Скрылось солнце - вывернулся на изнанку мир. Совсем как в том полусне, что казака сморил. Не сразу, постепенно сквозь привычные вещи иная суть проступает - страшная, тёмная. Сабля верная, помстилось Богдану, лязгнула недовольно. Для того ли она, казак, выкована была, чтобы не туркам головы рубать - курам? Но не подвела: прыгает безголовая тварь по зеленой траве, скребут когти бессильно землю, заваливается на бок, затихает. А голова отрубленная поодаль валяется, визжит открытый рот с гнилыми зубами внутри, глазки красные зло оглядываются в поисках обидчика, катится голова, будто колобок по дорожке, к Богдану катится, за ногу цапнуть норовит. До неё ли сейчас казаку? Во дворе бой идёт: визжат куры, шипит петух, будто аспид, голос ведьмы чистый, звонкий то ли молитву читает, то ли проклятье кладёт. А поперёк, как песня невпопад мотиву, хохот. Злобный, жуткий.
Элва тоже тот хохот слышит. Сначала на грани разума, словно морок, потом все явственнее, все громче. Да только в отличие от казака, понимает - то издевательский ответ на заговор её.
- Не придут силы Света на помощь, совсем одна ты, ведунья, - смеется бес.
Врет, не одна она. Бьётся рядом Руукх, свистит поодаль меч римлянина, смешной Ростислав с круглыми стекляшками в глазах от духов портфелем отбивается. И остальные где-то тут, рядом. Сражаются, отмахиваются. Да разве можно злобных тварей так победить? Оттого и хохочет над их наивностью дьявол, играет словно сытый кот с мышатами. Хочет Элва снова поднять кинжал, да рука бессильно обвисает. Пересохло в горле, нет мочи больше.
От светлой песни Земной Дочери Браале теплеет у Руукха на душе. Не понимает он слов, но чувствует сутью своей шаманской, что сопротивляется Элва страшному духу, атакующему их во многих обличьях. Но в ответ лишь хохот доносится, и обрывается песня, застывает девушка, мутнеют прозрачные зеленые глаза, будто водная гладь ряской покрывается. Страх обжигает шамана, не за себя ему страшно. А как защитить, помочь? Однокрылый петух, изготовившись, летит прямо на Руукха, змеиная голова вытянулась вперед, раздвоенный язык показывая. Шипит, брызгая чёрной слюной на траву, выжигает в ней проплешины.
Скорее озадаченный, чем напуганный, смотрит Ростислав на происходящее. Его спутники выглядят так, словно на них набросилось по меньшей мере стадо динозавров, а не безобидные птички. Девушка поет им какую-то странную песню и замирает. Аплодисментов ждет? Испугалась? Да что такого уж страшного тут? Хотя, птички не такие уж и безобидные, конечно. Петух плюется на землю похоже серной кислотой, по крайней мере трава от нее разом жухнет. Да и кровь его не многим приятнее. Попадет такая на кожу, ожог будет. Курочки тоже довольно мерзкие, а главное, верткие какие. Задушить птичку ремнем не удается. Потеряв к инженеру всяческий интерес (поняла наверно, что советского человека такой страхолюдиной не испугаешь), она переключается на беспомощного парня, которого не так давно сморило от жары. Тот ещё, похоже не до конца отошел, обводит происходящее мутными глазами. А мальчишка молодец, даром что дикарь. Ловко управляется со взбесившейся фауной. В стороне римлянин и другая курица танцуют странный танец. Он машет мечом, она отпрыгивает, взлетая, пикирует ему на голову, он отпрыгивает, машет мечом. Прямо балет. Ростислав подавляет желание напиться, сглатывает слюну. Взгляд скользит дальше, по дверям, на которых еще не так давно были выемки, наверняка проход из этого места. Теперь там только старое, местами потемневшее дерево.
Тиберию же недосуг оборачиваться, разбираться, что за странные слова выводит дикарка, да что происходит за его спиной. Мерзкая птица, кажется, решила взять римлянина измором. Летает над ним, не отстает, визжит азартно и издевательски. Зато меч ей явно не по нраву приходится, едва завидев клинок, тут же шарахается в сторону, но затем вновь возникает над головой. И кажется, что покончить с ней можно одним махом, а нет, никак не выходит. Вымотался уже прокуратор, хоть и спала жара, а пот градом с него катится. А еще мерещится Тиберию совсем уж странное - кто-то хохочет ему в ухо. Злобно, ядовито. Отвлекается прокуратор на хохот, а курица тут как тут, лицо старушечье перед глазами мелькает, когти кожу проткнуть норовят. Заносит воин меч, а лицо вдруг плывет, меняется. Уже не морщинистая физиономия - милое лицо Аурелии перед острой сталью мелькает, смотрит птица на Тиберия лучистыми глазами и улыбка такая родная, знакомая.