Смотри, слушай и молчи | ходы игроков | Азазель и Килериус Айзенштарк

Холодный, ледяной ветер. Он снимает с земли корку льда, отдирая ее и разбивая в пыль. Взметает эту пыль в стальное, засвинцованное тучами небо, отчего его бока покрываются серебристо-сизой пылью. Ветер властвует. В его вое слышна гордость. Сила. И никто не сравнится с его скоростью, с его могуществом, с его необузданной природой. Вернее никто из тех, кто бодрствует. Ветер будто знает, что очень скоро его злобные порывы сметет шорох крыльев, сияние глаз, затмят наполненные яростью крики. Алчные, голодные крики. Ветер беснуется.

Покрытые снегом верхушки сосен дрожат и стряхивают целые комья снега. Одеяло, которым так заботливо укрыла их зима, сносит порывами взбунтовавшей стихии. Где-то далеко виднеются громады гор, окутанные туманно-молочным маревом. Зима холодна, безнадежна и беспричинна. Она отбирает тепло у тех, кто осмеливается поднять свои глаза, она ворует дыхание, превращая его в скомканный лед. Зима прекрасна.
Сонный город открывает свои трубы, выпуская в воздух жирные, просмоленные клубы дыма. Они взвинчиваются вверх, вонзаясь в нахмуренные небеса, вливаясь в них, становясь их частью. Улицы заполняются вышколенными или ржавыми машинами, которые разрушают хрупкую, морозную тишину. Город готов принять своих обитателей, вонзить каждому в сердце металлическую иглу, которая навсегда осядет где-то глубоко и будет ныть и терзать. Не позволит покинуть это гиблое место, заметенное, припорошенное хрустящей крупой. Не позволит отвернуться. Обязательно уколет, вонзит свои клыки.
Ты здесь родился. Не отпущу. Не отдам.
Город жаден до тех, кто живет в его чреве.
По одной из еще спящих улиц несется грузовик. Старенький Зил, с ярко-голубой, продрябшей от ржавчины мордой. Он кряхтит и пыжится, намереваясь вот-вот развалиться и распасться никому не нужными запчастями. Притормаживает на редких светофорах и сонно урчит. Окна домов с подозрением провожают его тарахтящий бег. Они будто чувствуют, что что-то не так с этой машиной, что-то скрывается в ее глубине. Что-то, непредназначенное этому городу.
Грузовик еще около часа петляет по окольным дорогам, с трудом пропихивая свои натянутые тентом бока мимо бордюров, а потом выезжает на свободную трассу.

Небольшая деревенька. В пустынной местности, которую с одной стороны подпирает густой, зловещий лес. Еще слишком рано, но уже выходят из своих ушлых хибарок односельчане, потягивая укутанные в несколько десятков шуб спины. Сгорбленные от всей пережитой и прожитой жизни. В селах люди стареют очень рано.
Возле одного двора спит пес. Рыжая дворняга неизвестной науке породы. Его хвост слабо подергивается в снегу, а глаза вяло слезятся на окружающий мир. Холодно бедняге, да не впустит хозяйская рука в дом, не накормит. Нет времени на сторожа у хозяина, ибо занят он тем, что криком кричит на сынка своего, который снова что-то натворил в теплом доме.
Зеленоглазый мальчишка супится, хмурится, хочет ответить отцу пару ласковых, да не поднимается голос, ограниченный строгими нравами сельской общины. Батько – на первом месте. Слово его – закон.
Голубомордый Зил въезжает в село, притормаживая на повороте. С трудом останавливается около двора. Пес настороженно поднимает лопоухие уши и радостно начинает браниться. Может теперь хозяин выйдет, да обратит внимание на жалкого дворнягу, который так преданно защищает его добро?
Из Зила выкатывается поджарый, мясистый мужик, чем-то напоминающий завернутый в тюфяк бифштекс. Маленькие глазки окидывают двор подозрительным взглядом, а затем мужик издает громкий крик:
- Ишь, псина, мовчаты тебе! Где хозяину, а?
На раскатистый, хриплый крик из дома выходит и сам хозяин, за которым худощавой тенью плетется зеленоглазый, любопытствующий мальчишка.
- Чого надо? – Зло гыркает хозяин дома. Настроение у него, видать, хуже некуда.
- Да мне б водичкы хлебнуть. Ужой три часа без капли во рту. А лучше, чегой-то погарячее, брат. Я заплачу.
Хозяин смотрит на Зил, затем на своего неожиданного гостя. Понимающе хмыкает и пинает сына в дом.
- А ну тащи маминого яду. А ты заходь, раз уж приехал в мой двор. Рыло, сидеть! А ну, сидеть!
Пес еще издает несколько обиженных ругательств, но послушно убирается в будку, высовывая оттуда облезлый, влажный нос.
- Как занесло-то в эту глушь тебя?
Мужик заходит, харкает паром на руки, которые уже успели покрыться синей, обмороженной коркой. Устало вздыхает.
- Да везу, брат, фигню какую. Заказал володарь себе в особняк. Ну той, из богатеньких, знаешь. Статуя якась, зловеща. Ну монстр монстром. Не знаю, кто себе на хату такое добро добровольно захотит установить.
Хозяин согласно кивает, и бросает уже более заинтересованный взгляд на тент.
- А поглядеть?
- Да погляди, брат! Не жалко, щас тока тент пидниму, а там и сам на это пугало глянешь. Я уж насмотрелся. Страх господен.

И что-то вкрадывается внутрь, разворачиваясь огнем. Скидывает вековечную дрему. Что-то шепчет прямо в застывшие уши – «сейчас». Да, именно сейчас. Пришел срок расправлять затекшее тело. Томящееся в камне ли, или просто уснувшее изваянием.
И вздрагивает рука зеленоглазого мальчишки. Падает на пол «мамин яд» горящий, разбиваясь. Вспыхивают глаза жестокостью и яростью. Не той, что в человеке может сохраниться. И в тот же самый миг, словно в ответ, открываются каменные веки, стряхивая с себя многовековый сон.

Серая громада статуи шевельнулась. Дрогнуло крыло, разгоняя морозный воздух. Глаза приоткрылись, блеснув красными огоньками в полумраке фургона. Килериус с наслаждением разогнулся в полный рост. Провел правой ногой по полу, оставив на нем три глубоких царапины. Хлестнул хвостом по ткани стенок. Удовлетворенно покачал головой. Он наконец-то снова чувствовал себя свежим и отдохнувшим. Полным сил. Готовым к действию. К продолжению своего разрушительного путешествия.
Правда, тут же перед ним возникла одна маленькая проблема - горгулья не понимал, где он находится. Он совершенно четко помнил, что уснул не здесь. Не в грязной комнате со стенками из странного вида мешковины. Где здание собора? Где вид на одну из этих человеческих деревень? И почему, Единый раздери, тут холодно?! Килериус недовольно заворчал. Все это совершенно не напоминало его любимый Перигор и лишь более злило существо.
Нельзя этого так оставить! Он не собирался просто так сидеть непонятно где. Сокрушить хлипкие стены этой странной темницы! Вырваться на волю! И выяснить, что же случилось, пока он спал.

- Шоп ты ужо сам нажрался до невстачки, ирод проклятый - зло выругался мальчишка, получивший ещё один подзатыльник и потирая затылок забежавший в дом. Вообще отца он уважал, но едва ли любил. Бывало, такое терпел от него... Ну ничего, батенька, скоро вырастет твой сын и таких тебе наваляет!

Никитка и не подозревал как скоро он вырастет...

Всё началось позавчера. Странный такой сон! Красное чудище со старинным оружием и железной короной-башкой смотрело на него своими красно-зелёными глазами. Смотрело прямо, не отрываясь, заглядывая в самую душу. А потом оно улыбнулось (хотя едва ли это можно было назвать улыбкой... просто растянуло губы выражая довольство) и обнажило пару длиннющих острейших клыков. А потом оно рассмеялось! Боги, что это был за хохот! Так не шумел даже самолёт полярного лётчика Свиридова, садившегося в 20 километрах от села. Даже четыре трахтора в ряд выстроившихся и валивших сосны мощными передками не издавали таких звуков! И тогда Никитка проснулся, жалобно вскрикнул, упал с кровати и сабился в тёмный угол. Подтянул ноги к груди, обхватил их руками, уткнулся лицом и тихо проплакал до утра. Замёрз как проклятый, а отец ещё и по шее навалял.

А вчера-то! Вчера! Пошёл к колодязю и верёвка прогнившая оборвалась! Уххх и разозлился-то, ох разбушевался! Слова дурные, что в фильмах по каналу одному домашнему, орал, да за папкой что посильнее повторял. А потом ка-ак двинул к каменную громаду ногой, так и дыру пробил. Испугался, удивился. А дома, получая по шее от отца, думал... о, Боги... думал о том, как вчепится в горлу проклятущему и на части разорвёт. Вдруг показался отец человеком совсем другим, незнакомым. И возжелал Никитка его смерти мучительной...

- Шоп тя чорты под сраку лупасили дубынами шипучими, - Никитка осторожно спускался с чердака с бутылью водяры, - шоп тя в место причинное...

Внезапно оборвав себя на полуслове он прислушался. Нахмурился - показалось чё или взаправду звали. Или таки показалось? "А...?" - на всякий случай переспросил мальчишки и... Наверно, это было приятно, хотя из глаз брызнули слёзы а тело скорчилось на полу в страшнейшей судороге. Это так! Это было приятно! Это было великолепно! Детские ещё совсем ручки ножки выворачивало в сторону, рвался из груди утробный крик, лицо изранилось об осколки бутылки и жгло от водяры, однако боль это была такая приятная, сладостная и непонятное тепло разливалось по телу. Оргазм, экстаз - этих слов Никитка не знал, но назвал бы так, если б знал. Стоп! Какой ещё Никитка...

- АаАаАааААаааАА - Внезапно провало. Мальчишка завопил не своим голосом, продолжая то кататься по полу, то замирать с неестественно вывернутыми руками и ногами. Из глаз брызнула настоящая кровь вместо солоноватой воды. Но кровь какая-то мутная, темноватая и так не похожая на кровь, что ещё сочилась из порезанного лица. Крик огрубел...

Каменное тело плохо слушалось. Оно еще сопротивлялось, вольничало, не давало горгулье полностью разомкнуть свои крылья, расправить хвост. Слишком долго оно простояло неподвижно. Слишком долго его поливал то дождь, то кусал снег и ветер, то сжигало солнце. Но стихия не смогла урвать свое. И постепенно внутри отозвались соки на призыв хозяина. Потекли по каменным венам. Ссыпалась мраморная крошка. Потрескалась краска на плечах. Краска? Да, именно краска. Глупые люди, заметив, что горгулья смотрится несколько тускло, решили привести ее «в божиский» вид, выкрасив все тело иссиня-черным цветом, а закрытые веки, для пущей острастки бордово-красным. И теперь краска лопалась и трескала, создавая мерзкое раздражение по плотной шкуре. Это нервировало куда больше, чем холод.
- Во, ща. Ща цю тряпку сниму, – голос раздался совсем близко. Звуки всегда были тем, что горгулья улавливала в первую очередь. Два неравномерных стука. Один слишком частый, второй наоборот, спокойный и медленный. Давно ты не слышал людских сердец. Чудная мелодия. Теплая, приятная, согревающая. Ты даже слышишь, как течет кровь по тоненьким венам-ниточкам. Застываешь, чтобы прислушаться к этому звуку. И вдруг по глазам ударяет яркий свет. Белый, слепящий. Больно. Для глаз, отвыкших смотреть на окружающий мир – очень больно.
- Фу, Господь Святой! Тварь яка жутка!
- Во-во. И кому только надумалось ее себе в хату тащить.
- Я б такое пугало и везти в машине своей побоялся.
- Слух, а мней казалось, что этот выродок иначе как-то стоял..
Постепенно зрение возвращается. Два человека. Две особи мужского пола. От них пахнет людьми, но каким-то странными. Другими.

- Никита?!
Незнакомый, высокий голос. Крик, который вспарывает твой сон. Входит внутрь лезвиями. Кто-то берет в свои руки твое лицо. Теплые, морщинистые руки, покрытые царапинами и мозолями. Чувствуешь чье-то сердце совсем близко. Горячее, живое. Оно обливается кровью от страха, от волнения.
- Никита?! Что с тобою?! Никита!
Кто-то прижимает голову к груди. Похожей на желе. Такая мягкая. Запах кажется и родным и абсолютно чужим. Это странно. Открыть глаза и посмотреть?
Человек. Женщина. Уставшее, покрытое вязью морщин лицо, седые волосы, собранные в растрепанный пучок. Скучающие и полные обреченности глаза. Карие. Женщина полновата, оттого и кажется такой мягкой. На ней шерстяные штаны и несколько кофт. Странно пахнет одежда. Не так, как раньше. Непривычно. И женщина пахнет странно.
Она наклоняется вниз. В глазах испуг, волнение. За кого? За тебя? Как странно. Люди никогда особо за тебя не волновались. Сон еще не ушел, не дает сконцентрироваться, не дает понять.
- Что с тобой, сыну? Отчего упал? Отец ж тебя убьет.. что бутыль разбил.
Испуг. За тебя. Но что-то в нем неправильное, будто угроза. А затем раздался ее крик.
- У тебя з глаз кровь тече! Никита!
Женщина в панике, ее руки дрожат. Она смотрит на твое лицо, касается пальцами щек, стирая кровь. Темную, мутную кровь.

Поняв, что с ним сотворили, монстр разозлился еще сильнее. Его! Того, перед кем падали на колени и рыдали храбрейшие воины со всех земель от Византии до Португалии! Существо, превращавшее в пыль их "великие и неприступные" твердыни! Килериуса Айзенштарка! Покрасили! Себя бы покрасили, обезьяны двуногие!
"Точно! Вот поймаю парочку, покрашу и буду держать при себе. Чтоб развлекали и рассказывали, что тут да как. А то сколько я спал - мало ли что произошло... А так знать буду. А потом может быть даже отпущу их... Если хорошо себя вести будут."
Размышляя, существо принялось было скрести морду когтями, чтоб хоть немного снять раздражение, но от этого занятия его отвлек яркий свет, ударивший по глазам. Замерев от неожиданности на мгновение, Килериус прикрыл веки и прислушался. Там, снаружи, были двое людей, он слышал их. Несомненно, это они сделали что-то, что вызвало этот свет. А услышав, как нелестно о нем отзываются, горгулья не выдержал. Рванувшись вперед, он потянулся к шеям тех, кому посчастливилось оказаться рядом в момент его пробуждения.
-Тварь?! Выродок?! - гневно зарычал Айзенштарк. Он не собирался так просто выслушивать оскорбления от этих жалких тварей.

- Уйди, мамка... Уйди... Нет, лучше убеги! Убегай, мамка... - Никита внезапно обмяк в добрых руках женщины и прикрыл глаза. Глаза... глаза... глаза... Это чудище со стальной короной на голове снова рассмеялось и приблизило свои страшные красно-зелёные глаза. Взглянуло так пронзительно и так по хозяйски, протянуло вперёд красную мускулистую руку и, кажется, сейчас коснётся... сейчас вот... тянется... И... - Убегай.. Убе...

Дальнейший шёпот мальчика утонул в страшной, невыразимой боли. Как странно, что боль эта, через несколько секунд, внов стала приятна. Кажется, он закричал. А потом снова замолк и широко улыбнулся. А потом снова открыл рот в беззвучном крике и вытянул впрёд руки, будто пытаясь обнять кого-то... Полно! Его ли это руки!? Какие-то они странные! Красные с длинными когтями. Когти эти всё ростут... ростут... ростут... И мир отчего-то видится в странном красноватом свете. Никитка почувствовал силу в руках! Огромную силу! Вот если б был такой огромный столб с кольцом на самом верху - вот взялся бы он тогда за столб и перевернул землю русскую! Прямо как этот недоумок Илья с его друзьями... Поповича сын да Добрынюшка... Стоп... какой ещё Илья Муромец!? Ах да, Илья... тот самый, что душу чёрную в камне заточил. Пришло время... время освобождения!

И вот уже смотрит Азазель на свои мощные ноги. Красные ноги с когтями большими. А руки-то, руки в перчатках шипованных. Что-то поблёскивает снизу да справа! Оружие это верное! Дьявольское, значит, оружие, что с верным мечом Муромским сталкивалось и победителем выходило! Оружие, что Поповича сына изранило, что разломило напополам щит Добрынюшки... Что не спасло, когда три духа русских, на матушке-земле русской стоявших, объединились против чуда заморского... красномордого. И вот уже вспоминает Азазель, как вылился на него свет чистой веры, как смяли его волю взляды богатырские, как держал его Муромец Илья, как окрестил крестом Веры Попович Алёшка, как вылил на него целую баню святой водицы Добрыня Никитич! Вспомнил Азазель, как пробирала боль неописуемая. Вспомнил, как мстить обещал и наложил проклятие на род человеческий семя своё излив в девственницу силой воли. И как стала девственница женой Муромца Ильи. И как сам того не ведая, присовокупил силу свою богатырскую к семени дьявольскому Илья.

Едва ли веса Азазеля смогли выдержать женские руки. Как-то вмиг увеличившись в размерах, покраснев и отрастив корону железную, взирал на пожилую полную женщину тот, кто четырнадцать лет звался Никиткой. Смотрел пока замерев. Обретая себя самого. Настоящего. И оттого пока смирный стоит. Только кулачищи сжимает-разжимает, да наполняется силой. Страх женский-материнский впитывает, страдание ейное. И растёт, растёт силушка дьявольская!

- Да точно не так стоял же, – повторил водила и подался вперед. И вот когда он это сделал, горгулье вдруг вздумалось ожить. Сотни лет камнем сидел он на парапете храма людского. Сотни лет статуей переносился с места на место. Спал. Отдыхал от жизни суетной. Помнил о своем величии, а вот люди забывали. Сотни лет забывали о том, как раньше в страхе падали пред чудищами. Богами. Демонами.
Глаза мужика, что правил ЗИЛом округлились, он отшатнулся назад, открывая свой рот. Для ругательств? Для крика? А теперь уж никто не узнает.
Злоба, раздражение, ненависть взбунтовались. Поднялись волной. Крови. Смерти. Вот чего захотелось ослабевшему за годы сна телу.
Бросок вперед. Мощная лапа сжимает хрупкую, невероятно хрупкую шейку человека. Глаза наливаются Истинным Злом. Тем Злом, о котором можно говорить лишь шепотом. Тем Злом, о котором не следует говорить вообще.
Кожа лопается, разрывается. Слышится хруст позвонков. Крик человека давят твои руки, впихивают его назад в худые легкие. Из твоей груди рвется клекот. Рык нечеловеческий. Срывающий облака с неба. Несколько секунд и голова мужика катится по земле, заглатывая открытым в уже посмертном ужасе ртом серебристый снег. Алая, густая кровь попадает на руки, омывает их теплом. Так приятно. Так хорошо. Жизнь вернулась.
Второй человечишка стоит совсем близко. Его руки дрожат, его глаза не смеют моргнуть. От страха он забыл, как дышать и как двигаться. Но проходит первое замешательство, и панический ужас заставляет его броситься назад. Пока ты отрываешь голову его сородича, он со всех ног мчится к дому. Каменное тело кидается за ним – достать, словить, убить. Но не тут-то было. За долгие столетия спячки двигаться быстро не получается и мужик уходит от тебя. Заскакивает в дом, захлопывая за собой дверь.

Женщина взвизгнула. Попыталась выползти из-под твоего веса. Да не так просто это сделать, когда на тебе вдруг оказался Демон.
- Господи! Господи!! О Всевышний! – Визжала мамка. На лице ее был написал такой страх, что казалось ее сердце вот-вот не выдержит. Страх придал ей силы. Извернувшись, женщина вылезла из-под тебя и прижалась спиной к стене. Она дрожала. Визг перешел на бормотание:
- О Господи, защити нас, помилуй, Господи. Сгинь, отродье. Сгинь туда, откуда выползло. Боже… прошу Тебя, защити нас. Мой сын… Никита.. мой сын…
Мамка начала плакать, размазывая по лицу грязные слезы. Где-то внизу хлопнула дверь. Раздался громкий, басистый крик:
- Ядрена вошь!
И словно вторив ему, женщина вдруг взвизгнула так громко, что аж уши заложило:
- Верни мне сына, ирод! Верни!
Истерика, паника. Материнский инстинкт заставил ее броситься вперед, несмотря на страх. Бросится прямо на тебя. Вцепиться руками в лицо, постараться дотянуться до глаз, чтобы выцарапать их. Какая наглая особь.

- А-аргх! - Азазель отшатнулся, будто получил хорошую оплеуху. Глаза мигом наполнились ненавистью и злобой. Эти слова, простые слова простой женщины, резанули мускулистое, почти неуязвимое тело сильнее чем иной Меч-Кладенец. Только резанули изнутри. Подло и неотразимо. Клыкастая пасть приоткрылась и вытолкнула несколько непонятных слов, вместе со смдрадным дыханием, - aj alk havaao hoff!

Не обращая внимания на слабые и бесполезные попытки женщины достать до него и причинить какую-либо боль, он резко схватил её за подбородок и приподнял над полом. Посмотрел на свою руку, сжимающую хрупкую шею, с каким-то полузабытым чувством восторга. Внезапно, он почувствовал, как его... распирает смех! Ай да богатыри русские, герои-победители! не смогли убить! Загнали душу демона в камень, отправили в Ад томиться, часа ждать... И дождался демон! И вернулся демон силой ещё большей наделённый, род от рода Муромца Ильи ведущий!

Азазель натурально расхохотался и, смеясь, случайно с силой сжал руку в кулак, почти не чувствуя сопротивления. Когда он почувствовал, что женщина в руке кулём обвисла и больше не сопротивляется, только тогда успокоился и с недоумением посмотрел на неё. Пожав могучими плечами разжал пальцы и уже равнодушно переступил через труп. Ноги ещё плохо слушались, а мир вокруг слегка кружился. Азазель ждал долго, очень долго! Подождёт ещё минут пять прежде чем куда-то идти и что-то делать... Хотя нет, кое-что сделать он хотел прямо сейчас! Собирался уже давно! Этот человек, отец Никитки! О, Как же разделял Азазель чувства мальчика!

Открыв дверь (а вернее высадив её), Азазель осмотрелся. Как же непривычно смотреть на мир глазами собственными, а не временно позаимствоваными глазами Никитки...

Килериус постепенно начинал понимать, что с ним. Он спал слишком долго и, несмотря на то, что разум уже проснулся, тело еще не желало этого делать. Кто знает, возможно, пройди еще несколько веков - и горгулья бы не проснулась вовсе, навсегда замерев в пугающей позе где-нибудь на лужайке богатого чудака, вернувшись в небытие, из которого произошла. Но, как бы то ни было, он проснулся и был готов к действию. А если тело не слушается, не желает ловить этого человечка, то должен помочь разум.
Килериус уже неспешно подошел к дверям. Откашлялся, сплюнул на землю смесь засохшей краски и каменной крошки. Прокрутил в голове обрывки тех языков, что помнил. Припомнил людские обычаи. Постучал в дверь. И принялся требовать открыть ее. На латыни. На английском. На французском. На окситанском - в конце концов, неужели этот жалкий человечек никогда не имел дела с законом? Ведь даже Килериусу было известно, на каком языке писали эти их юристы. На финском. С трудом, но вспомнил даже монгольский, сяньбийский и хинди. Попробовал русский язык - как-то раз, во время визита в Новгород, Айзенштарк славно там поразвлекался и с тех пор считал, что вполне сносно владеет этим языком.

Хлипкие стены, оседающие полы, готовый вот-вот обвалиться потолок. Старый, ветхий домик. Хибарка. Хижина бедняка, которую сдует первый же порыв доброго ветра. И как такое умудрилось простоять до сего часа? Не строят больше так, как раньше. Добротно. Сильно. Навсегда. Вытесывая, вылизывая каждую щелочку. А тут. Тьфу. Плюнул раз и все уже ломается. Как двери к примеру. Ты даже не заметил, а они уже валяются где-то возле стены, рассыпаясь в деревянные щепки.
Под ногой, мощной ногой, от которой трещат половицы, уходит вниз деревянная лестница. Ступеньки подгнившие, дряхлые. Выдержат ли Демона мощного? Вынесут ли его каленую злобу?
Прямо под лестницей небольшой пятачок коридора. С вешалкой, на которой висят грязные, вонючие тряпки. С входной дверью, возле которой стоит полумертвый от страха папаня. Его кисейная рожа исходится судорогой паники. Веко нервно дергается, открывая заплывшее, покрасневшее глазное яблоко. Руки, сжимающие ручку двери, дрожат так, что и сама дверь, кажется, исходит рябью.
- Изыди монстр.. тварь летуча.. спаси и сохрани, Господи, защити душу грешну.. буду молиться Тебе пока жив, отдам все, что имею, только спаси, Боженька. Не отвернись от раба твоего глупого. Не веровал я, да веру обрел сейчас. Прости за все проступки мои, да не отвернись в этот час, защити, Господи.. от твари уродливой, от посланника дьявольского…
Никогда Никитка не видел отца в таком состоянии. Никогда не слышал, чтобы тот молился. Тихие слова. Слова, выговариваемые шепотом, едва слышно. Да режут по ушам так, что от боли сердце внутри закипает. Вот где веру люди обретать спешат. Перед лицом опасности да смерти к Богу обращаются. А он все прощает им, безрассудный, любящий. Противно.
Да вот только не к тебе обращены слова изгоняющие. А что же еще могло напугать отца неверующего? Что могло так в душу его вцепиться?
Через несколько мгновений ты понимаешь. Ощущаешь. Там, за дверью что-то родное. Что-то пахнущее злобой, яростью, тьмой. Что-то очень могущественное. Как ты ли? Сильнее ли? Демон ли? Не знаешь. Да вот силу чуешь. И удары по двери мощные, от которых та стонет да рушится.

Тело постепенно приходит в нормальное состояние. Привыкает. Холодно. Неуютно. Краска щиплет кожу и исходит нестерпимым зудом. Глупые, невежественные люди. Взяли да покрасили горгулью. Взяли, да принизили его величье. Найти бы каждого треклятого маляра да вырвать сердца. Обтереться ими, смыть их кровью…
Приходит понимание. Кровь – греет, снимает напряжение. Человеческая кровь. Сила. Тепло. Уют. Вот что надо тебе. Искупаться в алой жидкости, натереться ей хорошенько и тело быстро станет таким же мощным, как и при самом рождении. И зуд пройдет.
Дверь трещит от мощных ударов. Раз на раз да вот-вот рухнет, сминаемая силой дикой. Необузданной. Там, за ней, ты слышишь этот теплый, греющий звук.
Тудум-тудум-тудум.
Хоть танцуй. Темп быстрый такой. Ритмичный. Напуган двуногий до такой степени, что скоро сам от страха своего дверь выбьет. Но страх порождает в нем еще кое-что. Тихие слова, едва слышимые. Едва доносящиеся сквозь щели. Да такие колючие, что глаза щиплет. И уже твое сердце начинает биться быстро и неверно. Боль. Боль, которую принести может лишь чистая вера.
«…Господи, защити душу грешну.. буду молиться Тебе пока жив, отдам все, что имею, только спаси…»
И хочется ворваться вихрем внутрь. Разбить все в щепки. Вырвать язык, повторяющий болезненные слова. Разорвать тело, да испить крови. Забрать себе душу этой мрази дурной под названием человек. Злоба возгорается так яростно, что кроме нее, кажется, ничего внутри не остается.

Тудум-тудум-тудум.
Кто там? Там зверь. Стучится и просит, чтобы его впустили. А ответа нет. Только тихое дыхание за дверью. Трусливый человек, что с него взять... А ведь надо всего лишь открыть дверь. Тихий шепот. Килериус прислушался. Что он там, молит о пощаде? Желает прощения за то, что посмел убежать? Нет. Не этого он желает. И вообще не к горгулье обращается, а вовсе к Богу. Причем истово так, с верой в душе.
"Жалкий глупец. Как будто он тебе поможет... Это всего лишь слова."
Но нет, слова - не "всего лишь". Слова несут боль. И страшно становится немного. Ведь человек всего один, что же будет, если их будет много? Горгулья не хочет сейчас задаваться такими вопросами. Горгулья злится.
"Я пытался сделать все так, чтоб все обошлось без этого. Я пытался! Но нет, эти существа не хотят по-хорошему! Им нужен защитник! Заступник! Этот их Господь! Посмотрим, как поможет тебе этот твой Господь, когда я разорву тебя!"
В ярости Килериус двинул по дверям ногой. Он хотел дать шанс этому человеку. Дать ему возможность спасти свою шкуру преданной службой и повиновением! Даже, возможно, наградить его! Потом когда-нибудь, не сейчас, конечно! Но наградить! А этот червь мало того, что отказался, он еще и пытается сопротивляться! Но ничего, сейчас он поймет, что ошибся...
"А там ведь еще кто-то есть... Демон? Демон не будет против... Если он, конечно, не безумец, которому нравятся молитвы..."

- Эй! Папашка! - Голос Азазеля прозвучал радостно-возбуждённо и... по-детски. Нужно время. Совсем немного времени, чтобы насвсегда забыть глупого мальчишку, все его страхи и желания и стать единоличным правителем этого дела и души. Ну а пока... что ж, так вышло даже веселее! Обернётся сейчас, родименький, и испугается ещё сильнее того, что его уже испугало. А кстати, что его испугало!?

Нахмурившись и даже на пару секунд позабыв о человечке, он внимательно посмотрел на дверь, чувствуя... чувствуя что-то родное и забытое. Интересненько, уххх как интересненько!

- Ты что же не слышишь? Стучат, значит нужно открыть! - Рявкнул Азазель, одним прыжком оказываясь рядом с незадачливым главой семейства морщась от витавших в воздухе звуков молитв. От желания узнать, кто находится за дверью, Азазель позабыл о первоначальном плане как следует помучать папашку. Мощрно выбросив вперёд костистую лапу, он вонзил пять кинжалов-когтей прямо в грудь мужчины, легко оторвал от земли и с силой швырнул его в дверь.

О как невежливо заставлять гостя ждать. О как некрасиво, негостеприимно. Ц-ц-ц.

Он не успел испугаться. Не успел даже толком понять, что его прибило. Он только лишь оборачивался к проснувшемуся в теле сына демону, как уже в следующий момент его грудь оказалась пробита мощным ударом когтей. Удивление. Вот все, что успел из себя выжать папаша, который очень любил выпить, побить свою жену и отлупить отпрыска. Не доведется ему больше делать этого. Лишь от одного чудища успел сбежать под кров дома, как настигло второе. Лишь только начал обрастать верой истиной в Бога, как тот отвернулся от него. Да и как не отвернуться? Коли человек настолько отвратное существо, что заглядывать в душу его страшно даже Господу? Коли мразь и гниль, стоит лишь ткнуть пальцем, начнет вытекать мощным потоком? Как тут не отвернуться? Даже всепрощающему и всепонимающему. Вот и отвернулся. А в следующий момент хозяин этого ветхого, обшарпанного дома уже выбивал своей спиной дверь, заливая ее сгустками густой, сочной, артериальной крови. Когти демона сильнее стали. Его ярость горячее магмы.
Сила удара оказалась достаточно хороша для того, чтобы измученная и без того дверь вылетела наружу, скрипнув напоследок петлями. Но разглядеть то, что находилось по ту сторону Азазель не смог – ибо дверь оказалась прямо на невиданном существе, придавив его к земле. Из-за дерева показались кожистые, каменистые крылья. Послышался треск. Дверь заскулила, распадаясь на щепки, будто ею двинули по куску гранита. Еще изгибающийся от послесмертных судорог папаня отлетел в сторону, разбрызгивая по снежной крошке темно-багровую, насыщенную спиртом кровь. А еще через несколько секунд во дворе, наконец, водрузилась тишина, если не считать поскуливания собаки.
Горгулья оказался на земле, вбитый неожиданно мощным ударом двери, которая окончательно рассыпаясь в труху, валялась неподалеку. На пороге обескровленного дома стоял демон. От него веяло почти болезненно приятной злобой и радостью пробуждения.

Демоны тоже умеют удивляться. Редко, да, но все же умеют. А как еще отреагировать, когда жалкая, хлипкая дверь прогибается под ударом твоей ноги лишь для того, чтобы еще с большей силой слететь с положенного ей места и устремиться к тебе. Килериус не успел отреагировать на летящий к нему кусок дерева и был сбит на землю.
Отбросив ломающуюся прямо на глазах деревяшку, существо подняло глаза к дверному проему. Вот она, причина, по которой оно оказалось на земле. Краснорожий здоровяк, немногим уступающий в росте самому Айзенштарку. Полуголый, с каким-то железным поясом. Чем-то напомнивший Килериусу его самого. Хозяин этого места?
На мертвого человечка, вылетевшего наружу вместе с дверью, горгулья больше не обращала внимания. До мелких существ, наседяющих эту местность, ей больше не было дела. По крайней мере пока что.
-Ты кто? - Айзенштарк сел. Подобрал под себя ноги, оперся руками о землю. Крылья сложены. Поза не особо угрожающая, но все же дающая возможность быстро среагировать на агрессивное поведение незнакомца. Если, конечно, оно будет...

- Гвахахахах! Гва-г-хаха-г-хахах-г-ахаха, - рассмеялся Азазель и от усердия даже издал звуки похожие на отрывистое хрюканье. Он даже не понял, что его рассмешило. Осознание ли своего вернувшегося могущества или вид тщедушного человечка мнившего себя в этом доме царём и богом? Или нахрен вынесенная дверь... а всё что для этого потребовалось - это один лишь взмах рукой. Короче, Азазель прокручивал в голове синонимичные варинты, искренее радуясь.

- А ты кто? - Внезапно Азазель перестал смеяться вспомнив о странном посетившем его ощущении чего-то родственного за дверью. Азазель намурщил лоб и провёл тыльной стороной указательного пальца по лбе едва не сняв с себя, при этом, скольп острыми как бритва ногтями. Ловок и привычек к этой ипостаси демон, видать.

- Эй но! - Внезапно вскрикнул Азазель, а глаза его налились кровью. Он вскинул могущую руку вверх и... прямо из воздуха материализовалась устрошающего вида глефа размерами под стать великану, - демон!? *полувопросительно-полутвердительно, но больше утвердительно* Явился отобрать моё новообретённое тело!? Отвечай!? *Прогромыхал*