Модуль VI - "В Империи есть один праздник..." | ходы игроков | I: Monasterium Andreasis st.

- Леди Лорана, леди Лорана! -звонкий голос десятилетнего Дерека гулко отдавался от узких стен кельи. Вкупе с суматохой еще четверых ребят, укладывавшихся спать, он с легкостью превращался в гомон.
- Так. Ты угомонишься или нет?! - тончайшие брови, формой походившие на крылья чайки, свелись вместе, но за их напускной строгостью читалась материнская забота.
- Но леди Лорана! Вы же ведь даже не представляете, как я умею!
- Да сколько же это может продолжаться?! А ну ложись спать, - в гневе Лорана фон Ордвик уперла свои худые руки в туго стянутую корсетом талию. Нет, она не приходилась этим ребятишкам матерью, но аббат Ерениус лично попросил ее проследить за ними.
- Вам все равно, да?.. - Дерек сиюмитно состроил грустное личико, уставив пару круглых глаз на молодую и невероятно красивую аристократку.
Та какое-то время еще пыталась сдержать строгий вид, но это было бесполезно. Сдавшись, Лорана ласково улыбнулась:
- Ладно, давай показывай. Но потом - сразу спать, ясно?
- Леди Лорана, смотрите! - радостно воскликнул Дерек и затеребил пальцем по своим губам, издавая при этом забавный звук. Мальчики зашлись громким смехом, а Лорана без тени злобы выдала правду:
- Ну и дурачок же ты Дерек сын Феррека. Теперь доволен? Давайте спать.
И на этом Лорана уже хотела было, наконец, закрыть дверь, но упрямые дети ей не дали.
- Леди Лорана, леди Лорана! А как же колыбельная?..
- Какая еще колыбельная, негодяи?!
- Мы без колыбельной не уснем. Завтра ж такой день - как мы уснем без колыбельной?..

Лорана фон Ордвик слыла девушкой невероятной красоты: ее светлые вьющиеся локоны, пружинами спадавшие на узкие плечи, и голубые, будто лазоревые небеса, очи завораживали мужчин с первого же момента знакомства с ней. А точеная, идеальная в стройности корсета фигура и заметные груди добивали несчастных, разбивая сердца и ломая судьбы.
Но несмотря на дарованную Богами изумительную внешность и благородное происхождение, только самый грязный и лживый клеветник в Стирланде смог бы назвать ее стервой. Она отнюдь не была такой. Воспитанная в чтящей свои традиции семье Ордвиков, Лорана переняла от них все самое лучшее: добрый, открытый разум и искреннюю, чистую веру в Сигмара. Она не умела пользоваться людьми. Она и не хотела. Она была настоящей жемчужиной Империи - драгоценной, белоснежно чистой, редкой и одновременно скромной... Сложно было понять, как такая чудесная девушка вообще возможна в столь суровые времена, но именно это и пленяло самые крепкие мужские умы.

А посему, исходя из всего вышесказанного, Лорана просто не могла не спеть для ребят колыбельню, пусть они и просили чисто из нежелания спать. Аристократка шагнула внутрь кельи, прошуршав своим светло-зеленым платьем, и затворила за собой дверь. Медленно набрала в узкую грудь воздух, заставив детей молча замереть, и тихонько запела:
- Я незаметна на дереве в листьях,
Наполняю жизнь свою смыслом -
Пряду свою тонкую нить.
Нас - очень много на дереве рядом.
И каждый рожден шелкопрядом,
И прядет свою тонкую нить...
А моря - до краев наполнялись по каплям.
И сошлись по песчинкам камни.
Вечность - это, наверно, так долго...
Мне бы только - свой крошечный вклад внести:
За короткую жизнь сплести
Хотя бы ниточку шелка...

Голос Лоранны тонким нежным покрывалом заполнял собой разум внимательно слушавших детей, заставляя забыть об иных звуках этого мира, о голосах, криках и угрозах... Пение юной фон Ордвик ничуть не уступало ни ее внешней красоте - ни внутренней. Это невозможно было не слушать, ловя каждый слог.

- Кто-то открывает секрет мирозданья.
Кто-то борется с твердостью камня.
Я пряду свою тонкую нить...
Кто-то весь дрожит над своей чистой мастью.
Кто-то бредит престолом и властью.
Я пряду свою тонкую нить...

Я не умею чего-то еще, я - маленький червячок.
Мир безумный проносится мимо....
А мы создаем своими руками
Невесомые тонкие ткани -
Красота вполне ощутима...

Продолжая петь, Лорана нагибалась к каждому ребенку и, заботливо укутывая его в одеяло, целовала в маленький лоб.

- А моря - до краев наполнялись по каплям.
И срослись по песчинкам камни.
Вечность - это, наверно, так долго...
А мне бы только
Свой крошечный вклад внести:
За короткую жизнь сплести
Хотя бы ниточку шелка...

Келья погрузилась в абсолютную тишину. Лишь еле слышно прошуршало шелковое платье, за которым закрылась тяжелая монастырская дверь. Вместе с собой оно забрало и слабый свет, издаваемый березовой лучинкой...

- О, могучий Сигмар, ниспошли им силы пережить все те ужасы и страхи, что уготовила им судьба. Даруй им волю и надежду, чтобы выжить в этом темном мире, полном опасности, жестокости, смерти и порока, - проникновенно шептала Лорана. - Вложи в их маленькие головы светлое знание о том, что нет непреодолимых преград, нет невыносимой боли, нет безнадежности, и храбрость и вера в Тебя не распадаются тленом умерших на поле ратном, но вечностью живут в памяти живых и в сердце Твоем. Храни их души, Сигмар, крепи их волю, мой Бог, и я не пожалею своей жизни, чтобы отдать ее во славу Твою... Смиренно терпя боль и не давая погаснуть своей надежде, я завоюю для них Свободу. Для них и для каждого имперца, коли хватит моих сил, Господи... Только... - горький ком вдруг подкатил к ее горлу и дальше Лорана продолжала свою молитву одними лишь губами: - Только не дай им сломаться, не дай пасть на колени перед врагом, не дай им вскричать в агонии предсмертной и не дай их разуму, еще такому нежному и слабому, прогнуться под тяжестью искушения и порока... Не дай, прошу тебя, и тогда ты не найдешь сердца более верного твоей воле на этой мрачной земле. Аминь.

Монастырь святого Андреаса своими приземистыми, массивными стенами из серого камня твердой и нерушимой крепью сидел на пологом холме. Его древние невысокие башни только ловили первые лучи солнца, выбиравшегося из-за горизонта, а ворота уже открылись, чтобы впустить внутрь первых верующих.
Невысокий и уже не молодой, но и не старый монах Йоганн стоял возле них и, улыбчиво здороваясь, пропускал мимо себя верующих имперцев. Те пришли поглядеть на традиционное в этой провинции освящение еды в день Вурстфеста.
Его сердце наполнял легкий трепет в ожидании красивой церемонии, а главное, доброго пира после нее, где каждый монах отведает столько сосисок, сколько вместит его живот. А потом зальет их таким количеством эля, сколько просочится там внутри меж сосисок и не выльется при этом наружу.
Но порой взгляд Йоганна попадал на тяжелые ставни деревянных ворот, обитых толстыми полосами кованой стали. Эта сталь была испещрена молитвами его суровому Богу Сигмару, а потемневшее с веками дерево старательной резьбой демонстрировало лютые битвы с ордами Хаоса, будь он проклят, где свершал свои подвиги Молотоносец, прежде чем стать богом.
И пребывавшее в праздном веселье существо Йоганна на миг омрачалось тревогой, при взгляде на эти ворота - ведь враг не был повержен до конца, а война с ним не закончилась. А он, монах, что посвятил свою жизнь служению Сигмару, собирался сегодня напиться до свинского состояния и свалиться под стол. Но любая тревога мгновенно исчезала и лицо Йоганна расплывалось в умиротворенной улыбке, ибо в давние времена сам Сигмар говорил, что "в день Вурстфеста даже монах имеет право напиться до свинского состояния и свалиться под стол". А это значило, что сегодня действительно можно, и добродушно настроенный Йоганн совсем не подозревал, какая беда постигнет его через мгновение...

- Аминь, - прошептало пятеро ребятишек позади Лораны и они все встали с колен посреди монастырского храма.


Здесь было темно и прохладно, но эти тени, запавшие в дальние углы, не могли испугать молодую аристократку, а холод молчаливо успокаивал и умиротворял... Вот только что-то все равно тревожило Лорану. Еще вечор она не могла уснуть, покинув детей, и всю ночь провела перед величественной статуей грозного Сигмара, молясь или просто молчаливо бродя средь скамей и высоких стен храма, что должны были защищать ее.
Но она не могла понять причину своей тревоги, а потому даже эти мальчики с трудом вызывали у нее заботливую улыбку. Но все-таки вызывали, потому что она любила их, потому что она верила в их светлые головы и в их хорошую судьбу. И потому что она не знала, какая на самом деле судьба ждала их всех...

- Оглянись, - прошептал тихий женский голос, отдав еле слышными металлическими нотками.
И Йоганн отвернулся от ворот, увидав перед собой странного пилигрима, закутавшегося в серые лохмотья. Из-под низко надвинутого капюшона выглянула пара лазоревых глаз, светившихся мерным светом изнутри. Они заглянули в его самую душу, в этот небольшой и уютный мир, в котором он жил, и накинули поверх него плотное покрывало...
- Пойдем.
Мир в глазах монаха размазало, звуки смешались, а разум растекся слабой тенью в углы, куда не доставал этот лазоревый свет. Йоганн забылся и уснул, стоя на своих ногах, а потом и вовсе пошел прочь от ворот, в сторону опушки...

Опушка означала собой конец травянистого склона и начало густого елового леса, посреди которого и вздымался холм с монастырем. Здесь еще не растаяли ночные тени, что надежно укрыли от чужих взглядов небольшой отряд хаоситов. Это были Сухраб, Элиссандра и ссутуленный непо своей воле Скам, что следил за лошадьми неподалеку. Изэль, ничего практически не говоря, ушла одна к монастырю за "языком" и до сих пор не вернулась. Остальные же разбрелись еще около трактира, сократив таким образом численность отряда до трех.

- Зови меня… Мертвяк. Один местный житель был настолько добр, что… даровал мне это прозвище перед своей… трагичной кончиной. И я не мог не принять его дар, как… должное, - хрипя и сопя, вымолвило оно, перед тем, как покинуть одиноко стоящую таверну, со скособоченным заборчиком, высокой крышей и захлопнутыми ставнями.
Оно, - то, что когда-то было человеком, и, более того, - самым богатым и молодым дворянином Аравии, наследником своего благородного отца, сыном великой нации. Оно любило роскошь, купалось в золоте и драгоценностях, слыло превосходным любовником и пользовалось популярностью у женщин всех возрастов – от самых младых до тех, кто при его младенчестве уже был в возрасте. Оно пользовалось женщинами. Оно использовало свою красоту, от которой остался лишь пепел воспоминаний, дым тусклой горечи, утонувшей в топком море серого безразличия. Оно, ныне уродливое и безжалостное, не боялось смерти. Оно и есть смерть. Истинное воплощение всего ужасного и, что гораздо страшнее, всего человеческого. Оно – грех. Мрак. Вонь. Оно – ужас. Безразличие. Ирония. Вся его жизнь – большая шутка, сначала наполненная всеобщим вниманием, а затем, лишенная его в результате проклятья, забитая до отказа страданиями и невероятными муками, перенесенными бренным телом его.
Оно – не человек. Но оно имеет полное право называться им. Оно знает человека. Знает его повадки. Его страхи. Его страсти. Оно было им. Оно, как ничто другое, умеет распозовать ложь, чувствовать запах волнения и радоваться слезам падших.
И теперь оно на свободе, рыскает в ночи, источая миазматическое зловоние, выискивая новую цель для своих обескураживающих шуток и остроумных речей. Оно найдет. Покарает. Отберет всё, что есть, оставив лишь надежду.
А потом срежет её, как финальный, самый главный трофей. Срежет с кожей, с мясом и кровью. И будет хохотать под луной своим уродливым, режущим слух голосом, голосом адского создания, выпущенного в мир живых по воле свыше.
Знайте, смертные – оно приближается.

* * *

- А ты, мой сладкий друг, - обратился уродец к уродцу, - ты любишь боль? Ты пытаешься сохранить тот самый сладкий момент, когда тело разрезает агония, и внутри клокочет ненависть, страсть и легкое возбуждение? Когда кости ломит, плоть терзает, а кожа с каждым движением все больше и больше трескается, расходится по швам, лопается и истекает гноем? – Сухраб медленно бродил рядом со слугой, всё приближаясь:
- Я могу пообещать тебе новые муки. Свежая порция сладкой боли, а на закуску – парочка заболеваний такого рода, о которых ты не можешь помыслить даже в самых своих греховных блудливых мечтах, - повернулся лицом к мрази, стоящей на коленях, резко пнул ногой в грудь, припал к нему близко, лицом к лицу, зажал его рот сухой, облезшей ладонью и посмотрел в его рыбьи глаза:
- Скажи всего лишь слово, мой сладкий друг, и я покажу тебе, что такое боль.

И без того уродливое лицо Скама, испещренное шрамами, перетянутое ремнями и обожженное свежим ударом Тезариуса, исказилось от страха и очередной порции боли. Теперь оно вообще походило на смятый кусок трупной кожи, кое-как притянутый ремнем и ржавым обручем к заостренным углам гнилого черепа.
Своими раскрытыми от этого страха глазами он взирал сверху вниз на Сухраба, но тот вдруг понял, что убогий раб его не боялся.
Он уже ничего не боялся, ибо с ним уже было все. Он упал в самую глубокую яму и напоролся на самые острые шипы, что может отыскать человеческая сущность в этом мире. Напоролся, разбрызгал в этой тьме всю свою кровь, сломался и сдох бы в этой бесславной дыре, если бы не воля Темных Сил.
Почему же Скам весь жался и дрожал под натиском нурглита, мог понять, наверное, только он сам.
- Я не люблю боооль... - пропищал жалобно урод. - Ее нельзя любить, господин, потому что это бооооль... И я ее терплю и буду терпеть еще целую вечность, потому что так пожелал мой Хозяин... И так угодно Хаосу. Потому что нельзя любить бооооль - она всегда приносит страданья. Ее можно только терпеть и... - неожиданно разговорившаяся тварь сглотнула кровавую слюну. - И терпя, я доказываю свою верность Темным Богам! С каждым клинком, что пронзает меня, я становлюсь ближе к ногам Их, потому что я терплю эту боль ради них и только ради них!
Существо противно рассмеялось и зазвенело своими цепями, даже и не думая сопротивляться Сухрабу.
- Темные Боги любят меня! Потому что я верно служу Им! Потому что я отдал им все и не получил ничего взамен! Но все равно служу и ободаю Их, потому что Они - Великие! Потому что они - Боги! Потому что они - Хаос! А Хаос - Силаааа!!!
Скам сорвался на торжествующий вопль и в фанатичном безумии выдернул из себя один из штырей. Брызнула темная кровь, крик превратился в визг забиваемой свиньи, а тщедушное тело Скама свернулось на земле в клубок, трясясь от невыносимой боли. Вскоре судороги прекратились, а визг стих и превратился в какое-то безумное бормотание.
- Хаос любит меня... - сумел только расслышать Сухраб.

После некоторых колебаний Элиссандра решила таки прокатиться к монастырю. Это развлечение обещало быть ярким и насыщенным. А барон... Она облизнула губы, плотоядно улыбнувшись. Барон сам к ней придёт. Зачем бегать за игрушкой, когда игрушку можно просто приманить. И взять её тёпленькую, сладенькую.

Тёмная Эльдар полузакрыла глаза, высокая грудь её трепетно всколыхнулась, обещая барону дивные наслаждения. И взять собой Везануса, многообещающего мальчика. Она сладострастно повела плечами, снова ощутив на себе его налакированные ногти. Должно быть, это будет славно - Лорана, барон, Везанус и Она. И немножко боли.

А этот глупый раб совсем не любит боль.

- Дурашка, боль, это прекрасно. Твои хозяева ещё не научили тебя? Нет ничего великолепнее сладостной безумной боли, срывающей покровы сознания, выплескивающейся бешеным экстазом на радость хозяину. Учись, пока я добрая.

Элиссандра коснулась тонким пальцем кровоточащей раны, и кровь вскипела, мгновенно сворачиваясь, затягивая белесым шрамом кожу. Новая волна боли побежала по венам раба.

- Смотри, как это чудесно, - улыбнулась ведьма. - К тебе идёт королева, несущая радость.

Каждый толчок сердца разгонял боль по телу, она пробивалась в каждую клеточку, скручивая нервы и мышцы в единый парализованный корчащийся узел. И вот, на самой грани потери сознания, раб увидел Её. Её, милостиво улыбавшуюся, великолепную, полусокрытую тёмным бархатным покровом. Тонкая алебастрово-серебристая рука коснулась губ раба ласкающим жестом и подала ему цветок. Черны-алый, причудливо изогнутый, струящийся соблазнительным ароматом и наполненным несколькими каплями нектара.

- Пей! - Приказала она, вливая серебристую жидкость в рот полубесчувственного создания. - Пей! - Напиток обжёг язык, скатился по иссохшему изъязвлённому нёбу. - Пей! - и еще одна капля, последняя, впиталась в искусанные до крови губы раба, добавив ту последнюю беспощадную толику страданий, за которой последовал необъяснимый восторг, взорвавшись оглушительным оргазмом, сотрясшим его тело до судорог.

Первые лучи рассвета. Они обнимают продрогшую после ночи землю, лаская ее, словно пальчики умелой любовницы. Рассвет – начало жизни. Конец мрака. Все тайное отступает назад. В призрачный покров теней. В углы, которые с жадностью смотрят на разгорающееся солнце. Люди боятся не монстров, не порождений Хаоса, скрытых во тьме. Нет. Куда больше они боятся саму Тьму, что своим черным, клубящимся полотном застилает глаза, впивается в плоть, вливается в вены ядом и течет к самому сердцу. Туда. Глубже. Меж костей и мяса. Еще глубже. В самое нутро бьющегося, трепыхающегося органа.
Эта Тьма священна. Она поет свои вечные песни скрежещущим голосом тишины. Она может о многом рассказать, нашептать во внимательные уши. Но она обманчива и лжива. Эта непреклонная и норовистая подруга.
И если свет – начало жизни, то мрак – ее бесконечность.
В самом существовании нет ничего интересного. Скучная, нудная жизнь, под девственной плеврой постоянного. Жизнь без огранки и изъянов. Уродливая. Мерзкая. Жизнь, как она есть.
И только смерть может внести разнообразие в это стройное веретено. Только она вплетает новый, бесподобный и завораживающий узор. И сопутствует ей Тьма.
Первые лучи рассвета. Люди просыпаются в своих нагретых за ночь кроватках. Просыпаются в одиночестве или в обнимку с ломающимися от ночной похоти телами. Грязные, вонючие тела. Мешки мяса и костей. Мехи с кровью. Их водянистые глаза еще полны сонного тумана, но в них уже зарождаются первые блики радости. Радости от осознания того, что это за день. Великий праздник, когда можно забыть о своих скучных буднях.
Недочеловеки. Кичливые, высокомерные животные. Пища наших Богов.
Вы не знаете о глазах, которые наблюдают за вами. Из-за темных углов. Из-за трещин и впадин. Там, где трутся друг о друга тени. Вы не знаете о жажде крови, что сейчас пульсаром бьется в телах, отданных хаосу. Не знаете о крике, стынущем в груди. Это вой ликования, который вот-вот содрогнет землю. Вам невдомек, что куски ваших душ давно поделены между Темными Покровителями. И ваше солнце уже не сможет сжечь эту Тьму. Оно не сможет успокоить вас и вернуть в свои семьи. В свои привычные, дрянные кроватки. Этот рассвет обагрится кровавой данью.

До закутанной в серые лохмотья колдуньи донесся пронзительный, нечеловеческий крик. Горящие алым светом глаза прищурились, с недовольством охватывая взором ближайшую чащу.
Слишком громко. Их могут услышать ненужные уши.
Обернувшись на своего нового спутника, Изель позволила себе слегка расслабиться. Во всяком случае, гипноз прошел успешно и один из этих червяков сейчас болтается на ее отливающем сталью крючке.
Запахнувшись в плащ поплотнее, колдунья направилась дальше, слушая мелодично-хриплое эхо крика. Знакомого крика.

- Видимо, вам совсем скучно, – недовольно буркнула хаоситка, выступая из тени кривых деревьев. Впрочем, спасать Скама, на которого сейчас накинулась темная эльфка, колдунья пока не собиралась. Ее заклинание было на исходе и нельзя было терять время. Изэль не любила расточительство.
Она откинула серый капюшон, открывая свою маску тому, кого привела с собой. Рубиновые глаза посветлели, в них начали просачиваться лазоревые прожилки. Времени осталось совсем мало.
Подняв руку, колдунья опустила закованную в стальные шипы перчатку на плечо монаха, которого привела с собой. Сжала.
- Ты расскажешь мне, где находится тайный ход монастыря святого Андреаса.
Глухой, мертвый голос. Сухой и безжизненный, скованный железом. Но даже в нем мелькали эмоции. Сейчас, он был нежен. Бескомпромиссно нежен и ласков.
Алые глаза не отпускали. Они входили в самую душу, втекали в сердце, расплавляя его. Они инфицировали Тьмой. Абсолютной, голодной тьмой.

Ты видишь это, старый монах?
Бездну, в которую ты падаешь. Нет ни начала, ни конца твоему падению. Нет ни грамма света. Одно лишь черное молоко.
Ты слышишь эту тишину?
Она всевластна. Проглотит тебя и выжмет.
Я помогу тебе. Я спасу тебя. Я вытащу тебя из этого океана пустоты. Только скажи мне. Скажи то, что мне нужно знать.

Кожа хрустнула под натиском шипов - монах весь напрягся, раскрыл невидящие глаза и безмолвный рот, пытаясь закричать, но сила заклятья Изэли всеравно заставляла его стоять безвольным солдатиком перед ней.

- О, Темные Боги!!! - восторженно воскликнул Скам, закрыв глаза, и затрясся от оргазма всем телом на лесной подстилке. Звенели цепи, скрипели ремни, а у раба перехватило дыхание от неожиданного потока удовольствия и счастья.

- Тайный ход... - с усилием повторил Йоганн, глядя немигающими взором куда-то сквозь свою мучительницу. Он видел что-то - в том, другом мире, что-то невероятное и ужасное... Он боролся.

Тем временем Скам приходил в себя, тело переставало трястись, к нему вернулось частое и поверхностное дыхание, как у собаки, но он не открывал своих глаз, а лишь шептал:
- О, Темные Боги... О, Темные Силы...

Йоганн свел свои брови и сжал кулаки. Забелели костяшки, хрустнули суставы, а губы медленно проговорили:
- Через... всю... мою... силу...
- О, Великий Хаос! - простонал Скам.
- Через... - у Йоханна скрипнули зубы, - всю мою волю...
- О Великая Четверка и Суть Неделимая! - Скам жмурил глаза и продолжал безумно двигаться на земле, будто в неком мистичном танце.
- Всеми фибрами... моей души... - хрипел усатый монах.
- Преклоняюсь пред Волей Твоей и Целую Ноги Твои! - Скам хаотично двигался, взрывая землю тощими пальцами в неистовом порыве фанатика.
Монах закрыл глаза и расправил плечи, вдыхая полной грудью:
- Я отдаю... свою душу и Веру...
- И смиренно отдаю Тебе, Хаос, эти сладкие мгновенья! - в руке культиста снова появился окровавленный штырь.
- Бессмертному Сигмару... - глаза Йоганна неожиданно раскрылись и вперились в праведном гневе в Изэль.
- Возвращая их Боооолью и Страданьем!!! - закричал, что было мочи, Скам и с размаху вбил себе штырь обратно в грудь. Плоть чавкнула, а раб издал душераздирающий вопль, сворачиваясь от боли в клубок ржавых цепей .
- Пастырю Человечества!!! - прогремел монах конец молитвы, хватая колдунью за правое плечо, и лихо замахнулся свободным кулаком...

Тёмная Эльдар сладостно пила поток тёмной энергии, которая хлестала из раба клубящимися струями, наполняла новой свежей силой своё существо, купаясь в его извращённом оргазме. Взмывала, паря в ощущениях, подпитываясь муками совести, которые исторгала чистая душа монаха. Его борьба, она тоже была по-своему сладка.

Элиссандре было любопытно наблюдать, как надменная Изэль пытается удержать Йогана в узде покорности, как тщится тот вырваться из оков гипноза. Чистый честный светлый монах. Иди сюда, малыш, ты мне нравишься.

Ведьма танцующим шагом приблизилась к монаху, её изящные руки обвили его шею, горячее страстное тело эльфийки прильнуло к его аскетической плоти, перехватила решительно взметнувшийся кулак. Сколько нерастраченной страсти! Отдай её мне, жалкий Мон-Кей!

- Смотри, - горячий шёпот Элиссандры проник прямо в мозг монаха. - Смотри, до чего доводит твоя жалкая гордыня, - И фаллическая рукоять колдовского кнута нежно скользнула по лицу Йогана, выпивая его волю. - Смотри, и ужаснись!

Взгляд монаха упал на скама, скорчившегося на земле, и почудилось ему...

... Что тысячи голодных стенают в разорённых деревнях
... Что иссохшая земля растрескалась в ожидании благодатного дождя
... Что истощённый младенец на руках измождённой матери жадно ловит губами иссохшую пустую грудь. Яростно чмокает, пытаясь добыть хоть каплю живительного молока. Но грудь пуста, и он заливается хриплым плачем, в отчаянии кусая сосок. Густая струйка крови стекает из ранки, и голодный малыш вдруг впивается губами в эту ранку и жадно пьёт кровь матери. А та безмолвно плачет сухими воспалёнными глазами, уже не имеющими слёз.
... Что плодородная туча плывет по краю горизонта, готовая пролить тяжёлый капли дождя, но его, Йогана, гордыня, мешает ей, закрывая Тайный Ход.

- Смотри, что натворил ты, - шепчет Элиссандра, лаская фаллосом кнута монаха, потерявшегося в видении. - Пролейся дождём и дай людям надежду. Они гибнут из-за тебя. Пожертвуй свою гордыню страждущим. Открой путь - и они будут спасены. Смотри, они ждут.

Шелковистые пальцы эльфийки ласкали его жилистое тело, добирались до самых сладострастных мест, вызывая томление монашеской плоти. Жгучее вожделение захватило его, вот и семя уже готово пролиться живительным дождём на страждущих.

- Открой тайных ход, Йоган! Дай им влагу, сейчас! - Голос Элиссандры тихим властным шёпотом проник самую глубь светлой души, а воля его всё утекала тонким ручейком, и хотелось только подчиняться. - Сейчас!