Всё-таки священник. На сигарету этот малый не похож совершенно — кусок мяса с белым костяным оскалом. Грим Грей скользит взглядом по лицу и морщится: рослая фигура закрывает собой свет.
Несмотря на внушительный вид, лицо у мясистого бедолаги такое же, как у его невозмутимого товарища, — дохлое. Насквозь дохлые глаза.
Он подавляет желание сплюнуть и прижимает язык к нёбу, сглатывая. Да и всё вокруг какое-то дохлое.
Итак, перед ним кусок мяса — «священник» — с дохлыми глазами. В чём ему там положено исповедаться? В разрезании надвое младенцев? В том, как пнул котёнка пару десятков лет назад, не заметив под ногами? Тьфу.
Грим Грей встряхивает руками и устраивает их на коленях. Подбородок, брови — вверх. Взгляд упирается в мясистое впереди; силуэт, тускло подсвеченный лампой, выглядит презабавно. Насмешка над святым, пародия на исповедь.
— Так чего от меня требуется?.. Раскаяние в том, что я не вытер ног перед входом в хозяйские коридоры? В том, как неуважительно я обошёлся с молодым дарованием, не позволив закончить рифму?
Вау. Это довольно много слов для тебя, приятель.
— Да бросьте.
Он обводит взглядом тёмную камеру: взгляд скользит от хлебных мякишей на полу обратно к мясистой физиономии.
— Знаете, почему я пошёл в полицию? Я ужасно хотел выспаться.
Он представляет, как ладонь сжимается на воротнике робы, сминает ткань, тянет ближе, позволяя другой размахнуться. Мясистая физиономия дрожит под костяшками пальцев, как свежий холодец.
— Ужасно невесело каждую ночь просыпаться от ощущения собственных зубов, продавливающих плоть. Вспоминать, как крылатая инфернальная тварь из сказок о короле-некроманте вколачивает нож в твоё собственное плечо. Вы когда-нибудь чувствовали, как что-то острое проворачивается между костей, эдакий первый намёк на смертность вашего тела? Или, может, видели остатки своего двенадцатилетнего приятеля: растянутые у стены, заполняющие таз, пахнущие кровью и падалью? Нет, дружище. Не советую.
Дохлые глаза наливаются кровью, пока он выдавливает их, взрывая ногтями зелень радужки.
— Я подумал, если буду убивать, это пройдёт. Ощущение смертности перестанет быть чем-то новым, необычным, вызывающим страх. Запах выветрится — мерзостный запах этой твари. Мне плевать, кем она была: хоть неудачно окрылившимся врачебным экспериментом, хоть дочерью сучьего короля, хоть самим божьим знамением. Я хотел, чтобы она сдохла.
Гнался за смертью. Жажда обратилась в верность. Кровожадность — в исполнительность. Констебль, а не зверь.
Зубы, а не клыки сходятся на жирном горле в секундном порыве.
— Но, видно, прогадал. Со сном легче не стало. В какой-то момент перестал считать мертвецов, а дальше… Дальше — вот.
Вот. Мясистая голова отлетает в сторону и скрежещет виском о каменную стену.
— Знаете, почему я рассказываю всё это?
Рука взрывает соплетение мышц и жадно тянет что-то чужое и бьющееся. Изнутри — наружу.
— Если молчать, челюсть саднит от желания прокусить вам глотку.
Чужой бесшумный крик звонко ударяется о потолок подвала, и Грим Грей думает о том, что с подвалами ему с детства жутко не везло.
— Как у пса, которому бросают чуть обглоданную кость.
Он так и не посмотрел на тело. Он так и не проверил. Он так и не знает наверняка.
Вокруг пахнет пылью, мясом и мертвечиной.
— Вам нравятся собаки?
Грим Грей ухмыляется смерти из тёмного угла.