Альбигойская истина | ходы игроков | Застенки Инквизиции

Брата Жана вели быстро, поддерживая под руки и не давая возможности упереть ноги в землю, предварительно завязав в глаза. Вели впрочем бережно, можно сказать даже несли, непонятно: то ли для пыток приберегая, то ли это один из приёмов переноски еретиков. Уже спустя несколько минут начался спуск, повеяло холодом и сыростью, трижды скрипели двери, одна за одной, примерно через равные промежутки времени, затем, наконец, прогромыхала сомая - по звуку - тяжёлая и внушительная дверь и брат Жан влетел в солому как был - головой вперёд. Руки развязали, повязку не сняли и, не сказав ни слова ушли, снова закрыв выход. И только на прощание крикнули - смотри! Твой сокамерник сумасшедший, до утра с ним доживи, ты нам ещё на допросах нужен.

Первым делом Жан перевернулся на спину, чтобы проверить, насколько цела шея и голова. На его счастье, кости у него были довольно крепкие, да и врезался он головой в кучу соломы. Кинули бы его так на каменный пол - и все, прощай, Жан д'Альганде, тебе суждено было получить от Демиурга по делам твоим раньше, чем всем остальным. Но, к счастью, влетел он в солому.
Только сейчас брат Жан почувствовал сильную, ноющую боль в руках, особенно в левой, которая была несколько минут назад нещадно заломлена тамплиером. Жан не был уверен, сломана она или нет, но всякое движение левой рукой стоило ему боли. Д'Альганде одной правой стянул с глаз повязку.
Ну что тут скажешь: камера она и есть камера. Каменный потолок, стены и пол, очень слабое, тусклое освещение да куча соломы под ним. Насколько мог видеть Жан, у двери лежало несколько мешков. С песком, что ли? Да и к чему эти мешки в застенках инквизиции?
До чего же сильно болит рука...
Жан до сих пор не увидел упомянутого сокамерника. Или просто так припугнули?..

- Кого там черти принесли? - Раздался старческий голос за спиной у д'Альганде, - говори кто таков!
Обернувшись, Жан увидел старика в изодранных лохмотьях, подозрительно оглядывающего новенького исподлобья, но больше всего удивила катара не внешность старика, а стены и пол, находящиеся за ним: они все были покрыты какими-то письменами и узорами, пентаграммами, гексаграммами и тому подобной нечистой символикой. Кое-где прослеживались и арабские письмена, и знаки астрономических светил. Проследив за взглядом Жана старик уселся и добавил, - чогой-т смотришь? В первый раз такое видишь чтоль? Небось сам лазутчик инквизиции.

Изображенные на стенах и на полу символы отнюдь не были для Жана новы: несмотря на явный недостаток образования (так казалось самому Жану), значения их были ему известны. Удивляло другое: откуда этот, может быть, неграмотный старик мог их знать? Хотя, как показал сегодняшний день, внешность зачастую обманчива...
Жан присел на горстку соломы и задумался, позабыв ответить на вопрос старика, и задумался. Где-то там, в глубине души, он был уверен, что это все проделки Хирреадана. Давайте-ка рассуждать: в первый раз, некий посыльный от этого "учителя" явился к нему в костюме - кого? Доминиканца. А назовите-ка, уважаемый Жан д'Альганде орден, который составляет костяк Инквизиции...
Далее, этот мэтр... Как его? Квинтемониус, да. Кто вам сказал, уважаемый, что этот сеньор, кем бы он ни был на самом деле, не мог составить на него, на брата Жана, донос в определенные органы? В конце концов, как инквизиторы нашли дорогу к его дому прежде, чем он успел что-либо заметить? Остается одно...
Раньше, пару лет назад, он познал первое горькое разочарование в собственной вере. Он тогда на неделю потерял аппетит, три недели не ходил в церковь, так что соседи начали уже подозревать его в колдовстве, и за полгода ни разу не улыбнулся. Теперь все начинало повторяться...
Католики предали его тайно, он довольно долго не видел этого. Катары сделали это явно, прямо в лоб.
Скупая слеза сорвалась с коротких ресниц заблудшего подмастерья Жана д'Альганде и медленно, слишком ощутимо потекла вниз по щеке, кругом обогнув разбитую скулу.
Что теперь-то делать?
Ответ очевиден. Ждать костра.
Костра Жан не боялся. Теперь уже не боялся. Его уже жгло адским огнем - жгло изнутри, жгло самое сердце души. Одна минута душевных страданий стократно тяжее любых физических мук для всякого человека, будь то крестьянин, рыцарь, церковник... Катар...
И смерть... И она для всех одна и та же.
Старик в своем углу зашевелился и кашлянул, тем самым выведя Жана из его транса. Катар только сейчас вспомнил, что надо бы ответить...
- Я-то... Жан... Жан д'Альганде... Мученик я. И странник...

- Но никто их не увидит до той поры, пока не почувствует, что это сердце твоё, глаза, руки, ноги. И будет цвести до тех пор, пока ты в это веришь, - пробормотал старик, видимо мигом забыв о своём спутнике, - Испытание получают за содеянное в жизни, каждый - своё. И ушёл я, держа в своём сердце Чёрный цветок.
Его речь прервалась скрипом решётки. Кто-то спускался с винтовой лестницы. Одного из них Жан узнал сразу - это был тот самый епископ, второй был ему незнаком. Но сейчас, глядя тому в холодные, потускневшие глаза на молодом лице, и видя скрытую улыбку, означавшую только предвкушение, д'Альганде не сомневался в том что он был экзекутором.

Жан нахмурился, услышав знакомое сказание, но не удивился. В конце концов, не он же один считал себя учеником Хирреадана - почему тогда другие люди не могли знать о Черном цветке? Кстати, сокамерник оказался катаром - можно сказать, братья названые они с этим стариком. Вера зачастую объединяет людей гораздо лучше любого другого средства. Впрочем, не только объединяет...
А вот и объединитель всея Альби с весями ея влазит в дверь... Хотел было съязвить вслух, но почему-то не решился. Неужели ночь пронеслась так быстро? Или епископ попросту решил навестить заключенных? Возможно, возможно... Постойте, а кто это с ним? Уж не один ли из тех любезных господ-храмовников, что сегодня вежливо приложили его лицом к матери-земле? Когда трое рыцарей внезапно подбежали к нему, он не успел различить их лиц, а после Жану не удалось ни разу посмотреть им в глаза. Может быть, один из них... А быть может, и нет.
Отвернувшись от старика, д'Альганде внимательно осмотрел вошедших в камеру, не произнес ни слова, выжидая, когда епископ или его спутник начнет говорить...

Задержавшись взглядом на обоих пленных, епископ сел в свое кресло, стоящее в отдаленном от пленных затененном углу.

-Агний, будьте добры позвать палача. Пускай он казнит этого старика, - короткий кивок в сторону бормочущего пленного - на главной площади города. Под предлогом ереси и множественных богохульств. Пригласите так же врача, если таковой имеется в распоряжении. К допросу второго приступайте, как только вы будете готовы, если он не будет отвечать на мои вопросы. Но прежде закрепите его на дыбе.

Взгляд епископа любовно прошелся по местному "инструментарию" - простая дыба, австрийская лестница. Присутствовало здесь и "Бдение", а так же несколько видов плетей и розг.

-Здравствуй, сын мой. - несколько цинично прозвучал голос епископа, обращенный к пленному - Я - епископ Святой Инквизиции, Болемир фон Нойманн. Будь добр назвать мне свое имя и рассказать, чем ты занимаешься.

Голос инквизитора был мёдом, льющимся рекой. Не было в нем ни капли зла, ненависти или даже неприязни. Казалось, стоит заглянуть ему в глаза - и можно было бы увидеть лишь сожаление и отчаяние от невозможности освободить пленного, обвиняемого в ереси - будто бы те люди, что стоят над епископом пристально следят за его действиями и не позволят отложить этот "разговор".

Жан с подозрением посмотрел в хитрые глаза епископа. Нет, он не поверит ни единому его слову, что бы он там ни стал говорить. Д'Альганде прекрасно понимал, для чего именно явился сюда священнослужитель, к тому же связанный со Святой Инквизицией - но в равной степени Жан понимал, что он наверняка единственный источник, из которого теперь "отец" Болемир может получить мало-мальски точную информацию о катарах... И не только о катарах. А значит, если епископ прикажет казнить его до того, как он расскажет ему о Хирреадане, то любой встречный сможет смело написать слово "осел" на лбу его святейшества.
Хотя, впрочем, нет смысла теперь скрывать от него, кем на самом деле является брат Жан. В конце концов, он и так уже, наверное, все знает... А правдивость показаний сможет чуть смягчить его наказание. Возможно.
Убьют быстрее. Может быть, ради такого исключительного случая прибегнут не к костру, а к топору.
- Приветствую, ваше святейшество, - с насмешкой в голосе ответил Жан, - Однако, позвольте вам заметить, вы мне такой же отец и я вам сын, как выпивка трезвому рассудку. Если вам угодно, мое имя - Жан д'Альганде; на хлеб же я зарабатываю кузнечным делом. Возможно, - тут Жан склонил голову еще ниже, чем держал ее прежде, - вам будет интересно узнать, верую ли я во Единого Господа Иисуса Христа, в Нераздельную Троицу и так далее. Как можно не верить в очевидное? В Бога я верю. Но, как ни прискорбно для вас будет услышать это, божественная природа Иисуса Христа вызывает у меня большие сомнения.
Тут Жан поднял голову и снова посмотрел прямо в глаза епископу.
- Я считал себя одним из Очищенных, епископ. Одним из тех, кто якобы войдет в Царство Истины.

Пытаемый не видел, как епископ сделал короткий жест рукой - Агний тоже сделал небольшое движение и веревки слегка натянулись - Жан не почувствовал боли, но понял, что его истязатель слегка прокрутил колесо дыбы.

-Сын мой, - епископ упрямо продолжал говорить все тем же до ужаса милым тоном - Твои слова как порадовали меня, так и огорчили. Ответь, показалось ли мне, или в твоем голосе я действительно услышал нотки раскаяния? Ты сказал, что считал себя одним из катар - значит ли это, что сейчас ты отринул эти греховные мысли? Готов ли ты пойти мне навстречу ради облегчения страданий собственной души? Или твои сомнения относительно Сына Божьего слишком сильно укоренились в твоей душе - несомненно, при помощь Сатаны?

- Готов ли ты пойти мне навстречу ради облегчения страданий собственной души? Или твои сомнения относительно Сына Божьего слишком сильно укоренились в твоей душе - несомненно, при помощь Сатаны? - только и успел произнести епископ фон Нойманн, как палач Агний замер с остекленевшими глазами, будто парализованный, а между Болемиром и Жаком оказался человек, хорошо принаряженный француз. Не узнать его было невозможно - это тот самый, виновный в кровопускании торговца демон, Квинтемониус.
- День добрый, уважаемый, давно хотел встретиться с вами лично, с глазу на глаз, но всё как-то не получалось, знаете ли, дела, - он посмотрел по сторонам, - оглядывая помещение, словно появляться их ниоткуда для него привычное дело, - я тут по поводу обвиняемого. В списке его грехов значится... колдовство? Или вера в Дьявола? Я уже и не помню. Так вот-с, стоит напомнить вам, что ересь характеризуется, во-первых, ошибкой в мышлении, так называемое error in ratione, а, во-аторых, упорством - pertinacia - в этой ошибке. Но ведь данный обвиняемый, веря в Дьявола, не совершат ошибки в мышлении, ибо Дьявол действительно существует и упорство колдуна-катара не может быть еретическим, так как он упорствует не в ошибке, а в том, что фактически подтверждается и Церковью, и всеми её авторитетами. Правда, еретиком называется всякий вообще, кто "либо рождает ложные или новые мысли, либо следует им" - falsas vel novas opiniones gignit vel sequitur. Но ведь колдун не рождает ни ложных, ни "новых" мыслей - и мне казалось, что все виды колдовства, которое так трудно подогнать под ересь, останутся вне сферы компетенции инквизиционных судов, разве не так?
Квинтемониус повернулся назад, уперев свой взор на брата Жана, но взгляд этот внезапно стал пуст, не выражающий никаких эмоций, будто нечто сулящий, затем обернулся к Болемиру, и лицо вновь вернуло себе всю красоту эмоциональных красок, сопровождаемых не менее вескими словами.

Брат Жан, казалось, не обратил большого внимания на бесчувственный взгляд мэтра. Он-то лучше епископа знал, с кем именно они имеют дело!
- Мэтр Квинтемониус! Несказанно рад вашему прибытию: хотя вам, как достойному и просвещенному чело... Господину следовало бы прежде постучаться. - В голосе катара явно звучала насмешка. - Впрочем, вы отнюдь не помешали нам с его святейшеством. Позвольте задать вам вопрос, уважаемый мэтр - к тому же вы обещали, что наш с вами разговор еще продолжится - так вот. Господин Хирреадан говорил о том, что каждый человек получит по заслугам его, не так ли? Так. Как видите, я нахожусь сейчас на дыбе, а завтра же утром меня сожгут на костре по приказанию того самого епископа, которого вы видите сейчас перед собой: поскольку у его святейшества есть все основания обвинять меня в ереси, несмотря на ваши доводы. Так вот, мой вопрос заключается в следующем: почему я заслужил именно это? Чем я так сильно провинился перед Небесными Силами, что отправляюсь в мир иной гораздо раньше положенного срока, да еще и таким позорным образом? - И тут Жан поднял на мэтра глаза, полные боли, отчаяния и бессмысленной злобы. Он не чувствовал физической боли; но, как известно, нравственные страдания для всякого человека десятикратно тяжелее всех физических мук...
А что же мэтр?..

С трудом, но Нойманн все же сохранил самообладание. Аккуратно он поставил бокал с вином, поднялся с кресла и, сделав несколько шагов, внимательно оглядел вновь прибывшего.

-Не так. Инквизиция ведает за тем, чтобы честные католики могли верить в истинного Бога, не рискуя быть обманутыми катарами, не боясь колдунов и ведьм, слуг Сатаны. Церковь - единое живое существо, а Инквизиция - это лекарь, который призван, чтобы изничтожать ту заразу, что желает разрушить сложившийся порядок. И задача моя, как Инквизитора - не убивать людей, чьи души были соблазнены, но исцелять их от скверны. Ты знаешь это не хуже меня, но трусость и подлость заставляют тебя лгать, запугивать тех, кого ты выбрал своей целью. Сын мой, - епископ обернулся к катару - Теперь ты видишь, насколько заблуждался в своем убеждении? Что этот выродок Дьявола обманул тебя? Католическая Церковь не проклятие, но дар - если ты умеешь воспользоваться этим даром. Стремясь запутать таких, как ты, наши враги искажают речи католических священников, пытаются найти "скрытые смыслы" в Писании, оборачивая светлые слова Библии себе на пользу и во зло людям.
-Зачем ты явился сюда, нечистый? - инквизитор вновь обращался к Квинтемониусу - Дабы помешать очищению этого заблудшего? Отвечай мне!

Квинтемониус не отвечал, а молчаливо улыбался, словно смеясь над словами епископа... или не находя слов, чтобы вывернуться из сложившейся ситуации?
- Всё верно, Болемир. Я пришёл, чтобы забрать его душу, помешать её очищению. Ты спрашивал, - обернулся он к Жану, - почему ты заслужил смертную казнь в виде сожжения на костре? Значит ты неверно истолковал смысл моих слов. Ты не достоин её, ты отправишься за мной. Моё выступление завершено, пожалуй и маскарад окончен, настало время сдёрнуть маску...