Ах она самка вредоносная. Мало того, что с утра не подмылась, и такой легла - ударить удумала. Запоздалое осознание всей мерзости этого бабьего поступка накрывало сознание прочно, будто медным тазом. Так ведь нельзя. Взять, оскорбить, и свалить в душ. Ни тебе посткоитальных ласк, ни заслуженной похвалы - все это оказалось лишним, только лишь пинок в бочину, его, значит, и оказался достоин!
- Блядина, не...блядища... - как музыкальная шкатулка повторил Викентий, с еще большей глубокомысленностью.
Ну, сссучка. Ну курвища. Взять бы ее за шею, и вытрясти душонку. Или хотя бы куриные мозги. Или ничего не вытрясти - если ни души, ни мозга нету. Позвоночник просто в двух местах сломать, заодно с гортанью. Трахеей. Трахать ее надо - ни на что больше не годна. И даже тут ухитрилась свинью подложить, блядина. Блядища. Тазик, радостно сияя полированным металлом, накрывал сознание.
Но что-то удерживало. Не давало тазику окончательно хлопнуться оземь, изолируя мысли от космических эманаций. Непонятно. Хотя...да ее же можно так убить ненароком. "Какая потеря для общества". Тазик плюхнулся, и дальнейший поток сознания тотчас же пресекся.
Подойдя к двери ванной, спросил негромко, благо шум воды уже не мешал:
- Молилась ли ты на ночь, Дездемона?