'Dark Future' | ходы игроков | • Просвет •

Молотов. Родионов. Смотри в оба. Нет никого в округе. По крайней мере, теперь. Тварь ушла, и теперь наверняка вернется с подкреплением из небольшого, хорошо экипированого мотострелкового отделения чистокровных партайгеноссе с MP-88 на шейных ремешках и плазменными гранатами в руках. Нет, не нужно никому такого добра. Снеговой, поглядывая в леса мертвые, огласил окрестности голосом своим живым с хрипцой:
- Внимание! Восемь-Три. Маркелова осмотреть, при необходимости оказать медицинскую помощь. Пять-Шесть - тут пока будь. Один-Три-Восемь. За мной.
Направился в лесополосу, первым пошёл, внимательно по сторонам поглядывая. Минуты через две, в сотне метров от остального отряда, кровавый след нашли. Отчетливый. Пулемет Щепаника лежал рядом совсем, на бок перевернутый - обоймы пластик погнуло чуток, но в целом вроде бы целехонький.
Кивнул на него Снеговой. Мол, "возьми игрушку". Развернулся, постоял немного, к вековой тишине прислушиваясь. Обратно пошёл спешно, винтовку на плечо закинув.

Еще несколько секунд напряженного внимания -- взгляд по кустам, деревьям, холмам6 воронкам, напряженные плечи, дыхание через раз.

- Есть, -- на рефлексах ответил Родионов и сунул пистолет в кобуру. Подбежал к Маркелову, "Ласточку" с плеча снял, на землю положил бережно, присел рядом с бойцом, наклонился низко, слушая дыхание. Жив. Хорошо. Или плохо -- кто знает.

- Принял.
Снова на месте. Назад оглянулся, по сторонам стриганул. Нормик. Ждем-с. А очко жмется, сука.

Кивнул в ответ коротко, на пулемёт глянул, на пистолет, хмыкнул. Убрал в кобуру ствол, присел, пулемёт подобрал, боекомплект к нему глянул вокруг, задумался на миг, нахмурился. Пробурчал коротко, ни к кому особо не обращаясь, как будто оправдываясь, тоном виноватым:
- Родным отдам...
Двинулся за Снеговым.
Пулемёт - в руках.

Родионов. Осмотрел быстро товарища своего - дышит он ровно. В отключке. Попробовал привести в себя, ладошкой по щекам похлопал - вроде, начинает очухиваться. Маркелова в этот самый момент боль захлестнула, залила своим потоком нескончаемым, и видел он странные сны, в полутьме - были в них дети исхудалые, женщины, такие худые, призрачно-бледные фигуры на краю сознания - они бродили там, без единого звука - тишина, режущая слух, гнетущая и мрачная, забиралась в уши твои, вгрызалась в слуховой аппарат ультразвуком. Свет. Нестерпимо-яркий свет. Сахарные глыбы снежных островов. Туман. Сущность из света. Говорит с тобой. В темноте. Боль, тупая и ноющая, рванула за руку. Открыл глаза. Свет, показавшийся ярким, оказался унылым свечением невидимого солнца, превратившегося в серебристую расплывчатую монету в темно-серых рваных облаках. Мир застыл, унылый и хмурый - только встревоженное лицо Мстислава, взгляд сочувствующий товарища твоего боевого вносил в него толику энергии по-человечески искренней, сопереживающей, благоразумной. Смотришь. Чувствуешь. Рука болит. Сильно.
Молотов, тем временем, наблюдал за окрестностями. Ничего не видел больше движущегося - мир мертвый, холодный. Нет в нем твари этой и будто бы не было - только пятнышки крови засыхающей красноречиво напоминают тебе о том, что мнимая статичность отнюдь не такова в действительности. Даже в этом мире есть место динамике. Негативной.
Снеговой вернулся. С Найденовым.
Подошел. Покосился сверху-вниз на раненого. Увидел, что живой. И, вроде как, здоровый. Смягчился чуть.
- Как самочувствие, боец?

Никто команду на движуху не дает. Но пока оглянуться можно. В ближайшее время твари эти уже не прибегут - получили по зубам. А вот на стрельбу.. На звуки перестрелки обычно прибывают другие, если конечно, услышат. Поумнее, поопаснее и вооруженные совсем не клыками.
Сидит. Сечет местность. Слушает.

Дурачки говорят, что в снах видно другие миры, сказочные, или же просто небывалые. Всякие такие. Чудные. Расписные. Что там цвета, которым нет названия. Животные, которых нет на свете. И солнечный свет.
Брешут все.
В снах то же, что и наяву. Только чуть-чуть другое. Где видел ты, проходя по делам, худого человека, там во сне приметишь бестелесного духа. Чуть мерцающий неверным светом сгусток тумана, посреди густого, осязаемого мрака. Но он точно так же будет смотреть на тебя. Непонимающе. Недоумевая. Не в силах понять, зачем это все. Зачем здесь ты. Зачем здесь оно. И почему все течет. Не бьется, как пульс, соответствующий жизни, а течет гнилой, застоявшейся водой из порванной вены, где крови и не было никогда, ни на чьей памяти. Когда на тебе сошлись несчетные десятки таких взглядов - что ты подумаешь? Они обвиняют. Твой грех один - жизнь. Ты теплый. Вкусный. Ты хотел бы стать такой невесомой тенью, и раствориться в течении, стать парой вечно голодных глаз в общей их бездне, но то лишь хотелка твоя глупая, и не более. Здесь она ничего не значит. Немой укор. От него сознание сворачивается в трубочку. Скручивается. Скрипит. Звенит нещадно терзаемой струной. Рвется.
В землю вжимает дикий, неистовый напор первородного хаоса боли. Под ним расправляется, напитывается, оживает разум. И тело вспоминает о себе же. В глаза летит плевок окружающего мира. Люди. Свои. Воздух ворвался в легкие - все тот же. Все там же. Здесь. И все болит. Приподняться решил. Оперся было на руки. Зря.
Зарычал от боли. Хотя очень уж громко это сказано, зарычал. Захрипел. Или отхаркнул даже.
- Гакх-х-х...
Хлопнулся обратно. Грудь вверх-вниз, а рука будто не своя. Или наоборот, слишком своя. Каждой своей частичкой жалуется на жестокий мир.
И Арнольд Палыч. Он здесь, и ему интересно. Ну что же.
- Всрмлн... - не слушается язык, но надо - Полный порядок, тащполковник. Готов продолжать боевой выход. Рука вот...не готова.
И голова тоже. Гудит, болит. Вертится все в ней и внутри. Мерзкая слабость по телу разливается. Но про голову не надо. Если с головой что не то - то сразу в брак. Сама пускай проходит. Бестолковка.

- Рука? -- Аккуратно принялся ощупывать руку от запястья, выше, к плечу. Вот оно, плечо. -- У тебя вывих. Надо вправить.
Скинул с плеча сумку, вынул аптечку. Расстегнул на бойце куртку, плечо оголил. Ватка, спирт, шприц, новокаин. Капельки по игле стекают, прозрачные такие, на слезы похожи. Только слезы от боли, а эти наоборот, помогают. Протер спиртом кожу вокруг плечевого сустава и обколол по кругу обезболивающим.
- Но все равно будет больно.
Обхватил руку Маркелова чуть выше локтя, свою выгибая, обхватывая ладонью за бицепс. Правая ладонь -- на плечо, на сустав вывихнутый. Резкий рывок левой на себя, правой плечо бойца к земле прижимая.

- Мм.. - неодобрительно промычал Арнольд Палыч, оценивая состояние бойца. Он потерял уже двоих, мог потерять третьего, и это еще в самом начале пути трудного. Не хотел Снеговой поворачивать назад, ох как не хотел. Может, надо было бы, но он такого приказа не отдал. Велел Родионову заняться рукой товарища, а сам, приказав Молотову и Найденову вести наблюдение за окрестностями, принялся что-то в уме рассчитывать, на компас поглядывая.
Ввел Мстислав обезболивающее. Взялся крепко, но мягко, по-братски тонкой холодной ладонью голый бицепс охватил. И дернул резко, без предупреждения. Хрустнуло что-то в плече у Маркелова, да так, что он аж зажмурился. Боль, растекшаяся было пузырем в сознании, заметно сбавила силу, начала сдуваться, вытекать куда-то. Всё. Теперь только неприятное онемение в руке. Жить можно. В бой, конечно, лучше пока не соваться.
В него вообще лучше не соваться, если задуматься. Результат известен.
- В порядке? Отлично, - поднялся, по окрестностям пробегаясь взглядом, словно ушедших провожая. Знал, на что идешь. Знал, чем рискуешь. Кем. Повернулся. Пошёл молча.
Колонной вы шли. Не отклоняясь от намеченного курса. Делали привал один раз. Слабый такой перекус в полумраке. Сняли маски, быстро занялись харчением припасов, молчаливо, спешно, рефлекторно. Маркелов чувствовал, как онемение постепенно проходит, чувствительность возвращается, и боли почти нет. Гнетущее чувство нависало надо всеми. Открытое пространство, давящее своей серостью безбожной. Иногда казалось, что мрачные коридоры "Девятки" роднее, теплее и ближе этих мертвых земель. Может, так оно и было.
Останавливались. Скоро темень нагрянет. Ночь. Даже днем в этой пустоши не слишком светло, а уж ночью - вообще ни зги не видно, фонарем штатным вокруг себя светишь и мрак этот на метра три выбиваешь конусом пламени белого, а вокруг - беспросветная тьма.
Нельзя в темноте оставаться. Почему? Известно, почему. Обсуждению это не подлежит. Искать укрытие нужно. Родионов и Снеговой вперед ушли, к холмам - проследить, значится, нет ли здесь арийцев и убежище подходящее найти.
Маркелов, Найденов и Молотов - остались в лесу. Ну, в жалком его подобии.
Найденов. Смотрел в спины уходящих снайперов. Моргнул, а их и нету. Словно растворились. Тишина вокруг. Ни звука.
Маркелов. Рука саднит, онемение сходит. Понимаешь, что ребра себе нехило отшиб при столкновении с тварью этой. Щепаника вспомнилось вдруг лицо веселое. Хороший был парень, хотя и местами странный. Помнишь, как он крысу слепую поймал однажды на нижнем уровне и с собой все время таскал, подкармливал из своей тарелки по доброте душевной. Она потом то ли сбежала, то ли померла. А Щепаник с тех пор какой-то замкнутый стал, нелюдимый. Расстроился сильно, наверное. Друга потерял.

Если бы не он там стоял, а ты.

Молотов. По сторонам оглядываясь, прислушиваешься. Вроде нет никого. Поганой немчуры, мутантов их нечеловеческих. Тихо всё. Тут почти всегда тихо. И темно. Вспоминаешь, как "дома" отец тебе рассказывал про мир этот глухой. Верил батя, что где-то здесь, кроме всего этого серого дерьма, есть что-то доброе, светлое. Люди где-то живут еще настоящие, а не помесь электроники в тело вживленной и пластика трубок полупрозрачных. Где-то они должны были остаться. Нормальные, живые. С чувствами. С эмоциями. Светлые. И чистые.
Смотришь на землю прелую. На листья застывшие уже бог знает когда в своих позах мертвых. Луч. Светлый такой. Понимаешь - солнечный. Из-за туч непроглядных пробился. На руке твоей протянутой остановился. Тепло несет.

Дернулся Молотов сначала от луча, совсем чуть-чуть качнулся в сторону. Сначала фонаря засветка почудилась. Потом - что-то неясное. А потом... С неба тот фонарик. И тепло дошло. Сообразил парень, чего коснулся, в жизни первый раз всего. Полыхнуло что-то внутри, но внешне успокоился. Первый и последний раз увидеть легенду - не хочется. Кто этот красивый момент расслабленности может поймать на ниточку оптического прицела? Хер знает.
Снова взглядом окрестности полоснул, но как-то спешно, тянулись глаза к небу. Серому такому, тяжелому. Где тот привет из прошлого?

Хотел было пробубнить беспокойное "слыш а может не надо?", но не успел. Хвать, и хрумп резко. Вроде даже ойкнул запоздало, но сразу же с удивлением отметил, что уходит боль. Видимо, не так уж страшно все. Да, немеет, конечно. Но все же не сравнить с тем, что было. Глядишь обождать чутка, и вовсе пройдет.
Перекус еще случился. Недоволен был очень, что из-за неприятных ощущений в голове не выходило никак насладиться пищей в полной мере. Хотя, от этого и особо не ощущалось голода, с другой-то стороны. Заточили. Дальше пошли.
Шли-шли. Конец дня уже приблизился. Надо бы остановиться где-то по уму, убежище найти. Вот и проводили Арнольда Палыча с Мстиславом на поиски, а сами тут остались. Минутка покоя выдалась - отдохнуть, подумать о чем-нибудь. Вообще, думать во время отдыха полагается о хорошем, вроде даже в какой-то читанной брошюре для бойцов РККА такая инструкция попадалась. Но как-то нет в мире хорошего. А сейчас и вовсе Вальдемар вспомнился. Бурчал на тяжелый пулемет. Каким-то "шляхтичем" себя называл, хорохорясь. И крыску приютил. Может быть, крыска и была у него тем хорошим, о чем полагается думать во время отдыха. Только она взяла, и сгинула. А он после этого стал грустней, чем был до обретения питомца. Так что это бабка еще надвое сказала, что крыска - добро. Не все добро, что с виду на него смахивает. Хотя как крыса может смахивать на добро - вопрос. Это же вредитель. Грызет все, что только можно, и жрет. Настоящую еду. Ту, что людям предназначена. Вот сука.
Что-то не так вдруг стало, оторвало от размышлений. Глазами стрельнул туда-сюда. Это...это что, солнечный свет? Или уловка какая-то вражеская, для отвлечения внимания? Нет, вряд ли. Хотя им стоило бы на заметку взять. Это завораживает. На руке у Молотова остановился луч. Во дела. Встал, поближе подошел. Вглядывается, как свет все преображает. С интересом, удивлением. В бункере расскажешь, что видел такое - не поверят. На байку про светящуюся собаку покупаются, а про свет - точно не поверят. А ведь, если подумать, все люди там, под землей, видят ничтожно мало. Коридоры только, и все. Они и понять-то не смогут, что такое этот свет солнечный из себя представляет.

Вот так вот и было всё. Вышли и пошли, весёлые, смелые и злые. Потом - р-раз! - и огребли, да так, что даже чухнуться толком не успели. И вот уже сидят, трясутся, дай бог, чтоб половиной состава. И кто вперёд ушёл - вернутся ли? Ну, да время покажет. А пока - хорошо же, не стреляет никто, убить не пытается, вот и солнышко выглянуло... доведётся ли ещё когда? Красота какая...
Передвинулся аккуратно, не удержавшись, к Молотову поближе, рукой воровато лучика коснуться попытался.
А ну, как удачу принесёт?
Всё вперёд.

Свет вас касается. Яркий. Свежий. Солнце там, высоко. Горит вот уже миллиард лет, и даже больше. И еще столько же гореть будет. Как пробился луч сюда? И почему именно к вам, к рукам вашим протянутым?
Сила сверхъестественная? Бог? Демиург? Создатель? Неважно. Потому что пропал лучик, туч нагромождениями прогнанный. Опять полумрак густой воцарился в лесу. Вернулся холод. Стало, кажется, еще темнее, чем раньше. Услышали дыханье чье-то сначала. Затем - грохот, будто бы Врата Ада разверзлись где-то рядом совсем, за холмом ближайшим.
Щелчки. Последовательные. Знак ваш.
Родионов.