Всего на пару секунд замешкавшаяся было блондинка оставляет в покое телефонную трубку, бросается к двери, словно грудью на амбразуру, желая заслонить собой вход в святая святых. Поздно. Даже не взглянув на женщину, Тиберий уверенно врывается в кабинет вслед за Ростиславом.
- Нельзя, не положено, - лепечет секретарша на бегу, потеряв изрядную долю самоуверенности, но на неё больше не обращают никакого внимания. Элва гордо выдвигается внутрь, волоча за собой ошарашенного мальчишку. Семенит следом Ника, бросая на женщину немного виноватый взгляд. Когда секретарша, наконец, достигает массивной двери, по эту сторону остается один лишь сотник. Скептически её оглядев, Богдан выдаёт тираду, почти блондинке не понятную, но заставившую тем не менее щёки густо покраснеть.
- Иван Иван, я пыталась, я говорила, они сами, - в голосе секретарши, залетевшей в кабинет большого начальника последней, вместе с Богданом, беспокойство, даже страх. Совсем как у собаки перед хозяином, невольно приходит на ум ассоциация, навеянная покинутым не так давно хутором.
Кабинет представляет из себя любопытное зрелище. Огромное, прямоугольное помещение с завешенными тяжелыми бордовыми шторами окнами. В глубине его, как и полагается, солидный письменный стол за которым, словно на троне, восседает Иван Иваныч. К этому столу буквой "т" приставлен другой - узкий и длинный, тянущийся через весь кабинет. За подобным столом уместятся разом человек пятнадцать, не меньше. Этого монстра покрывает тяжелая скатерть, такая же бордовая, как и шторы. Очень скоро от агрессивной расцветки начинает рябить в глазах и болеть голова. За спиной Ивана Иваныча портрет в тяжелой позолоченной раме. Кто на нем изображен, определить не представляется возможным. То вдруг кажется, что это давешнее пугало, то портрет становится похожим на рыцаря в полном боевом облачении, нет - женщина: босая, простоволосая, но глаза смотрят властно; а вот это и не человек вовсе: огромный зверь - то ли медведь, то ли кабан, а если присмотреться... Если присмотреться, голова раскалывается пуще прежнего. По другую сторону стола, параллельно ему и чудовищным шторам - книжные полки. Это неожиданно и нелепо смотрится, не для подобного кабинета. Но тем не менее, полки тянутся вдоль стены, держа на своих деревянных плечах сотни истрепанных томов.
Стол Иван Иваныча завален бумагами. Сам он почти скрывается за ворохом бумаг и огромным чучелом совы, сидящем на столе. Можно рассмотреть серый костюм, галстук в полоску, лоснящуюся лысину. Иван Иваныч обедает. Он берет со стола стопку бумаг, сжимает их в кулаке и отправляет в могучий рот, смачно хрустя, словно квашеной капусткой. От этого благородного занятия и отрывают начальника ворвавшиеся соискатели.
- Инга Витальевна, это как понимать? Товарищи, вы ко мне? - солидно вопрошает Иван Иваныч, раздраженно барабаня костяшками пальцев по столу. Впрочем, не смотря ни на одного из шестерых. Глаза его грозно и укоризненно буравят несчастную секретаршу. Та снова принимается лепетать оправдания, что вызывает брюзгливую гримасу на лощёном лице.
- Ступайте, - величественно велит Иван Иваныч блондинке. - И принесите нам чаю. Садитесь, товарищи, - хозяйским жестом указывает кажется на весь целиком томящийся под скатертью стол. Секретарша пулей вылетает наружу, жалобно скрипит тяжелая дверь.
- Итак, вы за визой? - в голосе начальника тоже звучит утверждение, никак не вопрос. Словно ни за чем другим вы сюда прибыть просто не могли. - С этим у нас существуют определенные проблемы, товарищи. Желающих много, а лимит ограничен. Очередь... - он страдальчески вздыхает. - Очередь продвигается, но не так быстро, как нам того бы хотелось. Невозможно удовлетворить всех. Конечно, за особые заслуги вопрос возможно рассмотреть вне очереди... - очередная пауза повисает в воздухе.
Произнося всю эту тираду, Иван Иваныч смотрит отнюдь не на вас, а на бумаги на своем столе. Некоторые из них лежат ровной стопкой, другие смяты и полуобгрызены, видимо уже готовые к употреблению. Плотоядный взгляд начальника скользит по бумагам, а пальцы, еще недавно барабанившие по столешнице, шевелятся в жесте, которым в деревнях подзывают гусей, невзначай касаясь начальственной розовой ладошки.
- А может, вы желаете у нас остаться? - фраза звучит как-то зловеще, впервые Иван Иваныч снисходит до того, чтобы осмотреть прибывших, взгляд задерживается на Ростиславе.
- Нам нужны грамотные специалисты, - с каким-то нездоровым предвкушением в голосе сообщает он, рассматривая инженера. Переводит взгляд на Руукха, брезгливо морщится, не задерживаясь, Элве укоризненно грозит пальцем.
- Барышня, у нас тут не зверинец, с животными не полагается. Животное должно находиться в живом уголке, зоопарке или вот... - он поглаживает любовно чучело совы. С ужасом колдунья чувствует, что под его тяжелым взглядом змейка, словно загипнотизированная, сползает с запястья, собираясь видимо ползти к начальнику. К счастью, вас прерывают.
Входит Инга. В одной руке у нее огромный поднос, на нем шесть чашек и коробка шоколадных конфет. В другой - какая-то книга. Девушка ставит поднос на стол, кладет томик перед шефом. Руки у нее заметно дрожат. Когда она обходит гостей, расставляя чашки, заметны чудовищные подтеки туши под глазами. Кажется, секретарша только что плакала.
Чай - мутная, чуть тёплая жижа, которую не хочется пробовать на вкус. Конфеты покрыты белым налетом. Это та самая вечная мзда, которую учителя дарят врачам, врачи сантехникам, сантехники учителям и так по кругу, пока, наконец, кто-нибудь не сжалится и не выкинет коробку. Впрочем, даже не зная об этой милой традиции, по виду легко догадаться - деликатесом злоупотреблять не стоит.
- Угощаетесь, товарищи, - благодушно говорит Иван Иваныч, видимо, совсем забыв о неположенной змейке. Он любовно гладит сосисками пальцев обложку томика, раскрывает на середине и начинает читать:
В дни листопада, в канун холодов
Можно отшельничать, жить нелюдимо,
Да оторвёт вдруг от черновиков
лёт лебединый, лёт лебединый.*
Голос начальника гнусавый, монотонный, с визгливой ноткой. Таким голосом зачитывать бы казенные бумаги. Читает Иван Иваныч без всякого выражения, с булькающим звуком, как будто давится плохо пережеванной пищей. Создается ощущение, что прямо на глазах не стихи читают - насилуют кого-то. Всхлипывает Инга. Страницы желтеют под начальственным взглядом, сминаются в бесформенный ком.