Знала бы Малка, чем сейчас занята её старшая дочь!..
Смешливая, легкомысленая певунья Ящерка казалась старшей сестрой Илларин, а вовсе не матерью. Она и вела себя не как хозяйка дома, а как балованный ребёнок. Пятая дочка Мангуста. Самая любимая, пока не подросла Илла. Смешно, но, кажется, мама к ней ревновала. К тому времени, что Илла проводила с отцом, к тем тайнам, что их объединяли. С Фаридой жила душа в душу, а на дочку обижалась. И кади, и его любимица чувствовали себя виноватыми. Словно отнимали кусок пахлавы у ребёнка. Изо всех сил старались угодить Малке, лишь бы та не дулась. Мангус привозил из города какие-то немыслимые украшения, Илла пела с матерью на два голоса, когда никого не было рядом. Это была их тайна. Блестящие украшения и общая с дочкой тайна, о которой отцу неизвестно, кое-как примиряли Ящерку с тем, что у мужа и Иллы секреты даже от неё.
Фарида только посмеивалась, глядя на всё это. Молчаливая, даже суровая, она и перед родными чувств не выказывала, но различий не делала между своими детьми, детьми Малки и сестрой-женой. Тоже почитала её кем-то вроде десятого ребёнка.
Как по-разному любили они кади: сдержанная, холодная Фарида и весёлая, страстная Малка. Но кто возьмётся судить, чья любовь была крепче? Малку смерть мужа совсем подкосила. Так ломается ребёнок, впервые столкнувшийся с жестокостью мира. Мира, до сей поры удовлетворявшего все капризы. Она не знала, что делать, куда иди и как теперь себя вести. Позаботиться о детях? О ней бы самой кто позаботился: напуганной, беспомощной, рыдающей не переставая Ящерке. А Эфа совсем не изменилась. Всё такая же холодная, бесстрастная. Казалось бы, горе не коснулось её совсем. Вот только Илла слышала, как тихонько и неумело плачет тётя-мать. Беззвучно, думая, что никого нет рядом. Видела, как кусала Фарида губу украдкой, как сжимались в кулаки её пальцы на похоронах.
Каждый переживает горе по-разному. Видела бы Малка, чем сейчас занята её дочь вместо скорби по почившему отцу. Загадками, тайнами этого проклятого подземелья, унёсшего здоровье кади. Дети солнца — они не привыкли к сырости и каменной пыли. Не стоило Аль-Асам тревожить покой мёртвых. Но почему Фархад?! Почему именно он? Смерть Мангуста не стала неожиданностью, он долго болел, кашлял, слабел. Семья смотрела, как день за днём угасает не старый ещё мужчина. Ждала. Надеялась, но готовилась. Однако, когда это случилось — потрясло всех. Перевернуло мир. Окрасило его в чёрный цвет. А его старшая дочь, его любимица вместо того, чтобы убиваться, сидит на камне и, прищурившись, пытается разобрать закорючки в чёрной книжице. Как будто это сейчас важно.
Но так проще. Не думать об отце, о том, что его больше нет. Занять себя. Иначе Илла не выдержит, а истерик и слёз хватает без неё. Мангуст хотел бы, чтобы его дочь разгадала эту тайну. Илла старается изо всех сил. Смотрит на дверь, на таинственные руны и надпись, надеясь, что осенит. Что значит этот текст? Просто красивая фраза над гробницей? Может, выражение скорби? Со смертью Сайрекса весь народ погрузился во тьму, оплакивая его. А если... если... Илла задумчиво стягивает очки и трёт заслезившиеся глаза — мир тут же становится расплывчатым, не чётким, но она выучила слова наизусть. «Возвёл я очи к небу и не увидел света солнечного. Луна закрыла небесное светило, погрузив мир мой и моего народа в кромешную тьму». А если это всё следует понимать буквально? В каменной пещере нет неба и солнца, но ведь король здесь только похоронен. А там снаружи сейчас день — солнечный свет, которого не увидел умерший. Илларин читала, так бывает: Луна путает свой срок и возвращается на небо среди бела дня, закрывая Солнце. Редко, очень редко, Илла никогда не видела подобного, лишь читала в книгах. Может, речь идёт как раз об этом? Солнечное затмение. И тогда, когда оно случится в следующий раз, светящиеся руны...
Голос Фариды заставляет оборвать поток мыслей. «Мне надо в город. Мне надо выбраться в город, я должна узнать, когда Луна в следующий раз собирается закрыть Солнце». Илларин торопливо вскакивает, пряча книгу за пазуху, а очки в мягкий кожаный мешочек, ботающийся на цепочке, на груди. Внутри он набит овечьим пухом, надёжно хранящим хрупкий прибор.
Девушка довольно долго просидела здесь сегодня. То, что её хватятся, следовало ожидать. Услышав Фариду, Илла испытала даже что-то вроде облегчения. Мать сейчас видеть не хотелось. Чужие слёзы угнетали, а сил на утешение оставалось всё меньше. Вот только голос у тёти-матери какой-то суровый даже для неё. Увидела книгу? Эфе очень не нравилось такое развлечение, а особенно сейчас, в дни траура.
— Да, тётя-мать, — отозвалась девушка, смиренно стоя перед старшей женщиной дома.