Никогда в жизни у Иды еще не было таких гнетущих расставаний. Она даже с мужиками своими ухитрялась разбегаться по-хорошему, лишь пожимала плечами в очередной раз: нет, ну правда, она не фотомодель и не порнозвезда, надоела, что ж тут поделать, здорово же вместе было, вот и славно. Смех один, они потом частенько прибегали к ней: поплакаться в жилетку на женское коварство, непостоянство и занудство вперемешку с меркантильностью. Подруги не говорили гадости за спиной, а если и говорили, то она их не слышала, на работе не подсиживали, да, честно говоря, Ида просто никогда не вникала во все эти закулисные интриги, скучно ей было, друзья не бросали. Только сейчас она поняла, какая же славная, в сущности, у неё вышла жизнь. Повезло. И что детей нет, зря расстраивалась, вдвойне повезло. Тут родители, наверно, с ума сходят, а был бы ребенок? Она шла, мысли о прежней жизни путались с мыслями о настоящем. Крики, ссоры, угрозы и эти прощания вымотали донельзя. Душу словно камнем придавило. Тяжелым таким, пудовым. Она и не знала толком никого, но это помогало слабо, было чувство, словно что-то непоправимое легло между людьми, что уже не забудешь и не вернешь назад, хреново, в общем, было.
И тут вот он - нарисовался, не сотрешь, кошачья морда. Идёт себе человек, страдает в свое удовольствие, никого не трогает, нет надо мявкать на всю пустыню. Ида сначала решила, опять глюки начались, кто его знает, может тут концерты каждые полчаса случаются с перерывом на рекламу в виде смерча. Но нет, подбежал собственной измазанной в пепле персоной, смотрит, блин, как директор на просьбу зарплату повысить. Они как-то с девками петицию написали и пошли. Так генеральный вот также на них смотрел, словно личную обиду нанесли и последние трусы снять пытаются.
- Что ж ты творишь, идиота кусок? - подхватила на руки (еще и сопротивляется, морду воротит, граф обижулькин, блин), принялась вытирать от пепла густую шерсть, слова Лита ее здорово напугали: еще вылизываться начнет, а там все в желудке зацементируется. Кривится, но вырываться не вырывается, милостиво позволяет себя чистить и гладить. Ну натурально граф, какой он Варенец-Арчибальд-Кузя-Пушок, Графом надо было назвать.
- Пропадешь ведь. Ну что ты за дурень, а? Сидел бы в яме: тепло, светло и мухи не кусают. А если бы заблудился? Ну чего морду кривишь? Животина ты безмозглая, - прижала к себе теплое пушистое тельце и почувствовала, что сейчас разревется. Дура старая, сентиментальная, нашла время. А камень с души покатился куда-то... В район печени наверно.
А в яме человек оказался, да еще и какой-то знакомый подпольщиков. Нет, этот мир, в отличие от того, реально тесен. Во нервы у мужика, канаты! И что-то совсем не впопад (такое с ней частенько случалось) Васисуалий Лоханкин вспомнился со своим знаменитым изречением. Действительно, может так и надо, может в этом и есть великая сермяжная правда. Она же какая-то там еще. Надеть мешок на голову и дрыхнуть. Ну а что, эротический сон приснится, помрет счастливым. А тут сиди, дрожи.
- Может не стоит его будить? - спросила Ида и пошла обустраиваться. В сутолоке батюшка ей так и не успел ответить, теперь время было. Немного его правда, но все их. Сережа, значит. Тоже русский. Земляк.
- Это хорошо, значит я вас не слишком шокирую, Сергий, - улыбнулась Ида, нырнула под рясу и принялась быстро раздеваться. Не совсем, конечно, как можно, трусы оставила. А лифчик у нее под футболкой не было, в цехе в нем страсть, как не удобно. Прижалась к священнику, не подумайте чего плохого, чтобы удобнее ему было обвязывать, натянула одну штанину от велосипедки себе на голову. Не только рот и нос закрыть, но и глаза, чтоб уж наверняка. А на Сережу футболку натянула, по блату. С более чистого места все-таки.
- Это чтобы пыль не залетела. И не вздумайте капризничать, - сказала строго. Вытащила из халата-рюкзака огромную флягу, глотнула еще, в крышку налила: Варенцу лизнуть, протянула Сереже.
- Выпейте, пока буря еще не сильная, а потом лучше рот не открывать. - Она хотела добавить, что с молитвами у нее никак, да и не верит она, уже вот совсем собиралась сказать, но осеклась. Ему же тоже страшно, наверно. Человек забывает о своих бедах, когда помогает другим. Что он от нее убудет что ли? - Давайте помолимся, только не вслух, пыли много уже. Вы про себя повторяйте и я буду. - и честно принялась повторять единственную молитву, которую хоть как-то знала, не до конца правда, попутно запихивая Варенца в освободившееся в рюкзаке место. Он протестовал жутко, чуть не царапаться полез. Заводской кот, переносок в глаза не видел. Но принюхался, успокоился. Халат молоком вонял, это только в малых количествах молочко вкусно пахнет, а в промышленном масштабе вонь та еще. Вся одежда пропитывается этим запахом: кисло-сладким, никакие отдушки с порошками не выведут до конца.
И то ли от Варенца, то ли, чем черт не шутит от молитвы (черт, нельзя же чертыхаться в таких вещах, совсем она...) бояться она почти и не боялась, успокоилась. Сидели они втроем под рясой, как в домике, смерча не видно, а раз не видно - то и не страшно. Иде лет шесть было, а сестре малой годик с небольшим, она так в прятки играла: накроется пледом и считает, что спряталась, раз не видит никого, то и ее не найдут. Вспомнилось, опять не впопад.
"- Я в домике", - прошептала Ида, заваливаясь на левый бок.