На умбровых берегах. Настоящее. | ходы игроков | В ее глазах свет солнца

Когда-то в большом мире жил маленький человек. Жил простой, незамысловатой и совсем незаметной жизнью. Незаметной толи от того, что она была маленькой, под стать человеку, толи от того, что в ней не было ничего выдающегося.
Но, несмотря на то, что вокруг него находились куда более большие и значимые люди – он молился богам.

Ему говорили – не глупи, боги не всегда слышат молитвы тех, кто больше и важнее тебя, а твои и подавно не пробьют толщу пузыристых облаков. Но маленький человек улыбался, качал своей маленькой головой и шел в свой маленький дом, продолжая молиться.
И однажды боги услышали его. Они спустили с небес серокрылого ангела, который склонился перед маленьким человеком и сказал, что выполнит его просьбу. Все большие и значимые люди удивились и разозлились от такой несправедливости. Они ринулись к ангелу и начали кричать:
- Почему боги так немилостивы и жестоки?
- Почему они обратили свой взгляд на этого маленького человека, а нас, которые куда больше и значимей его, игнорируют?
- Разве мы жили не яркой жизнью? Разве сделали мало добрых и запоминающихся в вехах истории поступков?
- А он жил ничтожно, как и подобает маленькому человеку. Почему тогда боги обратили свой взор именно на него?
Еще долго гудело эхо злых отголосков. Возмущению больших и значимых людей не было предела. Маленький человек, увидев это, сжался и стал еще меньше, затерявшись под крыльями ангела. Посланник богов стоял молча, бесстрастно внимая крикам людей, а когда они утихли, ответил:
- Потому что только у этого маленького человека было самое большое желание и самая значимая мечта.
Большие люди загудели, зашептались, а потом спросили у маленького человека:
- Каково же было твое желание, и о чем ты мечтал?
А маленький человек так же грустно улыбнулся, посмотрел в затянутое тучами небо и ответил:
- Я желал, чтобы на день рождение моей погибшей дочери вышло солнце. И я мечтал, чтобы она увидела его свет, где бы она ни была.

С неба сыпалась тухлая кислятина, лишь образно давая понять, что она должна быть по идее дождем. Вонючие, жирные и пухлые капли вгрызались в землю, оставляя размытые, рваные раны. Небо грозно шелестело, разносясь сумрачными раскатами грома и почему-то совсем не выказывая признаков молний. На день, который еще был в самом разгаре, опустились зловещие сумерки.
Большое, старое и частично разрушенное здание утопало в вонючем киселе, одевшись в мутные потеки. Его пухлые бока не помещались на небольшой опушке и впихивались в заросли леса, который окружал дом полукольцом, оставляя место лишь для узкой, потресканной дороги, уходящий далеко к горизонту и теряющейся в степях. На многие километры вокруг не было ничего, что хоть смутно напомнило бы цивилизацию, и за счет этого дом казался еще более сиротливым, чем ему положено было быть.
На продольной, насквозь проржавевшей вывеске, которая пересекала козырек, злобно пучились на этот мир кривые, угловатые буквы: «Детский приют Созвездие».
От бокового входа отходила небольшая, протоптанная дорожка, которая обрывалась на детской площадке, полной сломанными и скрипящими качелями. Песок в песочнице стал грязно-бурым и намокшим. По холодному металлу скатывались в грязь серые капли.
На самой крайней от дома и самой ближней к лесу качели сидела девочка. Что это девочка можно было понять только по насквозь намокшему и вылинявшему платьицу. Когда-то оно было ясно-голубого, небесного цвета с россыпью желтых ромашек. Но время не пощадило вещицу – оно безжалостно смыло следы цветов и затерло голубой цвет до блекло-сизого. Края платья рваными кружевами свисали до босых ног девочки. С коротких, торчащих волос, как и с качелей, стекал дождь. Капли заползали в глаза, ползли по щекам и ненадолго задерживались между крыльев носа, после этого отправляясь либо в губы, либо на подбородок. Но девочка, которой на вид было не больше 6 лет, не обращала на них никакого внимания. Она медленно покачивалась на скрипящей качели, уткнувшись взглядом в землю.
Кожа ее покрылась пупырышками, что было не удивительно – на улице бушевала осень, делая потоки дождя если не ледяными, то ощутимо-холодными.
- Мила! Ты совсем с ума сошла? Ну что за ребенок, о боги.. заболеть хочешь?
По дорожке, пыхча как старый паровоз, бежала полненькая, пожилая женщина, завернутая в шерстяной платок. Девочка подняла безликие, прозрачные глаза и уставилась на шлейф из капель, который красиво тянулся за развевающимся платком. Ее взгляд был абсолютно пуст, словно взгляд выкованной из металла статуи.
Добежав до девочки, женщина сдернула с плеч платок и начала поспешно кутать в него ребенка, горестно причитая:
- Ну вот куда тебя бесы понесли в такой одежде? Ты разве не видела, что дождь идет? Холодно уже, Мила, нельзя гулять в такую погоду. Ох, глупое дитя.. как же мне быть с тобой. Не уследишь же за всеми вами, а ты и пользуешься любой возможностью, чтобы сюда сбежать. И чего тебя так тянет на эти качели? Медом помазано чтоль?
Девочка не сопротивлялась. В руках воспитательницы она превратилась в обмякшую, послушную куклу, которую быстро запеленали в платок, подняли на руки и понесли к дому. Не обронив ни слова, она смотрела безразличным взглядом на свои качели. И пока женщина, которую звали Александра Петровна, ворчала себе под нос, девочка вытянула руку, выставив ладонь ковшиком. В нее тут же натекли серые, грязные капли, собравшись холодной лужицей.
«Почему они не прозрачны, как вода? Неужели на небе так грязно?»

За этой картиной наблюдал случайный зритель – Ника, которую под пеленой дождя не заметила воспитательница. Зато увидела девочка. Она посмотрела в глаза девушки и улыбнулась.

Все началось два дня назад, когда к Нике, нарушая традицию, приехала мама. Она привезла с собой два огромных пакета и кряхча с трудом затащила их в квартирку, разбрызгав веер дождливой мороси.
- Ник, зай, у меня просьба к тебе будет…
Мама Ники была хорошим человеком. Она всегда старалась участвовать в разных благотворительных мероприятиях. Вот и теперь вызвалась отвести два мешка детской одежды п приют «Созвездие», который находился недалеко от Харькова.
- Но я никак не успеваю, - сокрушалась она на кухне, грея пальцы о чашку чая. – Мне надо успеть вернуться до школьного бала, я же организатор. Ника, ты же поможешь мне?
Ну как было отказать?
И вот девушка стоит под этим самым приютом, с двумя огромными мешками. Ее привез сюда ржавый старенький автобус, который ходит два раза в день – в 7.30 и в 18.30. А значит, ей придется здесь пробыть до самого вечера.

Вот если уж выходные и идут насмарку, то обязательно по полной программе. Началось все еще в четверг с короткого звонка матери "Приезжаю завтра в 8 вечера, будь дома". Маму Ника любила всем сердцем и всегда радовалась их редким встречам, когда ей удавалось вырваться на выходные и приехать в родной пгт, но... Но именно в эту пятницу Андрей позвал ее в "Zeppelin", где должна была выступать талантливая молодая рок-группа, на которую ей давно хотелось сходить, и, естественно, походом в клуб вечер бы не закончился, а Андрея она не видела уже пару месяцев и откровенно скучала по его глубокому голосу, тонкому юмору и уверенным, ласковым рукам... И именно в эту субботу начальство устраивало корпоратив, который тоже было не очень хорошо пропускать, а воскресенье манило возможностью, наконец, отоспаться...

Но вот мама сидит у нее в квартирке, обхватив обеими руками чашку горячего чая, и так трогательно рассказывает о бедных детках, которым нечего надеть в преддверии осенних холодов, и как они всем городком собирали вещи, безразмерные пакеты с которыми стояли теперь у входа, загородив половину свободного пространства и оставляя грязноватые лужицы дождевой воды на старом паркете, что Ника может только умиленно улыбаться, сдерживать слезы и заверять, что, конечно же, она поможет, как же иначе? И достает специально купленное по дороге с работы союзное печенье, которое мама так любит, и наливает ей еще чаю, и со вздохом отправляет Андрею сообщение о том, что сегодня не получится, пока мама в ванной пытается привести в порядок намокшие под дождем волосы и переодевается в ее халат.

Следующей "радостной" новостью было найденное в интернете расписание пригородных автобусов, идущих в направлении приюта. Черт возьми, всего один автобус, и тот два раза в день! То, что рано утром - то ладно, все равно не выспится, а так как раз проводит мать на ее шестичасовой и поедет, но что она будет делать там целый день? Судя по карте, там ближайший населенный пункт в пяти километрах. Ох и угораздило же кого-то построить приют хрен знает где! Ладно бы лагерь или там, базу отдыха... Впрочем, судя по скудной информации, выданной услужливым гуглом, при Союзе там именно база отдыха и была. А теперь вот детский приют, да.

Детей Ника любила - преимущественно чужих и небольшими дозами. О том, чтобы завести своих, пока всерьез не задумывалась - вроде возраст еще не критический, да и мужчины подходящего нет. То есть вот тот же Андрей, например, - прекрасный парень, пока не начинаешь задумываться, чем он живет и сколько литров алкоголя вливает в себя за неделю. Сергей же откровенно заявляет, что семейная жизнь не для него - мол, знаем, плавали, спасибо, не надо. Хотя в дочурке своей души не чает. Ну, а Дима - тот вообще для серьезных отношений, видимо, не приспособлен по определению. Зато и поговорить с ними со всеми есть о чем, и в постели один лучше другого, и ее все уважают, ценят и по-своему любят... Раз в пару недель. Так, о чем это мы? О детях, да. Ника в детстве даже хотела учительницей стать - как мама. Слава богу, не стала. Мама - человек старой закалки, и, несмотря на чрезвычайно мягкое сердце, волю имела железную и строить малолетних хулиганов у нее получалось запросто, а те ее еще и обожали при этом. А вот у Ники характер немного другой, и ей гораздо проще было объяснять непонятливым клиентам, какую кнопку нажать и какой пункт выбрать. Быть абстрактным голосом в трубке, неизменно вежливым тоном произносящим "Здравствуйте, чем могу помочь?" Хотя в чем-то те же дети, по сути...

...Хмурое утро встретило не выспавшуюся Нику обложенным тучами небом и мелкой моросью, то и дело переходящей во вполне себе приличный осенний дождь. Дождь она тоже любила, но не такой. Ей нравились грозы, молнии, буйство стихий, клубящиеся тучи, игра света и тьмы. А под обложной октябрьский дождь лучше всего спать, уткнувшись в чье-то теплое плечо, или читать книги, зарывшись под одеяло и поставив на прикроватную тумбочку чашку горячего кофе. Естественно, такая погода отнюдь не способствовала превращению раннего субботнего утра в доброе, особенно для девушки, всю жизнь бывшей "совой". Но она уже смирилась с тем, что выходные не удались, поэтому вышедшую из душа маму встретила улыбкой, свежесваренным кофе и яичницей, а сама заходилась одеваться. Скептически посмотрела на баулы. Поняла, что зонтик придется либо держать зубами, либо брать только на обратный путь, в результате чего плюнула и откопала старую непромокаемую куртку с капюшоном, кожаные брюки и высокие ботинки, которые ласково называла "говнодавами". Оставалось надеяться, что дети ее не испугаются...

Выйдя через три часа из автобуса на одиноко стоящей у трассы покосившейся остановке и вытащив вслед за собой пакеты, Ника осознала, что до самого приюта необходимо пройти еще сотни три метров по дороге, когда-то бывшей асфальтированной, но последний ремонт которой производился в середине прошлого века, превратив ее теперь в весьма увлекательную полосу препятствий. Где-то вдалеке послышался раскат грома, дождь усилился, порывы ветра заносили тяжелые вязкие капли за капюшон. Казалось, природа и обстоятельства сговорились испортить ей настроение, но от любых подобных нападок судьбы у девушки было безотказное средство - музыка. Вот и сейчас в наушниках весьма в тему заиграла Алиса "Дождь и я", вызвав улыбку, и Ника решительно направилась на борьбу с лужами.

Здание показалось не сразу, оно частично пряталось в лесу, выглядывая из него насупившимися глазами старых деревянных окон, залитых струями дождя. "Готичненько," - сказал бы Дима, хотя в архитектуре приюта от готики не было ничего совершенно. Он просто все мрачное называл готичным, а приют действительно выглядел мрачноватым и даже заброшенным. И уж совсем неожиданно на промокшей детской площадке чуть в стороне от основного здания обнаружилась маленькая девочка - совсем одна и в летнем платье. От одного ее вида Нике стало зябко, хотя одета она была достаточно тепло. Она уж совсем было захотела подойти и спросить, почему малышка выбежала под дождь практически раздетая, как тут из двери появилась женщина - по-видимому, воспитательница, или как они там называются в приютах, и забрала ребенка. Безропотно позволившая себя закутать и унести девочка вдруг заметила Нику и улыбнулась ей, и та машинально улыбнулась в ответ, прогнав появившуюся было мысль о том, что девочка может быть не совсем психически здорова - уж слишком пустым и безжизненным казался ее взгляд. Но улыбка делала ее личико почти милым, и ощущение какой-то пластиковости ребенка быстро исчезло. Ника поспешила за женщиной и окликнула ее, когда та уже открыла дверь:
- Извините!

На пороге ветхого дома собрались стайкой лужи. В их серых глазах рябила тишина и старость. Она разворачивалась мглистыми переливами, будто бутон какого-то увядшего цветка. Мертвый мир. Или просто неживой. Или вдруг уснувший. Словно он ждет какого-то толчка. Будто кто-то придет сюда и оживит его. Спасет его. Поднимет на ноги. Это же так просто. Просто протяни ему руку и скажи – все будет хорошо.

Ты в это веришь?

Воспитательница замерла на пороге и резко обернулась. В глазах ее стоял испуг. Руки начали дрожать. Она вдруг показалась какой-то маленькой и слабой. Больной и землянистой.
- Д-да, дорогая, вы тут… зачем?
Ощущалось, что женщина старалась быть вежливой, но получалось это весьма и весьма плохо.

Девочка вдруг вырвалась, плавно опустившись на землю. Посмотрела на Нику тяжелым взглядом. Пустым. Безликим. В нем можно было легко утонуть и больше не вернуться назад никогда. Взгляд ребенка, потерявшего все. Оставшегося наедине с той глубинной, неподвластной людскому разумению пропастью, где бродят мрачные немые тени и с неба льется черный свет. Где боль обретает плоть, раскрываясь и поглощая. Обнимая в единении с пепельными песками. И не выбраться оттуда никогда. Затянуло. Завлекло. Оставило рану. Сковало цепями до конца времен.
Девочка, словно кукла, протянула руку и дотронулась до куртки Ники. Пальцы пробежали по эластичной ткани, пробуя ее. Запоминая. Мокрые волосы слиплись и повисли на глазах.
- Спаси нас, - тонкий, слабый голос, израненный какой-то внутренней болезнью. Полный надеждой. Той детской и чистой, которую просто нельзя взять и не заметить. Нельзя проигнорировать. Она значит намного больше, чем все будничные заботы.

- Ох, Мила! – Воспитательница схватила девочку за руку и резко подтянула к себе. Спрятала за толстой кофтой, как за ширмой. Обратилась к Нике, - вы простите ее… девочка не понимает, что говорит. Она…
Грустный и тяжелый взгляд. Нельзя взрослым смотреть так не детей. Нельзя. Это обрекает их на страдания. Это отнимает у них веру.

- Она умственно-больна. Психические отклонения. Не понимает, что говорит, что делает. Ее родителей жестоко убили полтора года назад. Прямо на ее глазах. Какой-то неуравновешенный маньяк. Просто содрал кожу живьем. Девочка пряталась в шкафу и все видела. С тех пор она абстрагировалась от внешнего мира и создала свой собственный. Живет там, не показываясь наружу. Оно и неудивительно, с такой травмой-то…
Разговорившись, женщина вернула свое самообладание и даже смогла натянуть улыбку:
- Так чем я могу помочь вам, дорогая?

Вот вроде несколько шагов всего сделала по направлению к старому крыльцу со скрипучими (она готова была поспорить!) деревянными ступенями, а казалось, будто прогулялась по заброшенному парку. Или кладбищу. Настолько сильно захватила ее здешняя атмосфера. Чем-то веяло от этого места таким... забытым, никому не нужным. Прошлым. Прелой листвой, мхом, запустением. Несбывшимися мечтами, призраком отчаяния, истощением бесконечного ожидания. Наверное, это дождь. Он умеет угнетать, умеет делать все серым и мглистым. И мирный шелест капель по пожелтевшей листве уставших деревьев вдруг начинает казаться почти зловещим, а в многочисленных лужах и лужицах чудится чей-то взгляд. Становится жутковато и очень одиноко.

Черт возьми, да что такое?! Это всего лишь детский приют, пусть вдалеке и в уединении, пусть и не самое радостное заведение по сути своей, но в хорошую погоду здесь наверняка слышен смех, дети играют и бегают по площадке, воспитательницы хлопочут, стараясь не упустить никого из виду, и в сердцах малышни живет светлая надежда на то, что когда-нибудь у них будет настоящая семья. А она надумала тут себе. Еще и воспитательницу напугала! Эх, надо было лечь пораньше и нормально выспаться, а то лезет в голову всякое...

Стряхнув собравшуюся на кончике носа тяжелую каплю вместе с наваждением, Ника улыбнулась и осторожно сделала еще пару шагов. А когда уже собралась доложить о причине своего приезда, девочка, до этого спокойно сидевшая на руках у воспитательницы, вдруг начала брыкаться, вырвалась, скользнула вниз, аккуратно, кончиками пальцев дотронулась до куртки, подняла на нее глаза. Господи! Сколько же всего было в этом взгляде! Ника полностью прочувствовала выражение "тяжелый взгляд" - он был именно тяжелым, многотонным, давящим. И с радостью отвести бы глаза - да невмочь... И это тихое, отчаянное "спаси"... Слова застряли в горле, взгляд застыл на лице девочки, на котором читалась мольба и надежда вперемешку с болью, капли дождя снова собрались на носу, слезами потекли по щекам...

- Да, да... - растерянно пробормотала Ника в ответ на извинение женщины, грубо одернувшей девочку, - ничего страшного.

И почему она так на нее смотрит? Это же всего лишь ребенок! И тем более, если не совсем здоровый ребенок, нельзя же так... Жалость к малышке смешивалась с жалостью к воспитательнице, которую тоже наверняка можно понять, это очень тяжелая работа, и Ника просто не знала, куда себя деть, ежесекундно жалея о том, что вообще согласилась на всю эту авантюру. А перед глазами продолжало стоять мокрое, словно заплаканное, лицо Милы, обвисшие пряди, почти ангельские черты и совершенно недетский взгляд. Из головы не выходило ее "Спаси..."

Так, собраться. Прекратить. А то сейчас захочется весь приют разом усыновить, а мы на такое не подписывались. С утра же настроила себя на доброжелательное равнодушие, нечего теперь из-за двух слов сопли разводить. Небось и не такое еще услышишь.

- Я, собственно... Это скорее я могу вам помочь, - отозвалась она, наконец, смущенно улыбаясь и кивая головой на пакеты, которые продолжала держать в руках. - Вот, вещи привезла детские. Моя мама, Татьяна Ивановна, созванивалась с вашим директором, должны были предупредить...

На этом объяснения иссякли, Ника не знала, что говорить дальше, и так и продолжала стоять под дождем, с нелепыми огромными баулами в обеих руках, с вывалившимися наушниками, из которых едва доносилась какая-то мелодия, и с немного дурацкой улыбкой на лице.

- Вещи? – Спросила воспитательница, нахмурившись. Меж ее бровей прочертилась глубокая борозда морщинки. Девочка осторожно выглядывала из-за бока женщины, продолжая буравить Нику пустотой своего недетского взгляда.
- Ах, вещи! – Морщинка разгладилась, а лицо воспитательницы посветлело и обрело приветливый румянец. – Ну конечно, дорогая! Мы ждали вас. Я Александра Петровна, воспитательница средней группы… да проходите, Господи! Вы же промокните до нитки!
Женщина распахнула двери и поспешно зашла, потянув за собой Милу и открывая проход Нике.
Обшарпанные, светло-зеленые стены, выкрашенные облупившейся, древней краской. Лестница на второй этаж с подгнившими ступеньками. Темнота и чернота, охватившие помещение цепкими лапами. Лампочка на длинной нитке проводов не была в силах развеять полумрак, царящий в затянутых паутиной углах. Это здание не казалось жилым.
- Заходите, дорогая, прошу вас. Простите за внешний вид нашего приюта – власти уже давно перестали финансировать нас. Зарплат мы не получаем и работаем больше на благотворительные взносы. Тяжело…
Женщина развела руки, словно извиняясь за то, что этот приют вообще существует.

В течение долгих нескольких секунд, пока воспитательница оставалась в замешательстве, маленькая Мила пугливо выглядывала из-за ее юбки, а капли дождя продолжали щекотно и холодно затекать за шиворот, Ника успела подумать, что судьба сыграла с ней злую шутку. То, что так чудно могла "приколоться" мама, ей даже в голову не пришло - не таким она была человеком. Зато саму маму обмануть было, в принципе, несложно, особенно если взять за живое, а дети всегда были ее слабостью... Может, и не было никакого директора, а маму просто разыграл какой-то шутник. Иначе как можно объяснить, что они не в курсе?

Поэтому когда женщина, наконец, поняла, что к чему, и пригласила ее войти, Ника не сдержала вздоха облегчения. Ну хоть не зря приехала, хоть ждали, и на том спасибо. И даже не так уж плохо, что ей здесь целый день торчать - вдруг у них окажется тепло и сухо, и она успеет нормально обсохнуть? Надеяться на чашку горячего кофе было совсем уж большой наглостью, но озябшее тело не считалось с совестью и отчаянно требовало тепла. Девушка с готовностью потащила потяжелевшие пакеты внутрь, оставляя дождь обиженно шелестеть по опавшим листьям, будто раздосадованный тем, что его химерам не удалось заполучить ее в свое безраздельное владение.

Однако внутри все оказалось не так радужно, как хотелось бы. Никаких тебе фотографий детей и их рисунков на стенах, как часто бывает в детских садах и младших классах школ, никаких цветов в горшках или игрушек на подоконниках, вообще ничего! Унылые облезлые стены, скрипучий истертый пол, полумрак и сырость. Если бы несколько минут назад отсюда не выбежала Александра Петровна, Ника подумала бы, что здесь вообще никто ни живет, не говоря уже о детях. Но, тем не менее, воспитательница уверенно шла вперед, держа за руку девочку. Поймав озадаченный взгляд осматривавшейся Ники, снова заходилась извиняться. Создавалось впечатление, что это привычное для нее дело, что ей приходится это делать постоянно - впрочем, не исключено, что так оно и есть. Заискивать, просить, извиняться, унижаться - перед посетителями, перед детьми, перед редкими спонсорами (ну должны же об этом приюте вспоминать хоть иногда, ну хоть бы даже депутаты накануне выборов!), перед самой собой, перед Богом... У Ники аж слезы на глаза навернулись, когда она представила себе, как им тут живется и чем они жертвуют ради того, чтобы скрасить одиночество невинных. Ладно дети, многие из них пока не понимают, где они и что с ними, а многие - вот как Мила - может, и вовсе никогда не поймут и не оценят... Она даже по себе помнила - детство было очень бедным, но это не мешало счастью, ребенок самодостаточен в духовном плане. Но взрослые... Б-р-р-ррр...

- Не извиняйтесь, - сказала она вполголоса, - я понимаю. Куда это можно поставить? Там еще есть какие-то игрушки и немного конфет, если они не промокли...

- Ах, я вам так благодарна! – В голосе женщины не было лжи или обыденной вежливости, какая сейчас встречается повсюду. Контрольное «спасибо, приходите еще» в магазинах, «да благословит тебя Бог» от бомжа, получившего монетку на выпивку, «выздоравливайте» в аптеке. Заученные фразы, ставшие частью людей. Частью мира. Серые, безликие, как у роботов. Привносящие нечто пожухло-осеннее и унылое. Нет. Воспитательница сказала эти несколько слов совсем иначе. Непривычно. Искренне. С жаром и теплом. Есть красивые, ухоженные квартиры с дорогущим ремонтом, где живут богемы, высшие сливки общества. И там, почему-то, холодно и неуютно. Зябко так. Прямо хочется завернуться в одеяло, сказать «брр» и убежать. А здесь, в сырости, слякоти осенней, одиночестве глухом, слова Александры Петровны будто впустили солнечный свет.

- Вы не представляете, как нам это важно… любая помощь. Детям совсем нечего носить. У нас их немного совсем. Всего младшая и средняя группы. В младшей десять детей, а в средней пятнадцать. Больше мы взять не можем… некуда. Но и им в последнее время тяжело. Знаете, у нас нет телевизора и они просто не знают, что происходит во внешнем мире. Не видят рекламу. Не смотрят на вычурные одежды или дорогую еду. Мы не возим их в город – воспитываем здесь. Гуляем в лесу, грибы и ягоды собираем. Следы животных изучаем. И все было более-менее хорошо, до недавнего времени… они улыбались, счастливы были… а после того случая… ох, ладно. Извините, милая, я та еще болтушка! Давайте я помогу с пакетами. Давайте-давайте!
Женщина схватила сумки и бережно, чуть ли не на вытянутых руках, отнесла их к небольшому шкафу с оторванной дверкой. Поставила. Обернулась, улыбнувшись.

- Я их сейчас разберу, но сначала вас нужно покормить. И не отказывайтесь, пожалуйста. Мы должны вам хоть что-то дать взамен. Иначе просто нельзя. Мила!

Девочка, все это время стоящая напротив Ники и с нескрываемым любопытством разглядывающая ее, слегка обернулась к Александре Петровне.
- Дорогая, ты не проводишь нашу гостью в столовую? Ты же тоже не завтракала еще? Давай, бегом. А я сейчас разберу вещи, чтобы не помялись, и сразу к вам прибегу, хорошо?
Девочка ничего не ответила – она подошла к Нике, взяла ее за руку ледяными пальчиками и потянула за собой.

Волна благодарности от воспитательницы ощущалась почти физически, и Нике, пожалуй, стало бы немного неуютно от этого потока откровений, если бы женщина не была настолько обезоруживающе искренней. А так она даже улыбнулась - столько тепла было в голосе Александры Петровны. Но улыбка не долго продержалась на лице девушки - в немного сбивчивом монологе воспитательницы проскользнула тревога, граничащая почти со страхом. И очень глубокая грусть. Что же такое произошло здесь, отчего дети перестали быть счастливыми? Неужели кого-то из малышей загрыз в лесу какой-нибудь дикий зверь, и это так сильно их травмировало? Но ведь дети так отходчивы, тем более такие маленькие, а в Харьковской области и хищников-то крупнее лис не водится. Она даже хотела спросить об этом, но воспитательница заходилась раскладывать вещи и тоном, не терпящим возражений, отправила ее в столовую. Впрочем, возражать Ника и не собиралась - не то чтобы она была особо голодна, но от чашки горячего чая точно не отказалась бы. Да и поесть все же стоит, если ей все равно здесь целый день проводить. Разумно рассудив, что она успеет еще задать все интересующие ее вопросы и думая, насколько бестактно будет спрашивать о таких вещах, Ника послушно последовала за Милой, взявшей ее за руку тоненькими пальчиками, которые показались девушке жутко холодными, несмотря на то, что она сама еще не успела согреться. Да и не согреешься тут особо - помещение казалось совсем не теплым. Оставалось надеяться, что в комнатах детей и в столовой теплее.
- Меня Ника зовут, - сообщила она девочке в надежде завязать разговор. Может, малышка что-нибудь расскажет. - А ты Мила, да? Сколько тебе лет?