Выходи в привольный мир!*
К черту пыльных книжек хлам!
Наша родина– трактир.
Нам пивная – божий храм.
Ночь проведши за стаканом,
не грешно упиться в дым.
Добродетель – стариканам
безрассудство – молодым!
Студиозы гуляют, пивнушка гудит: крики, смех, нестройное пение и стук кружек. Пока Санни пробирается вглубь заведения в своём новом зелёном платье с весьма нескромным вырезом, за который с мамой пришлось долго спорить, и шикарных носатых туфельках на высоком каблучке, её успевают несколько раз окликнуть, разок ущипнуть пониже спины ( - отцепись, придурок, - бросает девушка, впрочем беззлобно) и всучить полную кружку. Санни залпом выпивает и с торжеством оглядывается вокруг — мол, что, съели? У размалёванной девицы, оседлавшей колени певца, взгляд становится совсем кислым.
Наконец, девушка находит глазами Тьера. О, Единый, как же он пьян, никогда она его таким не видела! Санни тянет парня за рукав к выходу, ей всё же хватает ума при всех его не позорить. - Отец зовет, он составил новые микстуры, какие ты просил, пойдём же, пойдём же скорей... (дай только выбраться отсюда и я тебе всё выскажу, пьянчужка, я его, значит, битый час жду, а он тут гуляет... ). А певец всё надрывается, и десяток глоток подхватывают:
«Человек – есть божество!»
И на жизненном пиру
я Амура самого
в сотоварищи беру.
На любовную охоту
выходи, лихой стрелок!
Пусть красавицы без счету
попадут к тебе в силок.
…белым саваном вьюга хоронит последнюю надежду, последнюю отчаянную возможность - держаться вместе. И жуткий вой оплакивает её. Одна, снова совсем одна, не нужная никому, не способная никому помочь. Стоило только позволить себе поверить в этих людей, как неведомые демоны забирают и их. Она не захотела сделать выбор, так сделали за неё. Сания уже больше не сомневается, боги или демоны, (да какая между ними разница-то - и те, и те просто сволочи!), над ней действительно смеются, издеваются, проверяя, как скоро она сойдёт с ума перед смертью. Дарят надежду и тут же отбирают, словно гасят огонь, который даже не успел согреть. Раз за разом. Так мальчишки из их квартала шутили с дурачком Фрицем: привязывали к длинной ниточке монетку и прятались за угол. Парень радостно хватал денежку, а она - хоп и пропадала куда-то. А Фриц стоял посреди улицы, рассеянно хлопал глазами, шмыгал носом от обиды. Мальчишкам было смешно. Там наверху, без сомнения, тоже очень смешно: - Чтобы ты не сделала, дурочка, - хохочут боги-демоны, - а монетка на ниточке, и ниточка в чужих руках. А ты осталась одна. Если бы так. Всё хуже, всё гораздо хуже. Ты не одна.
Сания пытается нащупать сквозь буран своих спутников, но в такой адской мгле это невозможно. Ветер и снежное крошево сбивают с ног, проникают сквозь одежду, словно она стоит совсем обнажённой. Как же холодно и страшно, как же холодно и страшно...
Август хмельной и жаркий вырывается наружу запахом ранних яблок, в изобилие растущих возле пивнушки. Их так много, что ветки не могут удержать плоды, земля под ногами усыпана падалицей. Санни вне себя от злости топает каблуком прямо по этим яблокам, гневно размахивает руками, Тьер оправдывается виновато: экзамен, зашли отметить, на пять минут буквально, нельзя отказаться, он не хотел... Бормочет почти не членораздельно, пытается её задобрить и поцеловать и вдруг, потеряв равновесие, летит вместе с ней в эти яблоки. Целует, на платье такой откровенный вырез, а от огромной кружки пива слегка кружится голова... Или это от запаха ябок? Тьер трезвеет, пытается отстраниться, но Санни держит крепко, не выпускает, не может, не хочет отпустить. И плывёт земля под ногами и сводит с ума яблочный аромат. Потом они одеваются воровато и торпливо, кажется, прошла целая вечность, а между тем всего несколько минут - из трактира доносится последний куплет той же фривольной песенки и Санни вдруг вздрагивает, прижимается испуганно к парню. Словно холодом дует на миг среди летнего зноя:
Май отблещет, отзвенит –
быстро осень подойдет
и тебя обременит
грузом старческих забот.
Плоть зачахнет, кровь заглохнет,
от тоски изноет грудь,
сердце бедное иссохнет,
заметет метелью путь.
… Яблочный аромат на миг явственно чувствуется посреди белоснежной могилы. Наваждение тут же пропадает, но страха больше нет. Они ещё живы, ещё живы. Зима закончится, этот буран когда-нибудь закончится, ничто не может длится вечно. Нельзя сдаваться, просто нельзя. Иди по такому бурану практически невозможно, но она идёт. На ощупь, проваливаясь в снег идёт, вытянув вперёд руки к дальней, пушистой ёлке за границей лагеря, у которой, кажется целую вечность назад собирала бурелом. Только бы не упасть, только бы опять не упасть. И почти натыкается на тёмный ствол. Здесь ветви защищают от ветра и снега, хотя и совсем чуть-чуть. Нужно переждать буран, а потом идти дальше. Нужно двигаться, если сейчас остановиться — это конец. Она кружит вокруг ёлки, вытаптывая себе дорожку в снегу. Двигаться, иначе замёрзнешь. А если двигаться, всё будет хорошо, буран кончится, скоро настанет утро. Останавливается, чтобы глотнуть совсем немного вина и снова идёт по кругу. Она не одна, не одна. И тут где-то люди.
- К деревьям, идите все к деревьям, - Санни не знает, слышит ли кто-нибудь её, - но надеется, что порыв ветра донесёт голос. Она не будет кричать, и плакать не будет. Не дождутся эти боги-демоны. Они тут, они вместе. А губы сами собой выводят строки песни. Последние. Последние?
Жизнь умчится, как вода.
Смерть не даст отсрочки.
Не вернутся никогда
вешние денечки.