Хорхе ведёт Пипу к столику. Пипа бросает вскользь взгляд на оркестр. Оркестр собирает инструменты. Она улыбается музыкантам. Медине. Благодарно. Ей не жалко для них улыбки. Они подарили ей музыку, она дарит улыбку. И идёт вместе с Хорхе. Он похож на взъерошенного пса. Такой же трогательный, гордый и немного смешной. По хорошему смешной, как смешна молодость, полагающая себя зрелостью. «Ты большой и сильный. У тебя ещё всё будет», – хочется сказать Пипе. Но молодые полагают, что каждая неудача – крушение мира. Сколько бы осколков жизнь не отбила – пока время не придёт не разобьёт вдребезги. Пипа улыбается Хорхе. Его время ещё не пришло. И её. И её тоже. Сейчас она это знает точно.
– Вы закончили? Вас проводить?
Официантка оглядывает оркестр, столики с недопитыми чашками кофе и окурками сигар, посетителей, двигающихся, как в полусне. Словно рыбы, выброшенные на берег. Музыка уже умолкла, но она ещё звучит. Звучит последней нотой где-то в спёртом от сигарного дыма воздухе, в рассеянной улыбке старика Паскуаля, в плавных движениях уставших тангеро. Звучит в сердце Пипы.
– Да, – отвечает она, – Я закончила. Было бы неплохо, если бы вы меня проводили. – И добавляет, – Я могла бы пригласить вас на чашечку кофе. Самое время сварить кому-то кофе. Давненько я этим не занималась.
Голос звучит абсолютно серьёзно, лишь смеющиеся глаза выдают: Пипа шутит. Давненько она этим не занималась.