1860 год, 6 мая, Бордо.
Липкая прохлада. На рассвете небо заливает ядом. Это похоже на зажженный порох. Отсветы выбеленного золота и жженой умбры. Рассвет выжигает мистику ночи. Тайное ведовство, неподвластное человеческому пониманию.
Мощеная улица блестит, отзеркаливая пробивающиеся сквозь тучи лучи. Напоминает жажду. Этот город хочет впитать в себя свет, чтобы… чтобы что?
Незнакомый переулок. Глянцевые окна, заставленные весенними, пестрыми цветами в глиняных, крашеных горшках. Они еще не открыли свои бутоны, но уже режут глаза яростным разнообразием оттенков. Болит голова.
Прохладно, хотя зима уже давно ушла на боковую. Да и не бывает в Бордо нормальных зим. Но ночи тут холодные, промозглые и ветреные. Вот и сейчас стихия шумно гудит, просачиваясь меж пузатых домиков сквозняком, впивается в кожу, вгрызается в уши шумом. Так сильно болит голова.
Тучные облака выкрашены золотистыми всполохами. Это красиво, пожалуй, если бы не было так ярко. А глаза сейчас выкатываются из орбит и выпрыгивают на мостовую, намереваясь дезертировать из пульсирующего огнем черепа. Ноги заплетаются, путаются, спотыкаются. Руки сами собой хватаются за ледяные, каменные стены. Там, за этими стенами, обязательно кто-то есть. Кто-то живой. Со своей жизнью, своими страхами, ненавистью, любовью, раздумьями о хлебе и заработке. Это успокаивает. Это дает незримую опору в этой борьбе. Борьбе с чем? Со страхом. С животным ужасом, поселившемся в этом расцветающем, как ядовитый цветок, дне.
Ты плохо помнил эту ночь. Может, мозг решил сам защитить себя, спрятать воспоминания поглубже, не дать им просочиться. Но они все равно вырывались наружу. Маленькими, смоляными картинками, которые было трудно расшифровать.
Ты помнил смех в кабаке и упругие формы одной из тамошних «кудесниц». Красивая женщина с грустными, коровьими глазами. Стеснительная и невинная, несмотря на то, что блудница. И кой черт укусил, а ведь сам заговорил с ней. Шелест серых, вонючих простыней. Приглушенный, едва просачивающийся стон сквозь пухлые, обкусанные губы. И укол совести меж ребер, как предательский стилет. За что?.. перед кем виноват? Память подает странное имя – Лайоме. Что-то невразумительное, но отчего-то такое знакомое. Внизу шум и гам. Там кричат солдаты, выведенные командиром на «прогул». Заслужили ребята, у них была тяжелая неделя. А тут – липкое тело под руками, большие, грустные глаза и родное, чужое имя. И головная боль, разрастающаяся со скоростью грибной споры.
Подышать. Свежий воздух сначала приносит избавление, облегчение, а потом обжигает. Холод подкрадывается, ранит. Звезды высоко в небе напоминают что-то чуждое. Снежную бурю, серебряную насыпь, лиловую кровь и острые клыки. Страх. Нечасто он тебя посещает. Ты ветеран войны, видевший и не такое. Оторванные ноги, покореженные тела друзей, выцарапанные от ужаса глаза. Война страшна, но она понятна. А то, что мелькает сейчас в твоей голове – чертовщина. За спиной дверь кабака и прежний, привычный шум вояк. Вернуться бы, попросить у хозяйки еще пинту, да пойти к красотке, утолить ее печаль. И рука уже сама дергается, поднимается к ручке, как в голову вонзается два улыбчивых личика. Сыновья. Ты ведь знаешь, что это сыновья. И голову сводит спазмом боли. Сознание меркнет. А что было потом? Только дьяволу ведомо. Потом ты оказался в незнакомом переулке города, залитом рассветными лучами. Пестрые цветочки и гладкие плитки – все это казалось ненастоящим. Все нервировало и раздражало. Что-то щелкало в голове.
Отклонившись от стены, ты увидел единственный живой силуэт, который находился в конце переулка и стоял со стороны восходящего солнца. От этого разглядеть его было трудно, но возраст указывал на то, что перед тобой ребенок. Завернутый во что-то бесформенное и большое.