[Rh] Samwheri 'n Vitnam '65 | ходы игроков | -=Испытание болью=-

Шаг, другой. И ты уже в комнате. За закрытой дверью, спиной чувствуя ее монолитность, неприступность. Никто никогда не войдет в эту комнату. Кроме тебя. И ветра, приносящего капли дождя, треплющего мокрые занавески. Но.. пол вмиг становится сух, как будто и не бушевала стихия посреди дома. Яркое солнце врывается в комнату, освещая ее утренними лучами. Даже неуютно ступать мокрыми босыми ногами, оставляя за собой грязный след.
Но ты здесь. Пришел. В кровати спит Он. Юный, чистый душой парень, невиновен ни в одном из тех грехов, который ты взял на душу ради.. ради чего?
- Ты правда хочешь отдать его войне?
Шипящий голос. Окружает, вливаясь в тело через мельчайшие поры. Ты сам становишься вопросом. Жетоны, повисшие на руке, стремительно наливаются тяжестью, тяжестью миллионов и миллиардов пуль, снарядов и клинков. Раскаляются, обжигая пальцы горящим порохом. И боль просыпается, начиная рвать тебя изнутри.
- Оставь! Ты устал, оставь прошлое прошлому! Отдохни! Ты уже слишком много сделал!
Пошатнувшись, чувствуешь, как пол бьет в колени. И не можешь разжать кисть, продолжающую сжимать средоточие страданий и ужаса всех войн вселенной.
Мутный взгляд, сквозь слезы. Спящий парень. Ангел с судьбой убийцы. Рука на подушке возле лица, раскрытой ладонью вверх, как будто ждет, готовится поймать что-то. Вложить металл в руку, сжать пальцы. Пусть он почувствует.
Снова тихий шелест:
- Хотел бы ты этой участи, зная, что ждет впереди? Хочешь, чтобы он прожил то, что прожил ты? Чтобы отдал свою душу и жизнь на благо тех, кто правит? Был пешкой?
- Кто-то ведь должен, Джеймс.
Разнобой голосов сзади. За дверью. Ты знаешь. Там стоят парни. Там Скип, Перри, Лейт, Дэвис. Усталые. Спокойные, с тяжелой вечностью в глазах. Там же и Борода. Уже в парадном, с флагом на левой руке. Уходят.
Рамка на стене притягивает взгляд. Черная. С крючком внизу. Как раз, чтобы повесить цепочку и забыть обо всем. Навсегда. Уйти. Прервать череду унижений, испытаний и боли. Сесть в черный лимузин, ждущий внизу.
Тихо щелкает замок двери. Шуршание кителей, тонкий звон орденов. Двигатель заводится. Но машина ждет.
Выбор.

Легко зазвенев, жетоны легли в ладонь. Парень, не меняясь в лице, неспешно зажал их в кулак. А потом изображение качнулось и пол приблизился к глазам. Холод сковал тело, отобрав способность хоть как-то шевелиться. Прямо перед лицом безжизненно упала собственная обожженная ладонь. Закапала кровью из вспухшей раны. Начала сочиться багровым соком из всех пор. Растворяясь, разливаясь по старому ковру.И впитываясь без остатка. А потом свет померк.
...
Легкость. Сильное тело. Молодое, здоровое. После чего-то ужасного, произошедшего недавно, состояние было более чем великолепным. Хотелось улыбаться во все тридцать два зуба. Но нельзя. Челюсть вперед, взгляд на горизонт. И сухая невысокая фигура в серо-рыжей форме и шляпе с золотым шнуром ходит перед строем...
Строй.
В строю уютно. Чувствуется молчаливая, готовая в любой момент проснуться сила. Нужно быть спокойным, чтобы ее контролировать, иначе она разольется вокруг, лишив тебя воли, обманув ощущением безнаказанности и власти. Ты спокоен. Ты умеешь.
Яркое солнце нещадно палит, продирает до костей сухим жаром. Неспешный ветерок, несущий рыжую пыль, совершенно не спасает. В то же время абсолютно не хочется пить. Ни чувства голода, ни какого-либо другого дискомфорта.
Взгляд пронзает горизонт. Серая с рыжим равнина ровной прямой линией граничит с огненно-багровым небом. И мертвая тишина. Как будто выключен звук, даже шелеста пылинок по начищенной коже ботинок невозможно услышать. Кажется, крикни во все горло, никто не услышит тебя, и даже ты сам.
Стоишь так. Уже долгое время. Минуту, наверное. Ну, может быть чуть больше - пару тысяч лет. Ни звука. Ни единого движения мышц. И все та же фигура, чуть туманная, проходит мимо изредка.
...
Голос разрывает тишину. Он тих, сух, как самум. Но слышен везде, по всей равнине. Ты просто это знаешь.
- Вы дали клятву... Вы обязались отдать свою жизнь, душу и тело войне... Вы были честны с собой, когда убеждали сами себя в правильности решения... Теперь вы здесь. На седьмом круге Ада, и это ваш дом, где вам позволено отдохнуть.
Голос утих. Минуту молчания нарушает шелест песка. Далекий многоголосый вой. И сполохи огня за горизонтом показались, на фоне которых видны несущиеся вниз тени.
- Но время отдыха придет потом. Здесь стоят те, кому нужно вернуться. У кого остались еще дела в мире живых. Дела, которые должно завершить. Все вы отправитесь туда сейчас. И вернетесь оттуда, зная, что другого пути нет. Вам не поможет Бог и его ангелы. Договор не подразумевает искупления грехов. Однажды вырвавшийся из ада и проживший вторую жизнь, попадает обратно навсегда. И никогда... НИКОГДА не сможет попасть в чистый и опрятный рай.
...
Тишина. Вечность, чтобы подумать. Тихий вопрос:
- Вы согласны с условиями?
И слитный крик, выверенный до миллисекунды. Хор голосов, заглушивший вой миллиардов и триллионов населяющих этот мир. И голос Джимми в этом хоре, заглушающем все, бессвязном, слитном.
Темнеет.

Спустя время.

Вечная спутница. Боль. Рядом. В себе. Болит голова, болят руки, болит онемевшая грудь. Прерывистое сиплое дыхание слышится. Через пару секунд понимаешь - твое. Вокруг - темно. Под тобой - холодная земля. И только сверху, сквозь щели в досках, пробиваются несмелые лучики света.

Падение. Тишина. Тихо-тихо. Как в раю.
Это прекрасно.

Тьма. Свет. Всё смешалось, вылилось в чашу. Чаша превратилась в сферу. Сфера налилась красками, тенями, на ней появились очертания гор, лесов, морей и океанов. Сфера стала Землей. А на Земле появился человек.
Крошечный Инош стоял и слушал голос планеты. Слышал шепот ветра, шум дождя, скрип старого колеса под названием «жизнь». Колесо превратилось в сферу, стало полным, стало другим.
Жизнь поменялась. Навсегда.
Вытянулся по струнке. Всегда готов, всегда верен. Всегда. Вечность в твоей руке. Тебе дан шанс всё исправить, вернуться обратно. Не потеряй его. Жетоны. Имя на них. Тебе вернули твоё имя, но только на время. Ты вернешься сюда, рано или поздно. И тебя примут с почестями, пустив под своды священного храма войны, где празднуют и гуляют воины современности и самых древних времен – они отмечают свои победы, пьют и едят, и вечный праздник будет продолжаться всегда.
И там будет Борода. И все там будут.
И Джим тоже к ним присоединится.
Но потом.
А сейчас нужно послушать тишину. Еще немного. Ведь она такая чудесная. Планета говорит со мной на чужом немом языке.
И я понимаю её.

Я спокойно закрываю глаза. Она молчит, но я до сих пор понимаю.

Я с трудом открываю глаза. И больше ничего не понимаю.
Боль. Накатила. Сдавила грудь, сиплым выдохом вырвалась сквозь плотно сомкнутые зубы. Вот она. Рядом. Настоящая.
Я вернулся. Лежу и моргаю, пялясь на доски, через которые пробиваются лучики света. Они тянутся ко мне. Пробуждают меня. Хватит спать, Джим. Пора приступать. Отсчет пошёл.
Пора.

Темная яма. Земляная. Два на два метра. Или два на три. До потолка не дотянуться, хотя если только подпрыгнув. Но и этого делать не хочется - больно. Около одной из стен - перекладины деревянной лестницы, достаточно прочной. Достаточно неосмотрительно со стороны пленивших. И люк наверху, тоже дощатый.

...

Три часа. Целых три часа, чтобы насладиться ощущениями избитого, но живого человека. Весь этот бред, больной сон не спешит забываться, как все остальные, которые не оставляли и следов уже через десять минут после пробуждения. Пугает своей реальностью.
За это время можно успеть осмотреться, приобвыкнуть и почувствовать жажду и отдаленный голод. К счастью, наткнулся на плошку с вроде бы водой. Черепок расколотый и пара глотков грязной жидкости, смочить губы. Слева на ребрах - длинная рана, пуля скользнула по ребрам, сорвав чуть ли не полтора десятка сантиметров кожи. Ребра вроде бы целы, что странно. Хоть и больно рукой шевелить, но вполне терпимо.
Лицо. Не все ясно. Ясно то, что прикасаться к переносице - садомазохизм. Распухла, даже мешает обзору. Непривычно.
А через три часа - шаги наверху. Тихий говор. Кто-то подходит к люку. Двое.
Открывают...

Тупо моргая глазами, лежал на холодной земле, впившись ногтями в её прохладную рыхлую поверхность, перебирая кусочки грязи, крошечные песчинки и маленькие камушки, чтобы почувствовать реальность, ощутимую реальность, где нет говорящих мертвецов, где ты один. Где нет тебя. Другого тебя.
Секунды в минуты. Минуты в часы. Время скоротечно, оно никого не ждет. Возничий гонит лошадей, солнце движется по небосводу. Мир движется, не стоит на месте – кто-то придумывает новую оболочку для удобной и экономичной транспортировки фосфорных шариков прямо к месту дислокации противника, кто-то работает над улучшением связи и уменьшением размеров плат и микросхем, над попыткой снизить себестоимость производства. Мир бежит, бежит за солнцем, спешит, куда-то всё время спешит. А маленький человек в крошечной темной яме лежит и щупает толстый слой дерьма под собой, пытаясь понять, реальность это или еще один странный, страшный, пугающе реалистичный сон из целой череды, из каскада сомнамбулических путешествий во времени и пространстве, с одной лишь целью, известной, наверное, только Всевышнему.
Инош лежал и думал. Потом вставал. Неспешно ходил, ощупывая грязные стены. Осматривал себя по мере сил. Потом опять ложился. Когда встал в третий раз, справив малую нужду в дальнейшем от своего постоянного места пребывания углу, вдруг открылся люк. С непривычки Джим сощурился, подняв взор наверх. Поднес руку к лицу, стараясь ненароком не задеть побитый нос.
Ну что. Пойдем знакомиться. Кто у вас главный, пидоры узкоглазые?

Стоящий у откинувшегося люка человечек посветил вниз "летучей мышью". Яркий свет ударил по глазам, заставил зрачки сжаться в точку.
- Кона сон.. донвет. Нюнги ан аинбан ронг.. Давай наверх ходить. Быстро, сука.
Если бы не криво составленное предложение, хоть и коротенькое, можно было бы подумать, что английский он учил не по справочнику ведения допросов, а хотя бы в школе. Акцент был заметен совсем чуть-чуть. Ну и если бы не начало фразы, тоже.
Поднялся, подошел к лестнице. Двое. Низенькие, немолодые уже. Хотя хер их разберешь, может их с молодости так перекосоебило. Морщинистые, строгие, но волосы без седины. Наверное, заросшие рожи старят. Один с пистолетом-пулеметом МАТ. Второй - с фонарём, оружия не видать. Но не расслабляются, как только положил руки на перекладины лестницы и начал подниматься, автоматчик отошел в сторону. Шага на три.

Пошёл. Шаг за шагом, с трудом опираясь на обе ноги, словно побитый пёс, сраная дворняга, выброшенная на улицу. Начал вылазить на свет божий, дабы предстать перед светлыми узкими очами этих желтозадых мудаков. Падаль поганая, смотрит внимательно. Боится меня. Он боится, я вижу. Его широкое приплюснутое лицо, этот маленький сморщенный нос, эти тонкие потрескавшиеся губы. Я бы разбил его голову своими руками, смешал бы его мозги с грязью, превратил бы в пыль, если бы..
На этом "если бы" кончаются мечты и начинается реальность. Продолжается, вернее. Кусает за ноги, колет под ребра, суёт острый коготь в нос, щелкает костлявым пальцем по сломанной переносице. Реальность - страшная уродливая сука. Знаете почему? Ей завидно. Обидно. У неё никого нет. Только Земля. Только мы. А у нас есть кое-что получше.
У меня есть я. Личность. Не сломанная, не сломленная.
Шаг, сглотнув боль, сунув её подальше. Нет ей места. Нельзя болеть, нельзя сдаваться. По крайней мере, нужно бороться с собой. Пока борешься – у тебя есть цель, смысл жизни. А когда опустишь руки – ты труп. Просто куча мяса, несколько недель работы для пары колоний муравьев и целого выводка мушиных опарышей, крошечных белых червячков.
Труп.
Рано. Нужно идти, двигаться. Хуй вам.
Пока дышу, надеюсь.

Вытащился, прихрамывая. Не бьют - удивлен. Обычно после такого пинками гонят к месту казни, но...
Шаг за шагом проводят по узкому коридорчику, выводят на солнце. Яркое, лучистое. Бьющее в глаза всем своим спектром. Прошел по дворику, метров пять, не больше. Другая дверь. Коридорчик. Комната. Стол. Балка под потолком, для известных целей. Два стула. Автоматчик прошел за тобой, еще два узкоглазых уже были в комнате. У обоих пистолеты, причем один из них - явно не китайский "Маузер".
Усадили на стул под балкой. Спинка в виде рогулек, за которые зацепляются заведенные сзади руки. Кожаный ремень. Застегнули поперек живота, не подняться теперь.
Владелец "Маузера" уселся напротив. Раскрыл толстую книгу. Как клерк в банке. Посмотрел на тебя, проницательно так, почти без эмоций.
- Расскажите о себе. О службе свой, например.
Хороший английский. Вежливый тон. Идиллию испортил стоящий сзади автоматчик, отвесивший пинок по больным ребрам.
- Ной чуд ен де!!
Сильно. Пробило аж до самых глаз. А клерк посмотрел на автоматчика, как на говно. Укоризненно так.

Пошёл вперед, прихрамывая, поглядывая по сторонам, стараясь понять, где находится лагерь, - деревня? – или определить по солнцу, сколько сейчас времени и, методом исключения, вычислить, в какой стороне север. Не успел сориентироваться, втолкнули в хибару. Благая темень, в которой жёлтые лица кажутся бледно-зелеными. Усадили, пристегнули – ни шелохнуться, ни вздохнуть нормально. Только сидеть, с напряженной спиной, и глядеть в морду этому..
Удар. Хотелось кашлянуть, зарычать, сплюнуть. Хотелось встать, подойти и вдавить ему глаза в мозг. Сжать маленькую черепушку двумя руками, плотно так. Нажать с силой, чтобы до хруста. А когда он перестанет кричать..
Молчит. Инош не поднимает взгляда с пола, облизнув грязную нижнюю губу.
Никаких званий, никаких имён. Они уже всё знают. Всё, что им положено знать. Жетона нет. Песок скрипит на губах. Будет больно? Наверняка. Было бы странно, если нет.
Посмотрел чуть правее и выше головы офицера, - сомнений в том, что это именно офицер, а не пиздоглазая обезьяна, которая слезла с дерева месяц назад, нет. Ну смотри на меня, смотри. Хуй тебе, а не рассказы о службе. Вон, выйди в обожженное поле, которое когда-то было лесом. Присядь на чёрный, иссушенный, грязный пень. Вдохни аромат напалма. Может, поймаешь еще один знакомый запашок.
Вот тебе мой рассказ.

Первый допрос был недолгим. Даже били не сильно. Пугали больше, да не на того напали. Увели обратно, скинули в яму, отдохнуть. Передышка, значит. Второй допрос, через полдня, был жестче. Подвесили к балке, почти вывернув руки. Долго и умело били, последнюю волю вышибая вместе с густой, вязкой кровью. Но выдержал. И понял, что в следующий раз - либо убьют, либо Инош все-таки сдастся. В руках палача говорят все, а если кто-то и молчит - то это уже дело квалификации допрашивающего. Тут парни были суровые и умелые. Чудом не добились нужных ответов, решив дать еще несколько часов. Отлежаться в предвкушении следующей порции боли. Уже привычной такой, но все равно чужой...

Джеймс Инош сбежал из лагеря коммунистов четвертого ноября тысяча девятьсот шестьдесят пятого года, по пути убив двух часовых, офицера армии Вьетконга, завладев их личным оружием и планшетом c документацией. Поисковые партии, посланные вдогонку, вернулись ни с чем. Дальнейшая судьба рейнджера неизвестна.

1980, май 14.
- Мам, а это что такое?
- Ты где это нашла, Джес?
- А у меня в комнате.. эта деревяшка внизу, у стены.. она растрескалась, а там за ней вот было...
- Странно.

Мать и дочь. В руках матери - чуть почерневший оплавленный жетон с явно выделяющимся клеймом "M.I.A".