Шанхай 1935 | ходы игроков | Ветка Лизы Ниеманд

14.10.1935 22:23
Индийский океан,
близ юго-западного побережья Индии, 300 морских миль до Коломбо
прогулочная палуба первого класса лайнера «Конте Верде»



Вот уже две недели прошло с тех пор, как в порту Триеста Лиза Ниеманд вступила на палубу трансконтинентального лайнера «Конте Верде» с билетом первого класса до Шанхая. Рядом, в той же триестской гавани, близнец «Конте Верде», «Конте Россо», увозил итальянских солдат в Африку. Как объяснил пассажирам за первым совместным завтраком капитан лайнера, в связи с возрастающей напряжённостью на эфиопо-итальянской границе «Конте Россо» сняли с дальневосточного маршрута и мобилизовали для нужд армии. Американка мисс Драгински, совершавшая кругосветное путешествие со своим женихом, итальянским аристократом, поинтересовалась, не ждёт ли подобная судьба их судно. Она носила вызывающие платья, пергидролевые волосы и была глупа как пробка. Капитан добродушно рассмеялся и сказал, что пассажирам не о чем беспокоиться.



Пассажирам действительно не о чем было беспокоиться — беззаботно и легко пролетали дни на палубе под ласковым средиземноморским солнцем, в шезлонге в шляпе и солнцезащитных очках, с бокалом лимонада со льдом и книгой из обширной судовой библиотеки. На четвёртый день после выхода в море лайнер зашёл в Порт-Саид. Сойдя на берег, Лиза с интересом рассматривала мечети, улицы старого города, арабов в долгополых одеяниях, женщин, укутанных в паранджу, и верблюдов, отмахивалась от стаек чумазых попрошаек, на ломаном английском клянчащих пенни, проходила мимо лотков уличных торговцев, заваленных дешёвым сувенирным барахлом.



«Что вы, мисс Ниеманд, какая же это жара? — вытирая платком пот со лба, с улыбкой сообщил Лизе британский лейтенант Хиббард, пилот королевских ВВС, составивший ей компанию в прогулке по городу. — Вам повезло, что вы не задумали совершить своё путешествие в июле. Впрочем, ближе к экватору жара держится круглый год, так что запаситесь солнцезащитным кремом — я раз обгорел в Аденском проливе так, что всю дорогу до Коломбо не вылезал из каюты, опасаясь испугать дам своим видом». Лейтенант Хиббард был мил и галантен. Он плыл до Коломбо, направляясь к месту службы. В Коломбо он летал на гидроплане.

Суэцкий канал, пустыни и пальмы остались позади, и «Конте Верде» двигался на юг по зеркальной глади Красного моря. Лайнер проходил мимо берегов Эритреи, итальянской колонии, которая граничила с Эфиопией, и пергидролевая мисс Драгински обеспокоилась, не опасен ли этот район для судоходства. Капитан объяснил пассажирам, что Эфиопия не имеет выхода к морю, а значит, не имеет и флота. «Но, может быть, у них есть какие-нибудь подлодки?» — не унималась американка. Мисс Драгински знала о двух опасностях, подстерегавших пассажирские лайнеры в море, — подлодках и айсбергах, но была недостаточно пергидрольна, чтобы бояться айсбергов в Красном море. Капитан поспешил заверить гостью, что никаких подлодок у эфиопов нет.

В этот день итальянская авиация совершила бомбардировку эфиопского городка Адуа, в результате которой погибло множество мирных жителей. Этот городок был известен тем, что в 1896-м году эфиопы наголову разбили там итальянцев, в первый раз попытавшихся захватить их страну.

Но пассажирам было не о чем беспокоиться, и «Конте Верде», сверкая огнями, плыл мимо тёмных берегов Эритреи, мерно стучали в машинном отделении две огромные паровые турбины совокупной мощностью восемнадцать с половиной тысяч лошадиных сил, придававшие судну скорость в двадцать один узел (около сорока километров в час), а в музыкальном салоне каждый вечер играл итальянский оркестр, и лейтенант Хиббард приглашал Лизу на фокстрот и танго. Музыкальный салон лайнера был декорирован в классическом римско-помпейском стиле, библиотека, ресторан и кают-компания — во флорентийском стиле пятнадцатого века, а курительный салон — в восточном стиле. Окна были украшены разноцветными витражами, стены —дубовыми панелями с ручной резьбой, гобеленами и картинами маслом, а люстра в музыкальном салоне насчитывала более тысячи электрических лампочек. Всё это великолепие было создано известными флорентийскими художниками братьями Коппеди и Луиджи Кавальери. По словам капитана, одна лишь отделка лайнера обошлась в четыреста тысяч американских долларов.

Здесь Лиза впервые познакомилась и с китайцами, также направляющимися в Шанхай: Саймоном Оуяном и его женой, Салли Гэ. Тридцатилетний дорого одетый смуглый китаец в очках, Саймон Оуян (Оуян Цюй, если по-китайски), был сотрудником дипломатической миссии в Италии и сейчас возвращался домой в Шанхай. По-английски свою редкую для Китая двусложную фамилию он писал как O’Young, вследствие чего все думали, что у него отец или хотя бы дед ирландец и удивлялись отсутствию европейских черт на его китайском лице. «Из-за этого мне даже пришлось перейти в католичество, — смеясь, пояснял Саймон, безукоризненно говоривший по-английски, немецки и итальянски. — Для Италии как раз, а вот в Китае по нашим временам это опасно — Чан Кайши прихожанин методистской церкви». Несмотря на постулируемую опасность, Саймон Оуян, похоже, находил удовольствие в фрондировании своим католичеством и мнимой связью с Ирландией. Для дипломата Саймон Оуян вообще был чересчур легкомыслен — возможно, это говорило о качестве дипломатического корпуса Китайской Республики, а возможно, было лишь маской, которую этот азиат на себя напускал (говорят, они на это мастера). «Его вызвали на родину, — по секрету пояснила Лизе жена Саймона, Салли (говорившая по-английски куда хуже, чем муж), — для привлечения к делам государственной важности. Саймон — человек очень прогрессивных взглядов и будет работать над большими реформами», — и важно кивала. Среди пассажиров, однако, ходили слухи, что Оуян был отозван из посольства то ли будучи разоблачён в коррупционных делишках, то ли вследствие каких-то подковёрных интриг. Так или иначе, дела у Саймона и Салли не клеились — Лиза не раз видела их по вечерам на палубе, о чём-то вполголоса, но сердито переругивавшимися по-китайски. На публике, однако, и дипломат, и его жена старательно изображали счастливую пару.


На пути через Красное море в третьем классе умер человек — говорили, что от сердечного приступа, вызванного жарой. Фрау Шёдель, состоятельная старушка из Вены, совершающая свадебное путешествие со своим мужем двадцатью годами моложе её, ожидала, что тело выбросят за борт, за неимением пушечных ядер привязав к ногам «какую-нибудь железяку», и хотела посмотреть на необычные похороны, но за ужином в ресторане лейтенант Хиббард объяснил фрау Шёдель, что теперь тела умерших в пути не выбрасывают за борт, а помещают в холодильник. «А если я умру, меня тоже поместят в холодильник, вместе с ним?» — настороженно поинтересовалась фрау Шёдель. «Господи, милая, ну что ты такое говоришь!» — укоризненно воскликнул её муж, лысеющий усатый господин, по виду совершенный проходимец, и заботливо погладил фрау Шёдель по украшенной драгоценностями костлявой руке. «Готов биться об заклад, что он её отравит, — наклонившись к Лизе, вполголоса сообщил Саймон Оуян, кивая на молодожёнов. — Хорошо бы не во время нашего круиза, а то как китаец, католик и почти ирландец я обречён попасть под подозрение». Муж фрау Шёдель перехватил взгляд Саймона и холодно посмотрел на почти ирландца. Саймон вежливо улыбнулся и приветственно поднял бокал вина.

После Аденского пролива береговой линии больше не показывалось, и смотреть на море становилось скучно. Изнемогавшие под палящим солнцем («Вот теперь действительно жарко!» — говорил лейтенант Хиббард) путешественники прохлаждались в установленном на палубе бассейне, а, накупавшись, шли играть в волейбол, крикет или покер или лениво потягивали коктейли, лёжа в шезлонгах:

Поздним вечером, когда танцы заканчивались, или днём, когда оркестр ещё не выходил на сцену, Лиза имела возможность музицировать в салоне за роялем. Иногда послушать её собирались и пассажиры и провожали попутчицу аплодисментами. Жоао Мендеш, португальский бизнесмен, направлявшийся в Макао, тоже большой меломан, пару раз садился играть с Лизой в четыре руки. Играл Мендеш старательно и с любовью, но умения ему явно не хватало, и в конце концов португалец бросил это занятие, сказав, что он только деньги умеет считать хорошо, и больше за рояль не садился.

Неделю тянулось плаванье по Красному и Аравийскому морям и, наконец, на одиннадцатый день после выхода из Триеста «Конте Верде» подошёл к Бомбею. «Это здание называется “Ворота Индии”» — показывал лейтенант Хиббард на массивную арку на набережной бомбейской гавани, к которой подходил катер, перевозивший сходивших на берег пассажиров.

По усаженным пальмами улицам Бомбея ходили индусы в чалмах, загорелые европейцы в шортах до колен с выцветшими на солнце волосами, гремели трамваи и разносился пряный запах индийской еды. Здесь Лиза в первый раз увидела рикшу, которых, как она знала, много и в Шанхае. «Не знаю как китайские, а местные — хитрые бестии, — пояснил Лизе лейтенант Хиббард, опять навязавшийся с ней на прогулку, помогая девушке усесться в коляску велорикши. — Ни в коем случае не платите им столько, сколько они просят. Платите четверть, не более».


«Глядите-ка, мисс Ниеманд! — кивнул лейтенант Хиббард из коляски на маршировавшую по городу колонну смуглых бородачей в тропической форме с чалмами на головах и кинжалами на поясах. — Сикхи! Воинственный народ. К счастью, сейчас они на службе Империи. Вы их ещё увидите в Шанхае — там они тоже несут службу».



«Тот пляж для белых, а этот для местных, — пояснил Хиббард, прогуливаясь с Лизой по набережной Марин-драйв, проходящей над пляжами западного берега Бомбея. На отгороженном забором пляже для белых всего с десяток человек лежали под зонтиками, наслаждаясь спускающимся в море солнцем. На индусском пляже было тесно и шумно. — И всё же, какая неосмотрительность, что вы не взяли с собой фотоаппарата! — восклицал лейтенант Хиббард. Точно так же он восклицал и в Порт-Саиде. — Это извинительно мне, я в Бомбее уже шестой раз, но вам…» — лейтенант Хиббард горестно качал головой.

Из Бомбея «Конте Верде» вышел тринадцатого октября, а в Коломбо должен был прибыть уже пятнадцатого. Вечером четырнадцатого лейтенант Хиббард, прогуливаясь по палубе, как бы невзначай остановился у стоящей у релинга мисс Ниеманд. «Знаете, мисс Ниеманд, — сказал лейтенант, предложив даме сигарету и сам затягиваясь, — говорят, мир был раньше большой, а теперь стал маленький. Про нас, авиаторов, часто говорят, что мы делаем мир меньше. Летаем теперь и через океаны, — Хиббард кивнул на океан за бортом. — А всё равно, он огромный до ужаса. И людей в нём невообразимо много. Вот завтра я сойду в Коломбо, а вы отправитесь дальше в Шанхай. И у каждого из нас дальше будет своя история. И всё», — Хиббард пожал плечами и замолчал. Лиза поняла, что Хиббард произносил заготовленную речь, но сбился с мысли.

Океан. Большое слово. Синее слово, спокойное.
Так, во всяком случае, показалось Лизе, едва она увидела это необъятное чудо, колышущее в огромной котловине своим зыбким зелёным туловищем.
Лиза увидела океан и поняла: вот - покой. Вот место, где можно не бояться преследований и смерти, дурного глаза и недобрых пожеланий. Подолгу она стояла и всматривалась в спокойную зелёную даль, дышала влажным горячим воздухом и щурила глаза на чешуйчатую рябь воды. Иногда, когда поднимался ветер, до лица женщины, несмотря на высоту лайнера, долетали мелкие солёные капли. И даже глядя на начинавшие скалиться волны, Лиза не боялась их. И в тишине, и в своенравии стихии она видела покой.

Но приходилось возвращаться на корабль, к попутчикам, и женщину вновь сковывали страх и неуверенность. Впрочем, узнав пассажиров поближе, Лиза выяснила, что все эти люди богаты, довольны жизнью, праздны и не представляют, на первый взгляд, никакой угрозы, и решила немного отпустить поводья.

Куда-то и откуда-то везли солдат. Лиза не вникала в подробности. Ей казалось, что какой-то мальчик погрузил в картонный пароходик своих игрушечных солдатиков и пустил их в плаванье по мутной луже. Какое Лизе дело до незнакомцев?
Гораздо интереснее было полистать томик Гейне и с улыбкой показать книгу галантному Хиббарду, в ответ на вопрос: "Что так увлекло вас сегодня?"

Поначалу Лизу немного раздражали его постоянные знаки внимания, но в первый раз сойдя на берег, она не пожалела, что лейтенант увязался следом. Все эти портовые города, как и тот лайнер с солдатами, казались ей игрушечными, а люди - большими куклами, но ощущение опасности на берегу росло, поэтому женщина старалась держаться ближе к своему спутнику и внимательно прислушивалась ко всем его советам относительно того, как себя вести с туземцами.

Люди на борту тоже были куклами (особенно, некоторые из них), но несколько иного плана. Они были привычнее, их кукольный язык был знакомым, более настоящим, чем незнакомая речь южных жителей.

Только одно неприятное происшествие вывело Лизу из мирка кукольных фантазий. Смерть одного из пассажиров. И эта кончина отчего-то тяжелее была воспринята Лизой, чем гибель десятков (или даже сотен) эфиопов. Тут, на пароходе, ближе, роднее, болезненней. В этот день Лиза вышла из каюты только к ужину, и даже не улыбнулась в ответ на остроту Оуяна.

К этой парочке китайцев женщина приглядывалась особенно внимательно, думая, что среди таких людей ей и предстоит жить. Впрочем, ничего особенного она для себя не отметила и сделала вывод: "Такие же, как и все".

Постепенно Лиза с головой окунулась в путешествие. Ей были интересны новые города и страны, новые разноцветные люди, обычаи и нравы, на описание которых не скупился Хиббард, ставший уже постоянным провожатым "одинокой дамы". Особенно поразили белозубые сикхи, напомнившие Лизе воинов древних времён. Веселили Лизу сокрушения лейтенанта насчёт того, что она не взяла с собой фотоаппарат. Она отшучивалась, говоря, что пока не слишком стара и успеет приехать сюда ещё раз. Впрочем, женщина и сама жалела, что под рукой нет камеры, но нервная спешка, в которой происходили сборы, сразу всплывала в памяти, и Лиза поспешно гнала сожаления прочь.

Однажды вечером Лиза, погружённая в созерцание океана, не услышала шагов и вздрогнула от голоса Хиббарда. Предложенную сигарету она взяла, но прикуривать не стала и просто вертела в пальцах её белый цилиндрик, слушая речь лейтенанта, и прекрасно понимая, что он имеет в виду.
Хороший, благородный человек, умный. Хорошие перспективы. В душе Лизы даже шевельнулось сожаление, что дальше придётся плыть без него, без приятных бесед с ним. "Да и почему бы, чёрт возьми, не попытать счастья с этим лётчиком?"
Сожаление, ничего больше.
Лиза с мимолётной улыбкой посмотрела на стоящего рядом Хиббарда и, повинуясь какому-то порыву, пожала своей правой рукой его левую.
- Да, лейтенант, у каждого своя жизнь, и я желаю вам, чтобы ваша история была счастливой. Вы - хороший человек, и у вас всё будет замечательно.
Она отпустила руку британца и дружески улыбнулась ему ещё раз.
"Ну, теперь не воротишь. Что ж, это и хорошо".

Лиза хотела отпустить руку лейтенанта, но Хиббард задержал её ладонь в своей.

— Лиза! — проникновенно обратился к девушке лейтенант, чуть ли не в первый раз назвав её по имени. Хиббард отщёлкнул зажатую в пальцах правой руки сигарету, не выгоревшую ещё и до четверти. Сигарета полетела жёлтой точкой через релинг вниз, в тёмные волны Индийского океана, плещущиеся о борт далеко внизу. — Завтра я исчезну из вашей жизни, а вы из моей, и лет через пять вы, может, и не вспомните никакого лейтенанта Хиббарда. Пусть и так, вы можете меня забыть, но я вас не забуду, поверьте. И, прошу вас, оставьте мне на память одну вещь. Позвольте мне вас поцеловать, мисс Ниеманд.

«И ведь действительно - не вспомню». Лизе вдруг захотелось поиграть с лейтенантом, повертеть его на кончике ножа, заставить, чтобы он умолял её поехать с ним или хотя бы провести вместе ночь... Впрочем, для такого он, пожалуй, был слишком джентльмен.
Одарить поцелуем, соблазнить надеждой, увлечь мечтой... Нет-нет, слишком низко это.

- Милый лейтенант... – Лиза посмотрела на Хиббарда ласково. – Всё это – только лишняя боль, поверьте, и мне было бы жаль доставить её вам. Позвольте оставить на память добрый сестринский поцелуй. Незачем вам мучиться мыслями обо мне.

Положив руку на плечо Хиббарду, Лиза коснулась щекой его щеки.

- Если я ещё когда-нибудь увижу море на закате, оно напомнит мне одного лётчика, - улыбаясь сказала Лиза, вернув свой взгляд волнам. Ей нравилось стоять вот так, нравилось, как её мягкие локоны развеваются на ветру, нравились запахи и звуки, нравилось, что удалось так близко пройти мимо человека, почти соприкоснувшись с ним своей жизнью. Но всё-таки мимо.

22.10.1935 12:24
остров Гонконг,
Виктория-пик


Лейтенант Хиббард сошёл с борта судна в Коломбо, а трансконтинентальный лайнер «Конте Верде» и Лиза на нём отправились дальше, к Сингапуру.

Пересекая восточную часть Индийского океана, лайнер попал в шторм. Пергидролевая мисс Драгински обеспокоилась, не представляет ли шторм опасности для их путешествия, и даже хотела задать этот вопрос капитану за завтраком, но к завтраку не вышла, как и некоторые другие пассажиры, страдавшие морской болезнью. Саймон Оуян тоже страдал от качки, но на завтраке самоотверженно появился, о чём и пожалел: внезапно посерев лицом, китаец невнятно извинился и поспешно вышел из-за стола. Фрау Шёдель, у которой, несмотря на почтенный возраст, вестибюлярный аппарат был на зависть любому лётчику, приняла надменный вид и выразилась в том духе, что каких же ещё манер ждать от этого… китайца. «Может быть, ему стоило попробовать поесть своими палочками?» — сострил муж фрау Шёдель, и его супруга согласно засмеялась. Жена Саймона предпочла сделать вид, что не расслышала насмешки.

Шторм продлился недолго, и уже на четвёртый день после выхода из Коломбо «Конте Верде» прошёл в проливе между островами Ява и Суматра и зашёл в порт британской колонии Сингапур.

Наверняка лейтенанту Хиббарду было бы что рассказать и об этом городе, но он сейчас, должно быть, летал где-нибудь над Индийским океаном на своём гидроплане, и Лизе пришлось гулять по городу в одиночестве. Пояснений знающего человека здесь явно не хватало и, походив по набережной в тени пальм да прогулявшись чуть по центральным улицам, Лиза решила, что углубляться без провожатого в лабиринт улиц незнакомого азиатского города было бы делом необдуманным, и совсем уже собиралась вернуться на «Конте Верде», как встретилась с Саймоном и Салли, также направляющимися на лайнер.

«Джонки, смотрите, мисс Ниеманд, джонки! — радостно восклицал Саймон Оуян, указывая с пирса на утлые с виду деревянные кораблики с причудливыми перепончатыми парусами. — Всё ближе и ближе к дому», — довольно заявил китаец, подставляя смуглое лицо жаркому экваториальному солнцу. Салли Гэ, наоборот, пряталась под большим белым зонтом, старательно оберегая свою до бледности светлую кожу. «В Китае загар считается признаком низших классов», — старательно подбирая английские слова, пояснила Салли. «Предрассудок! — безапелляционно заявил Саймон. — Нет ничего здоровее солнечного загара!» «Но это традиция», — попыталась вступить в спор Салли. «Если ты так держишься за традиции, забинтуй себе ступни и не перечь мужу», — раздражённо обернулся к жене Саймон и добавил несколько слов по-китайски. Салли остановилась, подняла на Саймона ледяной взгляд и отчётливо произнесла короткое китайское слово, “shide”.

Лиза поняла, что семейный конфликт китайской пары, подспудно тлевший всё время путешествия, готов вырваться наружу, но Саймон уже взял жену под локоть и обернулся к Лизе, с улыбкой заявив: «Мы слишком привержены традициям, мисс Ниеманд. Если бы это зависело от меня, то я отменил бы и иероглифы, да и вообще заменил бы китайский язык английским или эсперанто. И не смейтесь, пожалуйста, это абсолютно реально». И Саймон пустился в объяснения, почему иероглифы и вообще китайский язык, неприспособленный для выражения реальности нового времени, тянут Китай назад, приводил в качестве примера англоязычный Гонконг, а Салли молчала, следуя за мужем, лишь изредка вмешиваясь в разговор, который был слишком сложен для её уровня английского.

Путь от Сингапура до Гонконга занял ещё три дня. Путешествие уже успело порядком наскучить богачам: радости не вызывали более ни отдых и спортивные игры на палубе, ни музыка и танцы по вечерам, а море — море так, пожалуй, уже и вовсе успело опостылеть, равно как и многие попутчики друг другу. Так, синьор ди Мария, жених пергидролевой мисс Драгински, до смерти оскорбился на бизнесмена Жоао Мендеша по поводу какого-то замечания, которое португалец сделал мисс Драгински, что на вечер-другой развлекло пассажиров первого класса и стало предметом толков и пересудов. Дошло до того, что синьор ди Мария предложил Мендешу стреляться прямо на палубе лайнера или в Гонконге, но на палубе мужчинам стреляться запретили члены команды лайнера, а пергидролевая мисс Драгински заявила, что, если дело действительно дойдёт до дуэли, то она бросится в океан к акулам. Видимо, мисс Драгински полагала, что акулы стаями носятся вокруг лайнера и Гонконга, питаясь девицами в расстройствах чувств. Жест невесты произвёл впечатление на синьора ди Мария, и тот заявил, что, так уж и быть, акулам мисс Драгински он не отдаст и стреляться с Мендешем не будет. Мендеш презрительно фыркал и называл синьора ди Мария земляным червяком. Синьор ди Мария аристократически воротил нос от плебея. Пергидролевая мисс Драгински была счастлива, как счастлива бывает глупая женщина, ради которой хотели стреляться двое мужчин.

Чем ближе лайнер приближался к Шанхаю, тем веселее и оживлённее вёл себя и без того меланхолией не страдающий Саймон Оуян, и тем замкнутей и, кажется, подавленней была его жена Салли. Салли вообще старалась держаться незаметно, но день прибытия лайнера в Гонконг привлекла всеобщее внимание, в первый раз на глазах Лизы появившись в традиционном китайском ципао:

«Мы теперь в Китае, — пояснила Лизе Салли, — а значит, мне уместно ходить в этом платье».

И Салли была права: сойдя на берег, Лиза действительно увидела вокруг себя Китай — несмотря на европейского вида железобетонные и гранитные здания, лепящиеся по склонам покрытых тропическим лесом гор, несмотря на современные автомобили, двухэтажные автобусы и трамваи, двигающиеся по шумным улицам, несмотря на «Юнион Джеки» над административными зданиями и стоящие в гавани корабли британского флота и то и дело встречающихся на улицах офицеров и европейцев в гражданском, это всё равно был Китай: разевали красные пасти долгоусые драконы, обвивающиеся вокруг деревянных декоративных колонн ресторанов, у пристаней во много рядов стояли тысячи лодок-домов, на которых за неимением жилья ютились целые семьи, украшали фасады и стены зданий цветастые вывески с непонятными иероглифами, и ходили по улицам соплеменники Саймона и Салли: в белых европейских костюмах, в удивительных долгополых халатах, в грязных куртках с конусообразными соломенными шляпами на головах и с коромыслами с тяжело нагруженными вёдрами на плечах; стригли клиентов уличные парикмахеры с грязной простынёй и ржавыми ножницами, работали резчики печатей в уличных лавках, на плохом английском предлагавших вырезать имя путешественника на нефрите иероглифами за три шиллинга. Красные бумажные фонари висели в окнах лавок и забегаловок, предлагавших невиданные выросшей в Швейцарии даме яства — начиная от вполне безобидно и аппетитно выглядящих засахаренных вишен на палочках и заканчивая какими-то жареными личинками, от одного вида которых Лизе становилось не по себе.

Лиза уже было думала, что и по Гонконгу ей придётся бродить в одиночестве, но Салли вдруг предложила ей составить им компанию в прогулке по городу. Саймон был не против.
Китайский дипломат предложил своим спутницам зайти в один из ресторанов и попробовать китайской еды, а заодно и поучиться держать китайские палочки («В Шанхае вы, конечно, найдёте любую кухню мира, но не собираетесь же вы побывать в Китае и не поесть нашей?»). Прочитать названия блюд в меню Саймону труда не составило, а вот объясниться с официантом он не смог: несмотря на то, что оба они, как Лизе казалось, говорили по-китайски, понять друг друга они были совершенно не в силах, несмотря на то, что, отчаявшись, Саймон попытался объясниться и по-английски, которого официант также не понимал. В конце концов Саймону пришлось просто тыкать пальцами в меню. «Он говорит только на кантонском, — недовольно пояснил Саймон Лизе. —Я из Шанхая, кантонский диалект мне совсем непонятен. Хорошо, что иероглифы одинаковые». Похоже, что идея отменить иероглифы и тем самым вывести Китай из тьмы отсталости в этот момент Саймона занимала мало.

После ланча в кантонском стиле, состоявшего из рисовой каши с орехами, рыбой и морскими водорослями, пельменей с креветками, сладких водянистых пирожных из каштана и душистого зелёного чая в европейского вида чайнике и чашках, Саймон предложил дамам совершить восхождение на Виктория-пик, самую высокую точку острова Гонконг. «Я уже бывал в Гонконге несколько раз, но на Виктория-пик подниматься мне не доводилось, — говорил Саймон, — раньше на гору китайцам вход был запрещён. К счастью, разум медленно, но верно превозмогает невежество и расизм».

Поднявшись на пятисотметровый пик на специальном горном трамвайчике, путешественники расположились на переполненной народом обзорной площадке, с которой открывался чудесный вид на Виктория-харбор, город у подножия горы и полуостров Коулун, расположенный на противоположном берегу гавани. Саймон Оуян тут же достал фотоаппарат и принялся увлечённо искать подходящее место для съёмки, оставив спутниц наедине.


Похоже, что Салли только и ждала этого момента. Проводив мужа взглядом, китаянка обернулась к Лизе.
— Мисс Ниеманд, — тихо обратилась она к попутчице. — Знаете, я боюсь, что Саймон меня убьёт.

Шторм. Что мог сделать он такой громадине как "Конте Верде"?
Лиза про себя усмехалась мисс Драгински: "Можно подумать, мы на парусном кораблике...", - но вслух, конечно, ничего не говорила.

Лизе нравился шторм. Потихоньку выходила она на палубу, завернувшись в дождевик, и, крепко держась за что-нибудь, всматривалась в волнующиеся волны. И хотелось ей кинуться в этот шторм, но держалась Лиза крепко. Наверное, не сошла окончательно с ума.

Лайнер прибыл в знаменитый Сингапур. Лиза смотрела во все глаза, Лиза впитывала в себя, запоминала каждый камешек на мостовой, очертания судёнышек с парусами, похожими на рыбьи плавники.
- Джонки... да-да, - негромко повторила женщина за китайцем. В памяти всплывали картинки из какой-то книги. Ни названия книги, ни того, о чём в ней говорилось, Лиза не помнила. А вот паруса...
- Но если разумно сочетать традиции и прогресс... - попыталась вставить она.
Впрочем, пытаться переубедить Саймона, было бы только пустой тратой времени, и мисс Ниеманд молча шла рядом с семейной парой, изредка переводя взгляд на Салли. Её Лизе было искренне по-женски жаль.
"И зачем так жить? Не лучше ли..."

От скуки Лиза пыталась писать стихи.
"Синее море широкое...
Синее море глубокое... Какая-то банальная рифма...
Чего ты хочешь, синее море?
Чем ты дышишь, синее море...
Что ты... чего ты...
...море, море, океан... Жемчужины... Нет, не то...
Жемчуга твои... Чёрт!"

Перечеркнув страницу крест-накрест, Лиза швырнула на кровать свой дневник (к которому не прикасалась с самого начала плавания, хотя могла бы записать там многое, но всё ленилась) и хотела выйти, но, подумав, убрала тетрадь в сумку. Конечно, в каюту не мог зайти никто посторонний, но всё-таки было боязно, что есть хоть малейшая вероятность того, что все твои страхи и пороки всплывут на поверхность, как залежавшийся на дне труп. Мерзко.

Выйдя наружу, Лиза узнала о едва не случившейся дуэли и самоотверженности мисс Драгински.

"Я брошусь к акулам, - сказала она, -
Пусть труп его только дотянет до дна.
Не выстрелишь ты - Я его утоплю,
Но если так будет, тебя не люблю!" - Записала Лиза под вечер в своём дневнике. Это четверостишие не совсем верно отражало события, но вполне походило на обрывки сплетен, гуляющие по палубе.

Увидев Салли в традиционном платье, Лиза искренне похвалила её наряд. Цпао показалось мисс Ниеманд одновременно изящным и лаконичным, и она решила, что купит себе такое хотя бы на память.
Затем была прогулка по городу, по которому Лиза ходила едва не с открытым ртом. Такой пестроты в одежде, архитектуре и пестроты вообще она ещё не видела.
Потом были палочки, выскальзывающие из непривычных пальцев и просыпанный на пол рис. Лиза покраснела и попросила вилку.

Непривычная, но оказавшаяся довольно вкусной и сытной, еда уютно лежала в желудке. В лицо дул свежий ветер и Лиза, довольно щурясь против него, пыталась сравнить горы Швейцарии и Китая.

- Что? - Женщина обернулась к Салли. - Убить?.. Но... - Лиза опешила, хотя и понимала прекрасно, что отношения у этой пары не слишком тёплые. Однако, убить... не слишком ли? - Но почему вы так думаете, миссис Гэ?

— Я… — торопливо и неразборчиво начала Салли, путая английские слова. — Я хорошо бы ошиблась, но нельзя предполагать. Пожалуйста, мисс Ниеманд! Пожалуйста, возьмите!

Салли вложила в руку Лизе белый бумажный конверт. На лицевой стороне конверта было помещено цветное изображение лайнера «Конте Верде» и его имя в замысловатой виньетке. Два столбика написанных чернильным пером иероглифов пересекали конверт сверху вниз.

— Если что-то случится, положите этот письмо в ящик в Шанхае! — продолжала Салли, сжимая ладонь Лизы обеими руками и коротко оглянулась, высматривая в толпе туристов своего мужа. Саймон был шагах в десяти от них, облокотившись на перила смотровой площадки, прицеливаясь фотоаппаратом куда-то на зеленеющие на другом берегу гавани горы района Новые Территории.

- Боже мой, миссис Гэ, прошу вас, не волнуйтесь так! - волнуясь сама, попросила Лиза китаянку. Кажется, мисс Ниеманд передалась тревога собеседницы. - Я всё сделаю, если будет необходимо, но давайте не будем думать о плохом. Ваш муж - хороший человек, просто он немного... мм... вспыльчив...

Лиза засунула письмо в свою сумочку, смяв края конверта - у неё дрожали руки от волнения.

"Смерть... нет, нет. Всё будет хорошо, всё. И эта китаянка будет жива, у неё всё будет хорошо, Салли помирится с мужем и всё будет хорошо..."

Лиза подняла глаза на миссис Гэ и, чтобы скрыть своё волнение, обняла её мягко.

"Неужели и эта женщина будет истекать кровью и, не говоря ни слова, одними глазами молить о помощи? Или как в Китае убивают? Её отравят? Неужели и её тёплая, такая тёплая белая кожа когда-нибудь побелеет ещё сильнее, до серости, оплывёт и...
Заткнись! Держи себя в руках!"

Женщина глубоко вдохнула и отстранилась от Салли. Улыбнулась ободряюще.

- Всё будет в порядке, поверьте. Если хотите, прогуляемся до другой стороны площадки, поищем что-нибудь интересное для фотографий мистера Оуяна.

— Да, разумеется, — рассеянно кивнула Салли и кинула короткий обеспокоенный взгляд на мужа, который, однако, разговора женщин не видел — Саймон наклонился сейчас к какому-то другому пожилому азиату в белом пиджаке и указывал рукой куда-то вниз, на гонконгскую гавань: возможно, он показывал казавшийся отсюда совсем крошечным лайнер «Конте Верде».

А уже через минуту Саймон подошёл к дамам, тут же взяв жену под локоть.

— Не скучали без меня? — улыбаясь, осведомился дипломат. — Пойдёмте, мы должны сфотографироваться все вместе на фоне Гонконга! Я дал камеру вон тому господину, — Саймон кивнул на того самого азиата в белом пиджаке, — он сделает снимок. Мисс Ниеманд, я не уверен, досниму ли я кассету до конца, чтобы отдать плёнку на печать на нашем лайнере, но даже если нет, то мы наверняка не потеряемся и в Шанхае, и мы с Салли в любом случае будем рады передать вам фотографии! Так ведь, Салли? — обернулся Саймон к жене.

— Конечно, — с доброжелательной улыбкой кивнула Салли. По крайней мере, на вид китаянка теперь выглядела совершенно спокойной, и ничто не указывало на то волнение, которым она была охвачена ещё минуту назад.

Лиза ободряюще кивнула миссис Гэ (впрочем, последняя этого жеста уже не увидела) и перевела взгляд на беседующего с азиатским господином Саймона.

"Воплощённое зло?" - промелькнуло в голове у мисс Ниеманд, и женщина улыбкой ответила на вопрос мистера Оуяна.
- О, я тоже так думаю… Думаю, что мы обязательно встретимся в Шанхае, - пояснила Лиза. – Если вам будет удобно дать мне свой адрес, то, путешествуя по городу, я обязательно вас навещу, - чему-то усмехнувшись, добавила она.

Поправив волосы, Лиза встала слева от Салли, чтобы не разделять супругов. Впрочем, она могла бы занять место по правую руку от Саймона, но подумала, что это могло бы каким-то образом скомпрометировать дипломата.

24.10.1935 12:36
Восточно-китайское море
близ порта Усун в 30 км от Шанхая

Ничего не произошло. Лиза, Салли и Саймон вместе спустились с Виктория-пик, побродили ещё по городу и вернулись на «Конте Верде», остановившись в ожидании отплытия на палубе.

Застучали в глубине машинного отделения громадные паровые турбины, повалил чёрный дым из труб, тяжело прозвучал гудок, разнося низкий и протяжный звук над вечерней Виктория-харбор, сноровисто работали итальянские матросы, поднимая трап на борт, а в увеличивающемся просвете между чёрной стеной борта и серо-зелёным бетонным пирсом уже бурлила и клокотала вода, и ярко зажигались освещение палуб и цепочки иллюминаторов лайнера, и заиграл оркестр в римско-помпейском салоне первого класса, и Лиза со своими новыми знакомыми стояла у фальшборта и смотрела, как удаляется мерцающий тысячами огоньков город, облепивший склоны гор на острове, и, пересекая Виктория-харбор, пыхтит низкобортный паровой паром с «Юнион Джеком» на корме, и ползёт, отставая, параллельным курсом джонка с перепончатым парусом, и суетятся на ней маленькие отсюда фигурки китайцев.

— Отличный город Гонконг… — задумчиво произнёс Саймон по-английски, опёршись о перила.
— Не то что Шанхай, — мрачно добавила Салли. Саймон медленно обернулся и непонимающе посмотрел на жену. Салли безразлично пожала плечами и повернулась к перилам спиной, обернувшись к корме, за которой медленно опускалось к гребню гор острова Гонконг по-южному крупное и красное тропическое солнце. А Саймон перегнулся через перила и уставился на нижние палубы, где, как отсюда, сверху, было видно, тоже собирались люди — пассажиры второго классса, и тоже, прикладывая руку козырьком к глазам, смотрели на удаляющийся город.

…и лайнер двинулся дальше.

Утром двадцать третьего Салли и Саймон опоздали к завтраку, но появились — и Салли не собиралась умирать и, напротив, выглядела такой же здоровой, как и до того, и Саймон был, как обычно, весел и что-то там рассказывал про Шанхай, Нанкин (который теперь у китайцев был столицей) и Пекин (который у китайцев столицей быть перестал и теперь назывался Бэйпин), и даже удостоился ледяного взгляда со стороны фрау Шёдель. Фрау Шёдель мучилась мигренью, и ей не было интересно ни про Шанхай, ни про Нанкин, ни про Бэйпин. Она вообще в Японию плыла. У них с мужем было свадебное путешествие.

Пассажиров за завтраком теперь вообще собралось меньше, чем до Гонконга — английская колония служила для многих целью путешествия или пересадочным пунктом на пути дальше по Азии: так, сошёл с борта пианист-любитель, португалец Мендеш, и итальянец-аристократ ди Мария со своей пергидролевой американской невестой не преминули обменяться между собой репликами в адрес португальского бизнесмена. Все слышали, как они называют Мендеша отвратительным плебеем, так как говорили они между собой по-английски. Пергидролевая мисс Драгински не знала иностранных языков. «Правда говорят, что китайский язык очень сложный?» — осведомилась она у Саймона, видимо, поддержания разговора ради. «О нет, что вы, — любезно откликнулся китаец, — он очень простой. Вообразите: если вы захотите выучить наш язык, вам даже не придётся учить алфавита». Мисс Драгински не поняла насмешки, а синьор ди Мария понял и неприязненно поглядел на Саймона, видимо, выбирая, каким бы словом назвать теперь его. Всё-таки за три недели круиза спутники начали основательно раздражать друг друга.

Вечером матросы разобрали бассейн, в котором всё равно никто уже не купался, и вовремя разобрали: выйдя на палубу утром последнего дня своего путешествия, Лиза вместо приевшегося уже палящего солнца увидела пасмурное небо до горизонта и поёжилась от морского ветра, ставшего вдруг непривычно холодным. «Наш лайнер движется на север, — пояснил за завтраком капитан, — и из субтропиков мы уже перешли в область умеренного климата. В Шанхае и Йокогаме сейчас не более пятнадцати градусов тепла и, кстати, обещают дождь».

И на это утро Салли тоже осталась жива, появившись за завтраком, как и всегда, вместе с мужем. «Мы остановимся на Бунде, господин капитан?» — старательно выговаривая английские слова, поинтересовалась она у капитана. «Нет, миссис Гэ, — покачал головой капитан, — к Бунду мы с нашим лайнером не подходим, но мы пристанем к одному из пирсов близ центра города, откуда вы сможете добраться до Бунда на катере или сойти в город непосредственно там». «Спасибо, господин капитан», — ответила Салли.

Ланч прошёл за разговорами о Шанхае, где «Конте Верде» останавливался на несколько часов. Пассажиры интересовались у Саймона, как у шанхайца, что они успеют посмотреть за это короткое время в городе. «Ох, господа! — улыбаясь, выставлял Саймон ладони перед собой, — не сочтите за нежелание вам помочь… но я не был в Шанхае три года, а, вы должны понять, Шанхай — это полный антипод вечного Рима. Шанхай сейчас меняется так, что я боюсь, что сам-то его не узнаю и заблужусь в новых улицах! Ну, в любом случае, я всё ещё считаю, что Бунд по-прежнему остаётся главной набережной города, а Нанкин-роад — его центральной улицей, так что советовал бы отправиться вам туда. Но если Нанкин-роад за три года превратилась в пыльную подворотню, а высотными зданиями застроили портовый район Пудун — я ничуть не удивлюсь! И я вас предупредил!»

Смуглое лицо Саймона застыло в довольной своей очередной шуткой улыбке, когда на пороге ресторана, где пассажиры собрались к ланчу, появился один из офицеров лайнера.
— Господа! — обратился он к собравшимся за обеденным столом. — Господа, минуточку внимания! У меня для вас важное объявление. Дело в том, что по объективным причинам наш лайнер не может подойти к пристани в центре Шанхая, как планировалось до того. Мы пристанем в городе Усун в двадцати милях от Шанхая, и сходящие на берег пассажиры будут переправлены в город катером. Следующим же до Йокогамы пассажирам настоятельно рекомендуется воздержаться от посещения города.

Разумеется, ресторан тут же наполнился возгласами «Почему?!», «Что случилось?!», «Какие такие причины?!»

— Господа, — озадаченно повторил офицер. — Господа, в городе сложилась опасная ситуация. По реке в центр города поднялся японский крейсер, угрожающий Международному сеттльменту в центре Шанхая. Всё остаётся крайне неопределенно и неясно, поэтому мы постараемся до минимума сократить нашу стоянку в Усуне и настоятельно просим не сходить на берег пассажиров, направляющихся в Японию.

Саймон досадливо бросил вилку на стол.

— Браво, — едко сказал он, комкая в ладони салфетку. — Браво! Уезжали из Китая, была война, уезжали из Италии, началась война, приезжаем в Китай — и тут того и гляди война начнётся! Мы с тобой самые везучие люди в мире, Салли! — нервно обратился он к жене. А Салли неподвижно сидела рядом с мужем, непонимающе переводя взгляд то на офицера, то на Саймона, то на не отстающих от офицера с расспросами пассажиров. Похоже, она плохо поняла всё сказанное.

— Скажите, офицер! — прорезался через гвалт звонкий голос пергидролевой мисс Драгински. — Скажите, офицер! А у японцев есть подлодки?