Верность/Смерть | ходы игроков | Девочка и полоумный

Эхо шагов русского и немца очень скоро затихли вдалеке. И стон как-то отошел на периферию.
Тварь неугомонно скрежетала и хлестала щупальцами по стенам. В ее молочных глазах было что-то от ребенка. Обиженного и голодного ребенка, уронившего конфетку в грязь.
Темнота обжала Эвелин и Лэнса упругим кольцом. Не хотела разжиматься. Последним оплотом их надежды был мигающий свет фонарика, самоотверженно сражающегося с мглой.
А потом стало чертовски холодно. Так, как никогда в этой проклятой Верности не бывало. Кожа покрылась резвыми мурашками. Зубы застучали. И стало что-то странное происходить с полом. Он вдруг начал мерцать. А еще через пару секунд стало понятно, что это такое – иней. Самый настоящий иней.
Тварь вдруг взвизгнула, словно от боли, и упала в шахту лифта. Впереди остался только черный зев провала.
И тишина. Бездонная. Абиссально-первозданная. Чистая тишина. Жадно жующая дыхание и сердцебиение. Размазывающая по стенкам.

Правильно говорят: счастливый человек – слеп.

Мне надо было выскользнуть из самой пасти монстра, чуть не сломать себе ногу, оскорбиться клоуном и остаться наедине с перепуганной девушкой в темном, жутковатом и постепенно леденеющем коридоре… Надо было пережить все это, чтобы понять ее красоту…

Я был не против оказаться дебильным клоуном – это было всяко лучше, чем сгнивать заживо от отчаяния. И мне нравилась их идея – пойти за моим костылем… Ведь теперь мы остались с ней одни.
Я смог воспользоваться несколькими минутами отдыха, чтобы прийти в себя. Я смог вдохнуть как следует… Я смог увидеть ее.

Мерцающий зеленоватый свет, направленный куда-то в коридор, куда-то, куда ушла ее надежда, - этот свет лишь косвенно, слегка ласкал очертания ее лица. Мрачного, измученного годами тяжкого труда, обрамленного спутанными, грязными волосами, лишенного всяческого намека на искусственную красоту… Может быть, чуть пугающее поначалу, ведь всю жизнь я видел красавиц иными, но сейчас, стоило мне приглядеться, оно обличало истинную свою красоту.

Знаете, как если содрать черствую, бесчувственную кору с дерева?.. И обнаружить под ней гладкий, нежный, поблескивающий на солнце ствол. Увидеть саму суть…
Сейчас эта девушка была красивой… полностью. По-настоящему. Сейчас она была девушкой – именно такой девушкой, какой ее создала природа.
Она немножко вздрагивала испуганно, часто дышала паром изо рта… Ей было страшно, по-настоящему страшно – и этот настоящий страх глубоко вцепился в ее лицо. Иней на полу и стенах отсвечивал зеленовато-синим, холодом своим подчеркивая бледность ее лица…
Бесформенные куртка и штаны не подчеркивали лучшее в фигуре и не скрывали худшее. Они просто висели на ней, позволяя видеть под ними фигуру такой, какой она была. Это стройное и одновременно сильное тело даже сейчас, в этом ужасе и мраке, сидя, казалось невероятно гибким и изящным… Даже так, угадывая ее очертания под складками одежды, я чувствовал эту женственность настолько, насколько уже очень давно не чувствовал…

Прекрасная картина. Ничего лишнего… Я даже отодвинулся чуть дальше в темноту, чтобы не нарушать ее: одинокая девушка в пустом, гулком коридоре, выстланном мерцающей зеленой пылью. Холод, которым она дышит, страх, которым она живет, и надежда – единственное, что согревает это зрелище откуда-то изнутри…
Рваная одежда, грязь и усталость – это все лежало тенями вокруг ее светлого лица. Действительно идеальная картинка.

Я сдавленно усмехнулся своим мыслям – захотелось ее взять в свой театр. О да, Люси Скрэйнджбабер и рядом не стояла с такой красоткой. Особенно-то без ноги…
О да, она могла бы идеально вписаться в мою труппу… Настоящее бледное пламя, горящее своим отчаянием и страхом средь этих невыразительных актеров.
И я бы все отдал ради такой актрисы… Как настоящий режиссер – положил бы жизнь ради лучших своих актеров. Ради театра.

Но сейчас я мог лишь сидеть во тьме и молча наблюдать за ее красотой, изредка случайно бряцая бубенцами…

Разорвалась нить полубезумного, пугающего взгляда. Вырвалось из тонких губ несколько отрывистых слов. Она лишь кивнула, не в силах сейчас решать вообще ничего.

Ушли... Гулким эхом затихли вдалеке осторожные шаги, и единственным звуком, пилой по струнам, осталось скрежетание обиженной твари. Лишь раз взглянула Эвелин в ее сторону, и тут же отвела взгляд. Эти ее глаза... Голодные, жадные, расстроенные... Неземные... Какой Бог создал подобных тварей? Откуда пришли они, чтобы нести хаос, разрушение, страх и боль? Способны ли они мыслить, сопереживать, любить? Или только убивать и жрать?

На какое-то время страх отступил, уступив место немому отчаянию. Им не выжить. У них не хватит сил, чтобы вечно бегать от превосходящих силой, скоростью и количеством тварей. Темная громада завода может таить в себе тысячи опасностей, а за его пределами может и вовсе оказаться ад. И нет ему конца и края, и выхода тоже нет. Кроме как в смерть.

Что там, за гранью?..

Холодно. Черт, почему же так холодно? Девушка было подумала, что ее колотит от страха и недавнего перенапряжения, но температура действительно снизилась - сначала в тускловатом свете фонаря стали видны облачка дыхания, затем пол заблестел тонкими иголочками инея. Эвелин обхватила колени руками и сжалась в маленький комочек у стенки. Почему-то именно этот холод стал последней каплей в чаше безысходности, и в наступившей после резкого ухода твари тишине можно было услышать несколько тихих, судорожных всхлипов.

Им не выжить... Куда идти? Чего искать? Что за безумство толкнуло ее на эту авантюру? На кой черт ей эта жизнь, если в ней только страх, тупая боль и отчаяние? И холод... Не лучше ли лечь, уснуть и не проснуться? Говорят, замерзать совсем не больно...

Дьявол!!!

Она вскочила вдруг, стала ходить туда-сюда, дышать на ладони, растирать плечи. Горячие слезы блестели в темных глазах, щекотали в носу, и не поймешь уже, от слез шмыгаешь или от холода. И почему это упрямое тело так хочет жить? Хоть бы этот шут обнял, что ли... А то сидит и смотрит только, бубенцами позвякивая. О чем думает? Что в голове его сумасбродной творится?

С тех пор как тварь оставила их в леденящей тишине, прошла вечность. Время замерло. Умерло, рассыпавшись снежной трухой на пол. Осколки его плоти блестели и мерцали, завораживая. Такой красоты они не видели давно. Когда-то в другой жизни…

Было солнце, играющееся лучами на пушистых сугробах. Обрамляя его золотом и заставляя показывать всю свою драгоценную сущность. Заячьи следы меж нахмуренных от снега елок. Яркие сороки, стрекочущие и галдящие. Мороз, задорно пощипывающий за нос и щеки. И тепло пушистых рукавиц.
Звонкий смех наперегонки с ветром. Хрустящий шепот под сапогами. Поющий о свободе и счастье. Непонятном. Глупом счастье. Которое было важнее самых великих идей.

А здесь? Металлический искусственный холод, смердящий страхом и кровью.

Была вьюга за деревянным окном. Свистящая от зависти при виде чашки дымящегося, шоколадного кофе. Шерсть толстого и довольного кота. В его крохотной жизни не было забот. И стоило провести рукой по шелковой шубе на спине, как все переживания распадались на атомы, скользя в ночной, звездный водоворот.

Тишина, нарушаемая звоном бубенцов, становилась все глобальнее. Все ощутимее.

Были смешные, нелепые обиды. На нехватку денег. На неоправданные подарки. На задержавшийся отпуск. Смешные и грустные слова. Бессмысленные. Легкомысленные. Настоящие.
«Я люблю тебя»
«Я хочу эту куртку – тут такой красивый мех!»
«Давай сделаем шотландскую похлебку на обед?»
«Послушай эту музыку»

Верность не знает этих слов. Никогда не узнает. Каково ей быть вместилищем всего гнойного и плохого? Самого отвратительного, что есть в человеке.

Было шуршание книг под пальцами. Ветхие, желтые страницы, заляпанные помидорным соусом и цейлонским чаем. Букет гвоздик в узкой вазе. Кусочки синего, словно выкрашенного неба. Покой, уснувший под пуховым одеялом и громко сопящий нежностью на всю комнату. Обои в надоевший цветочек. И маленький паучок, плетущий свои интриги за ноутбуком.

Не осознавая, не зная, как хрупок привычный мир, люди проживали его и проедали. Продавали и меняли. Торопились куда-то. Все боялись не успеть пожить. Ирония. Ведь так и не пожили.

Была грусть о смерти родных. «Кто-то был обидно молод, кто-то был завидно стар» ©. Были походы на кладбище, где под разлапистыми липами на зеленой-зеленой траве стоят каменные изваяния. Место тишины и священной тоски. Были молчаливые воспоминания об ушедших. Яркие, как экзотические птички, конфетки на надгробьях. Свежие, четные цветы.

В Верности об умерших не помнят. Они уходят из странной, страшной жизни, похожей на существование. Растворяются в темноте и тишине. Чтобы их имена больше никогда не нарушили гудящий бой заводов.
Верность. Последний оплот человечества. Рухнувший в этот странный, похожий на 1825 предыдущих, день.

Холод стал невыносим. Вцепился голодными клыками, выцарапывая глаза.
И тишина со звоном разбилась.
Тяжелые шлепки с другого конца коридора. Тянущиеся, мучительно-медленные, шаркающие шаги. Они выплыли из темноты скомканными тенями. Уже не живыми, но еще не нашедшими покой в смерти.
Люди. Десятки людей. Истерзанных. Искусанных. Зомби.
Шли вереницей мимо Эвелин и Лэнса, не замечая их. Не обращая внимания. Обдавая холодом и тлетворной падалью. Шли в ту сторону, куда ушли Анатоль и Раймунд.

Жесть.
Я множество раз видел в фильмах десятки зомби, и весьма натуралистичных, но в реальности они все равно меня пугали… Жуткие. Ходячие трупы – гниющие, разлагающиеся уже, но все еще бредущие куда-то.
Они шатались, хромали, шаркали по полу мертвыми ногами, со звуком сгибая конечности. Я не знал, что это был за звук, и он был еле слышен – какой-то то ли хруст, то ли шелест, но их суставы звучали, вы понимаете?.. Каждое движение – с каким-то сопротивлением и с этим противным звуком. Будто их колени уже закоченели, замерзли и теперь плохо поддавались неведомой воле, двигавшей их вперед…
И взгляд – пустой, не животный даже, а именно пустой, как у кукол. Но эти куклы шевелились сами! И медленно брели по коридору мимо нас.
У-у-ух, кошмар.

Я даже отвлекся от этого заворожено-тупого созерцания француженки – настоящие зомби впечатляли больше. Правда, к сожалению, вызывали совершенно иные эмоции…
Но у нас теперь была проблема. Эти люди не трогали нас, к счастью, но они шли в цеха, к нашим ребятам. И что теперь нам было делать? Я не знал, как они поступят с немцем и русским…
Обогнать зомби и предупредить их у меня бы не получилось – и нога б не позволила и я все-таки боялся, что меня, наконец, заметят.

Может, мы уже мертвы?.. Может, потому нас и не трогают, что мы тоже зомби?

С другой стороны, меня заинтересовал их пункт назначения. Ведь они куда-то шли, а не просто так бродили, как обычные зомби… Может, стоило на это посмотреть? Да, определенно стоило. Вот так просто сидеть мы не могли. Надо было искать остальных и выяснять, зачем зомби шли в цеха.
Стараясь не издать лишнего звука, я кое-как поднялся и побрел, сильно хромая, по инею, покрывавшему пол. Руки неуклюже болтались, нога волочилась, голова неестественно склонилась на бок, а взгляд стал бессмысленным и тупым…
Проходя вместе с остальными зомби мимо девушки, я искренне понадеялся, что она сообразит мой план и присоединится. А еще я подумал о том, что стоило бы забить парочку из них и надеть их одежду поверх своей. Уж больно холод был собачий...

Было чертовски больно, когда непонятно откуда взявшийся зомби вгрызся в плоть Лэнса. Однако крик он смог подавить. И даже пошел дальше. За странной труппой мертвецов, которые брели куда-то. Он думал, что они знают о том, что неведомо живым. Он думал, что они приведут его к ответам на незаданные вопросы.
Он не знал, что мертвые не гуляют по каким-то целям. Он не знал, что эти существа просто идут, переставляя гниющие ноги. Идут в никуда.
Но это все было неважно.
Эвелин сидела на полу, не в силах оторваться от него, не в силах выбрать. В ее глазах блестели искры снежного налета. Красиво. Так же, как и заиндевевшие волосы.
Но это было неважно.
Мир дрогнул. Стены покрылись трещинами. С потолка посыпались огромные булыжники, придавив несколько зомби. Пол разверзся.
Верность погибала.
Без лишних драматических стонов и мук боли. Без мыслей о том, что было бы и кто виноват. Просто пришло ее время. Последний приют человечества, гнойной раной зиявший на погибшей Земле, рушился, опадая в иссохшую почву.
Ее руины останутся памятником тем, кто придет потом. Конечно придет – иначе не может быть. Всегда кто-то приходит.
Верность. Созданная человеком. Ради жизни. И отобравшая эту жизнь у всех, кто существовал под ее куполом. Разве может создать человек что-то, кроме ада?
Но это все тоже было неважно.
Стены складывались, как картонные коробки. Лэнс ухватился за кусок пола, стараясь не упасть в пропасть. Инстинкты двигали его тело вместо разума. Но крупный, с ровно отрезанной наполовину головой, зомби упал сверху, разжимая пальцы и увлекая его в бездну.
Эвелин пыталась ухватиться за стену, счесывая об нее ногти, пока стена не рухнула на ее голову.
И это все неважно.
Где-то Анатоль одной рукой зажимал рану в боку, а другой тормошил бездыханное тело Раймунда, пока его не привалило потолочной балкой. Последние его мысли были о том, что он обязательно выберется отсюда.
Но это было неважно.
Мы были людьми. Живыми. Смеющимися. Мы знали что такое солнце и знали как больно обжигать руку об сковородку. Мы ходили в школу и на работу. Мы рожали детей – маленьких мистеров Горданов, которые мечтали стать космонавтами или врачами.
Жизнь рухнула.
И нам всучили суррогат. Нелепый. Бесцветный. Безвкусный. Нам сказали – живите! А мы забыли как это. Мы начали существовать, каждый день не находя ответа на вопрос: «кто я?».
И это неважно.
Важно то, что Верность умирает. Тихо и одиноко. Обретая тот покой, которого была лишена. Кто-то сделал выбор. Один маленький выбор, освободивший сразу стольких людей от вечных страданий.
Этот кто-то герой, да?
Это неважно.

Устав ходить взад-вперед и чувствуя себя все более нелепо, Эвелин снова опустилась на холодный пол в углу и обхватила замерзающими руками колени. Шут по-прежнему не двигался, глаза его были скрыты в темноте, но она чувствовала его неотрывный взгляд. Это было одновременно жутковато и приятно. Оттого, что не понять, что творится в его голове. Кто знает, может, он сейчас представляет, как вспорет ей горло и напьется ее горячей кровью? А может, как его руки и губы ласкают ее обнаженное тело? От этой мысли стало теплее. Она так давно не была с мужчиной... От стыда за собственную слабость стало еще немного теплее и почему-то легче. Она уж готова была ухватиться за эту предательскую мысль и заставить плотские инстинкты снова проснуться и ускорить ток крови по венам, чтобы разогнать этот пронизывающий насквозь холод, но странный звук заставил вздрогнуть и подобраться, превратиться в зрение и слух, нащупать непослушными пальцами в кармане угловатую рукоять ножа...

Шлеп. Шлеп. Шлеп... И будто эхом по всему коридору чуть тише: шлеп-шлеп, шлепшлепшлеп... И легкий скрежет по замершему полу - кто-то волочит ногу с обнаженной костью...

Пальцы застыли, сомкнувшись на ноже, облачко теплого пара вырвалось из губ почти с облегчением. Зомби. Существа, в которых так странно сочетается жизнь и смерть. Люди, которым не дано было уйти навсегда. Они всегда пугали, всегда отталкивали, о них старались не думать. Наверное, именно потому, что понимали - их всех, вероятно, ждет такая же участь. Неприкаянными душами брести из ниоткуда в никуда. Шлеп-шлеп босыми вечно гниющими ногами по бесконечным коридорам. Невидящие взгляды, часто изуродованные тела... Шлеп-шлеп... То же бессмысленное движение, что и в последние годы жизни. Есть ли тогда разница между жизнью и смертью?

Одно в них было хорошо - в отличие от адских тварей, они были не агрессивны. Шли себе и шли, без видимой цели. Вот и сейчас они один за другим проходили мимо. Шлеп-шлеп. Куда-то вглубь коридора, куда несколько минут (часов?) назад ушли русский с электриком. Что там, во тьме? Стонов уже слышно не было, но они так и не вернулись...

Шут вдруг вскочил, скорчил жуткую рожу, став сам похож на одного из зомби, и поплелся вместе с ними прочь. Что он, черт возьми, делает? Зачем? Возникший словно из ниоткуда мертвец вдруг укусил его за руку, и кровь брызнула из свежей раны, но он сдержал крик и продолжал идти...

Эвелин вдруг испугалась, что останется здесь совсем одна, и поняла, что не выдержит одиночества, что среди всех этих страхов, чудовищ и ходячих мертвецов оно запросто сведет ее с ума. И она собралась было встать и последовать за шутом, как вдруг стены дрогнули, и пол пересекла изломанная трещина. А потом все случилось очень быстро. Громада завода рушилась, складывалась, как карточный домик, из основания которого какой-то шутник вынул несущую карту, крошилась, как песочный замок под ногами небрежного ребенка. Зомби падали в щели, скользили по срывавшимся в пропасть плитам – им было все равно. А девушке хотелось жить. Все еще хотелось жить. И судорожно двигались ноги, скользя по обледенелому полу, вдруг ставшему стеной, и ломались ногти о бетон стены, и до боли сжимались зубы...

А потом последние пальцы соскользнули, и тело упало в бездну, а вслед за ним – намного быстрее – полетел огромный кусок остроконечной бетонной плиты.

Последней умиротворяющей мыслью было «Свобода…»

Я сильно нервничал. Всерьез так, переживал. Нет… Я был в панике, черт возьми! Меня не покидала мысль, что, став зомби, я стану «немертвым». Я не умру и останусь здесь на вечность… Ведь у меня оставалось еще 6 жизней. Их можно было еще прожить, я не собирался вот так здесь застрять…
Резко обернулся – француженка? Где-то отстала. Мир начал рушиться с оглушительным грохотом и на какое-то мгновение это отвлекло меня от паники: стены трещали, пол дрожал. Клубы пыли выбивались из щелей, смешиваясь с поднявшимся в воздух инеем. Зомби размазывало по стенам огромными плитами, но остальные этого как будто бы не замечали… А замечал ли я? Может, я уже становился таким же?

Меня откинуло к стене – пол переставал быть горизонтальным. Нас трясло, словно в коробке, собственные мысли заглушались скрежетом и жутким треском ломаемых перекрытий.
Апокалипсис. Конец всему.
Неожиданно подо мной провалился пол – я ухватился за край, не понимая, зачем это делаю. Мысли бились в голове со скоростью сердцебиения:
- Прыгай! Умри сейчас!
- Нет! Живи! Живи!
- Прыгай! Умри!
- Живи!
- Сдохни, Лэнс!
- Живи!
- Колпак! Колпак упал!!!
Последним спазмом пальцев я держался за самый край, отчаянно пытаясь выжить, чтобы решить, стоит ли мне в итоге выживать, как вдруг мои душевные метания прервал вонючий зомби, и я полетел вниз…
Это было для меня не впервой, но какие-то мгновения я с жутким криком махал конечностями – я боялся, что снова не долечу до нужной отметки и переломаю себе все кости. Выживу. И стану зомби…
Но мгновения прошли, показавшись мне секундами, и я понял, что лечу уже слишком долго, чтобы остаться в живых. Отметка пройдена. Я расслабился… Впереди еще шесть жизней, Джим. Насладился полетом и задержал дыхание во тьме, ожидая тот миг резкой боли и следующий за ним миг небытия. Красивый конец – в апокалипсисе и хаосе, падая в бездну…

Миг резкой боли.
Миг небытия.
Научить тебя готовить ирландский кофе?