Великое Благо (черновик)
Героями не рождаются – героями умирают…
По мотивам так и не завершенной словесной игры Григория Калугина.
Глава I
Беда не приходит одна
Вереск неспешным шагом миновал ворота, лишь слегка кивнув головой жарящимся в доспехах стражам в знак приветствия. Безусый юнец было приоткрыл рот, видимо намереваясь что-то сказать, но тут же наткнулся на разъяренный взгляд седовласого десятника, как раз отвлекшегося от изучения подорожной грамоты очередного купца, для того чтобы рассмотреть поверх мятого края пергамента уверенно шагающего путника. Покрутив выкаченными от ярости глазами, он вновь перевел взгляд на путника и, приветливо улыбнувшись, кивнул тому в ответ. Ничего не понимающий юноша лишь слегка пожал плечами и продолжил всматриваться в толпу караванщиков надеясь увидеть хоть что-то интересное, впрочем, время от времени провожая быстрыми взглядами искоса фигуру в потрепанной одежде с отлично различимыми следами грубой мужской штопки до тех пор, пока облаченная в покрытую пылью куртку из коричневой вытертой кожи спина незнакомца не скрылась в хаосе базарной толпы. Юнец устало вздохнул и перевел свой взгляд обратно на караванщиков, в сотый раз утерев побелевшим от соли льняным рукавом пот со лба...
Он не был в этом городе частым гостем. Не то чтобы Вереск не любил Оксинфорд, нет - напротив. Просто так сложилось, что нужные ему дороги вели в обход этого городка. И в этот раз воину надлежал иной путь, но он все же не удержался от соблазна свернуть в сторону и посетить место, где прошло все его сознательное детство - благо время позволяло отклониться от маршрута и даже позволить себе невиданную роскошь в виде пары дней проведенных в непривычной ему праздности. Мужчина специально обогнул городскую стену чтобы войти через западные ворота, или как их именовали в народе - Торговые. Ему нравилось переступать порог именно такого Оксинфорда - шумного, пестрящего, пахнущего невообразимым множеством оттенков от сладкой выпечки и дорогих духов до конского навоза и древесной гнили, смешивавшихся в ни с чем не сравнимый аромат Оксинфордской торговой площади - аромат столь знакомый ему с детства, вызывающий так много воспоминаний: теплый, печальных, далеких...
Вереск, сам того не осознавая, радостно улыбнулся уставленной пестрыми палатками с роящимися меж ними людьми площади, отпугнув пробегавшего мимо старика, видимо принявшего этот оскал на свой счет, и вдохнул полной грудью аромат улиц Городка Знаний. Он, все еще блаженно улыбаясь, прислонился к горячей каменной стене стоящего на окраине площади дома и перекинул тонкую кожаную перевязь через голову, извлекая из-за спины простенькую лютню. "Весло", что мерно покачивалось ранее у мужчины на плече при каждом шаге, укутанное в лоскуты небеленого льна, уже стояло рядом прислоненное к стене. Он стал не спеша настраивать инструмент, легонько подкручивая колышки, касаясь их нежно, словно влюбленный впервые прикасающийся к вожделенной деве, лишь на мгновение отвлекшись на толпу мальчишек, не весть откуда взявшихся и успевших обступить его, с замиранием глядящих большими чистыми глазами еще не знающих всех горестей этого Черного Мира, верящих в добрые сказки о рыцарях повергающих Зло и спасающих возлюбленных, детей. Он чему-то улыбнулся и, легко коснувшись струн, запел...
Тихий, будто бы неуверенный юный птенчик, голос мужчины стал вливаться в потоки расплывающихся от инструмента звуков, постепенно становясь громче и увереннее, словно расправляя крылья. Несколько мгновений и вот он уже парил над улицей, заглядывая в распахнутые окна соседних домов, пролетая над головами истосковавшихся на посту у ворот стражников и о чем-то тихо переговаривающихся с ними караванщиков, залетая в узкие бойницы привратных башен, сгоняя сладкую дрему с укрывшихся от палящего солнца за массивными каменными стенами сменщиков стражей. Попытки тихой мелодии прорваться сквозь рой выкриков зазывал, отборную ругань торгующихся с покупателем купцов и галдеж многоголосой толпы, были тщетны. Потому публика Вереска сегодня была не многочисленной – лишь пара зевак, проходивших было мимо, но все же задержавшихся послушать прохожего барда, несколько женщин, видимо отвлеченных от домашних дел и выглянувших в окно, и толпа из дюжины мальчишек, обступивших его ранее. Впрочем, Вереск не ожидал большого наплыва слушателей – он играл здесь исключительно для себя, по уже сложившейся еще в те далекие времена, когда он только обучался в стенах Гильдии, традиции.
Однако, закончить ему не дали. Только было набравшее обороты повествование о героических подвигах юного воина, потонули в донесшемся из-за угла басовитом крике:
- Что еще за сборище? А ну живо брысь отсюда!
Мальчишки, при виде хозяина голоса, прыснули в рассыпную, поспешив скрыться в толпе, а зеваки, что-то раздосадовано бурча себе под нос, поплелись дальше по улице, видимо влекомые своими делами. Вереск бросил недовольный взгляд в сторону, откуда исходил взгляд и увидел стоящего там десятника городской стражи. Старый воин с припорошенной инеем окладистой бородой из под которой на смуглое лицо выползало множество тонких белесых шрамов, помахал в воздухе огромным, словно пивная кружка, кулаком единственной левой руки, выкрикнул вслед исчезающим в толпе мальчишкам:
- Вот расскажу вашему сотнику, пусть плетей всыплет!
После чего он с раздосадованным видом повернулся к путнику, открыв было рот, дабы извергнуть оттуда приличную порцию отборной ругани, но так и не произнеся не слова. Десятник лишь, слегка нахмурившись, от чего огромный шрам, проходящий через правый бельмесый глаз и скрывающийся где-то на гладко выбритом затылке, изогнулся неприятно напоминая сизого большого червя, закрыл рот и лишь мгновение спустя тихо произнес:
- А, это ты… - старый воин неловко провел шершавой пятерней по зеркально чистому затылку, на мгновение заслоняя пляшущие на нем блики солнца, стирая выступившие от жары капельки пота – Ну, здравствуй…
- Здравствуй, Торн. – Вереск, расплывшись в широкой улыбке, протянул старому знакомому раскрытую ладонь, и тут же его предплечье обхватил стальной обруч пятерни десятника, оставляя в пыли на рукаве льняной рубахи отчетливый влажный след – С каких это пор ты считаешь мое пение столь ужасающим, что своим могучим ревом разгоняешь всю мою немногочисленную публику?
Однорукий недовольно крякнул и сплюнул в засоренный желоб бегущий вдоль тротуара и раздосадовано произнес:
- Это все новый указ Совета… Теперь запрещены любые публичные выступления в черте города.
Вереск непонимающе уставился на десятника, но тот лишь пожал плечами. Что должно было случиться такого, чтобы Четверка запретила горожанам развлекаться самым доступным со времен Сотворения Мира способом? Да еще и в городе, где днем студиозы усердно шелестели страницами или зевали на лекциях, а по вечерам заливались бочками отборного дварфского эля по похабные песни какого-нибудь пришлого хоббита?
Повисшее в и без того удушливом воздухе тяжелое молчание разорвал приглушенный бас Торна, довольно неумело пытавшегося скрыть свое смущение за маской угрюмого безразличия:
- Ладно, я на службе… Пора мне… - десятник вновь отер пот с лишенной растительности макушки, тут же выдав свое чувство сильной неловкости из-за всего происходящего хорошо знавшему его барду – А ты тут… В общем, лютню лучше в плащ заверни… или еще что…
Старый воин было торопливо зашагал по направлению к воротам, но отмерив добрый десяток шагов, остановился и, развернувшись вполоборота, бросил все еще стоящему в недоумении Вереску:
- И в Старой Кляче не останавливайся – там теперь новый хозяин…
Сказав это, Торн поспешил к стражам, звонко бряцая пластинами доспеха.
Вереск, задумчивый взгляд которого до этого момента был устремлен в пестрящее разноцветное пятно толпы, слегка качнул головой, смахивая легкую пелену своих мыслей, и медленным шагом направился вглубь торгового района, свернув в одну из многочисленных узких подворотен. Левая ладонь его как-то неуверенно, словно извиняясь, обхватывала тонкий испещренный множеством узоров гриф лютни, а правая с силой сжимала покачивающееся в такт шагов барда «весло». Мужчина не глядя перед собой, уткнувшись взором во влажную, усеянную отбросами и мусором землю, шагал не разбирая дороги – его тело само помнило каждый поворот и каждый дворик, следуя только одному ему известному маршруту, предоставив разуму мужчины, как это часто бывало во время его одиночества, зарыться в темную нору своих мыслей. Возможно старый знакомый был прав, возможно в действительности Вереску стоило найти таверну получше, такую, к которой ведет небольшая прямая словно стрела улочка, в которой не нужно постоянно прижимать кошелек ладонью к бедру, а ложась спать не обязательно подпирать шаткую дверь старым сундуком, а окно заслонять шкафом или подобием кровати. Но, по сложившейся уже традиции, он мог позволить себе только клоповник дойти до которого закутками торгового района уже было для некоторых героическим поступком., где барду даже не потребуется прятать кошель, потому что вряд ли кого-то заинтересует пара болтающихся на самом его дне медяшек, где ему скорее всего не придется спать на полу, загородившись от проникающих внутрь грязной каморки лучей луны. Сейчас он представлял из себя зрелище настолько жалкое и убогое, что встреться ему в этом узком переулке здоровяк с тяжелой дубинкой, каких, к слову, на заваленных кучами помоев улочках и смердящих потом и мочой проплешинах двориков, можно было встретить великое множество не зависимо от времени суток и сезона, то душегуб непременно бы прослезился и не только пропустил бедняка, но возможно и кинул бы помятую медяшку тому под ноги. Отчетливая мысль о том, что завернув за следующий покосившийся угол обветшалого дома он вывалится на небольшую площадку с подобием забора, не ограждающим, а скорее служащим линией границы между затхлыми переулками торгового района, на сквозь провонявшими гниением и тленом, и территорией таверны, отличавшейся по запаху лишь здорово сдобренной вонью ослиных испражнений, что среди местного люда гордо именовался пивом. И вот, стоило ему только сделать пару шагов, поросшие мхом и паутиной плесени каменные стены, едва не обдиравшие ему плечи, расступились и в нос Вереску, словно дварфским молотом, ударил жуткий смрад конского навоза вперемешку с вонью перепрелого сена. Глаза мужчины заволокло влажной пеленой и он с силой зажмурился, пытаясь вытравить казалось въедающуюся в очи смрадную волну, тут же закрыв лицо бессильным перед душными запахами рукавом рубахи. Через пару мгновений он все же приморгался и поволока постепенно сошла на нет, а чуть позже и обоняние милостиво притупилось, позволив мужчине, хот и с трудом, но все же, дышать.