:
- Пшел отсюда. Пидарас!

Удар под дых не только дыхание выбил, но и мысли из головы, все как есть, до единой. И остатки здравого смысла тоже. Я же зашел за линию, разве нет? Это, пожалуй, последнее из разумного что Киру в голову пришло. Все дальнейшее смазалось в череду рефлекторных попыток вдохнуть, На глаза навернулись слезы.
Хрустнул раздавленный телефон, Кир забился как попавший в капкан зверек, безрезультатно пытаясь вырваться из стальной хватки незнакомца, не сознавая, что скорее навредит этим сам себе или на рельсы свалится.

Шёл Коновалов за стариком. Внимательно. Осторожно. Фигуры странные, крики страшные, предчувствия недобрые. Хороший повод не спешить, однако.

Замер вдруг он. Скрутило знанием ужасным. Понял Антон, что вот сейчас, ещё шаг, другой и всё. Не вернётся домой. Не поцелует жену, не поправит одеяло детям. Умрёт. И всё. Прольёт Танюша слёз горючих бассейн, разопьют друзья водки цистерну на поминках, вырастят дочки, отца своего не узнав. Остановился журналист, воздухом захлёбываясь. Перед смертью не надышишься ведь. Отвлекся Коновалов от старика. Завращал глазами, в попытках хоть за что-то зацепиться взглядом, отвлечься от мыслей слишком пугающих, чтобы их сейчас, в такой ситуации думать. Никогда так страшно не было, ни в жизни, ни минуты назад, когда впервые увидел то, что не вписывается в картину мира ни одного современного человека. Даже прочитавшего много сотен книг и прожившего три десятка с лишним лет литературного журналиста Антона Евгеньевича Коновалова.

Остановились глаз метания внезапно. Монетка внимание привлекла. Обычная монетка, тихо лежащая на полу. Блестящая, красивая, круглая монетка. Может рубль. А может два. А может и десятник даже, или этот, евроцент какой-нибудь. Чудесная штучка! Будто приманила взгляд Коновалова. Успокоила. Приголубила. Вот нервничал Антон, а вот уже и нет. Стоит. Созерцает монету просветленно. Будто Будда, пупком увлечённый. Странно даже, никогда нумизматом не был, а тут раз, монета обычная центром вселенной стала. Ну или не обычная, ишь как на свету играет. Будто говорит, я вся твоя, Антоша, возьми меня, возьми. Со мной тебе будет лучше. Спокойней. Безопасней. Не думай о старике, у него такой монеты не будет. А люди без монеты - говно. Хочешь ли ты думать о говне, Антоша? Возьми, меня, Антоша, возьми. Не будь говном!

Вздохнул судорожно журналист. Сглотнул слюны комок. Будто нехотя, оторвал взгляд от монетки. На старика посмотрел. Вперёд ушёл, плохо ему. Твари серые какие-то нападают. Может друзья человека того мутного, что различить нельзя? Какого, блядь, человека, монетка, вот, что интересно! Вновь внимание на неё переключил. Ничего с Александром как-там-еговичем за ту секунду, что на поднятие столь привлекательной и, безусловно, ценной вещицы требуется, не случится. А поднять - надо. Сделал шаг Антон. Другой. Третий. Наклонился алчно. Поднял?

Всякое бывало за шестьдесят с лишним лет. Ураганы, рифы, пираты, банальные гопники - всё это было.
Всё это было страшно, но вполне реально, понятно. Александр Данилович всегда знал чего бояться.
Но подобных созданий в его реальности не было. Возможно поэтому он даже не способен был их толком разглядеть - в голове его просто не было таких форм, в которые укладывались бы эти размытые силуэты.
Александр Данилович автоматически отбивался от непонятных врагов одеревенелыми руками. Кажется у них были острые зубы. Что-то рвало тёплый шарф и воротник, прорываясь к горлу.
Низкий свод отразил ещё один нечеловеческий вопль. Теперь кричал старик. Кричал Александр Данилович не от боли, а от ужаса. Кричал он от того, что только что узнал о существовании этих тварей и какой-то тоскливый, обречённый вой сам рвался из его груди.

Антон.
Льдистое прикосновение монетки приятно захолодило руку, вообще-то ты большего ожидал, но и это тоже ничего. Словно бы звякнула хрустальная снежинка тоненьким голоском. Пару капель крови на щербатую плитку платформы упало, с удивлением, маленький порез на пальце увидел. Сонм мыслей в голове, магии крещение…нет, ничего такого нет. Слава Богу. Лишь тусклое освещение экономических ламп на станции, кровавые кляксы на отполированном сотней ног измученном камне, - кровь слишком споро принялась сочиться из маленького пореза, надо бы перевязать. Наверное…
Наверху ярится зима, и люди снулыми воронами ныряют в теплую утробу метрополитена. Их не много на улице, - все-таки двенадцатый час. Но люди всегда порхают грустными птицами в сером мегаполисе. Падают в метро. Но на станции тихо. Эскалаторы везут на своих согбенных спинах лишь пустоту. На станции вообще как-то слишком безлюдно, как-то безысходно и бесконечно тоскливо, и только лучи притомившихся ламп вытягиваются слепящими лентами на ресницах.
Зыбкий мир. Надо бы на поезд не опоздать, он ведь для того сквозь тьму несется – чтобы вы на него впорхнули. Вот и Рысь тоже пришел, чтобы…Стоп! А почему именно Рысь? Но ты твердо знаешь, что фигуру с размытыми очертаниями всегда звали Рысью. Зовут и будут звать. Лучше держаться рядом с ним, не с «ней» опять же, а рядом с «ним». Безопаснее прямо сказать.

Прыткого старика пытаются растащить на части примитивные грумы, безвредные в принципе создания, как крысы…только вот если укусят...ну что там бывает когда крысы кусают? Ничего хорошего, то-то и оно. А бояться вам нужно вовсе не грумов, мелкие паразиты слишком глупые создания, чтобы их бояться. Бояться надо другого.
Слова и образы в голове, чужие, несъедобные. Это раньше мир был прост и понятен словно булка белого хлеба. А теперь Монета. Теперь образы. Разные чуждые слова, сонм образов, привычных букв на языке нет. Если на привычные фразы перевести, что-то вроде «отторгает», получится. Или даже не так…накатывает. Близится. Заполняет. Что-то. Идет сюда. Надвигается девятым валом. И лучше подальше быть, лучше в поезде сидеть, лучше слушать хриплый громкоговоритель ощущая льдистый бок Рыси рядышком. Да. Лучше с Рысью. Определенно. Рысь любит это слово. А для тебя сейчас, Антоша, лучше любить то, что любит Рысь.

Александр.
Закричал во всю мочь легких своих, ощутив неправильность знакомого тебе раньше мира. Нереальность его и абстрактность. Закричал. Завопил. Завыл, словно подстреленный дробиной старый пёс.
Мозг захлебнулся страхом, слепым и всепобеждающим, - мозг принадлежал в этот момент перепуганной насмерть обезьяне, обезьяне растерявшейся, застигнутой лучом прожектора среди смертной тьмы; а вот тело всё еще принадлежало моряку. Тело помнило былую силу и сноровку, шторма и неудачи, тело по прежнему продолжало сражаться наперекор слепому страху. Наверное. Именно поэтому ты все-таки отпихнул от себя невидимое жилистое существо, утирая тонкую рваную ранку на шее. Укус! Безболезненный, но неприятный, а тебя ведь предупреждали, кажется, что укус это плохо…как-то слегка поплыл в голове мир, будто рюмку водки на грудь принял. Может, оттого и не сошел с ума?
Серая фигурка облаченная в пиджак, извернувшись и продолжая хныкать, вытащила что-то из кармана. Полыхнуло. Затрещало. Россыпью петард началась перестрелка в переходе. Ага! Кажется мелким это не нравится, бросились врассыпную невидимые поганцы, оставили в покое твой многострадальный изорванный бушлат.
- Ходу старпер! Ходу! – Смешным голосом пропищало тебе серое существоя, указывая на часы. На твои часы кстати, как-то очень быстро, и как-то очень ловко перекочевавшие в его цепкие проворные пальчики. – Время убегает. Время, мать твою!

Кир.
- Кто ты?- Посмотрел на тебя Безликий, словно куклу тряпичную в руках встряхнул. Еще разок встряхнул, над темной глоткой тоннеля креня. Руку наконец отпустил, на платформу отшвырнув с брезгливостью. Странный незнакомец, невидимый незнакомец, когда говорит вот так, очень и очень неприятный незнакомец. Говорит брызгая словами. Скороговоркой. Быстро. Словно механизм. Без передышки. Каждый вопрос его сверлом в череп вгрызается, каждый вопрос, вспышкой света бьет по глазам, болью отзываясь тягучей в недрах черепа.
- Кто. Ты? Почему ушли? Было сказано. Всем вместе. Определенно. Всем вместе. Зайти за черту. Почему не остановил. Почему один? Почему не вместе? Кто ты? Почему боишься? Отвечай. Определенно. Кто ты? Почему? Кто ты здесь?

Кир упал на колени, происходящее казалось дурным сном. Почему? Почему все это происходит с ним? Разве он сделал что-то не так? За что? Вереница несвязных мыслей. Это несправедливо. Телефон жалко. И перчатка, куда делась вторая перчатка? Кир зарыл уши руками, чтобы не слышать голоса Безликого, но это не помогло, казалось вопросы проникают сразу в мозг.
- Я? - переспросил Кир, голос дрожал. - Кирилл. Мельников. Что вам от меня надо? Я не понимаю. Возьмите деньги. Телефон... вы на него наступили... Чего вы хотите?
Кир вдруг осознал, что стоит на коленях на платформе, а она грязная, по ней ногами ходят, это не гигиенично стоять здесь на коленях. Кир непроизвольно посмотрел на свои ладони, почему-то это казалось таким важным, убедиться, что на руках нет грязи. И этот человек, он прикасался к Киру, он причинял ему боль. Каждое его слово причиняло боль.
- Пожалуйста. Оставьте меня в покое, - прошептал Кир, поднимаясь на ноги.

Отпихнув от себя непонятное, Александр Данилович автоматически сделал шаг назад, заслоняясь рукой. Ужас отхлынул под влиянием какой-то странной отупляющей вялости. Вернулась способность мыслить и только теперь он заметил как жестоко трясёт всё тело. Странное существо в пиджаке приказало бежать и в этот раз у старика не было сил задуматься. Попятился и, покачиваясь, заторопился обратно на платформу. Почему-то она казалась сейчас менее опасным местом.
Из кармана достал платок, приложил к разорванной шее. Придавил слегка, чтобы остановить кровотечение. Сердца он больше не чувствовал, лишь что-то кувалдой билось в голове, отдавая в уже саднящую шею.

Поднял монету журналист. Прохладная. Улыбнулся весело сразу. Крови капель полёт взглядом проводил. Удивился ранке немного. Не болит. Кровит только. Перевязать бы, да нечем. Поэтому просто другим пальцем порез зажал. И сразу интерес к этой небольшой и маловажной проблеме потерял. Галстук свой ослабил. И вернул своё внимание монете. Поднимая, ждал от неё чего-то Коновалов. Не дождался. Не произошло ничего, не грянул гром, не зазвучали фанфары. Только на душе легче стало. Страха остатки ушли куда-то, оставив чёткое понимание, что ничего плохого с Антоном случиться не может. По крайней мере, здесь и сейчас. Всё хорошо будет. Точно. Как бы избито это не звучало.

Изучил монету Антон. Реверс, аверс осмотрел. Подкинул невысоко её в воздух, с замиранием сердца за полётом её наблюдая. Поймал. Прислушался к окружающей действительности. На станции тихо, вроде. А вот дед в переходе шумит, с серым этим чем-то возясь. Глянул вновь журналист в его сторону. Хм. Грумы, всего-лишь, старика донимают. Ну да ладно, не опасны они. Неприятны, быть может, но бояться нечего. Отвлёкся снова, образы в голове осознавая. Да. Грумов бояться нечего. А вот с тем, что сюда надвигается, дел лучше никаких не иметь. Чем бы оно ни было, ага. Лучше на платформу вернуться и вместе с Рысью в поезд сесть. Да. С Рысью. Силуэт, пугавший Коновалова ещё несколько минут назад, внезапно обрёл свое старое, отчего-то, давно знакомое имя и стал чуть ли не синонимом безопасности. Подивился Антон такой перемене в себе. Поглядел на монетку свою с подозрением. Странно это, только что боялся и не знал, а теперь знает и не боится. Ну да ладно. Не стал всерьёз задумываться над мыслью этой. Поезд-то ждать не будет. А сесть на него надо, конечно. Тут, как выяснилось, не убивают никого, не грабят. А с паразитами старик и сам справится. Хотел погеройствовать, пусть теперь геройствует. А Коновалова дома ждут. Ему ещё сильней опаздывать нельзя. Да и с чем-то этим, накатывающим, встречаться интереса нет. Всё хорошо будет, конечно. Но в поезде, рядом с Рысью посидеть - ещё лучше. Определённо, как Рысь любит говорить.

Зажал Антон монету в кулаке. И в карман свой его убрал. Повернулся и, лишний раз на старика не обратив внимание, спокойно и не спеша, обратно на платформу зашагал. Рано ещё торопиться. А сзади, в переходе, затрещало что-то. И мата какого-то звуки полились. Ну да ладно, это не важно. На поезд поспеть важнее.

Общее. Кир. Коновалов.
В темной утробе тоннеля народился долгий беспокойный гул, пошел гулять по станции отражаясь от мраморных стен упругим мячиком. Полоснул по коже лезвием бритвы промозглый ветер. Зябкий дух подземной гнили властно ударил по носу; грибами пахнуло, и лужами стылыми, и даже трупом полуразложившимся. Тоже. В общем. Пакостью дохнуло из тоннеля отменной, словно из давно нечищеного рта полного желтых гнилых зубов.
Жирным покрывалом поползла тьма, густая как сгущенка, беспросветная, полилась на станцию талой водой. Тени сгустились, рахитичными пальцами потянувшись к живым людям.

*******
- Не-е-ет, - протянул Рысь своим бесцветным голосом. И показалось на долю секунды вдруг, помнилось вот очень сильно, что он издевается сейчас, поглядывая на Кира жесткими очами сквозь размытые свои очертания. И равнодушный голос его, на самую малость вдруг обрел жизнь. Издевательскую такую жизнь и недобрую.
– Нет. Не оставить тебя в покое. Определенно. Не оставить. Что сделать ты мне? Ничто. Будешь рядом. Будешь слушать. Начнешь хныкать. Наказание. Начнешь бежать. Наказание. Слабый. Плохо. Конь-Валить сильный. Кир-Мельник слабый. Монету труса получить. Что делать станешь? Монета Труса плохо. Определенно. Плохо. Конь-Валить выиграть. Кир-Мельник проиграть. Быть как Конь-Валить надо. Будешь слушать. Станешь жить. Равняйся на Конь-Валить. Поезд подъехать. Вперед не бежать. Делать как я. Быть рядом. Если дернется Кир. Что ему будет? Ты знаешь ответ. Будет…
Замолчал, предлагая Кириллу последнее слово самому додумать. Такая вот нехитрая загадка, значит.
А поезд рядом уже, вот он. Слепит фарами влетая на станцию, и тьма лишь густеет, и воздух таким тяжелым сделался, что трудно дышать. Будто бы под водой. Легкие спирает льдистыми иглами, снулая дрянь пробирается в нутро гнилой жижей.

Монета одарила приятностью Антона, монета одарила везеньем и хорошим самочувствием. Только большего пока не стала прояснять. Нет для этого времени сейчас. Вокруг хорошего мало, спекся блином снулый воздух и тени словно живые тянутся по платформе. Слепо. Настойчиво ищут тепло. В голове Антона возникает картинка, очень хорошая и яркая такая: тень напарывается на живую плоть, тень радостно набрасывается на живую плоть и срезает ломтик красного мяса словно бритвой. Плохо. Тени это очень плохо, нужно остерегаться их.
Вторая картинка, старик заражен. Его покусали. В голове возникает емкое слово, - Перевертыш. Перевертыш не человек, потребуется время для трансформации, но перевертыш не человек.
Старикан сам нарвался…а все-таки жалко его, как бысь там его…Даниловича этого.

Александр Данилович
- Эй старпер, мы же теперь дружочки да? – Мелкая фигурка побежала вслед за тобой проворно.
Бросил взгляд на него косой ты. Бррр. Ну и тип! Принеприятнейший. Серое лицо в складках, мелкие темные глазки, черная кровь запеклась на лбу гроздьями, а рот перекошен, будто острыми зубами полон.
И глаза такие…липкие, прокуренные, будто у того пьянчужки из подворотни…тухловатые, значит.
- Ты меня спасать кинулся. Я этА (с нажимом на «а» вальяжно процедил) ценю! Ты погодь сопли-то пускать. Я одну деваху знаю, эта шалава всех умеет лечить. Если успеешь к ней на прием, старпер, песенка твоя еще не спета. Того этого…полечить она тебя сможет. Эта да. Перевертышем-то поди не сладко ходить. Да ты не кисни. Только эта, слушай…
Понизил голос до интимно писклявого шепота, требовательно вопросив:
- Ты меня защитишь перед Рысью. Да? Мошенник-то ваш ссучился…но этат лысый. Ты на него не надейся. Падла монетку достал, нахер мы ему теперь не сдались. Продаст при первой возможности. Перевёртышей никто не любит, Скользкий тебе не друг. А я друг. Понял старый? В поезд меня бери! Видишь, как здесь все меняется. Ты ж не хочешь чтоб я сдох? Ты перед Рысью меня защитишь. А я отблагодарю тебя от всего сердца, в окрестностях Замка любая помощь пригодится. Понял фраер? Красавчик-Цо еще никого не подводил. Дошло? Это я Красавчик-Цо. Я тебе друг.

Ускорился журналист, приближение поезда услышав. На бег неторопливый перешёл, в ритме танго по лестнице спускаясь, стараясь себе при этом шею не сломать. В спешке этой небыстрой не до раздумий о Рыси и прочем, стало. Да и не вспомнилось нового ничего, не появилось в разуме. Впрочем, Антон другого и не ожидал. И так всё хорошо, к чему момент лишними заботами портить? Знания, конечно, сила, но и печали тоже. Монетка есть - остального не надо.

Спустился Коновалов на платформу. Замешкался на секунду, осматриваясь. Вроде, не изменилось ничего. Но платформа другой показалась. Более мрачной, недоброй какой-то, будто ожидающей шанса сожрать случайных своих посетителей. Раньше, в прошлые визиты журналиста, она такой не была. Даже минуты назад, на фоне ужаса, и то она казалась светлей и приветливей. Видать, надвинулось уже, то, что накатывать собиралось. И ещё запах. Принесённый движением поезда воздух состоял из таких пикантных ароматов, что журналист закашлялся, вдохнув его. Будто умер в тоннеле кто-то, не был найден и сгнил. И тени. Стелющиеся по всем поверхностям тени, которые, казалось, алчно тянулись к живым. Одного взгляда на них хватило, чтобы представить, как одна из них человека пожирает. Вроде и тень, тьма двухмерная, без зубов и клыков. А пожирает. Срезает кусок мяса и съедает. И улыбается довольно ещё. Правда чем - непонятно. Хм. Воображение, наверное, всего лишь. Но всё равно, наступать на тени эти - не лучшая идея. А, впрочем, не боялся их Антон. Всё хорошо ведь. Есть монетка, вот поезд подъезжает, скоро домой вернётся журналист, семье монетку покажет, обрадует жену столь ценной находкой. А пока, поспеть надо. И под ноги смотреть, чтобы не ровен час, не запнуться и нос себе не расквасить. Или в тень эту странную не угодить.

Осмотрелся Коновалов. И к поезду, уже останавливающемуся, поспешил. А сзади, тем временем, шаги быстрые раздались. Видать, и старик бежит. Подумал о нём и понял, внезапно, что раз укусили его, он не человек уже. Перевёртыш. Жаль его. Сам виноват, конечно, но ведь никто не застрахован. Просто дурить не надо, и будет всё хорошо. Вот, как у Антона, ага. Вот только, кто такие Перевёртыши, хм? И не будет ли дуростью с одним из них вместе в поезде ехать?

Мелькнуло сомнение в душе. И спало, настроения журналисту не испортив. Сядет в поезд, там и разбираться будет. Тот, кстати, остановился, как раз. И двери свои раскрыл. Двинулся к центру его Антон, по пути на Кира с Рысем поглядев. Стоят. Беседы о чём-то ведут. На подходе к среднему вагону повернулся к ним опять. Сменил улыбку на лице на дружелюбную, да руку в знак приветствия поднял. Крикнул тихо, внимание силуэта привлекая:
- Рысь!
Поздоровался так. Знаком же с ним, раз имя знает. Понадеялся, впрочем, что как наглость не воспримет. Ссориться ведь резону нет. Наоборот, лучше добрые отношения наладить. И вместе ехать, ага. Так безопаснее же, спокойней. Мотнул Коновалов головой в сторону вагона своего. Мол, давай сюда, здесь удобнее. И в поезд устремился, последние оставшиеся до дверей метры преодолевая. Главное, чтоб Рысь за ним сейчас пошёл, не обиделся из-за обращения такого. И - прочь отсюда, с платформы этой странной. Всё хорошо, а станет ещё лучше.

Подходя к вагону, Александр Данилович перешёл на более размеренный шаг, отдуваясь и вытирая с шеи и лица кровь. Шарф пришлось снять, после быстрого осмотра - вердикт: испорчен безнадёжно. Но мог ещё сослужить службу - им была плотно перевязана раненая шея.
Всё это время пожилой мужчина старался не обращать внимание на подобострастно скачущего следом, словно бездомная собака, которую походя приласкали, неприятного мужичка. Но слова его ввинчивались в заболевающий мозг. Что за бандитская кличка - красавчик Цо? Какая деваха? Какой замок? Какие такие перевёртыши, в конце концов? Он что попал в роман Брэма Стокера? Холодея, пощупал клыки кончиком языка. Вампиры - это подохдящее объяснение. Фантастическое, но совсем без объяснений Александр Данилович никак не мог.
Мысль о Красавчике неприятно зудела в голове. Что ему теперь-то нужно? Нет, не станет он снова попадать из-за этого сумасшедшего в неприятности. Тут что-то такое происходило, что интуиция недвусмысленно подсказывала - можно и не выбраться живым. С другой стороны, иметь в такой ситуации кого-то на кого можно положиться очень важно. Но этот персонаж не выглядел кем-то на кого можно было бы положиться даже в самых простых вопросах. Дилемма.
- Ты, Цо, поступай как знаешь. Не знаю я никаких рысей и что у вас за бандитские разборки. Слово за тебя замолвлю, но в драку лезть не стану.
Прошёлся по платформе, обречённо вошёл в вагон, стараясь ни на кого особо не глядеть. Крякнув, присел напротив дверей, всё ещё тревожно пытаясь уловить какие-то подозрительные изменения в собственном организме.

Какие кони? Какие монетки? Нет, это не сон, это бред сумасшедшего и Кир в самом его эпицентре. Это осеннее обострение, не иначе. И где-то ждет Безликого Рыся психиатр, ждет не дождется, прям таки рыдает горючими слезами, головой об стену в тоске бьется. Вот только Киру от этого не легче, он Рысю не доктор. И на этот сеанс психотерапии не напрашивался.
На Кира накатило безразличие, не спокойствие, нет, внешнее безразличие мальчика, привыкшего к злобным тычкам сверстников. Главное, не показывать им, как тебе больно, тогда они потеряют к тебе интерес, найдут себе другую жертву.
- Знаете что, - сказал Кир тихо, но внятно. – Засуньте эту монетку себе в задницу.
Если бы это говорила бабушка Кира, эпитетов было бы больше, и они были бы гораздо сочнее. Бабуля объяснила бы Рысю не только куда ему засунуть монетку, но как именно ее там провернуть. Ну а уж после сесть на своего чертового коня и ехать отсюда по определенным, всем известным координатам для получения максимального анального удовольствия. Но Кир, не умел так витиевато и красочно облекать свои мысли в слова, не хватало ему партийного бабушкиного прошлого, а жизненный опыт был слишком мал и, по сути, весьма убог. Поэтому Кир сказал лишь то, что сказал. И, увидев, наконец, что вторая перчатка лежит на полу, пошел ее поднять. Он знал, что если на тычок отвечаешь дерзостью, рискуешь получить еще один. Но иногда иначе было невозможно.

комната закрыта