The Last Empire: No one is born a hero... | ходы игроков | Bastard's fate. (Йонген)

- Ах тыж паскуда... - раздалось откуда-то из-за плеча Йонгена, стоящего спиной к зданию сотников, стоило только Мяснику, первому отошедшему от картины окончания скоротечного поединка, перемахнуть ограждения.

Почти сразу же, стоило словам, произнесённым знакомым голосом, коснуться слуха Йонгена, как до ушей мальчишки долетел другой звук - стремительно приближающихся сзади шагов, принадлежащих, судя по грохоту подков каблуков о землю, весьма увесистому юноше с тяжёлой поступью. В тот же момент юный нарушитель услышал характерный скрип древесины, вновь затрещавшего под натугой забора, дважды донёсшийся слева, ознаменовавший приближение ещё двух юных гильдейцев, спешно вернувшихся в свой загон. А меж тем позади Йонгена послышался сдавленный хрип прочищающего горла Брана и его тихое "твою мать"...

- Прочь все, он мой! - в ярости проорал Мясник, опасаясь что пересёкшие черту маленького ристалища расправятся с мальчишкой раньше него.

Боясь не успеть расквитаться с юным противником, здоровяк с места ринулся в сторону Йонгена, поровнявшись с ним, с разворота по широкой дуге засадив клинок в сторону рёбер стоящего на изготовку парня, в попытке точно зацепить его, наклонив корпус и отведя зажатое в руках подобие каплевидного щита чуть назад... но прежде чем клинок его бастарда коснулся тела юного "пса", Мясник сам прочувствовал острую боль в боку от угодившего туда деревянного двуручного меча.

      Сосредоточенный на Мяснике Йонген совершенно не ожидал, что в загон кинется ещё кто-то, тем более трое!
      — Прочь все, он мой! — в ярости проорал получивший ощутимый удар Мясник. Следом, с быстротой молнии, ему уже летел второй — Йонген отступил ещё на шаг. Прочно встав на ноги, пригнувшись для надёжности и заведя меч за спину, мальчик затравленно, уже с нескрываемым ожесточённым испугом на лице, быстро озирался по сторонам, готовясь отражать и наносить удары. Пространство для тактического отступления закончилось — тут, прямо над защищаемым им раненым Браном, он будет стоять уже до конца, кто бы к нему не полез: Мясник, Плотник или хоть даже сам Император.

Здоровяк, лишь зло улыбнувшись, увидев как его бастард пролетел в дюйме от нового противника, ловко принял новый удар на щит, позволяя клинку противника соскользнуть по плоскости в изменённой, безопасной для владельца траектории, одновременно поворачивая деревянную каплю и, шагнув вслед уходящему парню, резким рывком отправляя острый край щита прямо в грудь Йонгена...

Спустя мгновение размазанный силуэт, явно принадлежавший стражнику, проскользнул откуда-то слева и, не сбавляя хода, обрушился на тушу Мясника в неимоверном прыжке. Ухмылявшийся только что прямо в лицо здоровяк в миг исчез из поля зрения, подрезанный ловким броском прижавшего его к земле гильдейца, тут же пережавшего горло Мясника толстым древком зажатого в руках копья.

Тем временем, пробегавшие мимо Йонгена юные гильдейцы лишь коротко глянули в сторону орущего мальчика, не особо сбавляя скорости, продолжив свой путь, и один лишь только из них, тот что бежал ближе всего к юному воину, удостоил его коротким:- Блять, больной чтоли?!, подбегая к Брану и помогая товарищу как можно скорее отнести раненного соратника, комментирующего происходящие события фразами вроде:- Какого хера вы меня тащите?! и: - Валите этого жирного ублюдка!, от места потасовки.

      Люди бежали со всех сторон, пересекая пути друг друга. Стражник проскочил под самым носом и смёл нападавшего упыря. Свой.
      Налитые кровью и уже слезами глаза, словно копья для остановки кавалерии, пронзили быстро приближающихся гильдейцев, а занесённый далеко за спину меч уже пошёл по широкой дуге навстречу парням, когда Йонген заметил, что в руках у них не было оружия. Они не бежали добивать Брана или Йонгена. Свои. Тоже свои.
      Неимоверным усилием уже летящий меч был остановлен, и его наконечник упёрся в землю — Йонген дал понять, что разглядел намерения спешащих на помощь ребят. Тяжело сделав шаг назад, он до боли сжал зубы и повернулся к валяющемуся на земле Мяснику, готовый в любой момент прийти на помощь стражнику. Одному Творцу известно, каких усилий ему стоило сдержаться и не размозжить череп беспомощного ублюдка. Руки и ноги заметно дрожали. Плотина нервов дала трещину, и сквозь неё просачивались злость, обида, отчаяние, страх, возмущение и сожаление — всё то, что скопилось внутри маленького Йонгена за этот только начавшийся день.

Брана, орущего скорее больше от ярости на вмешавшегося в бой громилы, нежели от боли, подскочившие к нему парни спешно поволокли в сторону длинного дома, стараясь, насколько это было возможно, не тревожить сломанную конечность, громко матеря остальных присутствовавших на ристалище юных гильдейцев, которые только теперь стали словно бы выходить из ступора и ринулись им на подмогу. Впрочем, некоторые всё же остались стоять недвижно, с интересом наблюдая за подходящим к концу спектаклем, и лишь двое рискнули поспешить на подмогу схватившему нарушителя стражнику.

- Да что ты блять встал?! - прохрипел от натуги усевшийся на груди страж в сторону Йонгена, с силой вдавливая древко в горло раскрасневшегося Мясника, огромным ужом извивавшегося под подпрыгивавшим на нём парне, - Дай ты мудаку в голову, он же меня сейчас скинет!

      Долго упрашивать Йонгена не пришлось. Клокотавшие внутри ярость и возмущение рвались наружу, и не успел стражник закончить свою фразу, как дубовый меч со звонким стуком отскочил от головы Мясника. Мальчик с трудом сдерживался, он не хотел останавливаться — всё его существо требовало продолжения. Убить!
      Но нет. Это было нельзя. Накал боя уже спадал. Йонген возвращался в унылую и суровую реальность живым. Всё вокруг снова становилось будничным, серым и грязным. Почти всё.

Деревянная полоса клинка тренировочного меча с гулким стуком, словно бы врезавшись в пустой медный котёл, отлетела от головы барахтающегося в пыли Мясника. Хоть юный воин и старался бить в пол силы, но ярость и негодование были столь велики, что даже этот удар, должный только оглушить противника, вышел весьма ощутимым. На том месте, от которого только что отскочило дубовое лезвие, появилась рваная расщелина лопнувшей кожи, из которой тут же выплеснулась струя алой крови, начавшая постепенно заливать покрытую островками песка бритую голову здоровяка. Мясник, которого и такой удар должен был не то что вывести из строя, а может даже и покалечить, лишь тихо зарычал в ответ, скорее даже не от боли, а от негодования. Сверля стоящего рядом Йонгена взглядом, обещавшим скорую расправу, изо всех сил тужась, вновь попытался избавиться от давящего на горло древка, но как раз в этот момент подоспели ещё двое гильдейцев, тут же стянувших кожаные полосы широких ремней и закинувшие удавки на руки силача... Впрочем, на этом всё у неожиданных помощников и закончилось, дёрнув было в разные стороны, пытаясь распять Мясника на земле, гильдейцы замерли, словно пытались стащить с места дом...

      Йонген с трудом сдерживался, чтоб не зарядить по мерзопакостной роже упорного подонка ещё пару раз, от души. Но к чему бы это привело? Тюрьма? Изгнание? А если не добить сейчас, в пылу драки? Враг до смерти.
      „Одним больше, одним меньше”, — мрачно рассудил Йонген. И что-то в этом было.
      Положив свой меч на землю, мальчик поспешил на помощь скручивающим руки психопата гильдейцам. Ремни были уже на запястьях, оставалось только свести их вместе и связать.
      „Зря я этого пидора по голове стукнул. Хоть он и чмо, но всё равно неправильно это — лежачего бить. А ещё неправильнее делать что-нибудь до того, как подумаешь”, — Мясник упорно сопростивлялся даже четверым, и Йонген, крепко схватив кисть врага, пустил в ход болевой залом.

- Ууубью сссуки... - процедил сквозь зубы ставший уже малиновым здоровяк, сверля всех пытавшихся с ним справится взглядом раскрасневшихся из-за лопнувших от натуги капилляров глаз.

Йонген, вцепившийся в руку распятого на земле Мясника, больше походящую на одну из толстых жердей, огораживающих загон, безрезультатно попытался вывернуть её в болезненном заломе, только лишь надсадно пыхтя, вторя остальным участникам тихой потасовки. Внезапно кисть здоровяка резко дёрнулась в сторону, поддавшись бастарду, повинуясь резкому рывку одного из пытавшихся распять здоровяка гильдейцев, дёрнувших изо всех сил опутывавшую запястье здоровяка кожаную полосу.

- А тебя особенно, мразь... - прошипел Мясник, бросив навалившемуся на заломленную руку Йонгену, выпучив глаза в его сторону.

Наконец, общими усилиями, нарушитель был крепко повязан, под аккомпанемент его же тихой, но весьма яркой брани. Не забыв перетянуть и ноги здоровяка протянутым всё ещё сидящим сверху стражником, юнцы просунули под локти пленённого длинный шест и, пыхтя, бесцеремонно потянули бранящегося во весь голос Мясника, волоча его прямо по земле.

- Ну, вроде и всё... - отирая пот со лба, поднявшись на ноги, произнёс стражник, - Отведите Пса в казармы! - не глядя на юного воина, бросил в сторону толпы зевак страж, направившись в сторону своего поста.

      Всё. Бой закончился, адреналиновое бешенство стихало, ярость отливала от головы, оставляя лишь грязный болотистый берег будничной реальности. Йонген попытался наклониться за мечом и чуть не рухнул на землю — ноги подкашивались от пронзительной боли в боку. Скривившись, он осторожно опустился на корточки, чтобы не сгибать торс, и поднял свой верный меч.
      Проклинающий всех и вся Мясник удалялся из загона. Второй враг на день был нажит. Один внутри стен Гильдии, другой снаружи. Оба ненавидят Йонгена. Оба при первой же возможности убьют его. Нет покоя убогим в этом сраном мире!
      „Ничего, паскуда. Клянусь, что убью тебя при первой же возможности”, — мальчик злобно смотрел на утаскиваемого Мясника. Он не останется в долгу, это точно. Либо ты, либо тебя. И Йонген будет бить первым, быстро и наверняка.
      — Отведите Пса в казармы! — скомандовал кому-то стражник, даже не обернувшись. Йонген оторвал взгляд от нового врага и хмуро, исподлобья оглядел стоящих рядом гильдейцев. Ему нужно было куда-нибудь лечь — короткие и частые вздохи пыточными иглами вонзались в лёгкие. Йонгену не хватало воздуха.

Ещё некоторое время колодец площадки, огороженной нестройным забором низкорослых строений с одной стороны и длинной стеной дома с другой, заполняло метавшееся меж стен эхо брани утащенного за угол Мясника. Но вскоре стихли и эти отголоски отборного мата, сменившись сначала неуверенным, а затем всё нарастающим гулом ударов древесины о древесину. Гильдейцы, понявшие что больше глазеть им не на что, вернулись к своим упражнениям, соревнуясь по парам в загонах.

Смуглолицый парень, лет пятнадцати на вид, подошел к стоящему посреди опустевшего загона бастарду и кивком велел следовать за ним. Незнакомец с бритой наголо головой, на которой лишь мелкими островками проглядывала низкая чёрная щетина, молча, совершенно не глядя в сторону Йонгена, пошёл в сторону дома сотников, не особо беспокоясь о том может ли подранок поспеть за его широким шагом. Он, обменявшись с занявшим своё место стражником взглядами, открыл дверь и шагнул внутрь проёма. В этот раз путь пролегал по коридору направо. Парень быстро миновал несколько дверей и, поравнявшись с крайней, отворил её, кивнув Йонгену.

- Крайнюю левую койку. - коротко бросил он хриплым голосом, отступая на шаг назад и давая возможность пройти мальчишке.

Шагнув внутрь, Йонген оказался в просторном помещении, сплошь заставленном кроватями - кроме столь же грубо как, по видимому, и остальная мебель Гильдии, сколоченных коек в большой зале не было иного убранства.

      Йонген с трудом поспевал за смуглым гильдейцем, излучавшим, как и все здесь, суровость и строгость. Похоже, эти качества прививались с первого дня. Впрочем, мальчика это немного успокаивало — он чувствовал себя в своей тарелке.
      „Как там Бран?” — Йонгена и правда очень беспокоил этот незаданный вопрос. Вряд ли гильдеец мог на него ответить, даже если бы и захотел, — „Не хилый перелом вышел. Вот зараза! Сраный трус! При первой же возможности бросился со всей силой, как затравленный шакал!”
      Коридор закончился, и провожатый (или конвойный?) прервал бессмысленное самобичевание мальчика. Крайнюю левую койку....
      Йонген молча вошёл в комнату и, больше не подгоняемый смуглолицым, поковылял к указанному месту, тяжело ступая коваными ботинками по вышарканому дощатому полу. Незамысловатые кровати, как и вся мебель — грубая и суровая — скорее служили воспитательным целям, нежели экономии. Излишества размягчают тело и растлевают душу. Хотя если сравнивать с походным бытом Чёрных псов, таскавших Йонгена за собой с самого рождения, казарма была просто дворцом. Тут была крыша, сухой пол и совершенно неслыханная роскошь — кровати! Тут были долбаные кровати!
      Дойдя до указанной, мальчик осторожно поставил на пол свою котомку. На аккуратно заправленное старое покрывало легла так же аккуратно сложенная потрёпанная курточка. Раздевшись до пояса и осмотрев себя, Йонген осторожно прилёг и закрыл глаза. Вряд ли у него получится заснуть, но так было легче дышать. А завтра его ещё ждали испытания...
      „Какое тебе завтра, засранец? Умудрись пережить хотя бы этот день.”

Провожавший мальчишку гильдеец скрылся за дверью, едва только Йонген шагнул внутрь просторного помещения, довольно смачно хлопнув полотном о косяк. Наконец, Йонген остался совершенно один, впервые за целые сутки он был целиком предоставлен себе, без мельтешащей вокруг толпы обряженных в разноцветные тряпки горожан.

Не без труда задрав подол порядком промокшей рубахи, жёсткая ткань которой никак не желала отлипать от покрытого потом тела мальчишки, Йонген, скосив глаза, устремил взгляд в сторону левого бока, ноющего при каждом неосторожном движении. Взору мальчика предстал приличных размеров наливающийся бурым синяк, грозивший через пару часов превратиться в здоровенное пятно цвета пролитых чернил. В целом же, судя по всему, парень отделался довольно легко - осколки бледных костей не пробили тонкое полотно натянутой на рёбра кожи и не впились острыми ножами во внутренности, медленно но верно разгрызая их на части. На тонких валиках рёбер, проглядывающих валиками сквозь алую кожу, даже не было видно характерных смещений, а значит парень получил разве что максимум пару небольших трещин в клетке, которые в скором времени должны зарасти в тоненькие рубцы. Несколько дней постельного режима и всё будет в порядке...

      Веки тяжело опустились, и Йонген погрузился в темноту. Тут, наконец-то, было тихо. Относительно тихо — пока зрение отдыхало, слух чутко стоял на страже.
      Дыхание мальчика успокоилось и немного выровнялось, но боль в боку не давала заснуть, милостиво позволив лишь погрузиться в беспокойную дрёму. Граница яви и сна — царство духов, как рассказывал Олаф у костра осенними вечерами. Они часто приходят тем, кто и не спит, и не бодрствует, в виде смутных и странных видений, причудливых воспоминаний или неясных картин будущего. Если человек ослаблен болезнью, они захватывают его и играют им, словно куклой. Люди называют это бредом. Если человек близок им, они говорят через него, и люди называют это шаманством. Йонген же просто устал и видел туманные обрывочные сны наяву, бесчисленные образы, перекликавшиеся с тем, что слышали его уши, вплетаясь в сюжеты жившего снаружи казармы мира.
      Но как бы мирно не выглядел побитый мальчишка, спящий на грубой солдатской кровати, его меч удачно облокачивался о стену у изголовья, чтоб его можно было быстро схватить.

Постепенно усталость всё же переборола боль и смилостивившееся сознание позволило подраненному мальчишке провалиться из бессвязного бреда в блаженное забытье. Это была одна из тех ночей, когда мальчик совершенно не видел снов. Более того, организм его, измотанный последними событиями до предела, попросту наплевал на осторожность, почувствовав слабину мальчика и вовсе впал в забвение, попутно отключив весь доступный набор чувств...

Трудно было сказать, сколько времени в таком состоянии провёл Йонген. Как показалось самому мальчику, он едва только закрыл глаза, как кто-то тут же робко потряс его за плечо. И хотя движение было не таким уж резким и сильным, оно тут же отозвалось тупой болью в рёбрах, учтиво напомнивших своему хозяину о том, что ему не плохо было бы хотя бы ещё некоторое время понежиться в постели.

Звуки, до того казалось и вовсе не существовавшие, прорвали пелену забвения. Йонген слышал, как казарма наполнилась тихими разговорами, поскрипыванием мебели и досок, чуть заметно прогибающихся под шагами юных гильдейцев. Открыв глаза, он увидел перед собой косматую голову медноволосого парня, лет одиннадцати от роду. В глазах, цвета осенней листвы, читалось беспокойство, а ещё тень плохо скрываемого любопытства.

- Просыпайся, Пёс... - полушёпотом произнёс незнакомец, искоса поглядывая на дверь, - Скоро придут десятники...

      От неожиданного пробуждения в настолько изменившейся обстановке Йонген на секунду потерялся и, скорчившись от напомнившего о себе боке и попытки продрать глаза, смотрел на рыжего гильдейца.
      „Похоже, прицепилось”, — оценил Йонген обращение мальчишки к себе. Впрочем, как ему было ещё называть незнакомца с неизвестным именем?
      С благодарностью кивнув гильдейцу, Пёс с трудом сел на край кровати и стал осторожно, без резких движений, надевать подсохшую рубаху. Каждый вздох давался с трудом и отзывался пульсирующей болью. Странное ощущение — неизбежно знать о каждом своём глотке воздуха и следить за силой дыхания. Время течёт очень медленно.
      Одеваясь, Йонген внимательно оглядывал комнату, на разительно изменилась после того, как мальчик заснул. Теперь в ней были ученики гильдии. Кто они? Какая судьба выпала на их долю? Зачем тут каждый из них и чего они могут хотеть от вторгшегося в их мир Йонгена? Воспитанник Чёрных Псов читал истории, написанные на лицах и запечатлённые в движениях окружавших его людей.

Первый месяц морозов.
Тишину, заполнившую пустоту выставленных рядами коек, нарушало лишь тихое шуршание грубых щёток. Две фигуры, согнувшись по разные стороны от стоящего посреди ведра, с усердием тёрли неровный пол казармы, пытаясь выскрести из тонких глубоких трещин забитую туда не одним десятком пар ног грязь. Провинившиеся старательно отводили взгляд друг от друга и по очереди погружали щётки в воду, не от того, что боялись друг друга, а лишь от того, что не могли переносить даже вида друг друга, не то что находится в непосредственной близости.

Огромный, не по возрасту, юнец, прозванный младшими гильдейцами за свой жестокий нрав Мясником, согнувшись над очередным пятном, бросал взгляд в торону того, что звали Псом, и, в очередной раз любуясь своей работой - расплывавшимся под правым глазом гильдейца сизым пятном, начинал было зло скалиться, но тут же кривился от боли и хватался за пожелтевшую правую скулу.

Их противостояние началось, когда юноша, которого давно уже не называли по имени, впервые переступил порог Гильдии и с тех пор продолжалось не стихая, а напротив только лишь набирая обороты. Редкий день проходил без очередной стычки и следовавшего после этого наказания. Десятники, по старой традиции не желая разбираться, назначали наказание сразу обоим и удалялись. Нередко исполнение наказания заканчивалось очередной потасовкой, ставшей, казалось, для юношей уже обыденной необходимостью.

Признаться, для остальных учеников Гильдии такая взаимная вражда была только на пользу - у Мясника совершенно не оставалось времени, чтобы задирать кого-то ещё, кроме Пса. Спустя пол года можно было с уверенностью сказать, что у юношей не осталось ни знакомых, ни товарищей. У Мясника был только Пёс, а у Пса лишь Мясник. Почти всё своё время им приходилось проводить вместе, либо отвешивая друг дугу тумаков, либо отскабливая дерьмо от пола.

- Хватит. - бросил Мясник, швырнув щётку в ведро так, что всё в округе нескольких футов омыло потоком брызг грязной воды: - Остальное сам домывай.

Юноша, которого десятники уже без тени сомнения записывали в Туры, поднялся во весь свой могучий рост и, сладко хрустнув суставами, направился к выходу.

      Йонген крепко сжал зубы. Он уже знал, что будет дальше. Это было хождение по заколдованному кругу, проклятый сценарий разыгрываемый сукой-жизнью ради потехи изо дня в день. Такие ситуации можно было включать в распорядок дня мальчишки, поэтому реакция была мгновенной. Даже не удосужившись вытереть с лица брызги от брошенной щётки, Йонген схватил ведро с отшорканными от пола помоями и плеснул из него в спину Мяснику.
      Квиты? Да. Но это не конец. Всем зрителям заранее раздали программки этого спектакля, и они знали что будет во втором акте. Ежу понятно, в нём неминуемо будет драка, что бы ты ни делал. Она предполагалась изначально, ещё утром. За полгода тупорылый увалень, которого Пёс без тени сомнения записывал в Дуры, так и не понял, что ему не добиться подчинения никакими оскорблениями и побоями. Так можно было только утонуть вместе.
      Чего же ждать неминуемой обычной развязки? От души размахнувшись, Йонген шагнул ближе и со всей силы огрел застигнутого врасплох Мясника тяжёлным деревянным ведром по лысой башке.

Чёрная от грязи вонючая жидкость, повинуясь движению, широким веером выплеснулась из ведра, и, пролетев несколько шагов до дуге, разбилась о могучую спину задиры. Мясник мгновенно прервал своё вальяжное шевствие и замер на месте. Через почерневшую прилипшую к спине рубаху было видно, как тяжело ходят его рёбра, словно накачивая воздух под разгоравшееся в груди юноши пламя ярости. Мясник уже начал оборачиваться, чтобы обрушить весь свой гнев на Йонгена, когда видавшая и лучшие дни деревянная кадка с характерным треском прилетела прямиком в голову юноши. Треснувшие дощечки, провалившись внутрь ведра, смягчили страшный удар начинающего ведробоя, однако, сдорово расцарапав бритую макушку задиры. Мясник, уже рыча от гнева, полными крови глазами поймал силуэт Пса и, не выжидая больше ни секунды, с размаха ударил юношу. Тяжелый, не по летам здоровый, кулак задиры брошенной кувалдой устремился прямиком в грудь Йонгена.

      Да начнётся бой! Может, это было бы так зрелищно на какой-нибудь арене: огроменная машина для убийств неумалимо теснит поджарого гладиатора. Но жизнь куда прозаичнее — облитый помоями провинившийся гильдеец получил грязным ведром по глове и теперь не остановится, пока не размажет своего „оскорбителя” в кровавый паштет. Борьба за жизнь давно стала для Йонгена повседневностью.
      Привычно увернувшись от бревноподобной руки, юркнув под удар, мальчик зашёл сбоку и, не выпуская ошмётки ведра, принял боевую стойку.

- Опять юлишь! Дерись, как мужик! - выкрикнул разъярившийся из-за неудачного удара парень.

По его лицу из неглубоких ссадин, оставленных на бритой голове осколками дощечек ведра, стекали тонкие алые ручейки, придавая и без того не блиставшему красотой юноше вид вполне себе отторгающий и, в купе с налитыми кровью глазами, даже зловещий.

Не теряя времени, взорвавшийся от ещё недавно кипевшего в нём гнева, Мясник, резко с разворота выкинул огромный кулак в сторону Йонгена, выхлёстывая руку по широкой дуге.

      Мальчишка пропустил упрёк мимо ушей. “По правилам” он уже дрался, это принципиально ничего не меняло. Йонген предпочитал биться не как мужик, а как мужик с мозгами. И, в отличие от Мясника, ему в этом плане было что терять.
      Прыжок назад, и кулак увальня смял лишь воздух. И в то же мгновение по скуле разъярённого здоровяка скользнул хорошо выверенный удар. Эх, выверенный, но не достаточно сильный для такой дур-машины, как Мясник… Йонген сжал зубы от досады.

Кулак, мазнувший по скуле здоровяка, казалось, лишь только ещё больше раззадорил его. Пылающий в глазах Мясника огонь ярости в мановение ока взорвался всполохом бушующего пламени истинного безумия. Юноша тут же, желая опрокинуть, раздовить, сломать, растереть в пыль противника, что есть силы двинул тому в грудь своим огромным кулаком, действуя без всяких хитростей и уловок, одержимый только жаждой расправы над противником. Булыжник из плоти и костей не успел ещё приблизиться к рёбрам Йонгена, как позади раздался зычный рёв, от которого тут же заложило уши:

- Опять?! Какого хрена вы тут делаете?!

Рёв, как оказалось, зародился из пасти возникшего в дверном проёме сотника, уже не раз пускавшего под плети обоих драчунов, когда общее наказание не помогало им усвоить урок. То есть, ровно после каждого общего наказания, неизменно заканчивавшегося новой дракой.

- Прекратили! Быстро! Оба! - продолжал орать мужчина, наступая на мальчишек, - Сукины дети! Когдаж вас жизнь чему-нибудь научит?!

Мясник, услышав голос сотника, подействовавшего на него, словно ушат ледяной воды, тут же застыл, подчинившись непререкаемому авторитету старшего по званию, лишь судорожно сжимая и разжимая кулаки.

- Вон отсюда! Оба! Быстро! - добравшись наконец до мальчишек, орал во весь свой могучий голос сотник, одумавшись, добавив, - По-очереди. Сначала ты. - мужчина ткнул пальцем в мясника и добавил, стиснув зубы, - Я вас отважу от этого бардака...

      Мощный удар отбросил Йонгена назад. В груди громко и неприятно хрустнуло, и в глазах мальчишки потемнело. Вдруг где-то в районе дрвери раздался оглушительный крик, прекративший побоище. Всё шло к тому, что, если бы не сотник, то эту драку можно было бы записать в актив Мяснику. Впрочем, Йонген взял бы своё рано или поздно.
      Чтобы удержаться на ногах, Йонген опёрся рукой о кровать, исподлобья глядя и на своего врага, и на сотника. Во взгляде не было ни злобы, ни досады. Его лицо побелело, как полотно. Дерьмовый день. Один из трёхсот шестидесяти пяти точно таких же, составлявших обычный год Йонгена, только чуть дерьмовее.
      „Сам виноват, дубина”, — юный боец окинул комнату быстрым взглядом, — „нашёл кого на уборку ставить, будто четыре месяца его ничему не научили”. Казарма после стараний весёлой парочки выглядела даже грязнее, чем была до: разлитое ведро с помоями, брызги на кроватях и смачный шлейф на потолке от удара ведром о тупую бошку Мясника.
      Грудную кретку прорезала нестерпимая боль. В тупом упрямстве Йонген старался не подавать виду, но короткие, редкие хрипы вместо вздохов выдавали его состояние с головой. Внутри что-то неприятно булькнуло, и мальчик кашлянул, забрызгав пол кровью.