Заливистый лай, лёгкость прыжка и глубокая темнота; темноты слишком много. А самодовольные светлячки — так близко, так чертовски рядом! — продолжают призывно блистать наверху. Кажется, ещё прыжок, ещё попытка — и достанешь хотя бы кончиком носа, прихватишь клыками, бережно понесёшь туда, на место.
Место — всегда у Его ног. Он — человек.
Впрочем, нет. Не так. Осекается, вновь отвлечённый влекущим сиянием, и встряхивает головой.
Он — Хозяин. Свой. Собственный.
Лай стихает, и в шумном дыхании, в горячем, как раскалённом железо, «х-хо, х-х-хо» — отголосок Его имени.
Пёс облизывается на ночных светлячков в последний раз — так, словно грозит кулаком. Он ещё покажет этим мерцающим попусту букашкам. Попробует на вкус. Но не теперь. Теперь, когда прозвучало имя, ему пора возвращаться.
И Пёс возвращается, втягивая носом воздух.
Многоголосие запахов ударяет в голову. Свежая травяная мертвечина — тянет чихать и фыркать. Чистота и спешность ветра — подгоняет в пути. И даже у напыщенных светляков, кажется, есть свой собственный запах — кристальный и недосягаемый.
Пёс, впрочем, ищет другой. Насквозь знакомый металлический запах битвы.
Он лает вновь, и этот лай — иной, приветственный и триумфальный. А потом — снова выдыхает с протяжным «х-хо, х-х-хо».